Выбор

      Когда двое охотников во главе с Тизианом — правой рукой эпистата — крепко схватили Эвтиду под руки, она подумала, что вновь разозлила Амена очередной выходкой. Но чем больше в голове перебирала своих проступков, тем больше уверенной становилась в том, что подобного обращения не заслужила ни за один из них. Тогда на ум пришли слова Амена о том, что он пообещал, когда наедине останутся, сделает всё, о чем Эва его попросит, если согласится его стать. Подобные мысли будоражили, но быстро отошли на задний план. Если он решил таким образом внимания её добиться, то Эвтида решительно намерена высказать эпистату всё в лицо при встрече, не стесняясь в выражениях.       Но когда её привели, так же крепко держа под руки, в какой-то подвал, что находился на отшибе их поселения, где первое, что ощущаешь — металлический привкус на кончике языка и духоту от того, что не проветривалось оно вовсе — по телу Эвтиды забегали мерзкие мурашки.       Привычная прохлада ночи, щекочущая бронзовую кожу, сменилась удушливым страхом, сковывающим всё естество Эвы, стоило глазам привыкнуть к мраку пыточной. Слабый огонь маслянистых ламп подсвечивал стены, исписанные иероглифами, гласящие о фараоне, что является он наместником богов, и что слово его — истина, а охотники его — длань, несущая порядок и процветание их великой земле. Тогда на ум пришел третий вариант, что перечеркивал все предыдущее. Он знает.       Вся атмосфера помещения помогла её сознанию рисовать ужасающие картинки в голове. Глядя на темные пятна крови в углу, что будто в назидание другим шезму не стали убирать, Эвтида с лёгкостью могла представить, как эпистат истязался над телами её друзей, выпытывая нужную ему информацию.       В горле встал тошнотворный ком, когда Эва замерла на проходе, окидывая встревоженным, но не менее любопытным взглядом пыточную, ища взором золотистых глаз одного человека. Человека, что заставлял трепетать: сначала от страха, а затем - от жгучего, словно раскаленного на солнце песка, интереса. Она давно смирилась с мыслью о том, что лишилась рассудка. Нельзя так желать человека, что принес смерть её товарищам по тёмному ремеслу, а в скором времени принесет и ей. Но эти мысли, желания были сильнее неё. Поэтому Эва продолжала бродить взглядом по помещению, надеясь вновь наткнуться на обжигающий холод голубых глаз эпистата. Увидеть его статную фигуру; хищную, надменную ухмылку, означающую лишь то, что охотник настиг и поймал такую желанную для него добычу. Но Амена нигде не было, и лишь на столе, где педантично были разложены разные орудия - Эвтида уверена — для пыток, лежала её маска и мантия для заказов.       Мысли хаотично закружили в голове коршунами, когда кто-то из охотников в нетерпении грубо подтолкнул Эву в спину, чтобы та не тянула время. Её усадили на скрипучий деревянный стул, привязывая конечности верёвками. Эвтида предприняла попытку пошевелиться, но смогла только болезненно стиснуть зубы от того, как веревки впились в запястья. Если она доживет до рассвета, кровоточащие следы, в напоминание о сегодняшней ночи, останутся наверняка.       Если?       "Если" — хорошее слово, которое Эвтиде всегда нравилось. Оно внушало призрачную надежду в то, что за очередным поворотом судьбы её будет ждать светлое будущее, а не очередной ночной кошмар.       С малых лет Эвтида уяснила для себя одно простое правило: никому до твоей жизни нет дела, кроме тебя самого. И сегодня был не тот день, когда она планировала отправится к богам, решающим дальнейшую судьбу её поганой души. Эва ещё не знала, каким образом сможет отсрочить свою скоропостижную кончину, но знала наверняка - если потребуется выбирать: собственная жизнь или чужая, - рука её не дрогнет.       Она завертела головой, в поиске ответов на вопросы: «Почему её не начали истязать сразу же, а лишь обездвижили? Где угрозы о мучительной смерти, если она не выдаст тёмных секретов шезму?», - но вместо этого видит Тизиана, что остался с ней один на один, смотрящий на неё печально, будто ему и вправду было жаль, что подозрения Амена касаемо её сущности подтвердились. Эва лишь презренно фыркнула под нос. Жалеть её точно не нужно, хоть и у самой грудную клетку сдавило от мысли, что с охотником они не смогут больше безобидно перепираться. Ведь, кажется, они смогли найти общий язык.       Она смотрит на своего надзирателя, дразняще выгнув бровь, будто не она привязана к стулу и не её жизнь висит на волоске, а его. Но Тизиан продолжает упорно молчать и, всячески игнорируя присутствие девушки, бросать встревоженные взгляды в сторону небольшого окна, что располагался практически под самым потолком пыточной.       — Где эпистат? — не выдержав, Эвтида подала голос, привлекая внимание охотника.       — Боги, Эва, молчи лучше. Неужели так стремишься в загробный мир отправиться? — прошипел Тизиан.       — Не тебе и не ему решать, когда мне с Богами беседы вести, — грозно парирует девушка, метнув в охотника испепеляющий взгляд исподлобья.       — Шезму, ты действительно уверовала в то, что твоя жизнь и Ка принадлежат тебе? — слишком знакомый низкий хрипловатый голос раздался за её спиной, от чего каждая мышца в теле напрягается подобно натянутой струне. — Лишь я и имею право распоряжаться ими, — за голосом слышатся привычно тяжелые, вальяжные шаги хозяина. Эве и оборачиваться не нужно, чтобы понять: кому они принадлежали. — Выйди, — приказывает Амен своему другу.       Боги свидетели тому, как сильно Эвтиде хотелось зажмуриться и вжать свою дурную голову в плечи, подражая страусу, прячущему свою в песке, но она заставляет себя, мысленно дав затрещину, сидеть ровно, с высоко поднятой головой и ждать приговора.       Слух обострился, как и остальные органы чувств. Она представила, как Амен накинется на неё с обвинениями, начнет бить и душить. И… О, Боги! Она точно дурная! Подобные мысли пугали, но и будоражили, разгораясь пожаром внизу живота. Она робеет и трепещет в ожидании следующего шага эпистата, прикидывая в голове возможные пути к отступлению. Но Амен отчего-то медлит, заставляя Эвтиду этим хмуриться в непонимании.       Либо Амен был неупокоенной душой, что пришёл за ней, либо слухи, ходившие о его совершенных навыках охотника, были правдивы, потому что Эвтида не слышит буквально ни одного звука, который мог оповестить о передвижениях мужчины. Голос разума заглушается любопытством, что просит, шепчет и молит о том, чтобы Эвтида обернулась, нашла взглядом Амена. Естественная тревога от неизвестности сковывает тело, выдавая девушку с потрохами. Если бы не привязанные ноги Эва давно скрестила их вместе. Но всё, что она может сделать в своем положении — свести колени, мысленно защищаясь от охотника. Будто это действительно может уберечь её от уготованной судьбы.       Углы стула кажутся острее, болезненно впиваясь в позвоночник, но Эва всё равно не желает демонстрировать Амену своих истинных чувств, оттого лишь едва выгибается на каждом вдохе. Но в спину тут же прилетает смешок, обозначая то, что её попытка обмануть эпистата не увенчалась успехом. Это становится последней каплей, что наполнила чашу ее терпения — Эва оборачивается.       Амена замечает возле того самого стола с её маской и орудиями пыток. Он стоит к ней спиной. Длинные пальцы скучающе проходятся по каждому предмету, будто решая с чего именно стоит начать допрос. Эвтида проглатывает очередной ком, наблюдая за тем, как из-за пояса Амен достает свой хопеш и кладет рядом с маской.       — Дия назвала твоё имя, объяснишься? — он повернулся вполоборота, поправив браслет, и посмотрел прямо в золотистые глаза девушки.       — Конечно она назвала моё имя, мы ведь знакомы, — голос её звучал уверенно, привычно дразняще. Строить дурочку Эвтида умела лучше других.       Амен хмыкает. Оборачивается к ней лицом полностью, оперевшись ягодицами о торец столешницы. Сильные руки складывает на груди, отчего Эвтида может наблюдать за тем, как вереницы синеватых вен проступают отчетливее. Ее взгляд возвращается к его лицу.       — Маску и мантию нашли в твоей хижине, как объяснишь это, шезму? — легкий кивок головы на главные доказательства её вины.       Она всматривается в профиль эпистата, подмечая, как белесая бровь насмешливо выгнулась, как в глазах цвета Нила плещется азарт. Его грудная клетка мирно поднимается и опускается. Амен хозяин здесь. Словно вся ситуация это не больше, чем очередная партия в синет, где большинство фигур принадлежат именно ему. Но ведь в неё могут играть и двое, верно?       — Подкинули, — дерзко произносит Эвтида, растягивая губы в коварной усмешке. Слишком открытая провокация. Слишком наглая ложь.       В голубых глазах отражается огонь настенных ламп, но Эве чудится, что это не естественное отражение обстановки, а самое настоящее пламя прямиком из Дуата, куда у неё с каждым произнесенным словом шансов отправиться всё больше. Амен лениво движется в её сторону. В голове девушки продолжают бегать мысли о том, как она будет выносить его пристальное внимание рядом с собой, но эпистат решает остановиться за её спиной, чтобы Эвтида не могла видеть того, как он, подражая ей, хищно оскалился.       Кажется и время замерло, стоило Эве ощутить на своей шее плотную ткань, а легкие начало сдавливать от нехватки кислорода. Вместо жестоких пыток с вырыванием конечностей и других истязаний над её телом, Амен решил использовать более человечный способ добычи информации — придушить Эвтиду собственным поясом, за который крепился хопеш. Если, конечно, подобные действия можно было назвать человечными, но Эва всё-же была благодарна эпистату за то, что не стал портить её внешний вид. По крайней мере, пока. Он наклонился к ней:       — Давай попробуем ещё раз, шезму, — его шёпот и горячее дыхание на ухо лишает последних крупиц воздуха в легких. — Я знаю, что ты последняя из шезму, ты знаешь, что я делаю с ними, — его рука нежно скользит по её волосам, поглаживая. — Может, сама выберешь себе наказание?       Он ослабляет натяжение на её шее, позволяя вздохнуть. Хриплый кашель девушки отражается от стен, а сама Эва дёргается, рефлекторно желая прикоснуться к горлу, но верёвка сильнее натягивается на конечностях. В уголках кошачьих глаз скапливается влага от того, как саднит глотку.       — Неужели великий эпистат окажет мне такую честь? — несмотря на потрепанный вид, Эвтида не планировала так просто сдаваться. Они только начали и Амен сделал свой ход. — Да и к тому же, где гарантия того, что обвинения твои правдивы, Господин, м? Или ты так поступаешь с каждой девушкой, что тянут с ответом? А ведь прошло чуть больше суток. Терпения тебе, Господин, не хватает, — Эва показательно цокнула языком, если бы не привязанные руки, она наверняка бы скрестила их на груди. — Уже не желаешь, чтобы твоей стала?       — Выдержишь сегодняшнюю ночь и станешь, Неферут, — его губы оказались в опасной близости от её уха, что при движении касались его. Амен выпрямился.       Он ослабил давление на шее лишь для того, чтобы Эва смогла ответить ему, и, когда ответ сорвался с её уст, Амен вновь натянул ткань, перекрывая кислород и крупицы здравого рассудка девушки.       — Сильнее… — прохрипела она.       Амен громко хмыкнул, медленно наматывая на кулаки ткань своего пояса. Эва закатила глаза, запрокидывая голову назад, упираясь макушкой в живот эпистата. Она чувствовала, как напряжены его мышцы. Лицо украсила довольная ухмылка блаженства. Стоило ему надавить сильнее, как искусанные губы Эвы приоткрылись, выпуская наружу сдавленный хриплый стон. Она ощутила, как Амен перехватил ткань одной рукой. Длинные пальцы свободной руки очертили контур её лица, что Эва поддалась, приоткрыла веки.       Амен поистине выглядел устрашающим. Мерцание огня отбрасывало на его профиль тёмные тени, голубые глаза казались ей ярче, что пытались скрыть ниспадающие светлые пряди. Его размеренное дыхание, любопытный, жадный взгляд внимательно наблюдал за движениями собственных пальцев.       Ужасающе прекрасен.       Эвтиде хотелось подкинуть дров, в разгорающийся костер. Её всегда острый и длинный язык заскользил по нижней губе, смачивая пересохшие губы. Она чётко видела, как взор его заволокло дымкой возбуждения, а резкое движение руки, чтобы она запрокинула голову сильнее, лишь подтвердило догадки в голове.       — Я задал вопрос, шезму, — несмотря на ощутимое возбуждение, витавшее воздухе вместе с частичками песка, его голос оставался ровным и властным. — Отвечай.       Свободная рука легла поверх ткани на шее. Большой палец заскользил по подбородку, поднимаясь выше, к губам. Ощущать его шершавую подушечку пальца на нижней губе, что оттягивала ту вниз, для Эвы было желанным пряником, за которым всегда следовал кнут. Мнимая ласка. Очевидная манипуляция.       Она старалась разобрать сказанные слова, понять, что хотел от неё. Но была рассудком девушка далеко. Она готова была с разбегу прыгнуть в этот огонь, сгорев заживо, лишь бы он не переставал дарить ей этих касаний. Но Амен не стал бы эпистатом, если бы не добивался желаемого. Он убрал руку и ослабил силки. На возмущенный взор золотистых глаз он лишь победно оскалился, намекая на то, что без ответа он не продолжит.       Проделки Богов или же его собственное желание сыграло свою роль, что Амен бросил быстрый взгляд на стол с орудиями пыток, она не знала. Но это мимолетное движение дало Эве подсказку, понимание: какой ответ от неё ожидает эпистат. Прежде, чем ответить, она прочистила горло.       — Так не терпится меня наказать? Ну не знаю, Господин, я же совсем не разбираюсь в этом…       — Я подскажу, шезму. Расскажу, для чего используется каждый.       Безрассудство и слепое следование за эмоциями, а не за здравым рассудком, погубят её раньше, чем хопеш эпистата рассечет воздух. Её глупое любопытство и желание узнать истинные мотивы Амена растекаются по венам жгучим возбуждением от предстоящей игры. Оттого Эва чуть ли не бросилась к столу, когда он её отвязал, но вовремя успела остановить себя. Растирая затекшие конечности, Эва направилась к выбору собственного наказания. Её шаг легкий и плавный, сопровождаемый намеренным неспешным покачиванием бедер, ведь она знает, что он смотрит.       Эвтида являлась кошкой: ласковой, хитрой, но всегда оставалась свободной, подчиняясь лишь собственным желаниям и правилам. Она умело использовала дарованную Богами красоту, манипулируя хрупким эго мужчин. Может подобное сработает и на эпистате? Мнимый шанс на свободу?       Обольстительницей, имеющей множество любовников, Эва никогда не была. Минимальный опыт в плотских утехах только укрепил понимание в её сознании, что достаточно иногда милой улыбки и акцентировать внимание на собственном теле, как тебе будут готовы положить весь мир к ногам. Относился ли Амен к этому типу мужчин? Эва уверена — нет. Он был охотником до мозга костей и это распространялось на все сферы его жизни. Добивался, запугивал, настигал и подчинял. Но все же она добровольно ступала по острию лезвия, маневрируя между испепеляющим Ка страхом и жгучим желанием.       Эва останавливается, рассматривая разные по форме и длине приспособления. Новый тошнотворный ком застревает в гортани, стоит прикинуть для чего используется каждый. Мысленно отмахнувшись от пугающих образов, Эва решительно настроена на то, чтобы не показывать эпистату собственного страха. Ей хочется подразнить, разозлить, взглянуть в глаза собственной смерти, что имели небесный, практически прозрачный оттенок стоило солнечным лучам коснуться их, глаз. Коварная ухмылка, подобно цветку лотоса, расцветает на её устах, когда глаза золотистых барханов останавливаются на первом предмете. Она не оборачивается, не выискивает Амена. Знает наверняка, главный охотник пристально следит за каждым её движением. Изящная кисть скользит к самому краю, игнорируя присутствие остальных предметов. Скользит к собственным вещам. Маске и накидке.       Она вздрагивает, отступая на шаг, когда одним быстрым движением Амен успевает подхватить лежащий хопеш и пригвоздить предметы темного ремесла к деревянной поверхности стола. Лопатками ощущает его крепкую грудь. Запах аромамасел Амена обволакивает, не позволяя рецепторам ощущать что-то кроме запаха граната и мирта.       — Не смей, шезму, — предупреждающе шипит эпистат на ухо ей, что по телу пробежали леденящие душу мурашки.       Она не реагирует на его угрозу. Ощущая тепло, исходящее от его тела, Эва прожигает глазами, расколовшуюся на части маску, что будто является олицетворением собственной жизни. Как, например, она выживала в трущобах, ежедневно подвергаясь побоям от родного отца, а потом повстречала Исмана и сбежала к нему; как Реммао начал обучать её темному ремеслу; как встретила впервые Амена в темном переулке. Эва могла подобрать множество примеров из жизни идеально подходящих под эту метафору, когда жизненный путь раскалывался надвое, предоставляя ей выбор. Жалела ли она о них хоть раз?       Нет.       Она там, где и должна быть. Путь её был предопределен Богами. Если Эве и суждено погибнуть от его рук, то сначала она насладится всеми касаниями и взглядами, что Амен будет готов ей даровать. Она приподнимает голову, вглядываясь в его профиль. Амен терпеливо наблюдал, словно притаившийся хищник.       — Для чего используешь это? — она указывает пальцем на стол не глядя.       Не отрывая взора голубых глаз от нее, Амен протягивает руку вперед, беря орудие на которое указала Эвтида. Его ладонь ложится на её живот, надавливая, заставляя прижаться к нему ещё ближе. Он прикусывает нижнюю губу, задумавшись, вертит в руках предмет напоминающий щипцы, что используют ремесленники для удержания раскаленной стали, только концы имели зазубрины и сами пластины были перетянуты плотной кожей, чтобы регулировать силу.       — Для выдирания ногтей, — его губы мазнули по виску Эвы, так как голова её все еще была повернута в сторону охотника. Предмет её мало интересовал.       Её глаза удивленно распахиваются, стоило эпистату переместить руку с живота, на шею, не сильно сжимая. Указательным пальцем он давит на подбородок, заставляя все же взглянуть на предмет.       Подчиняется.       — Но использовать его можно не только для этого, шезму, — от его тихого голоса Эва жмется ближе к нему.       — И как же?       Она чувствует холод стали на своем животе, отчего мурашки расползаются паутиной по всему телу. Дыхание замедляется, останавливаясь совсем, и без руки Амена на её шее, ресницы трепещут в предвкушении. Эва старается не закрывать глаз, но искушение настолько велико, что она готова проиграть этот ход, полностью отдаваясь ощущениям и тому, что с её телом творил Амен.       Она слышит, как эпистат стал глубже дышать, он и сам предвкушал. Его нос ведет за ухом Эвы, зарываясь в темные кудри. Запах лесных ягод и мяты кружит голову сильнее вина или хека. Но рука не прекращает своего медленного пути по телу девушки. Кончик щипцов царапается, оставляя на смуглой коже светлые полосы. Она поддается, приподнимая голову выше, медленно двигает ей, чтобы ощутить его всего. Дыхание, запах, тепло. Руками обхватывает ткань его схенти на бедрах, ища опору хоть в чем-то. Его пальцы сильнее стискивают горло, и кажется, Эва услышала звон стали.       Ее губы приоткрываются, выпуская наружу тихий несдержанный стон, когда она чувствует, как левый сосок Амен сжал между пластин через ткань её наряда, оттягивая. Теперь ей захотелось узнать, как еще можно использовать каждое из представленных оружий. С каждым плавным движением Амена, ее дыхание учащается, становится громче, но черты дозволенного Эва упорно старается не переступать.       Если бы ей изначально предложили выбор: быть съеденной крокодилами или же попробовать пережить пытки Верховного эпистата, Эва все равно из любопытства выбрала бы второй вариант. А узнав на деле, как действительно Амен умеет «пытать», Эва готова самолично подходить к охотникам из-за дня в день и признаваться в том, что она является черномагом.       — Никогда бы не подумал, что хоть один из шезму, которых я пытал этим, будет так сладко стонать.       — А ты всех так пытаешь? — она не могла удержаться от возможности его подразнить.       — Хочешь поприсутствовать на групповых пытках, шезму? — не менее острый, чем Эвы, язык очертил ушную раковину девушки, выбивая тихий выдох из её груди.       — Хочу, — Эва вздернула подбородок выше, расправляя плечи, всем своим видом демонстрируя непоколебимую уверенность в собственных словах.       — Готова к тому, что придется делить мое внимание с другими? — ее слуха касается его насмешливый тон, пока пальцы вместе с предметом продолжали исследовательски ласкать тело.       Слишком много ярких эмоций, которые смешивались в одну большую песчаную бурю в душе Эвы и отчетливее всего она ощутила ту, что заставила ее губы недовольно скривиться, когда его слова превратились в красочные образы под веками.       Ревность.       Неприятное щекочущее чувство было лучше и действеннее любого из ядов, способного заставить биться в конвульсиях, медленно и мучительно погибая. Амен хорошо разбирался в болевых точках людей, зная куда нужно давить и бить, чтобы те ему подчинялись. Эва не стала исключением. Но эпистат не учел одного — их игра рассчитана на двоих.       — А ты готов к тому, что мужчины черномаги будут смотреть только на меня? Особенно если я вызывающе оденусь?       Её губы растягиваются в победной улыбке, когда Эва чувствует, как рука на шее сжалась настолько сильно, что приложи он ещё немного усилий, то переломит её, но она исчезает столь стремительно, словно Эва была прокаженной и подцепила черную хворь.       — Рискни, шезму, — она отчетливо улавливает в его спокойном тоне нотки гнева, что означает лишь то, что и её слова могут стать не менее смертоносными клинками.       Амен намеренно отступил от неё, чтобы Эва ощутила, каково это быть без него — холодно и неприятно, что ей хочется обхватить свои плечи руками, подарить собственному телу крупицу тепла, способного согреть прохладной египетской ночью. Амен продолжал играться с ней, словно кот с мышкой. Но врожденного упрямства в Эве было больше, нежели инстинкта самосохранения. Она разворачивается лицом к нему, делая очередной шаг в руки собственной смерти.       Кисти ложатся на его пресс, отчего мышцы мгновенно напрягаются, но Эва смотрит четко в его глубокие воды, выискивая то, за что сможет зацепиться, словно за спасательный плот. Её ногти вырисовывают на теле Амена неизвестные узоры, намеренно надавливая, причиняя боль и оставляя собственные метки. Его плечи напряжены и Эва вспоминает свое первое наказание от эпистата. Она повторяет свои движения, как тогда, будто втирая аромамасла в его светлую кожу. Она с наслаждением наблюдает за тем, как его веки закрываются в блаженстве от легкого массажа, а губы приоткрываются, выпуская воздух. Эва оплетает его шею, тянет на себя, чтобы произнести в самые губы:       — Рискну, Эпистат.       Она прикусывает щеки изнутри, чтобы с её уст не сорвалось ни одного звука, когда рука Амена сжимает кожу на талии, дернув на себя, — жадно и властно, — разрушая крупицы свободного пространства между их телами.       — Ты уверена, что после сегодняшней ночи сможешь смотреть хоть на кого-то, кроме меня? — их тела движутся вместе, стоит Амену поставить ногу между её, прижимая Эвтиду к столу.       — Сейчас я уверена лишь в том, что ты, Господин, только угрожаешь и ничего не делаешь, — она отстраняется на вытянутых руках, что продолжали держаться за его плечи. Её голова наклоняется набок. В золотистых глазах читается угроза, а губы нежно улыбаются, произнося: — Уверена.       Она самолично забальзамировала свое хрупкое тело и залезла в саркофаг, стоило сказать это эпистату. Эвтида прекрасно это понимала, но не могла не сказать ему об этом. Ей слишком льстило то, как все движения и взгляды Амена превращались в смертоносные кинжалы, которыми руководствовала ревность.       Её слова и действия продолжали выводить главного из охотников из привычного равновесия, но Амен быстро подчиняет эмоции своей воле, скрывая за беспристрастным выражением лица любое проявление человечности, лишь едва приподнимая уголки губ, когда его мощное тело вместе Эвой подается вперед, а щипцы оказываются на законном месте.       Если взглядом и можно было сжечь человека заживо, то Эвтида сейчас смотрела именно в них.       — Посмотрим.       Прежде, чем она успела ответить ему хоть что-то, Амен обхватил края её топа, разрывая на части. Об пол ударились, звонко звеня, звенья позолоченных цепочек. Глаза Эвы округляются, нервно моргнув несколько раз, пытаясь проанализировать произошедшее, она резко накрывает обнажившуюся грудь, но тепло от собственных прикосновений испаряются так же быстро, как и появилось. Кисти оказываются в капкане крепкой хватки Амена, что сжал их до отрезвляющей боли.       — Не так быстро, шезму. Мы только начали.       Указательным пальцем Амен проводит по контуру её лица, отчего Эвтида дергается, не желая показывать охотнику того, что она сдалась и подчинилась ему. Она готова вывернуть собственные суставы, чтобы не позволить Амену овладеть её телом. Какие бы порочные желания не охватывали её голову, Эва не позволит обращаться с собой, как со жрицей любви.       — Отпусти!       Собственная фантазия была её главным врагом. Эва буквально внушила себе то, что Амен способен с ней так поступить. Брыкалась, стараясь освободиться от его хватки. Кричала, приказывая отпустить.       — Не забывай где ты находишься и кто стоит перед тобой, шезму! — он отпустил её руки и в этот же момент её ладонь рассекла воздух, отвесив Амену пощечину.       Эва смотрела на него с лютой ненавистью, ликуя от того, как её поступок выбил его из привычного равнодушного состояния. Амен даже не дернулся, продолжая пялиться на неё немигающим взором. И на секунду ей показалась, что в глубине голубой радужки смогла разглядеть эмоцию, которую никак могла ожидать — восхищение. Но зацепиться за это у неё не получилось, стоило эпистату несколько раз моргнуть и любая эмоция утонула в голубизне его очей, надежно скрываясь от окружающих.       Он с силой обхватил её шею, встряхивая. Вдавил своим телом Эву в столешницу, загоняя и нависая коршуном над ней. Сейчас Амен больше походил на главного охотника, когда Эвтида на трусливую шезму, которую наконец-то поймали. В её глазах мелькает страх, осознание того, что кажется она и впрямь заигралась, пытаясь вывести эпистата из себя. Но если играть, то до конца, пока на воображаемой доске не останется фишек.       Эва вздергивает подбородок, позволяет ему крепче схватиться за горло, промежностью прижавшись к его паху. Левая рука беспорядочно мечется по столу, пока знакомая прохлада металла не касается кожи. В глазах её отражается очередной вызов.       — Не забывай об этом и ты, Эпистат, — она прижимает к его груди щипцы, поворачиваясь спиной, не задумываясь о том, почему ей так легко удалось сбросить его руку.       На её смуглом лице отражается злость, когда взгляд скользит по каждому из орудий. Она сжимает кулак сильнее, сминая разорванную ткань на груди. Швырнуть в стену, растоптать и уничтожить каждый из них — истинное желание, что испытывает Эва в этот момент. Но почему-то вместе со всеми отрицательными эмоциями плещется осознание того, что он не станет намеренно причинять ей вред и наказывать за удар.        Уж лучше бы она молчала и молча терпела действительные пытки. Маленький кулачок ударяется о край дерева, выдавая чувства Эвы.       Нет.       Никогда не жалеть о собственном выборе.       Она не жалела. Прекрасно понимая, что она делала и к каким именно последствиям все может прийти, Эва продолжала выбирать то, чего по настоящему хотела, грезила бессонными ночами. Амен был её личным искушением, запретным плодом, которому она не хотела и тем более не собиралась сопротивляться. У неё всегда получалось обуздать свои эмоции, ловко пряча их за хитрыми улыбками и взглядами, что не раз помогали ей избежать наказания. Но с ним… с Аменом не могла вести себя иначе. Все чувства, мысли и эмоции становились словно обнаженной израненной плотью, где от каждого движения тело принизывало искрами боли, превращая все инстинкты в животные, оттого она всегда остро реагировала на все, что связано с ним, запихивая инстинкт самосохранения в самый глубокий из сундуков своей Ка.       Темные пряди с болью стягиваются на затылке, когда Амен схватил Эву за волосы, с силой дернув на себя, заставляя взглянуть в темные омуты его глаз, что скрыты расширенным зрачком. Его утонченные, словно высеченные умелым скульптором, черты лица заостряются, демонстрируя смертоносную ауру хозяина.       Хитрая ухмылка тенью скользит по смуглой коже, когда Эва, слегка подавшись назад, бедрами начала медленное движение, скользя по его твердеющей плоти, выбивая из груди Амена рваный выдох сквозь плотно сжатые зубы.       Не сдержанный порыв заставляет его резко развернуть Эву к себе лицом, повторить свои захваты, но с желанием лицезреть каждую из эмоций, что отразится на её милом лице.       Безумное любопытство загорается в золотистых глазах, когда её руки исследовательски тянутся к нему. Пальцами Эва скользит по бледной коже, слишком пристально всматриваясь в его голубые омуты. Она наслаждается, даже уголки губ дрогнули в довольной ухмылке, стоило ей невесомо провести подушечками пальцев по его щеке, где его кожа покраснела от удара её легкой руки. Амен смотрел на неё слишком пристально и отстраненно, что могло бы смутить Эву, но то как он позволял ей вести и изучать собственное тело, будоражило её, что она прикусила уголок губы.       — Ты не имеешь никакого права так обращаться со мной. — она с серьезным видом заправляет выбившуюся светлую прядь за его ухо, невесомо проведя и по нему. — Я не жрица любви. Обвиняй, бей, да хоть убей, но не смей считать, что мое тело принадлежит лишь тебе.       Она игралась на его нервах намеренно, желая причинить словами и действиями ту же боль, что и он ей. Эва ожидала все что угодно. Амен мог разозлиться и действительно прибить её одной левой, и когда его ладонь сжалась в кулак на затылке, дергая возле самых корней её волосы, Эва приготовилась к самому худшему, но не к тому, что он выпустит пряди из хвата, отстранится и бросит безразлично в лицо:       — Выбирай дальше, шезму.       Злость жгучими змеями заскользила по венам, что Эва захотела топнуть ногой, крикнуть и рискнуть ещё раз поднять на него руку, но слабые ростки инстинкта самосохранения дергали за рукав, призывая послушаться и не продолжать выводить Амена из себя. Ведь, второй раз он может этого не простить.       Эва недовольно выдыхает. Ногтями свободной руки стучит по поверхности стола, размышляя. Разглядывать что-то у неё не было никакого желания, выбирать тем более, поэтому она осознанно отдает собственный выбор наказания воле случая.       — Пусть будет это, — она кивает на угол стола, при этом взор её устремлен в противоположную сторону.       Но стоит девичьему слуху уловить уж больно довольный смешок эпистата, все внимание обращается именно туда, где покойно ждало её следующее наказание. Слабый свет от огня не способен укрыть от внимательного взора Эвы переливы идеально отполированной стали клинка, от вида которого в глотке застрял ком, а кровь перестала свое движение по венам, застыв вековыми ледниками.       Эва не отдает отчета собственным действиям, заприметив, как эпистат потянулся к клинку, упав грудью на стол, успевает перехватить его первой, схватившись за лезвие и сжать. Она так же не успела подумать о том, что может пораниться и о другие предметы. Страх руководил её телом, подталкивая совершать импульсивные поступки.        Сталь режет нежную кожу руки, которую Эва крепче сжала перед броском. Пальцы окрашиваюсь в красный и если бы она не была так впечатлена и напугана мыслью, — что бы произошло окажись клинок в руках Амена? — наверняка бы почувствовала болезненное жжение от пореза, но вместо этого она отшвыривает клинок и замирает, боясь пошевелиться. Удары сердца кажутся слишком болезненными и громки, что не способен заглушить звон падающей стали, что эхом отражается от стен. Она лишь крепче сжимает кулаки, позволяя багряным каплям срываться вниз.       Вот и её кровь окропила эти стены.              Осознание собственного поступка бьет по затылку, когда обе руки Эпистата захватывают Эвтиду в плен, размещаясь с обеих сторон от её бедер. Вот та черта, которую она переступила. Вот та дерзость, которую эпистат не простит, а вскупе с поднятой на него рукой вовсе превращается в собственноручно подписанный смертный приговор.       — Смело, — его голос слишком мягкий и нежный, и если бы Эва не знала о том, что последует за этим, то, возможно, смогла бы выдохнуть. Но мужчина слишком резко скинул со стола все приборы для пыток, и взвизгнув, Эвтида ощутила как ее тело больно припечатали к дереву. Тихий всхлип вырвался из горла раньше, чем она запретила себе плакать. — Но крайне глупо и недальновидно, — ладонь Амена давила сверху на лопатки намеренно причиняя боль. — А я то думал ты намного умнее чем кажешься, даже не знаю, жалею ли я об этой ошибке?       Эва продолжала ерзать под ним, желая освободиться и вздохнуть полной грудью, хоть прекрасно осознавала то, что, если Амен не захочет — шанса хоть на какую-то свободу ей не видать. В какой момент она решила, что позволено ей больше других? Когда она посчитала себя равной ему?       — И что же ты сделаешь, Господин? — она оборачивается, врезаясь взглядом в его статную фигуру. Доминирующий, властный, смертоносно опасный. Она ухмыляется, прикусывая уголок нижней губы. Пусть её съедят крокодилы, а душу выпотрошит сам Осирис, но Эвтида доведет Амена. Сделает все возможное, чтобы он потерял контроль над разумом. — Выпорешь? Или сразу перережешь глотку?       Ядовитые слова щекочут небо, готовые сорваться с кончика языка. Ей интересно, где граница терпения эпистата. Что ещё нужно сделать или сказать, чтобы Амен показал свою истинную суть? Незримый, она поплатится за сказанное. Поплатится за все дерзкие взгляды и поступки… и случится это гораздо раньше, чем она планировала. Не успевая разомкнуть уст, Эва вскрикивает, подаваясь вперед, когда тяжелая ладонь Амена ударяет по её ягодице.       — Думаю, можем начать с первого, — она слышит в его голосе улыбку. — Тебе есть, что ещё мне сказать? — его ладонь ласкает место удара, успокаивающе поглаживая.       Пряник, перед следующим ударом кнута.       — Да, надеюсь ты свое получишь.       — Как и ты, шезму.       Эва позволяет себе тихий смешок, расставляя стройные ноги шире, провоцируя. Крупицы свободного пространства, отделяющие их тела друг от друга, развеваются, стоит Эвтиде прогнуться и соприкоснуться ягодицами с его бедрами. Амен шумно выдыхает, сжимая ткань её платья.       — А знаешь, что, Эпистат? Не пойти бы тебе…       Следующий удар не менее болезненный и жгучий, чем первый. Но он был ожидаем, настолько, что голос Эвы выдает наслаждение собственной хозяйки, отражаясь от стен громким криком, переходящим в стон. Её глаза закатываются, под трепещущими взмокшими ресницами.       — Очередная ошибка, Эва, — Амен придавливает девушку собственным телом, навалившись сверху. Его руки скользят по её бедрам, сквозь разрезы юбки, прижимая ближе. Длинные пальцы впиваются в кожу, до боли, оставляя после себя покраснения, что в будущем расцветут багровыми синяками. — Тебе следует научиться вовремя закрывать свой рот, — его слова сопровождаются характерным звуком рвущейся ткани. — А это научит тебя покорности.       Новая удавка, перекрывающая воздух. Кусок оторванной ткани служит кляпом, но это не мешает Эвтиде сыпать проклятиями в адрес эпистата. Ее ладони приподнялись к лицу, но мощный и обжигающий удар, пришедший на ее тело окрасил кожу в ярко красный. Слеза скатилась с уголка века и Эва захныкала, обмякнув в его руках.       — На каком ещё языке мне разговаривать с тобой?!       Эва давится слезами, не имея возможность вздохнуть полной грудью. Вся затеянная ей игра давно перешла грани дозволенного. Каждое её слово и действие приводит либо к взаимным заигрываниям, либо к грубости и унижению. Она бьет наугад, каждый раз молясь Богам, чтобы на её душу выпал первый вариант.       В реальность ее возвращают все те же огрубевшие от стали руки, что с особым трепетом проводят по ее лицу, убирая прилипшие пряди и следы слез. Ее взгляд обращается к нему, жалобный и молящий, словно брошенный голодный зверёк, просящий молока и хоть немного ласки. Амен тяжело вздыхает, наклоняясь к её лицу. Ниспадающие светлые пряди приятно щекочут кожу, что Эва морщится и дергает головой, желая отодвинуться.       — Клянусь Ра, тебя и загробный мир не исправит, Эвтида, — мычания девушки не действуют на него, не пробивают броню его холодный души. — Что нужно сделать, чтобы ты стала послушнее? Ты сможешь мне нормально ответить? — она кожей ощущает его улыбку, когда его нос проводит за ухом, оставляя там невесомый след от его губ. — Или выпороть тебя как следует — не такая уж и плохая идея?       Амен тянется вперед, подхватывая плеть, что не свалилась с остальными орудиями. Ее зрачки испуганно расширяются, когда смысл сказанных слов и действий эпистата доходит до нее. Эва протестующие мычит и качает головой, боясь спровоцировать его еще больше, если рискнет притронуться к кляпу. Под веками слишком ясно отображаются картинки боли и изуродованного тела. Как после всего, что Амен с ней сотворит, она, сжавшись в темном углу, будет зализывать раны, мучаясь от боли, что превратятся в уродливые рубцы и шрамы, напоминающие о зверской жестокости эпистата. Ей ещё не поздно попросить использовать выкинутый клинок, что прекратит её муки? Выдать с потрохами весь свой страх, представ перед ним последней трусихой?       Эва давится всхлипом, задыхаясь.              Тишина обрушивается на них, придавливая неподъемной плитой. Каждый притаился и ждет следующего шага другого. Потрескивание деревянных фитилей ламп, тихий плач Эвы и ласковый ветер за окном кажутся слишком громкими, давящими на голову. Она часто моргает, стараясь скинуть с себя истерику, привести мысли в порядок, но все рушится в тот миг, когда воцарившуюся тишину рассекает звук плети. Амену хватает двух ударов в воздухе, чтобы Эвтида, не выдержав, вырвала кляп из своего рта, громко всхлипывая, начала молить его прекратить. Она вскакивает со стола, прижимая руки к груди. Её сознание озаряет понимание того, что с самого начала все и затевалось для этого.       Сломать и подчинить.       В каждую поставленную эпистатом ловушку Эвтида угодила.       Амена не смущал вид полуобнаженной девушки перед ним. Его взор обращен прямо в золотистые пески её глаз, что наполненные влагой они приобретали зеленоватый оттенок, напоминающий оазис. Он медленно подступает ближе к ней, но Эва, словно загнанный зверек, протестующие выставляет руку вперед.       — Пожалуйста, прекрати…       Перехватив её кисть, Амен задумчиво прикусывает губу, рассматривая, в сравнении с его, крошечную ручку. Длинный порез на ладони перестал кровоточить, покрываясь тонкой темно-бордовой корочкой. Подушечкой большого пальца Амен ведет по нему, невесомо совсем, но Эва все равно шипит под нос от фантомных болей, что вызывает его прикосновение.       — Зачем вынуждаешь применять крайние меры? Разве не просил прекратить? — его голос тихий совсем. Ушедший глубоко в собственные мысли, Амен звучал так, словно вел внутренний диалог самим собой.       — Ты просил подчиниться, — резкий тон Эвтиды ощущается громом, что его губы искривляются в оскале, хмурый взгляд исподлобья возвращает внимание к ее лицу.       Усталость в теле отражается в дрожащих конечностях Эвы, но она продолжает упрямо рыть фундамент своей будущей гробницы.       Ей не хочется смотреть на него. Не хочется выискивать в глубине его радужки хоть что-то светлое, что-то доброе по отношению к ней. Смысл искать то, чего нет? Если казнь Дии и остальных не смогла её в этом убедить, то сейчас, на собственной шкуре Эва ощутила всю жестокость таких желанных для нее рук. Её губ касается грустная, понимающая улыбка, когда она вновь замечает свои вещи, пригвожденные хопешем. Очередной миг разделяющий её жизнь. Очередной выбор, о котором Эвтида не станет жалеть. Её рука сама тянется к охотничьему клинку, прилагая последние силы, чтобы вытащить его. Острие лезвия указывает на обнаженную грудную клетку.       — Хватит, — острие неглубоко вошло в кожу и Эва ощутила как горячие капли крови небольшими струйками побежали вниз. — Я проиграла, давай покончим с этим.       Эва наивно надеялась на заветное «если», но жизнь не сказка с золотыми замками и беззаботным будущим. Она суровая и разбивающая все хорошее, что есть в человеке, подчиняет и уничтожает. Не сможешь адаптироваться, она поглотит тебя. Жизнь ценит лишь сильных и Эвтида, как оказалось, сильной и не была.       Она ждет, когда Амен воспользуется дарованным ему шансом — избавится от последней шезму в их поселении. Но та черта, что объединяет этих двух, не позволит случиться этому так быстро — упрямство. Амен был не менее упрям, чем Эва. Статус и власть сосредоточенная в его руках, позволяла поступать именно так, как желал только он.       Что ей ещё нужно сделать, чтобы Амен переступил черту?       Ухмыльнувшись, он наклоняется, подбирая еще один клинок с пола. Не произнеся ни слова, эпистат крепче обхватил раненную ладонь, вложив в неё эфес. Их пальцы соприкоснулись, переплетаясь на миг. Ее рука мертвенно холодная и влажная от собственной крови и слез, его — сухая и горячая. Амен подается ближе, позволяя Эве ранить его точно так же, как и он ранил её. Голубые глаза не читаемы, каждая эмоция глубоко похоронена под каменными плитами, когда он перехватил собственный хопеш из её дрожащей руки. Его тело украсит очередной шрам, напоминание, о глупой девочке, что всегда первая прыгала в огонь, не боясь сгореть заживо.       — Давай сыграем, Эва.       Кажется, она вновь забыла как дышать, как давать легким наполняться кислородом и поддерживать в организме жизнь. Хотя о какой жизни может идти речь? Прямо сейчас, в эту самую секунду, к ее груди прижат клинок. Достаточно лишь шага, чтобы прекратить все страдания и наконец испустить дух. Она не станет грешницей, убившей себя, ведь клинок находится в руках другого человека, что точно так же, как и Эва возложил на чашу весов собственное сердце и жизнь. Взгляд Амена застывший, целиком и полностью направленный на нее. Неужели для него это и вправду лишь игры? А для нее? Чем Эва лучше охотника?       Каждый ее поступок безрассуднее и хуже предыдущего. Она всегда смело заявляла о том, что не боится смерти, ведь у нее ничего нет и терять от этого ей нечего. Но почему в голубизне глаз Амена она видит все моменты из прожитой жизни, такой больной и печальной, но в ней присутствуют и краски, наполняющие, заставляющие губы дрожать и приподниматься в улыбке, вспоминая беззаботные дни с названным братом — Исманом, как он, лежа на ее коленях, рассказывал все то, что успел изучить и прочесть, а Эва игралась с его волосами, подставляя лицо под обжигающие лучи солнца; как они вместе мечтали вырваться из порочного круга бедности, прожить долгую и счастливую жизнь.       Её глаза стремятся закрыться, скрыть любимые образы души, чтобы наконец-то принять и отпустить. Тихий, размеренный и глубокий вдох, а затем выдох, приподнимают ее грудную клетку, позволяя острию глубже войти в тело. Эва не морщится, не обращает внимания на очередные кровавые дорожки, стекающие по ее телу. Она позволяет одинокой слезинке покинуть пределы уголка глаз, сорвавшись вниз, навечно смешиваясь с песком и собственной кровью, отпуская всю накопленную боль.       Её веки открываются, наполненные жгучим, отчаянным решением. Она говорила и готовила себя к тому, чтобы погибнуть от рук Амена, просто не знала, что решающий шаг будет за ней. Она ощущает себя, стоящей на краю того самого лезвия, по которому все это время уверенно шла, маневрируя и стараясь поймать баланс. Один шаг отделяющий ее от того, чтобы сорваться вниз, упасть в объятия свободного падения и смерти. Нога приподнимается, готовая подчиниться команде. Рука, удерживающая клинок опускается, с собой Эвтида не заберет эпистата. Она была уверена, что рука не дрогнет в нужный момент, но ее не подготовили к тому, что этим человеком станет он.       Тело подается вперед, мягко ступая. Золотистые пески бескрайней пустыни скрыты за густыми ресницами. Она падает, намереваясь разорвать порочный круг поганой жизни. Эва проиграла. Ее признание было адресовано в первую очередь собственной душе. Тихая молитва, раскаяние и прощение. Очередной поворот судьбы не встретил ее светлым будущим, но и не стал новым кошмаром.       Она летит, готовая принять последний удар.       Звук стали сокрушается о стены пыточной. Её тело оказывается в капкане сильных рук, что с силой прижимают к собственному телу, окутывая теплом и запахом граната и мирта. Все звуки сливаются, превращаясь в один сплошной белый шум, на фоне которого отчетливее всего слышится участившиеся сердцебиение Амена. Он испугался? Испугался, что Эвтида действительно готова пасть от его руки и сгинуть в небытие, оставив после себя остывшее тело? Или дело в том, что он не ожидал и не был просто готов к тому, что она в очередной раз решит поступить по-своему?       Ответ не был известен Эве. И, даже, спроси она у него об этом прямо, знает наверняка — Амен не ответит. Жаль, что в мире не придумано ещё механизма, позволяющего проникать в сознание человека, ощущать его эмоции, связывая тем самым разные судьбы в одну. Онейромантия? Сны можно подчинить, позволив чужаку, проникшему в чужой мир грез, угодить в зыбучие пески потревоженного сознания.       — Эва, когда я говорил, что и загробный мир тебя не исправит, я не имел в виду, чтобы ты тут же решила это проверить, — его пальцы ласкают кожу головы, спускаясь ниже по спине. — А если бы я не успел среагировать быстрее тебя?       Она приподнимает голову. Смуглое лицо взмокшее, измазанное кровью Амена и собственной, расслабленно. Её руки медленно движутся по его телу, поглаживая и царапая каждую мышцу, родинку и шрам. Она изучает его пальцами, желая, чтобы её прикосновения смогли проникнуть под кожу, забраться настолько глубоко, чтобы прикоснуться к самому сокровенному месту — душе. Эва удивляется тому, что хоть и на краткий миг, но Амен позволил ей вести, делать с его телом все, что она пожелает. Каждое её движение кричит о том, что она устала от бесконечной игры в кошки-мышки.       Эвтида задумчиво прикусывает губу. Не до конца отдавая отчета собственным действиям, она проводит по его лицу кончиками пальцев, заправляя ниспадающие пряди за уши, чтобы те не закрывали его глаз, что немигающе следили за ней. Её обнаженная грудь соприкасается с его, создавая трение, смешивая кровь из открытых ран.       — Что мне нужно сделать, чтобы ты меня отпустил? — его лицо нечитаемо, с играющими желваками и изогнутой в немом вопросе бровью. — Убивать ты меня не желаешь, пытать и мучить тоже, но при этом и не позволяешь уйти. Так, что же мне нужно сделать, чтобы заслужить хоть что-то из этого, Амен?       Эва прикасается к его щеке, большим пальцем поглаживая скулу, не позволяя отводить глаз. Ее голос, каждое касание и взгляд демонстрирует, что Эва не враг ему, что издеваться над ней подобными способами бессмысленно. Он накрывает её руку своей, лаская нежную кожу костяшек огрубевшими пальцами, медленно возвращая ладонь обратно на свое плечо.       — Ты и сама не желаешь ничего из этого. — Амен прикрывает веки, стоит ей запустить пальцы в его волосы, перебирая пряди и массируя кожу головы.       — И чего же, по твоему, я желаю на самом деле? — она позволяет лукавой улыбке окрасить ее лицо и, притянув его ближе, бережно надавив на затылок, касается его носа своим.       Амен непредсказуем. Каждое его действие — старинный папирус, с выцветшими чернилами, что невозможно прочесть. Его эмоции и мысли подвластны только ему, что каждый раз Эва замирает, притаившись в темном углу.       Он давит на её лопатки, сильнее прижимая тело Эвы к собственному, позволяет ощутить ритмичные удары сердца о корсет ребер. Амен все также спокоен, бушующий огонь страсти и гнева скрыт под толщей льда голубой радужки.       — Жить, Эва, — Амен ухмыляется, видя замешательство на её лице. — И скажи, что я не прав?       — Приказываешь?       — Приказываю.       Перебирая пряди пальцами, Эва приходит к пониманию того, что эпистат действительно прав — она хотела жить. Слишком мало она успела узнать, посмотреть и сделать, чтобы спокойно переступить порог загробного мира. Но, что станет с ней после того, как двери пыточной закроются за спиной, как дальше нести свое бренное существование в этом мире, и позволит ли Амен ей это? Или все слова окажутся очередной изощренной ловушкой жестокого охотника?       — А даже если и прав, то что с того? Тебе твой долг важнее — мы оба это знаем, — юлить и обманывать не было никакого смысла, Эва прекрасно это понимала, потому беззаботно пожимает плечами, соглашаясь со словами эпистата.       — Если ты про смерть своей подружки, то прости что прилюдно не упал тебе в ноги и передумал, — в его тоне звучал неприкрытый сарказм, от которого Эва закатила глаза.— Но ты упускаешь один момент — она не ты.       Эва приосанилась, намеренно хмуря брови. Его слова теплом отозвались где-то внутри, заставляя внутренних демонов плясать победные танцы, но внешне она смогла сохранить невозмутимость, но слишком красноречивая ухмылка, дала ясно понять — Амен её раскусил. Её пальцы повторяют излюбленный жест охотника: Эва обхватывает его подбородок прямым и указательным пальцами, безмолвно запрещая смотреть куда угодно кроме неё.       — И в чем же разница между нами, Господин?       — Я не буду отвечать на твои провокации, Эва, но если ты не видишь, то советую открыть глаза пошире.       Его длинные пальцы задумчиво перебирают пряди волос Эвы. Властный, сосредоточенный, как и всегда, но она смогла разглядеть в этом и смятение охотника. Будто он и вправду не знал как поступить с ней… и с самим с собой. Что связывало их? Кем они приходились друг другу? Ответов Эва не находила, но лишь одно оставалось неизменным — их игра в кошки-мышки затянулась и перешла все дозволенные границы. Настолько, что и остановиться больше не было возможным.       В его руках тепло и спокойно и, решив Амен сейчас свернуть Эве шею — сопротивляться не станет. Её тело и душу бросает из крайности в крайность. Жить или умереть. Умереть или жить, но исход оставался один, что бы ни случилось, чтобы не произошло: сгинет, отправится в Дуат, переступая священный порог подземного царства, Эва готова принять смерть лишь от его рук. Сильных и крупных, что бережно обнимали ее тело, будто она была самым сокровенным из даров, посланным этому суровому, на первый взгляд, и холодному мужчине. Все же хорошо, что Эва давно смирилась с мыслью, что рассудок её бесследно похоронен в песках.        Амен бездумно гладит её, даря успокоение и покой. Разве всех мук и испытаний, выпавших на проклятую душу Эвтиды, не достаточно, чтобы отбросить любые мысли о морали, перестать анализировать его и собственное поведение, а закинуть их глубоко в дальний сундук и просто насладиться прикосновениями главного из охотников?       Она не задумывается о том, что успели они пережить, со дня первой встречи в переулке или всего того, что произошло в этой пыточной, сейчас Эве это не важно. Её руки нежные и ласковые, дарят и отдают все тепло и заботу, что хранит в себе трепетная душа, надеясь угодить и попасть в нужное настроение Амена, что сам тянется к ней, соприкасаясь собственным лбом с её.       Он все также спокоен и уверен, она — трепещет в его руках. Их запретная связь напоминает вскарабкивание на самую высокую из пирамид. Стремительный, крутой подъем, но стоит тебе ухватиться не за тот камень, переместить руку чуть ниже или выше, как незамедлительно ты срываешься вниз. Все не правильно. Они не правильны, но так желанны и нужны. Их связь — злая шутка Богов, что позволили добыче влюбиться в охотника, связав их души прочной нитью.       Все мимолетные взоры, улыбки и касания, запечатываются на века в сознании Эвы. Перед ней стоит самый жестокий и опасный человек всего Египта, что бережно держит её. Что не позволил совершить очередной опрометчивый шаг — покончить с собой, пусть и приложив чужую руку. Он всегда просчитывал все наперед. Угадывал каждый шаг Эвы, предотвращая и показывая, как правильнее стоит поступить. Можно ли посчитать это актом доброй воли и милосердия от Верховного эпистата?       А нужно ли ей вообще думать об этом?       Это личное помешательство, унижение, на что Эвтида самозабвенно закрывает глаза, проваливалась в глубокое забытье, не желая просыпаться и возвращаться в мир, где он — главный из охотников, а она — начинающий черномаг. Единственная мысль, что порочной нитью желания поселилась в её голове — он её. Боги покарают её, сам Анубис с особой жестокостью вырвет сердце за то, что она собиралась сделать с телом Амена.       Её взгляд сосредоточенный, яркое золото пустынь не способна скрыть поволока возбуждения, что окутывает все пространство вокруг. Её кисть, все ещё подрагивающая от всех потрясений, прикасается к собственной ране, собирая багряные капли на тонкие пальцы. Уста приоткрываются выпуская тихий выдох, когда она смотрит прямо в голубые омуты, утягивая эпистата в очередной безмолвный бой. Амен стоит перед ней, возвышается и придавливает своей смертоносной аурой, внимательно наблюдая за каждым её движением. Незримый, она богохульница, отрекшаяся от всех известных Богов, когда подушечками окровавленных пальцев касается его груди, медленно вырисовывая известный всему Египту узор, присягает на верность своему новому Богу.       Уаджет — символ левого глаза Гора, выбитый в схватке Сетом — покровителем шезму.       Правый — Солнце. Левый — Луна.       Луна — Эва, девушка, гуляющая под покровом ночи, вершащая темные дела черномагов, нарушая покой умерших. Она самозабвенно выводит иероглиф, не замечая того, как Амен уловив её намерение, хмыкнул и, ухмыльнувшись, повторил шаг за шагом каждое из её движений: прикоснулся к собственной ране и коснулся её — в том же самом месте что и она, начал рисовать свой символ.       Кровавый след из собственной крови служит клятвой и точным признанием того, кому они принадлежали. Два сумасшедших самозабвенно скользили по телам друг друга. Если она была луной, то эпистат, без сомнения, солнцем, что нес свет и порядок, сжигая всех неугодных на своем пути.       Словно в трансе Эва прожигает взглядом символ на его теле, что украшало бесчисленное количество шрамов. Метки битв, жизни и всего его существа. Внимание, все такое же затуманенное, возвращается к эпистату, когда он аккуратным, не утратившим властности, жестом подцепил её подбородок указательным пальцем, заставляя взглянуть на себя. Во рту — пустыня, что лишена хоть какой-то влаги и скольжение языка по губам не способно приблизить к долгожданному насыщению.       Ветер, звезды на темном небосводе и само время, казалось, замедлили свой ход, притаились, внимательно следя за событиями, что разворачивались перед ними. Они были безвольными свидетелями того, как взгляды охотника и шезму встретились в поисках ответов на свои вопросы       Кто первым поддался — не ясно, но то, что они переступили невидимую грань дозволенного, становится слишком осязаемым, словно действительно так задумали боги, словно их игра давно имела свой финал, с заранее продуманными и выбранными ходами. Его руки поглаживают ее спину, стискивая плотным кольцом на талии. Ее — портят всегда идеально уложенную прическу.       Её кошмар ставший явью, преобразился в один из сладких снов, что не позволено видеть черномагам. Все такая же гибкая, податливая и пластичная, Эва растворяется в его объятиях, пока требовательные губы не находят ее. И снова Амен подчиняет и властвует, проникая нахальным языком в её рот. Губы Эвы изранены, как и душа, но от чего она сильнее цепляется за его плечи? От чего позволяет терзать свое тело и душу? От чего опрометью летит в костер, позволяя сжечь себя заживо, превратив собственное тело в прах?       Все не правильно. Они — не правильно. Но этот выбор, что сделал каждый из них, кажется долгожданным призом в эстафете под названием жизнь.       Никто из них не допустил навязчивой мысли проникнуть в сознание и напомнить, что происходило между ними до всего этого. До того как Амен сдавил ее тело в своих руках, не позволяя ей пошевелиться, до то того, как его сильная ладонь прошлась по позвонкам Эвы медленно, будто играясь и в очередной раз дразня, чтобы она поддалась, выразила свое нетерпение прикусив его нижнюю губу до крови, слизывая багряные капли, постанывая, принося извинения за столь дерзкое поведение — впервые.       Её язык безусловно длинный и острый, режет не хуже охотничьего хопеша эпистата, но то как покладист сейчас, как непривычно нежен, заставляет Амена издать утробный рык приглушенным стоном. Она теряется пальцами в его в светлых волосах, перебирая пряди одну за одной, стягивая, намеренно причиняя боль, напоминая охотнику что он сделал с ней. Рана на груди ещё болит, испускает капли багряной крови по телу, срывается вниз, попадая на его одежды.       Эве хочется оставить на его алебастровом теле как можно больше отметин, что говорят лишь об одном — он её. Целиком и полностью, без остатка. Ей недостаточно кровавой метки и раны на груди. Порочное желание, чтобы каждый житель Египта лицезрел то, что лишь ей принадлежит главная гончая и палач фараона отзывается злорадным ликованием в её Ка.        Даже, ворвись сейчас в пыточную, их правитель священной земли восточного ветра не сможет заставить эпистата оторваться от ее смуглой бархатной кожи, не сможет заставить прекратить оставлять отметины соцветий кровавых засосов на её нежном теле.       Каждая мышца в сильном теле напрягается, когда Эва, прижав его ближе, прошептала в самые губы:       — Не смей прекращать целовать меня, будто я действительно что-то значу для тебя.       Он хмурится, не сдержавшись прикусил её губу, угрожающе играя желваками на скулах, когда с её с уст срываются слова. Грубые, пропитанные отчаяньем и злые, но, Исфет, слишком правдивы. Правдивы настолько, что Амен подается вперед, подхватывая её тело под бедра, позволяя проворным ногтям, царапать его спину, а ногами оплести поясницу, увлекая в очередной жадный поцелуй.       Он выбрал, как и Эвтида. Каждое обещание данное ей, что позволит зажить нормальной, спокойной жизнью обращаются в пыль, стоило им поддаться искушению.       Охотник не владеет разумом, не позволяет здравому, всегда холодному, рассудку перехватить контроль. Его глубокие воды обращены к ней. Эве. Глупой девочке, что всегда действовала наперекор, дерзила и огрызалась, отстаивая себя до конца.       Руки движутся по хрупкому стану, освобождая от тряпок, когда-то любимого наряда Эвтиды.       — Ты уже моя. — Амен произнес это как данность, факт давно известный всему Египту.       Эва согласно кивает, позволяя уложить себя стол и до конца стянуть с себя такую ненужную, лишнюю одежду. Она обнаженная перед ним, с раскрасневшимися щеками, кажется совсем юной.       В его движениях не присутствовала забота или та нежность, с которой до этого он спасал её от собственного клинка. Наоборот, Амен действовал импульсивно, — зверь вырвавшийся на свободу, — он усадил её на стол, нагло вклиниваясь между бедер. Тело Эвтиды податливое, трепещущее, что беззастенчиво отзывается на каждое несдержанное прикосновение Амена, на каждый грубый укус.       Она не понимает что с ней происходит. Что происходит с ними. Не так давно, мгновение назад, они затеяли опасную игру, где на кону стояла их жизнь. И что теперь? Эва стонет ему несдержанно в губы, взъерошивая светлые пряди. Это игра, что имела исход, собственный финиш, где победителем не оказался никто.       Промежностью она чувствует все желание Амена. Чувствует все то, что он упорно хоронил за масками холода и отчужденности — голод. Лютый голод изголодавшегося зверя до ласки и заботы.       Под чужими масками те же лица.       Эвтида видит его словно впервые. Не привычно собранный и сдержанный эпистат, а жгучий и жаждущий Амен. Но действительно ли она не замечала этого раньше? Неужели не замечала всех резких и несдержанных движений в свою сторону? Грубость и власть, с которой подчинял он ее, стягивается прочным канатом до болезненной истомы желания в её теле, концентрируясь внизу живота.       — Признай, ты желал этого с самого начала? — она дерзко смотрит в его приоткрытые веки, вытягивая шею, позволяя горячим губам оставлять отметины там, где ему только вздумается.       — Признаюсь, если признаешься в том же, — его шепот раскаленным песком горит на смуглой коже, где его дыхание соприкасается с ней. — Не лги, что не желала этого, когда просила сильнее тебя придушить.       Эва прогибается в пояснице, стоит эпистату накрыть шершавой ладонью обнаженную грудь. Злорадный смех гордости эхом отражается в сознании, напоминая о том, что Эва уверенно заявляла, что не допустит обращаться с собой, как со жрицей любви. Собственные демоны, трубят фанфары, когда Эвтида, поддавшись ядовитому порыву, прикусывает его молочную кожу от злости, что Амен тихо шипит.       Переливы огня отражаются в прищуренном взгляде, когда эпистат отстранившись немного, покровительственно посмотрел на неё сверху вниз. Из груди Эвы вырывается испуганный вздох, когда его ладонь сжалась на шее.       — Серьёзно? Это все что ты можешь?       Эва сбрасывает его руку с себя, дергая за резинку схенти. Руками оплетает шею и злобно шепчет, прикусив мочку его уха:       — Заткнись.       Каждый новый оставленный голодный поцелуй на её теле — удар, который Амен не брезгует ей нанести. Запрокидывая голову ниже, предоставляя больше места для поцелуев и укусов, Эва тихо стонет. Она точно лишилась рассудка, когда решила сыграть в эту игру, и она бы могла себя оправдать, сказать что делала это все лишь для того, чтобы спастись. Но, если Амену она не признается, то признаться самой себе смелости в ней хватит, что она жаждала и мечтала об этом очень давно.       Она знает наверняка, что после всего, что произойдет между ними, как раньше уже не будет.       Что произойдет, как Амен поступит? Будет ли способен выкинуть её, как какой-то мусор, как что-то неприятное и мерзкое, грязное? Да кто в конце-концов позволит так издеваться над собой, как это делает Эва?       Ее думы в очередной раз обращаются против неё, вытаскивая наружу настоящие страхи. Страх остаться одной, брошенной и ненужной.       — Ты не со мной. Прекращай думать, Эва, — хриплый шепот заставляет её вздрогнуть.       Его влажный язык проходится аккурат ореолы, задевая зубами затвердевший сосок. Её кисть давит на макушку Амена, сильнее вдавливая в собственное тело. Она кожей ощущает его ухмылку, когда он позволяет ей, в очередной раз, вести и направить его так, чтобы доставить удовольствие ей.       Она переступает очередную черту дозволенности, когда проворные пальцы находят застежку от верха его одежд. Они подрагивают и не слушают команд мозга, так и норовят вновь спрятаться в светлых прядях, сильно сжать у корней, когда Амен вобрал сосок в рот, сжимая губами, играясь. Эва не прекращает попыток освободить его от оков одеяния, заставить его скинуть маску Верховного эпистата и предстать перед ней обычным мужчиной. Она готова проклясть весь грешный мир, но упрямо, с прикрытыми от удовольствия веками, продолжает расслаблять застежки на воротнике эпистата.       Амен понимает намерения Эвы. Отстранившись, он резко скинул одеяние с плеч, набросившись на неё и тело с удвоенной силой. Его ладонь сжимает до боли округлую ягодицу, вынуждая Эвтиду простонать ему в самые губы.       Его несдержанные касания и поглаживания пробуждают в Эве не меньший голод, делая ее совсем безумной, стоит Амену оплести ее талию, собственнически вдавив в собственное тело. Его ладонь обхватывает шею со спины, надавливает, притягивает её ближе, заставляет попасть в плен горячих и властных губ, принять и подчиниться воле нахального языка.       Она замедляется первой, разорвав поцелуй. Её губы проскальзывают по его, задевая кончиком языка нос. Светлые брови сведены к переносице, выдавая негодование эпистата, когда её золотистые глаза хитро прищуриваются, стоит Эве установить зрительный контакт с ним. Она едва качает головой, не произнеся ни слова, но в глазах читается фраза, что елейным голосом Эвы звучит в ушах охотника: «Не так быстро, Господин».       Кисть оказывается на грудной клетке, накрывая порез, надавливает, просит безмолвно его отойти. Ей очень хотелось, чтобы и в этот раз он поддался, уступил, но Амен опускает голову на ее плечо, зарываясь лицом в ключицы, словно ласковый кот, пришедший к хозяйке, удобно устроившись у нее под боком.       — Я могу оставить тебя здесь одну, без одежды, запереть и заставить ждать когда я соизволю прийти к тебе, — его зубы больно впились в кожу шеи. — Не нужно играть, Эвтида, ты не в том положении.       — Что же мне тогда сделать, Господин, чтобы ты исполнил мою волю?       Эва имела крайне живую фантазию, что стоило ей только подумать о том, как Амен, поддавшись, отойдет на шаг и позволит ей его рассмотреть, сознание в этот же миг изобразило под веками ожившие образы. Эва легко могла представить, как во мраке она приметит его слегка взъерошенные пряди, как блеклый свет огня отбросит на его мощное тело глубокие тени, скрывая, но при этом подсвечивая его так, что Амен станет казаться ещё больше и опаснее, как его торс будет измазан кровью, по которому она играючи проведет кистью, собирая багряные капли на свои пальцы. Её бы уста приоткрылись, желая попробовать вкус. Она скользнула бы по его телу выше, выискивая его голубые глаза и Эва, решив, что все карты и он принадлежат только ей, начнет его дразнить.       Ее бедра широко разведены, а сама Эва прогнулась бы сильнее в пояснице, давая Амену посмотреть, как капли пота и крови, переливаются по её трепыхаущемуся животу, как её щеки обожгло румянцем, как тишину нарушало бы их рваное дыхание и, желая раздразнить его еще больше, Эва провела бы рукой по своему телу, желая себя приласкать в чувственном месте, а он бы смотрел…       Это выглядело бы даже смешно, если бы не его взор. Полный, глубокий, приказывающий… Так смотрят на самую желанную и недоступную вещь, с такими маниакальными взглядом либо убивают, либо же страстно берут, но в обоих случаях тот на кого смотрят так является жертвой…       — Станешь моей личной жрицей? — его хриплый голос возвращается Эву в реальность.       Откинувшись назад, оперевшись на руки, Эва склонила голову ниже, наблюдая за тем, как его нахальный язык прочертил линию между грудей.       — Любви? — с уст срывается тихий смешок, когда, не подумав, Эвтида решила его подразнить.       Она знала, что любви между ними нет и вряд ли будет, но девичьему сердцу это знание не помешало замереть, надеясь услышать утвердительный ответ. Она знала ещё давно, что выбрав черную магию, как ремесло, о счастливой семейной жизни можно забыть. Но что ей сделать с маленькой Эвой, что осталась совсем одна, что все так же мечтает о семейном благополучии, которого лишили её в раннем возрасте? Эва знает ответ, а потому прячет мимолетную грусть, за хитрой улыбкой, стоит устам эпистата разомкнуться.       — А кто из нас говорил про любовь?       — И что же я должна буду делать? Падать в ноги и ублажать по первому зову? — ее тон нежен, покладист, будто Эвтида действительно уже согласилась, но стоит взглянуть глубже, где за густыми ресницами скрыта бескрайняя пустыня, как истинный ответ царапает душу — она играется, дерзит и бросает ему очередной вызов.       — А ты способна на большее? — пальцы проходятся по нижней губе, оттягивая ту вниз.       — А ты можешь дать что-то кроме пустых обещаний и угроз? — нахально, оплетая его шею руками, Эва проводит кончиком языка по подушечке пальца.       — Хочешь проверить?       — Хочу взять, — не сильно прикусывает его за фалангу, неотрывно смотря в глубокие воды, что темнели с каждым её дерзким движением сильнее.       — Силенок хватит? — Амен тихо рассмеялся, иронично выгнув бровь.       Она снова решает ударить, в открывшуюся ей, болезненную точку охотника, показать ему, что её он не сможет так легко подчинить себе. Она была права, когда разглядела в его поведении собственнические замашки, а теперь вглядываясь в глубокие воды голубых глаз отчетливо видела, понимала, что Амен не позволит хоть кому-то приблизиться, прикоснуться, к тому, что считает своим, а Эва, без сомнения, принадлежала ему.       — Останется ещё и на десерт с кем-нибудь другим.       Она почувствовала, как Амен стиснул её бедра сильнее, до боли, что Эва пискнула, подавшись вперед. Но вместе с неприятными ощущениями ей неимоверно льстило, заставляя гордость злобно потирать руки, от того, что и его она может легко ранить, что и она может заставить Амена ревновать и беситься от мысли, что его игрушка не может принадлежать всецело ему, что уже кто-то другой поиграл или может поиграть с ней. Сомнения, после подобных сравнений, в чистоте её рассудка рассеялись песком на восточном ветру.       Гордая натура и ранимая душа не были оскорблены.       — Хорошо, но запомни, Эва, потом ты будешь стоять в первом ряду и смотреть, как из-за тебя пострадает невиновный, и, как знать, — Амен равнодушно пожал плечами, — может, даже сразу и на публичную казнь. И, прокляни Анубис твою холодную душу черномага, тебе отвести взгляд, — его зубы с новой силой впились в длинную шею, намекая на то, что простыми угрозами она не отделается.       Он действительно превратит её жизнь в Дуат, заставив молить о смерти.       — Давай проверим, Господин?       Амен хмыкает и отступает, как она и просила, но лишь для того, чтобы резким движением уложить и вдавить грудью в стол. Эва уже готова обернуться и бросить через плечо, что это они уже проходили, но так и замирает, когда чувствует его влажный язык, что прошелся от поясницы выше к лопаткам и шее, как его зубы прикусили мочку уха и опалили его горячим шепотом:       — Давай.       Слова застревают в гортани, стоит Эве ощутить, как Амен невесомо огладил её икры, двигаясь рукой выше к бедру. Она сама ему поддается расставляя стройные ноги шире. Лицо рассекает улыбка, не позволяя тихому, короткому, смеху сорваться с припухших губ. И все же, они это уже проходили…       Амен перехватывает её под коленом, задирая и укладывая правую ногу на стол, рядом с жаждущим его телом. Высота стола не позволяет стоять ровно, а в её положении, в котором по милости Амена она оказалась, и вовсе не возможно, что Эве приходится искать опору в кончиках пальцев стопы, встав на носочки, кистями обхватить край деревянной поверхности, фиксируя надежно себя.       Все, что разделяет их тела — крупицы контроля эпистата и его шаг. Эва вытягивается, демонстрируя ему всю красоту тела в тусклом освещении огня. Знает наверняка, Амен не упустит возможности рассмотреть её: обнаженная, подчиненная, Эва лежала перед ним, не способной прикрыться, свести ноги, ведь знает, что он не оценит, может взбеситься в очередной раз. Она вздрагивает стоит Амену положить ладони на ее бедра и не сильно впиться в них длинными пальцами, а затем в ягодицы. Глаза против воли зажмуриваются с силой, уже готовясь ощутить новые болезненные удары, но Амен лишь мягко сжимает её кожу, обманывая, внушая, что теперь с ней будет нежен.       А желала и ждала Эва от него нежности?       Нет.       В висках набатом стучит мысль, что ей хотелось, чтобы Амен ей действительно овладел — грубо, резко, воспользовался ей лишь для достижения собственного удовольствия, — и, может, тогда она посмотрит на него по другому, воспримет всерьез молву о том, что он самый опасный и жестокий человек Египта. Но вместо этого Эва приподнимается на локтях, скрещивая лопатки, запрокидывая голову и приоткрывает уста в тихом, тягучем стоне, стоит его длинным пальцам скользнуть ниже, к внутренней стороне бедер, слишком близко, чтобы возбуждение очередной волной раскаленной лавы прошлось по венам, но слишком далеко, чтобы получить истинное блаженство от касаний.       Ее бедра движутся, желают самим насадиться, ухватиться и вырвать собственное удовольствие. Она готова просить Амена позволить ей сделать все самой. Эва готова действительно стать ласковой, покладистой кошкой, спрятав свои коготки лишь бы он коснулся её по-настоящему.       — Прошу… — срывается с её уст прежде, чем Эва успевает прикусить кончик языка.       Она чувствует тяжесть его тела, когда Амен навалившись на неё сверху, придавливая, хриплым голосом вопрошает:       — Что? — его пальцы раздвигают влажные складки, медленно скользя по ним, намеренно не прикасаясь к набухшему клитору.— Попроси правильно, Эва.       Из груди вырывается обреченный выдох, когда Амен нравоучительно касается его, проведя кончиком шершавой подушечки пальца, надавливает и оттягивает пальцы вниз, чтобы следом убрать руку.       Умоляй, подчинись и тогда я сделаю то, о чем ты так просишь.       — Возьми меня, Амен, — его пальцы, тяжелым ожерельем, оплетают хрупкую шею, а нежную кожу ягодиц обжигает хлесткий удар его тяжелой руки. — Господин…       Медленно, дразня, Амен возвращает ладонь между её ног, накрывая широкой ладонью лоно, хмыкнув под нос. Она подчинилась, сдалась власти длинных пальцев и своему господину, стоило ему, очертив вход, погрузить в неё сразу два пальца. Не церемонясь ворваться в узкое лоно, что обхватывает его плотным кольцом, позволяя утонуть в обильной смазке. Он скользит медленно плавно, заставляя Эвтиду гореть, что не выдержав, сама подается назад, желая ускорить его.       — Не вынуждай овладеть тобой сразу, без лишней прелюдии, — властный приказ звучит сквозь толщу разбушевавшейся крови в ушах.       — А может, я только этого и жду, Господин, — с придыханием, стоном, произносит Эвтида. — Чтобы ты не был ласков, чтобы воспользовался мной, как самой грязной и порочной женщиной всего Египта. Покажи, на что ты действительно способен. Докажи, что после тебя на других и смотреть не смогу. Дай мне настоящий повод возненавидеть тебя. Покажи свою жестокость.       Она заводит руку назад, хватаясь за льняную ткань его одеяния, тянет, дергает, зовет и приказывает, чтобы он подошел, чтобы ощутил не только пальцами, но и возбужденным членом, как его приказы, доминирование и угрозы действуют на нее. Эва скользит ягодицами по нему, по всей длине, тихо стонет.       — Действительно ли этого желаешь, Эва? — пальцы свободной руки убирают растрепавшиеся пряди за уши, открывая ему вид на смуглое лицо. — Это твое истинное желание — ненависть?       Он обхватывает её бедра, прижимая к себе, создавая трение, что с их уст срывается стон. Её — звонкий и громкий. Его — тихий, утробный, сквозь плотно сжатые зубы.       — Да.       — Лжешь.       — Лгу.       Последний надрез хопешем был нанесен. Последние лучи солнца, коснулись пустынных земель. Последнее признание было вырвано из груди вместе с израненным сердцем.       — Так чего же ты действительно желаешь, Эва?       — Тебя.       Желание, искушение и главный грех её поганой души — он. Амен. Верховный эпистат, главная длань фараона, главный страх всех шезму. Её страх. Но боится она не мужчины, что собственнически держит её в своих сильных руках, а того, как сильно она привязалась к нему, как сильно действовал на неё его запах, проникая глубоко под кожу; его обжигающий холодом взгляд, заставляя трепетать запертой птицей в клетке.       Словами можно ранить, убить и стереть в пыль, но можно вознести, поставить в один ряд с божествами, которым готов поклоняться. Сколько слов ещё нужно ей произнести, чтобы поставить между ними жирную точку, провести линию?       Или единственное, что действительно стоит им сделать — наплевать на всё и всех?       Ответ известный лишь Богам.       Они утопают в страсти, скрытые под покровом ночи, что ласковой вуалью прячет их от других.       Эва оборачивается через плечо, желая лицезреть его возбужденного, покрытого испариной, измазанного кровью, что голодным взглядом скользит по её телу, будто Эва действительно являлась чем-то ценным, потерянной реликвией божеств… Она не отрывает от него взгляда, лишь едва прикрывает веки от удовольствия, когда его пальцы грубо толкаются в ней. Его грудная клетка мирно поднимается в такт ровному дыханию, а голубые омуты поглощают и гипнотизируют золотистые пески её глаз. Амен смотрит, как она трепещет, как жаждет и как покорилась. Эва срывается, обхватывает резинку штанов и тянет вниз.       Пустота — первое, что она ощутила, когда Амен высунул пальцы, а затем больно обхватив тонкие запястья девушки заломал на спине, выбивая из груди короткий крик.       — Я предупреждал.       — А я выразила свое желание, — дерзко отвечает она, пряча боль за прищуренным взором.       Его пальцы сдавливают подбородок, больно впиваясь в щеки. Шершавая подушечка скользит по при открывшимся устам, размазывая смазку.       — Возьми.       Он не ждет от неё ответа, толкаясь пальцами в рот, заставляя ощутить собственный вкус. Ее губы смыкаются на его пальцах, щекоча языком. Сама вздыхает от удовольствия, причмокивая, когда чувствует, как Амен начал движение кистью, имитируя движение члена.       И Боги свидетели тому, что Амен держался, хватался за крупицы контроля, но и его выдержки не хватило, чтобы не сорваться. И кто из них победил?       Никто.       С этого они начали, так они и закончат.       Смуглое тело прошибает током, стоит Эве ощутить, как Амен провел головкой по её половым губам, распределяя липкую смазку по длине. Палец выскальзывает из губ, скользит вниз по шее, обхватывает и сжимает. Его бедра толкаются в неё, проникая, разрушая все стены, границы, воздвигнутые умелым мастером, имя которому жизнь.       Эва вытягивается на руках, раскрывая уста в беззвучном крике. Ощущает, как большая ладонь переместилась ниже к груди, влажными пальцами очертив ореолу, крепко сжав, позволив Амену найти опору в её хрупком теле, чтоб толкнуться в неё целиком и ощутить, как узкие стенки сжимаются внутри, как принимают его, привыкая. Ладонь сжимается сильнее на груди, стоит ему сделать первые движения тазом, примеряясь, проверяя способна ли Эва выдержать то, о чем его так страстно просила.       — Сильнее, — жалобно просит, чуть ли не плача, давая утвердительный ответ его мыслям.       — Смотри, Эва, какой покорной можешь быть. Стоит лишь надавить на верные точки, — в подтверждение своих слов, Амен резко выходит, чтобы толкнуться в неё целиком, заполняя тело и мысли Эвы собой.       — Сам не лучше, Господин, — она обнажает ровный ряд зубов в улыбке, когда его ладонь путается в темных кудрях, наматывая их на кулак и тянет, дергает на себя. — Мурлычешь не хуже домашнего кота.       И её ступни коснутся помоста, и от неё люди услышат последнюю песнь черномагов и её возненавидят, считая самой страшной заразой их священной земли. Но пока она готова погибнуть лишь от удовольствия, позволить хрупкому телу взорваться на мелкие частички блаженства, вознестись на вершину самой высокой из пирамид, пока Амен желает её также сильно, как желает его она.       И пусть весь мир будет проклят, а её тело обуяет огонь, но она не намерена прекращать этих пыток…       Он входит в её хрупкое тело слишком резко и грязно, выбивая из груди Эвы все более громкие и пошлые звуки. Пыточная явно хранила в своей памяти множество голосов, но ни один из них не звучал так довольно и нежно. Удовольствие граничащее с болью окутывало ее тело, прошибая разрядами тока.       Не способная говорить и дерзить, Эва подчиняется его безмолвному приказу, когда его пальцы давят на затылок, позволяя себя вдавить в деревянную поверхность стола, что скрипит в такт их единения, создавая свою уникальную мелодию страсти, разбавленную нотами шлепков тел друг о друга, тихими вздохами и звучными стонами.       Золотистый взор её глаз обращается на пол, где хаотично разбросаны жуткие и страшные приспособления для пыток, что должны были послужить её наказанием сегодняшней ночью. Она замечает клинок, что бездумно откинула, испугавшись, в котором, в тусклом освещении пыточной, может разглядеть движение их тел. День и ночь. Луна и солнце. Свет и тьма. Все о них. Созданные Богами для одной цели — для вечного противостояния друг с другом, где выжить должен только один. И знает Эвтида наверняка, что и в этой истории, что легендой разнесется по пустынным землям Египта, добро победит зло. Эпистат победит очередного черномага.       С искусанных губ срывается тихое «Амен», когда движения его стали быстрее, за что нежную кожу ягодиц обожгло сильным ударом, но Эва словно в бреду продолжала повторять его имя из раза в раз, принимая наказание за столь дерзкую наглость к своему господину. Особенно ей нравилось то, как после он нежно поглаживал место ударов в успокаивающем жесте.        Боги свидетели — Эвтида любила свою жизнь, но желание, искушение, вывести из себя самого опасного человека Египта, было слишком сильно.        — Следующий охотник меня будет точно также пытать?       Ее хрупкое тело резко подалось вверх, стоило Амену вновь обхватить её шею и потянуть на себя, но если до этого он просто придушивал, припугивая и демонстрируя власть, то сейчас его пальцы, нащупав артерию, с силой надавили на неё, отчего в глазах Эвы заплясали искры.       — Могу прямо в таком виде отдать, готова? — его спокойный тон был пропитан ядом, лютой злобой и гневом, и, если Эвтида не прекратит подкидывать дров в костер и танцевать вокруг него ритуальные танцы, то с Богами она встретится раньше, чем думала.        Но все же, зыбкий, сомнительный и самое главное опасный козырь, — попытаться обратить собственничество и ревность эпистата против него, — у неё оставался. Её голос потерял привычную звонкость, перейдя на сдавленный хрип.        — Прям отдашь? Позволишь прикасаться к тому, что по праву считаешь своим?        — Конечно, могу поприсутствовать. Если ты попросишь, — прошипел он на ухо Эве, обдав кожу горячим дыханием.        — Попрошу.        Охотник не утратил сноровки, каждое место — его поле боя. Будь то служба, приказ фараона или разделенное ложе любви. Амен действовал резко, грубо и с силой.        Эва едва сохраняла крупицы сознания, от того и не поняла в какой момент кислород начал наполнять легкие, а её нежное тело скользнуло по деревянной поверхности стола, что ранило, впиваясь занозами в кожу. Амен и не пытался контролировать силы, когда мертвой хваткой вцепился в талию и с силой прижал, так, что тазобедренные косточки Эвы начало жечь и саднить. Его шепот, что всегда обманчиво нежен, заставляет леденящим душу мурашкам пробежаться вдоль позвонков.        — Твоё слово закон.        Его слова режут и без того израненное сердце. Неужели позволит? Она надеялась переиграть Амена в собственной же игре, обратив ее против него, но охотник опять оказался на шаг впереди. Эва дергает головой, показывая безмолвно, что желает взглянуть на него. Движения его замедлились, но Амен не желал покидать её тела. Подозрительный взор золотистых глаз обращается к его прямому, колкому, словно удары хлыста. Эвтида прикусывает щеку изнутри, шумно выдыхая через нос удовольствие от его ласк, скрывая сомнения и легкий страх за хитрой ухмылкой.        — Закон говоришь? — она до крови прикусывает нижнюю губу, когда Амен толкнулся в неё до упора, не позволяя крику сорваться с уст. — Тогда, зови и смотри, как твои ручные псы, — она нашла его ладонь, накрывая своей. — Будут трогать меня, — руки скользнули выше к талии. Эва подавила мысли о том, что он позволил ей перехватить контроль, лишь наслаждалась тем, как пальцы его подрагивали в желании сжать её крепче. — Будут ласкать в любом месте, где только пожелают. Я буду кричать от удовольствия и неотрывно смотреть на то, как ты, стоя в углу, будешь лишь смотреть. Захлебываться гневом от того, что тебе позволено быть безмолвным наблюдателем, не способным прикоснуться, — глаза закатываются от удовольствия, когда их переплетенные кисти добираются до груди, как между его длинных пальцев перекатывается затвердевший сосок.        Амен навис над ней угрожающей тенью, отчего, всего на краткий миг, Эва ощутила родной удушливый страх, что каплей холодного пота проскользил по разгоряченной коже вдоль позвонков. Его уста приоткрылись в беззвучном смешке, языком проведя по ровному ряду зубов, едва задевая полные губы, словно он и правда был изголодавшимся зверем, что облизнулся перед тем, как наброситься на свою добычу.        Он отстранился, обхватив её бедра сильнее, сжимая до побелевших костяшек смуглую кожу, желая взглянуть, как позже её кожа покроется фиолетовыми синяками, метками того, кому она принадлежит. Хищная ухмылка, которой он одарил Эвтиду не сулила ничего хорошего, но то, как маниакально смотрел на нее, как пожирал холодной голубизной её тело, как она разглядела за светлой радужкой гнев, заставляло её ерзать, трепетать и предвкушать его следующий шаг.        Пустота неудовлетворенности остро ощущается в теле, стоит эпистату покинуть его, отчего темные брови недовольно выгибаются, выдавая негодование девушки. Она напоминает себе о том, под кем она лежит сейчас и сгорает от страсти. Ожидать можно все, что угодно. Может действительно позовет своих охотников закончить начатое. Но лишь испуганный визг срывается с уст, когда одним резким, грациозным движением он переворачивает её на спину, словно Эва была для него не больше, чем кубок с вином, не давая произнести и дерзкого звука, проникая.        Амен придавливает её своим телом, опираясь на локоть. Тяжелый настолько, что грудную клетку сдавливает сильнее, чем от всех удавок на шее, что стоит Амену опуститься ниже, расслабив тело совсем, как непременно он раздавит ее. Но Эва с жадностью скользит по предплечьям, вонзаясь в светлую кожу розовыми ноготками. Поцарапать, ранить…отметить его. Показать, что принадлежит ей точно так же, как она ему.       Безумие. Их союз, пусть и лишь на одну ночь, самое смертоносное и опасное, что она видела и испытывала. Когда они успели докатиться до этого? Когда невинные переглядки и касания переросли в это? Когда демоны вырвались наружу?       Когда масок и тайн не осталось. Когда предстали друг перед другом в истинном свете. Он — охотник на черномагов. Она — его добыча.        Он склоняется ниже, от чего взмокшие пепельные, словно лунный лик, пряди ниспадают вперед. Эва сама тянется оплетая его шею, убежденная в том, что этот ход он ей уступил, что действительно смогла ранить и показать, что и она может быть жестоким палачом, не хуже именитого убийцы. Изящные кисти оказываются в капкане мертвой хватки, надежно припечатанные к столу рукой, на которую он опирался.        Скорее солнце взойдет на западе, чем Амен позволит Эве вести.        — Думаешь, что буду смотреть? — рваное дыхание едва касается её губ, что она сама подается навстречу, желая вновь ощутить их вкус. — Ошибаешься, Эва, или ты все ещё думаешь, что можешь играть со мной? Вертеть, как каким-то мальчишкой? — она закатывает глаза, отводя их в сторону. Обжигает и саднит рану на сердце, не хуже нанесенных ему повреждений, от того, как ядовитые слова срываются с кончика языка Амена. Щеки с силой сжимаются пальцами, возвращая внимание к нему. — Я не позволял отводить взгляд. Будет лишь так, как скажу я, а ты, как послушная шезму, выполнишь все, что я тебе прикажу.        Её голова дергается, позволяя пальцам скользнуть по устам, в которые Эва с силой впивается зубами. Её взгляд горит и искрит, метая молнии, мечтая испепелить, отправить в небытие и обратить в пыль всю самоуверенность главного из охотников. Не единой болезненной эмоции не проскользнуло по алебастровому лицу, только уголки губ дрогнули в привычной, ставшей родной, ухмылке. Руки своей Амен не убрал, лишь переместил ниже, тыльной стороной ладони надавливая на подбородок.        — Читай по губам, Эпистат: ни-ко-гда, — она скользит кончиком языка по пересохшим губам, ухмыльнувшись тому, как его глубокие воды метнулись вниз. — Ты можешь продолжать мне угрожать, продолжать показывать свою власть и силу надо мной, но мы оба знаем правду — ты не только не будешь стоять в стороне и безмолвно наблюдать за тем, как твои охотники выполняют очередной приказ, но и не подпустишь их. Не смей отрицать того, что твое тело желает меня не меньше, чем желает мое. Ты сам обозначил, что я принадлежу тебе, так что продолжай угрожать или можешь уже заткнуть меня поцелуем и мы вернемся к тому, на чем остановились.        Пальцы с лица переместились ниже, лениво проведя подушечкой по груди. Амен с наслаждением наблюдал за тем, как Эвтида прерывалась, раз за разом облизывая губы и сглатывает вязкую слюну, пока он медленно скользил ладонью по её телу. Дойдя до промежности, он надавил на клитор, заставив её прогнуться в пояснице дугой и крепче оплести его торс ногами.       — А ты заслужила?       — А ты?       Дерзко.       Нагло.       Самозабвенно.       Она поклянется перед всем пантеоном Богов, представ на Суде Мертвых, что не сожалеет ни об одном слове. Возложит свое холодное сердце на весы равновесия Маат, глубоко уверенной в том, что представься ей такая возможность ещё раз она повторит каждое свое действие, каждый свой шаг, заранее зная, чем все обернется.       Темные кудри раскиданные венцом по старому дереву, разомлевшая, дерзкая и наглая Эва не спускает с него глаз, врезаясь золотистыми омутами в его внушительную фигуру. Жадно скользит ими по обнаженному торсу, прожигает перекатывающиеся мышцы покрытые легкой испариной, стоит ему пошевелиться едва.              Амен возвысился над ней, крепко держа в свой хватке. Не ответив, не произнеся больше ни слова, он свел вместе стройные ноги, закинув их на плечо, ускоряясь внутри. Он проводит шершавыми пальцами от бедер и выше, сжимая её нежную кожу икр и ступней. Носом трется о них, взаправду как ласковый кот, но хищный, опасный, что способен растерзать, стоит оказаться загнанной в ловушку. А Эва загнана, прижата и не желает спасаться. Погубить её способен лишь он и она самозабвенно отдается ему. Зубы оказываются на лодыжке, прикусывая смуглую плоть, что сменяет бережное касание губ.       Большие ладони врезаются в поверхность стола, позволяя ему податься вперед, увеличить угол наклона, делая проникновение болезненнее и острее. О жестокости просила его? Просила показать, на что способен Верховный эпистат? И слово её закон? Возбуждение вперемешку с гневом разгоняется по синеватым венам, что сильнее проступают под прозрачной кожей.              Он окидывает ее внимательным пронзительным взглядом, задержавшись, дольше, чем положено на порезе. В голубых омутах загорелся опасный огонек, когда он раздвинул ее ноги, размещая их на предплечьях и начал осыпать левую грудь Эвы невинными поцелуями. Ласково и нежно, чтобы в момент, когда он почувствует, как Эва расслабилась под ним, зарывшись пальцами в волосы, с силой прикусить, вонзить острые зубы в кожу и пролить очередную каплю крови, которой не даст убежать своим языком.       Физическая боль её давно не пугала. Не больно было ей от ударов судьбы, покуда глубоко внутри прятала то, до чего добраться если — можно сломать по настоящему. Сделать так больно, что открытые переломы и смертельные раны покажутся приятной щекоткой. И он был ближе всех, кто мог добраться до этого места. До настоящей Эвтиды.       С ней делали многое, что не способен выдержать и сильный мужчина, оттого она терпеливо ждет, когда Амен вернет внимание к ее лицу, чтобы тихо, невинно совсем, прошептать в самые губы.       — А теперь заслужила?       Он одаривает её снисходительной ухмылкой, дразняще приближаясь к лицу, близко настолько, что уста соприкасаются, смешивая горячие дыхание в одно. Ладонь сжимается на затылке, когда его губы впиваются в нее жадно и самозабвенно, желая испить её до конца. Она ощущает металлический привкус на кончике языка от чего глухо стонет сквозь поцелуй. Её тонкие руки оплетают его шею, вдавливая себя, показывая, что хочет ощутить всю мощь его тела. Показать, что ей не страшно.       Его разомлевшие губы спускаются ниже, не упуская и крупицы её тела: линия челюсти, шея, ключицы и грудь, где задерживается он дольше всего, вбирая, посасывая и слегка прикусывая соски; с особой нежностью, что Эва сама удивляется столь стремительной перемене его настроения, мажет губами место болезненного укуса, что ещё долго будет напоминать о нем.       Он наращивает темп, выпрямляясь, сжимает и разводит её бедра сильнее, что напоминали теперь скорее реальное поле боя, чем бархатную смуглую кожу. Раскрытая, возбужденная Эва громко стонет, наблюдая за тем, как молочную кожу лица украсил едва заметный румянец, как капли пота скользили по его торсу и сама, не отдавая отчета собственным действиям, она повторила весь путь по собственному телу, невесомо, едва прикасаясь к груди и животу. Его тяжелой, неподъемный взор потемневших глаз следит за изящной кистью.       Дразнит, изводит его.       — Сожми, — хриплый приказ срывается с уст Амена, когда ладонь вернулась груди.       Она не может не поддаться, сама ведь мечтала о том, как будет ласкать себя у него на глазах. Осмелевшая, Эва мнет округлые груди, запрокидывая голову назад. Её голос, не способный издавать звучных мелодий удовольствия, безмолвно открывается. Она ощущает приближающуюся эйфорию от того позволяет себе переместить руку ниже к лобку. Тонкие пальцы утопают в обильной смазке, не упуская возможности провести по твердому члену и услышать тихий стон своего господина.       Амен накрывает ее ладонь своей. Может она бы и могла что-то сказать, вновь его подразнить и разозлить, но понимает, что смысла в словах больше нет, когда их пальцы и тела движутся в едином ритме удовольствия, когда импульсы тока прошибают тело, что оно млеет, и кончики пальцев покалывает.       Он надавливает на её руку сильнее, совершая круговые движения на клиторе, сам же ускоряется столь быстро, что дыхание у Эвтиды заканчивается совсем, может лишь выдыхать остатки воздуха из груди. Тьму, скрывшуюся за закрытыми веками, ощущает блаженством, сладкой истомой, что тело её теряет всякий вес, возносясь над землей. Она расслабилась полностью, отдавая весь контроль и власть его сильным рукам.       Громкий стон вырывается из груди, а тело пробивает крупная дрожь. Ладонь, лежащая на груди, до кровавых борозд сжимает кожу, а ее глаза закатываются в блаженстве, показывая насколько ей хорошо. Она не замечает, как Амен особенно сильно подаётся вперёд и заканчивает в неё, наваливаясь всем телом сверху.       Его рваное, глубокое дыхание касается кожи на плече, в которое он уперся своим лбом, продолжая сжимать её бедра, пока Эва сама пытается привести чувства в норму, укротить бушующее сердце в груди. Ни единой мысли в голове, лишь неспешные движения рук и пальцев, что с особым трепетом поглаживают его руки, плечи, шею, играются со светлыми прядями, словно они двое влюбленных, что нежатся в объятиях друг друга после страстной ночи.       Но любое мгновение, любая эмоция имеет свой финал, как и их опасная игра, затеянная из любопытства и не желания отступать. Горькое осознание бьет по голове обухом, когда Амен поднимается, поправляя одежды. Он повернулся к ней спиной, не обращая на Эву никакого внимания, словно её и не существовало, неспешно застегивая браслеты и воротник. Что ей мешает сейчас соскочить со стола, подхватив один из клинков, и перерезать ему глотку, а после сбежать. Скитаться и прятаться до скончание своих дней под покровом ночи и светлого дня?       Но вместо этого она поднимается, мимолетно оглядывая свое тело и выискивает взглядом ткань своего наряда, что уродливыми лохмотьями валяется на полу. Ноги перекинуты одна на другую и неспешно покачиваются. Её лицо рассекает хитрая ухмылка, стоит ему обернуться, вопросительно вскинув белую бровь. На лице Амена заиграла привычная маска холода и безразличия, но Эва продолжает прожигать его своим золотистым взором кошачьих глаз.       — Принеси мне платье, — она даже не старалась смягчить своего голоса, кидая приказ, словно кость бездомной собаке. Особое удовольствие скользит по изможденному телу, когда Эва отмечает легкое недоумение отразившиеся на его лице. — Мне не в чем идти на собственную казнь.              В голубой радужке загорается очередные искры огня, когда не ответив, Амен хмыкнул под нос, ухмыльнувшись, и едва качнул головой.       Неисправима.