Никаких оправданий

— Убирай это. — Какого чёрта ты здесь забыл? — Убирай это! — Мадара смотрит, не мигая. Сенджу. Мелкий паршивец Сенджу. В который раз уже? Сколько раз ещё?.. Тобирама даже не взглянул на него. Потухший взгляд, затуманенный алкогольной дымкой, направлен в пол. Серебристые волосы, по обыкновению лежавшие аккуратно, растрепались. Щёки лишь самую малость порозовели, — спасибо альбинизму. Стоило признать, Тобирама обладал талантом на диво красиво спиваться пьянеть. Мадара досадливо морщится. Заливаться сакэ в одиночку — так себе занятие. Особенно для Хокаге. Попытавшись донести эту мысль напрямую (впрочем, на успех совершенно не рассчитывая), он ожидаемо получает в ответ лишь извечное: — Не твоё дело. Ничего нового. — В последний раз повторяю: убирай. — А я повторяю: не твоё дело. — Тогда я отберу эту чёртову флягу силой. — Да какого ж хера, Учиха… Вне всяких сомнений, Тобирама практически в стельку, иначе в жизнь не допустил бы сквернословия, коим сам же брезговал. Ещё немного, и следом за манерами поплывёт самоконтроль. Мадара здесь лишь за тем, чтобы проследить: сдержать, если потребуется, либо же вовремя подхватить под руки, если станет невмоготу держаться на своих двух. Оно как пойдёт. В первый раз Тобирама бился в истерике и крушил всё подряд. Во второй — просто бился. В третий же отключился раньше, чем успел сорваться. Затем были ещё и ещё разы: по-разному критичные, но одинаково паршивые. И Учиха присутствовал при каждом, будто чуял неладное заранее. Тобирама этого терпеть не мог. — Я разобрал документы — свои и твои, однако большинство требует подписи Хокаге. Мадара вновь закидывает удочку. Это уже вошло в привычку: пробовать из раза в раз, несмотря на исправно следовавшие провалы. Вытаскивать «господина Второго» из намечающегося запоя — нечто вроде традиции. Жаль, прибегать к этому приходится всё чаще и чаще. Мадара, если честно, изрядно вымотан. Его изначальный прогноз о том, что со временем станет легче, не подтвердился. Возможно, давно уже пора бить в колокола. Возможно, Тобираме нужны профессиональные медики, а не нотации, пускай и не до конца понятно, каким образом одни сенсоры могли помочь другому — сильнейшему из всех имеющихся. Но начать можно и с малого. Шальная мысль завести календарик, дабы отслеживать явление под названием «теряющий рассудок младший Сенджу», то и дело маячит на задворках сознания. Не младший, то есть. Единственный. Теперь уже единственный. Скорбь — чувство из сильнейших. Утрата — великое горе. Но даже у них есть свои границы. Клан Сенджу же — клан безграничной любви. Вот тут-то и крылась вся беда. — Ты слышишь? Мне нужны подписи. — И?.. — апатично отзывается Тобирама. И вновь глазами в пол. Учиха ненавидит, когда Тобирама не смотрит на него. А смотрел тот воистину редко. Всё больше изучал собственные колени да жмурился, делая очередной глоток. — Уточню: нужны подписи, поставленные твоей рукой. Желательно не дрожащей от похмельного тремора. — Так подделай. Тут Мадара уже не выдерживает. И без того не шибко терпеливый, его аж передёргивает от того, насколько честным оказывается чужое безразличие. Тобираме искренне, по-настоящему всё равно: и на Учиху с его подписями, и на послов с их документами, и, должно быть, на Коноху в целом. Всё равно даже на то, что хётан, отобранный в одно мгновение, ещё не был опустошён до дна. Уж лучше бы Тобирама возмущался. Мадара действительно встретил бы его пьяные выходки с куда большей радостью. Может, даже подыграл бы. Позволил выпустить эмоции, если б те имелись. Боги, да что угодно, лишь бы не этот мёртвый взгляд, обращённый в никуда. Лишь бы не абсолютное, тотальное равнодушие. — Даже не попросишь вернуть? — фляга в руке отдаёт теплом чужой ладони. Мадара держит её ровно в том же месте. Специально. Всё равно не заметят. — Ты пришёл, чтобы вновь капать мне на мозги? — Я пришёл, чтобы вправить их. Вновь, Сенджу. Тобирама мрачно усмехается, упираясь затылком в стену. Прикрыв веки, склоняет голову чуть набок, точно собрался заснуть прямо так, несмотря ни на что. С него станется… — Я не нуждаюсь в твоих нравоучениях, — заплетающимся языком. — Когда ты это поймёшь, наконец?.. Мадара давно понял. Жаль, всё никак не мог принять. — Прибереги силы на что-нибудь стоящее. Я всё равно не уйду. Тобирама вновь хмыкает. Горло саднит от выпитого. Начинает сушить. Конечно же, Учиха не уйдёт… Никогда прежде не уходил. Даже когда его очень просили. Или остервенело прогоняли. Или игнорировали. Чего только привязался, спрашивается? Зачем тратил нервы, силы, время?.. С него ведь даже не спросят. Некому больше. А перед мертвецами априори не отчитываются. Те своё отжили, и оправдания им были без надобности. Равно как и честно отданные долги. — Хаширама, чего ты передо мной-то оправдываешься? — равнодушно тянет Тобирама, не отрывая взгляда от бумаг. Притворяется. Хочет показать безразличие, коего в нём нет ни капли. И никогда не было. Только не по отношению к Хашираме. — Хочешь доверить дело Учихе — вперёд. В чём дилемма? — В том, что ты против, — мягко отзывается Хаширама, не теряя надежды перехватить зрительный контакт. Сам Первый Хокаге сидит перед Тобирамой — юнцом, по всем положениям и званиям младшим, — нервно треплет в руках вконец испорченное перо и жмётся, точно не он здесь главный. Давит на совесть? Пытается настроить на благосклонный лад? Тобирама знает его слишком хорошо для того, чтобы вестись на манипуляции. Хаширама — отличный стратег и крайне целеустремлённый человек, как и положено политическому лидеру. Вот только Тобирама — политик ничуть не менее хороший. А ещё он очень проницателен и совершенно равнодушен к пресловутому: «Ну братец!» Хаширама сделал свой выбор. Он не намерен менять его точно так же, как Тобирама не намерен одобрять или препятствовать ему. Так к чему теперь этот разговор? — Тебя не волновало это прежде — не должно волновать и сейчас, — сухой ответ и тихий шелест страниц. — Когда мне передать Учихе планы здания полицейского участка? — Да послушай же! — Хаширама несдержанно взмахивает руками, негодуя. — Мадара — один из основателей, моя правая рука и второе главенствующее звено в управлении Конохой. Он имеет право принимать участие! — Имеет. Мы уже обсуждали это, и я не отрицал его значимости. Листок за листком, подпись, подчёркивание… Планы подземных коммуникаций опять предоставили не в полном виде… Боги, ну почему он так смотрит?.. — Ты решил передать ему командование моим проектом — без проблем, — Тобирама расставляет акценты, где надо. Почти беспристрастен. Почти равнодушен. — Твоё слово — закон. Я не смею перечить. — Тора, не надо так… — звучит задушенная просьба. Хаширама болезненно щурится, подаваясь вперёд. Их разделяет целый стол, но Тобирама всё равно хочет отодвинуться. Не потому что неприятно. Просто маска, и без того изрядно потрескавшаяся, того глядишь окончательно посыпется. А Тобираме гордость не позволит. — У Мадары достаточная компетенция, а у тебя завал по всем фронтам, — понуро отпрянув, продолжает брат. — Ты слишком много взял на себя, а я… — А ты решил вот так великодушно мне помочь, — заканчивает за него Тобирама. Голос едва не срывается на повышенный тон, но он берёт себя в руки и ровно добавляет: — Я принял твои распоряжения к сведению и занимаюсь иными своими обязанностями. Конфликт исчерпан? — Подними глаза, — тихо просит Хаширама, — ты совсем не смотришь на меня в последнее время. Усмехнувшись, Тобирама исполняет его просьбу. Колкость собственного взгляда фантомно пощипывает в уголках глаз. Хаширама глядит в упор, поджав губы. Что такого он смог разглядеть в родном брате — неизвестно, однако потухший взор и тяжёлый вздох красноречиво намекают — ничего хорошего. — Что-нибудь ещё, господин Первый? — нарочито вежливо произносит Тобирама, склоняя голову набок. Дальше Хаширама не выдерживает. И нет, он не скидывает бумаги со стола, не кричит и не хлопает дверью напоследок. Он лишь кидает тихое пожелание хорошего вечера и уходит прочь, оставляя отголоски запаха недавно сгоревших сэнко. И больше ничего. Тобирама чувствует горечь на языке — ни то сэнко были паршивыми, ни то собственные слова. — Поднимайся. — Учиха… — вымученно тянет Тобирама в унисон, — зачем ты это делаешь? — Делаю что, Сенджу? — кривится Мадара, презрительно смотря сверху-вниз. Да, выглядит Тобирама, должно быть, жалко. Пьяный, несобранный, сидящий на полу в обнимку с собственными коленями, потому что иначе наверняка будет крениться вбок. Видок, подобающий Хокаге. Полюбуйся, братец! Полюбуйся, на кого ты всё это оставил! Полюбуйся, кого ты оставил, чтоб тебя… — Ты делаешь это… всё это, — Тобирама коротко выводит пальцем круг, а затем отмахивается и, прикрывая веки, льнёт к стене уже боком. Перед глазами неприятно плывёт, хотя в комнате царит сумеречный полумрак. Сквозь всю эту муть он всё-таки заключает: — Делаешь это раз за разом… раз в десятый, да?.. — В сотый, — едко отзывается Мадара. Руки чешутся поднять пьяного Сенджу насильно, да только рисковать не хочется. Однажды тот уже вёл себя так же. С виду относительно спокойный, паршивец взбесился, едва стоило дотронуться до него, и разнёс половину дома, прежде чем удалось заключить его в Гендзюцу. А потому Мадара лишь льёт больше яду за неимением альтернатив: — Думаешь, ради тебя, идиота, стараюсь? — Не-ет… совсем нет, — тихий, невесёлый смех едва не пробирает до мурашек. В такие моменты Тобирама особенно сильно сходит за сумасшедшего. «А сам-то?» — читается немой укор в глазах цвета стали. Красные отблески лишь добавляют колкости взгляду, чего не смягчает даже хмельная дымка. И вправду, сам-то он, Мадара, разве лучше?.. Вот уже год от него ждут очевидного. Второй Хокаге не в порядке, и об этом знают немногие. Те, кто знают, пребывают в недоумении, и уже об этом прекрасно осведомлены и Мадара, и Тобирама. Ведь все помнили: Учиха метил на пост Хокаге ещё задолго до кончины Первого. Только за прошедшие пару-тройку месяцев ему представился тысяча и один шанс заступить на него: было достаточно лишь раз вовремя указать — буквально ткнуть пальцем — туда, куда и без того давно косились. Всего лишь раз… Однако ж, вот они: господин Второй и его заместитель собственной персоной. Сидят тут — каждый при своём месте. Сидят и спорят, — кто вслух, а кто нет, — кто же из них всё-таки больший сумасшедший?.. — Ты делаешь это ради Него, — со знанием дела заявляет Тобирама, скалясь пустоте. — Он попросил — ты и делаешь. Просто не можешь иначе, моралист недоделанный… Один хрен, мертвецы за долги не спросят. — Рот закрой и поднимайся. Терпение Мадары всё же лопается. Увесистый пинок приходится Тобираме в щиколотку, вызывая очередной приступ смеха, звучащего загробной симфонией скорби. Что такое пинок, удар кулаком, кунаем, катаной?.. В сравнении с пробоиной, зияющей где-то глубоко под рёбрами — ничего. Да и что могло сравниться с подобного рода утратой, в самом-то деле?.. — Ты пообещал Ему. Знал всё с самого начала, вот и пообещал. А мне… ахах!.. Вот же сука… А мне ничего не сказал, — рука Тобирамы рефлекторно тянется в сторону, к фляге, и сжимается в кулак, когда не находит её. Чёртов Учиха! — Никто из вас ничего мне не рассказал. Не посчитал нужным… — Встал, мать твою! — …предупредить меня заранее. Зато теперь, смотрите-ка… Стоишь тут и в очередной грёбаный раз пытаешься «достучаться» до меня. Во имя благих намерений, да? Или пойдёшь дальше и скажешь, что ради меня, блядь, расстарался?! — Ты какой-то странный в последнее время, — Тобирама обращается к брату за завтраком. Редкая роскошь — совместная трапеза. В стенах óтчего дома они видятся куда реже, чем в стенах резиденции. — Всё в порядке? — О чём ты, братец? — Хаширама мягко улыбается, глядя на него. — Я в норме. Возможно, слегка заработался, а так… — Я совсем не чувствую твоей чакры, — перебивает Тобирама, отставляя опустошённый тяван в сторону. — Ты скрыл её. Зачем? Нервное подёргивание носом не укрывается от его внимания. Хаширама — прекрасный притворщик, но Тобирама выучил его повадки наизусть. Что-то определённо идёт не так. Ему о чём-то недоговаривают. — В целях безопасности, Тора, — невозмутимо отвечает Хаширама, поднимаясь на ноги. — Ты же знаешь, моя чакра слишком явная. Близится встреча на нейтральной территории, перестраховаться — дело не лишнее. — Ты настолько не доверяешь второй стороне переговоров? — вот теперь Тобирама точно волнуется. Прежде брат не выказывал столь явного опасения относительно потенциальных партнёров Конохи. Да, якудза, да, приличный военный потенциал, но они и не с такими связывались. — Может, мне сопроводить тебя? — Это ни к чему. — Почему? — Тобирама поворачивается к брату, рассчитывая заглянуть в глаза, но натыкается лишь на его спину. — Сам же сказал, подстраховка не будет лишней. — Тора, — теперь разворачивается и Хаширама, сверкая мокрыми после мытья руками. Секунда — он нависает над младшим, вторая — и влажные пальцы очерчивают контур лица Тобирамы. — Неужто ты усомнился в моих силах? — Нет, но… — Угрожай мне опасность, ты будешь первым, кто об этом узнает, — заверяет он, оглаживая братское плечо. — Тебе не о чём беспокоиться… Невесомый поцелуй приходится в самый уголок обескровленных губ. — Тебе ни к чему сопровождать меня… Горячий шёпот обжигает скулу в месте, где кожу рассекает ровный, ярко-алый шрам. — Тебе нужно лишь верить мне… Тихий выдох граничит со стоном, и Тобирама дёргается, чувствуя, как Хаширама реагирует на этот непроизвольный зов, сжимая его бок чуть сильнее. — …и расслабить бёдра, чтобы подпустить меня ближе. Сил на вопросы не остаётся. Тобирама слишком долго держал дистанцию, чем загнал в угол самого себя. Желание единения с родным и любимым им человеком — единственное, на чём получается сконцентрироваться. Горячая ладонь между ног чересчур умелая, братские губы чересчур настойчивы, и сопротивляться он более не способен. Позже — может быть. Сейчас — никак. То, что «позже» для них никогда не наступит, Тобираме невдомёк. То, что Хаширама обманул его — тоже. Ведь он такой хороший притворщик, воистину…

«С сожалением сообщаем, что господин Первый Хокаге, Хаширама-доно, погиб в ходе политической миссии за пределами Конохагакуре вследствие несчастного случая. Это невосполнимая утрата для всех нас и…»

Это конец для Тобирамы. Никогда прежде он не был ближе к смерти, как теперь. Ни одно ранение, ни одна хворь и проклятие не сравнятся с той необъяснимой силой, что стремительно и неумолимо высасывает из него жизнь. Самое страшное, пожалуй, то, что причин для сопротивления Тобирама не находит.

«Торжественно провозглашаем Второго Хокаге, Второго наследника главенствующего клана — Сенджу Тобираму!»

Ни единой, мать её, причины. — Да ради селения я стараюсь! Ради людей! Ты сопьёшься — на кого они останутся? — Мадара цедит горькую речь Тобираме на ухо, а затем вновь и вновь окунает головой в ледяную воду. — На тебя, — зубы у того стучат, а по щекам обильно стекает влага. Кап — за шиворот, кап — на чужую ладонь… — Такой шанс, Учиха. Упустишь? — О чём ты, недоумок, толкуешь? — Утопи меня, а?.. — Тобирама зажмуривает веки и мотает головой, потираясь макушкой о держащую в тисках руку. — Роль Хокаге не будет в тягость. У тебя ведь… ахаха!.. У тебя ведь достаточная компетенция! Тебе просто нужно… Внезапный удар выбивает из Тобирамы весь дух. Щека, висок, затылок — всё горит. Учиха бьёт трижды, прежде чем сгрести его в охапку, оторвав от земли, как какую-то куклу, и потащить прочь из ванной. От чувства дежавю хочется разразиться горестным хохотом. Всё, как тогда… — В себя приди, мать твою! Его без жалости встряхивают, заставляя вскрикнуть от неожиданности. Тошнить начинает ещё больше. Сколько Тобирама выпил? Что и с чем он мешал? Да какая, впрочем, разница?.. Достаточно того факта, что так беспробудно и много он не пил никогда. — Что, сука, сдохнуть захотел?! Мадара в ярости. Мадара в ужасе. Мадара, блядь, вот-вот сойдёт с ума, кажется. Сердце почувствовало неладное ещё на подходе к дому главы клана Сенджу. Мадара мог ожидать чего угодно. Честно. С Тобирамой в принципе по-другому не бывало. Мадара ждал подвоха, стоя у того за спиной на похоронах. Ждал, провожая взглядом после церемонии погребения. Ждал, переступая чужой порог спустя несколько часов. И не зря. — Какую дрянь ты, сука, замешал в своё чёртово пойло?! Отвечай! Тобирама в ответ рассмеялся — от души так, с надрывом, не прекращая истерических рыданий и судорожных всхлипываний. А рядом, прямо подле разбитого токкури, блестела упаковка из-под уже безымянного лекарства: для кого призывно, для кого издевательски… — Сам ты сука, Учиха… — изо рта рвётся хрип. Горло саднит. Да и чёрт бы с ним. Тобираме всё равно, даже когда плечо взрывается острой болью. Учиха насильно разворачивает его к себе, заглядывает в лицо, судорожно изучая, по видимости, на предмет передозировки. «Дурак», — так и хочется сказать ему. Но Тобирама лишь кусает губы и вымученно улыбается, мотая головой. Ему тошно. Паршиво. Просто до ужаса плохо. По-человечески, искренне и всесторонне плохо. Не прошло и дня без того, для кого он жил прежде. Земля на могиле наверняка ещё не успела обсохнуть. Но Тобираму уже сожрала тоска. Казалось, что сожрала заживо, однако Тобирама знает, что это не так. Что полное осознание потери настигнет его лишь в дальнейшем. На полное смирение он даже не рассчитывает: знает, что мириться с подобным попросту не сможет. Свыкнуться, должно быть, тоже. А значит, худшее лишь поджидает его впереди. Сейчас у них скорее репетиция. Именно у них. Ведь Учиха, этот чёртов Учиха… Он… — Сенджу, посмотри на меня! — Лживая ты сука! — взмах рукой — и ничего. Тобирама промахнулся, зацепив лишь длинную, угольную прядь самым кончиком пальца. — Ты же знал! С самого начала знал, что с Ним происходит! — Сенджу, ответь на вопрос. — Решил промолчать, потому что Он тебя попросил, да?! — Сенджу, я прошу тебя… Плевать. Плевать на просьбы Учихи, вторящие его, Тобирамы, имени. Плевать на собственные слёзы, стекающие по щекам. Тобираме не стыдно, не зазорно и не страшно показаться слабым. Ему лишь тоскливо и тошно, а в остальном — никак. — И здесь ты тоже потому, что Он попросил?! Я ведь знаю, что да… Знаю, что по-другому Он не смог бы… — Да заткнись же ты, Сенджу, — Мадара делает настолько внезапную вещь, что на пару секунд Тобирама забывает, как дышать. Чужие объятия — или же чем это ещё могло быть? — горячи и удушливы. Его стискивают почти до опасного предела, частично обездвиживая, и шепчут прямо на ухо с небывалой прежде горечью в знакомом с детства, нелюбимом всем сердцем голосе: — Вот так, тише… Дыши глубже, давай, — Тобираму начинают раскачивать, и всё внезапно теряет какие-либо очертания. — Думаешь, я не знаю, что между вами было? Да у меня язык бы в жизнь не повернулся! — Ты должен был! — Я не мог. Не мог, слышишь? Как я мог, когда вы… Когда ты… Голос даёт слабину. У Мадары ком в горле и голова кругом. А ещё Тобирама — в руках, под ладонями, щекою к груди, чуть левее… И этого, пожалуй, достаточно для того, чтобы оправдаться хотя бы за нервную дрожь, охватившую тело. — Я ничего не замешивал. Не смог, — выпаливает Тобирама из последних сил, чувствуя, как растворяется в чужом тепле, теряясь. А дальше — пустота. И неровное дыхание в самую макушку. Глаза болят. Мадара всматривается в бледное, измученное лицо слишком долго. Тьма не может поглотить его, как бы старательно ни расстилалась пред взором. Тобирама до того ослепительно бел, что, казалось, будет отчётливо виден даже средь самой глубокой, беспросветной мглы. И плевать, что другие этого не видят. Для Мадары он всегда был таким, и ему этого достаточно. Достаточно и того, что на этот раз всё вновь обошлось. Он вновь успел. Тобирама по-прежнему здесь. Не с ним, но здесь. Всё ещё держится. Всё ещё делит с ним один мир на двоих. Этого мало даже для того, чтобы назвать их хоть сколько-то связанными. Одно из немногих связующих их звеньев вот уже больше года гниёт в могиле. А крайним и последним является Коноха, дéла до которой Тобираме всё меньше и меньше с каждым днём… И этого, опять-таки, достаточно. Когда выбора нет, остаётся довольствоваться малым. И хранить эту малость аки зеницу ока, оберегая всеми силами и всей душою. Руки мелко дрожат. Под ногтями зудит. В уголках глаз неприятно колет. Мадаре так ужасно хочется прикоснуться. Хочется убрать спавшие на лоб серебристые пряди, натянуть покрывало повыше, отогреть ледяные пальцы… Остаться. Но Мадара этого не сделает. Он уйдёт отсюда буквально через пару минут. Развернётся, покинет стены чужого дома, насквозь пропахшего дрянным сакэ и паршивыми сэнко, и обернётся лишь для того, чтобы плотно затворить за собой дверь. А после не задержится ни секундой дольше. Чуть погодя ляжет спать без лишних мыслей и терзающих душу переживаний. Быть может, разве что лишь на мгновение взглянет в окно, дабы бросить мимолётный взгляд на двуликое каменное изваяние. Но только на мгновение. Быть может, и вовсе не взглянет… А уже через неделю или две всё повторится. Мадара безошибочно угадывает, когда приходит время ступать в квартал на окраине селения. Он делает это почти механически, гонимый ноющим предчувствием и нарастающей в груди тревогой. Сомнений в том, что так дóлжно, нужно и правильно, не возникло даже в самый первый раз. И на то были причины — безусловные, беспрекословные, не оставляющие права на иной выбор. Вот только Мадара никогда их не озвучит, ведь в этом нет ровным счётом никакого смысла. И вовсе не потому, что оправдываться ему более не перед кем. Нет. Правда куда проще. Куда как банальнее. И кроется она не в сокровенных тайнах, посмертных долгах и отданных с рукой у сердца клятвах. И чтобы познать её, не нужно быть просвещённым гением или же всезнающим ёкаем. Достаточно лишь знать один-единственный факт, говорящий обо всём и сразу. Хаширама Сенджу не просил позаботиться о его младшем брате. Никогда. Никого. В том числе и Мадару.