Стать водой

      Море ласково. Оно дует навстречу Индии, что-то шепчет, вздымается. Слепит бликами, освежает брызгами, зовёт. Индия принимает его зов как нечто должное и шагает в его объятья. Сари отвратительно-алым пятном остаётся лежать на заброшенном пляже, а обнажённое уставшее тело погружается в воду.       Сначала пальцы ног путаются в водорослях, потом он погружается по лодыжки. Индия идёт медленно, никуда не спешит, впитывает в себя солёный ветер, лёгкие покачивания воды, пену, как его сари впитывает в себя последний жар вечернего песка. Индия разглядывает и переступает редких медуз, щурит глаза на алое солнце, плавно приближающееся к горизонту.       Он в воде по колени, потом по пояс.       По шею.       Почти по самый нос — едва стоит носками ног на дне. Руки инстинктивно двигаются, дрожат, но плыть нельзя.       Он вдыхает алого воздуха полной грудью и оказывается в солёной воде по самую макушку.       Медленно раскрывает глаза, делает последний шаг и захлёбывается, но плыть нельзя, можно только идти. И он пытается, правда пытается, но у него не получалось этого ни разу в жизни. Не получилось и сейчас.       Горло скрутило в агонии, лёгкие зажглись огнём, перед глазами потемнело, и когда он уже почти потерял сознание, море раздражённо вздохнуло и резко толкнуло его спину. Оно пронесло его потоками вперёд, не слишком вежливо бросая ему ошмётки водорослей в лицо и цепляя его ногами песок, приземлило, и потом в его лёгкие наконец вдохнули кислород.       Индия открыл зажмуренные до того глаза и печально вздохнул, чувствуя, как вода проходит сквозь него, заставляя дышать. Даже спустя столько лет это получалось с трудом.       Он сидел в окружении чужих огромных щупалец на дне тёмного, затхлого грота. Свет едва пробирался сюда из дыры наверху, через которую Индия сюда попал. И глубокие алые глаза с острыми, злыми зрачками холодно смотрели на Индию из темноты.       Щупальца скользили повсюду вокруг. Синие с кругами красно-белых присосок, они походили на ядовитых змей. Индия сидел на одном таком щупальце почти у самого корня, именно там, где оно было толще всего, а потому, как бы не старался, не смог бы обхватить его ногами — настолько оно было большим.       — Неужели хоть раз нельзя добраться нормально? — холодно процедили из темноты.       — Я не умею дышать под водой, — мягко произнёс Индия, как будто бы был в чём-то виноват. Темнота зашипела на него, взвилась рассерженными щупальцами, схватила за руки и за ноги, обвила талию и переместила ближе к алым острым глазам.       — Ты мог уметь. Ты не пожелал этого сам, — ответила темнота. Индия выпутал свои руки из щупалец — те пустили с неохотой — и протянул их вперёд, в самое тёмное место грота. Погладил мягкие от отросшей бороды щёки, пощекотал перепонки ушей, зарылся пальцами в волнистые, вьющиеся вокруг головы и над ней водорослями волосы, притянул чужую голову в своей груди. Чудище сипло, надрывно пропускало сквозь жабры воду, щупальца нервно шевелились и даже, казалось, взволнованно подрагивали, жались к Индии. Они были честнее, чем их хозяин, сейчас нервно отворачивающий голову в сторону, только бы нечаянно не коснуться чужой кожи. Но волосы, непослушные дикие волосы все равно уже мягко касались лица Индии, и тот ласково перебирал их своими руками.       — Хватит твоих нежностей, — чудище злится, чудище отпихивает его от себя, и Индия так же покорно, как выполняет любую чужую просьбу или любой чужой приказ, высказанный или нет, отстраняется. — Ты готов платить свой долг?       Индия опускает глаза, кивает. За столько лет ему перестало быть мучительно стыдно, совесть больше не ест его за измену мужу с этим чудищем. Индия делает это, чтобы защитить себя, своего мужа, своих братьев. И чудовище. Оно тоже нуждается в защите — только от себя самого.       — Умница, — смех у чудища тоже тёмный, острый, хищный. Но на самом дне его, в самом крайнем отзвуке звучит тихое, слепое, как котёнок, крохотное одиночество. Больное, оно радуется чужой близости так сильно, так отчаянно, что каждый раз сердце Индии разрывается от жалости.       «Скоро, скоро, — думает он, — я отживу свой век, и в посмертии вернусь сюда. Чудище больше никогда, никогда не почувствует себя так болезненно одиноко».       Они встретились впервые, когда был шторм. Торговый корабль потерпел крушение, и Индия, захлёбываясь, шёл ко дну. Он боролся до последнего, но огромный по своей мощи поток воды смывал его, сносил, заставлял захлёбываться и, в конце концов, утопил до черноты перед глазами.       Очнувшись, он завопил, и вода сразу же забилась в горло. Но он не захлебнулся, а продолжал почему-то дышать, несмотря на то, что над ним были толщи тяжёлой солёной воды.       — Ты будешь моей женой, — сказало чудовище. — Или умрёшь.       — Я не могу! — отвращение и страх внутри Индии сталкивались и беспорядочно вопили, и он не знал, страх ли это в нём говорил, или всё же отвращение. — Я… Я обещан другому!       — Тогда ты умрёшь, — уродливое лицо твари, всё заросшее бородой и усами, странно, болезненно исказилось.       — Погодите, я… Я… Можно, я вернусь к вам после смерти?       Индия возвращается к нему раз в год. Состригает с чужого лица ракушкой наросшую бороду, обнимает и платит.       Как сейчас.       Щупальца скользят по всему его телу, ощупывают обнажённую плоть. Они мягкие, извивающиеся. Они везде.       Чудище может так измываться над Индией часами. Кончиком щупальца касаться его копчика и сразу отстраняться, гладить изнанку бёдер, щекотать под коленными чашечками, обхватывать шею, надавливать на ключицы, но обходить стороной те самые места, от прикосновений к которым больше всего стыдно и вместе с тем сладостно.       Но сегодня у чудища нет настроения на подобную пытку. Щупальца обвивают Индию со всех сторон, разводят ноги в стороны, и одно из них сразу толкается туда. Индия тяжело, прерывисто дышит. Волосы-водросли чудища причудливо колыхаются, а алые глаза смотрят на него из темноты с нескрываемым злым удовольствием. Индия всхлипывает, кусает губу, когда внутрь проникает самый кончик. Внутри него все скользко-промыто, заранее подготовлено, смазано, даже чуть-чуть растянуто пальцами, но пальцами — это совсем не то, что скользким упругим щупальцем, даже самый кончик которого был почти вдвое толще любого его пальца. А дальше щупальце становилось только шире, появлялись рельефные присоски на изнанке, и ощущалось это… Отвратительно приятно. Настолько, что Индии до сих пор стыдно признаться, насколько именно.       Щупальце погружалось всё глубже и глубже, и Индия чувствовал порочное растяжение мышц. Ощущал всем собой, как распирает живот. Щупальце будто нарочно огибало заветную точку удовольствия внутри него, лишь нечаянно задевая её во время поступательного движения вперёд-назад, дразня и обещая, но раз за разом обламывая запретное сладкое удовольствие.       Индия хныкнул — да, этот жалкий звук вырвался из его глотки — и потянулся руками вперёд, желая обнять своё чудище за шею, но то только запряталось глубже в темноту грота, а щупальца отодвинули Индию от его цели ещё дальше.       Индия разочарованно задёргался.       — Почему ты прячешься? — провыл-простонал он. Щупальце внутри него вновь пришло в движение, надавило на ту самую горячую сладкую точку, заставив все перед глазами потемнеть на секунду. — Я хочу о-обнять теб-б…       — Обойдешься, — фыркнуло чудище из темноты, кажется, отплыв ещё чуть-чуть. Алые глаза глядели даже злее, чем обычно.       — А-а-ахмм! — Индию выгнуло дугой, потому что щупальце внутри толкнулось особенно сильно, а те щупальца, что держали его за запястья и лодыжки, будто бы надавили. — Ч-что ты…       — Давай быстро закончим с этим, и ты поплывешь на сушу, к своему мужу, — чудище на мгновение прикрыло свои алые глаза, будто бы страшно о чём-то сожалело, но мозг Индии, затуманенный удовольствием, не мог до конца понять, чем же оно так расстроено.       — Он-н. Ах… Мм. Глу-убж… О-ох! Не проснё-ё…тся до завтрашнего в-вечера-а…       — Это ты его опоил? — чудище скривилось там, в темноте.       — Я, — подтвердил Индия, тяжело пропуская солёную воду через свои лёгкие. Щупальце внутри него подозрительно замерло. — Я скучал по тебе.       — Кто будет скучать по уродливой твари? — прошипело чудище едва слышно, и щупальца внутри Индии дёрнулись ещё более резко, почти обижено. — Скажи, если я так уродлив, зачем ты являешься сюда раз в год? Зачем обещал всё посмертие быть моею женой, если ни одной сухопутной женщине, ни одному земному мужчине я не придусь по вкусу?       Индия резко дёрнулся в своих путах, сбрасывая их. Чудище не успело опомниться, как Индия выдернул щупальце из своей задницы и оказался рядом с его хозяином. Он обвил руками чужую шею, примостил ноги у основания щупалец, на чужой талии. Крепко приклеился, как ни пытались щупальца вокруг его отлепить, так и не смогли.       — Ну кто, кто тебе такое сказал? — Индия прижимался губами то к его приплюснутому обиженному носу, то к шерсти, отросшей на лице за то долгое время, что они не виделись — само себя чудище брить ракушкой никак не желало, сколько бы Индия не просил его делать это хоть иногда.       Чудище задёргалась, пытаясь щупальцами и своими верхними лапами оторвать Индию от своего тела, но тот был упрямее. Терпеливее.       И чудище сдалось. Замерло неподвижно, пофыркивая и раздраженно мельтеша щупальцами. А Индия нашёл его губы своими.       Они были гладкими и почти пухлыми. Борода и усы вокруг них мягко кололись, но Индии всё равно нравилось целовать эти губы. Чудище замерло, не двигаясь, и плотно сжало зубы. Оно, наверное, никогда не понимало, зачем это нужно — целоваться.       А у Индии внутри словно была водная гладь. Обычно спокойная, ко всему равнодушная, в такие моменты она начинала своё движение. По ней проходила робкая рябь, когда Китай накрывал Индию одеялом или осторожно прижимался губами к плечу. Жизнь Индии с мужем всё время заставляла водную гладь легко колыхаться, словно от нежного ветерка.       Во время поцелуев с чудищем внутри начиналась буря. Сметающая все на своём пути, полностью подавляющая остальные чувства и желания, она представляла собой цунами такого размера, что Индия тонул и захлёбывался в ней каждый раз, как она появлялась, и выплыть не было никакой возможности.       Алые глаза сверкали, казалось, ещё злее. Индия понимал — раскрой он рот сейчас, и нахлебается воды. Пускай чудище даровало ему возможность дышать под водой и говорить на рыбьем языке, от гибели в толще воды это не спасёт, если он решит вдохнуть ее внутрь себя через рот или нет, но ему так хотелось почувствовать, как губы чудища двигаются в ответ, что он рискнул и приоткрыл рот.       И тут же вода хлынула внутрь, конечно.       Когда он очнулся, вокруг было сыро, темно и холодно. Он лежал спиной и головой на чём-то твёрдом и жёстком. Перед глазами немного плыло.       Рядом что-то зашевелилось, и Индия инстинктивно дёрнулся. Шевеления тут же прекратились. На головой возникло мокрое лицо чудища, слабо освещённое огнями алых глаз. Волосы, до того вьющиеся вокруг его головы под водой, сейчас прилипли к плечам и спине. Борода и усы топорщились, закрывая все, кроме глаз.       — Тебе дарованно бессмертие не для того, чтобы так бездарно его растрачивать, — проскрежетало чудище, и Индия только спустя секунду понял, почему чужой голос так резал слух.       Чудище разговаривало на человеческом языке, не на рыбьем.       «Уже много десятков лет, — удивлялся иногда муж Индии, — ни одно торговое или военное судно, идущее под твоим флагом, не потонуло в этих водах. Какому богу ты молишься, милый?»       Но чудище не бог, он сам дьявол. Не то чтобы от этого Индия меньше к нему привязан.       — Я состригу тебе бороду ракушкой, — выдохнул Индия. Везде вокруг был острый камень, и лишь наверху была небольшая щель, через которую пробивался робкий ледяной луч лунного света.       — Я сам, лежи, — одно из щупалец чудища уложило приподнявшегося было Индию обратно на плоский камень. Камень был небольшим, и Индия на нём как раз помещался.       Весь остальной пол в пещере был под водой. Но Индия, ступив туда ногой, обнаружил, что некоторая часть пола не так глубоко.       И было холодно. Щупальца, придерживающие Индию за бёдра, чтобы не свалился в воду, почувствовали его дрожь и обняли со всех сторон.       Вода пришла в движение, наполнив пещеру своим шелестящим пением — это Британия вынырнул к Индии. От лишних волос на его лице остались только жёсткая щетина и парочка царапин — явно торопился и неаккуратно порезался. Но лицо у чудища было красивое, ровное, словно скульптуром вылепленное. И гордый нос, и брови вразлёт — словно не чудище он, а чистокровный принц иностранного государства.       — Какой ты красивый, — выдохнул Индия, когда лунный луч зацепился за чужое лицо.       — Ты лжёшь, — чудище подплыло к Индии, став вмиг гораздо выше. Склонило к Индии свою прекрасную голову. — Один смертный сказал мне, что я настолько уродлив, что даже морские гады не увидят во мне ничего красивого.       — Для меня ты всегда будешь красивым, как бы не выглядел, — прошептал Индия. Чудище склонилось над ним, шевеля щупальцами, и несколько мокрых прядей упали с его лба.       — Ты не лжёшь? — тихо переспросило чудище. Индия качнул головой, а потом приподнялся и они с чудищем наконец слились — сцепились губами, руками, через секунду — языками. Индия тихо застонал, чувствуя обжигающее тепло чужого тела, и его стон отразился от стен пещеры, многократно умножившись.       Щупальца раздвинули его ноги и усадили к чудищу на бёдра.       Член чудища — вопреки его нечеловеческой природе вполне человеческий — вошёл в Индию сразу и до конца. Щупальца обвили спину, сильнее прижимая, почти вплетая в чудище. А чудище словило губы Индии своими губами, властно раскрыло его рот, словно не оно до последнего сопротивлялось человеческим ласкам, словно бы сейчас оно задыхалось, а его воздухом, его живительной водой был Индия.       Индия вновь застонал — уже от того, как глубоко было в нём чудище, от того, как они были интимно и до сладости близко сейчас.       Вода на дне пещеры волновалась, взметалась и опадала, их движения навстречу друг другу становились всё лихорадочнее, всё быстрее, а Индия только и видел перед собой его алые-алые глаза, синие мокрые волосы, блестящие в свете луны.       — Я так рад, что ты проснулся, — в меру нежно и обеспокоенно произнёс Индия, поглаживая мужа по волосам. Китай смотрел на него заспанными усталыми глазами. — Тебя лихорадило два дня.       Индия нежно поцеловал его в лоб, поплотнее запахнув халат и спрятав следы чужой страсти.       Отведённые им годы пролетели, как один, слились в смутное пятно, остались в памяти одним светлым днём.       Китай лежал в гробу, как будто спал, и Морфей ласкал его своими нежными руками.       — Прости, муж мой, — шепнул Индия его мёртвому лицу, поцеловал в лоб последний раз. — Мы шли с тобой по жизни рука об руку, и я благодарен тебе, твоей беззаветной любви, но свою смерть я обещал другому.       Море спокойно. Так же ласково гладит его пятки, вытаскивает на берег ракушки, жемчуг, рыбу и всякую полезную морскую тварь. Море любит.       Индия шагает в него с мыслями о том, что не вернётся больше на этот пляж, не подберёт алое сари, не пойдет, цепляя ногами песок, к дому на берегу, весь усыпанный следами страсти, и Китай не будет смотреть на него из-за прозрачных занавесок с грустью, но ласково и понимающе. Всё это — закончилось. Но оттого, как всё это — вся, вся его жизнь, от замужества с Китаем до редких встреч с Чудовищем — было прекрасно, Индия внезапно почувствовал, как льётся из глаз море. И словно бы он сам стал на миг частичкой огромного пласта воды перед ним.       Наступало утро, занимался рассвет, и море приглушённо шептало что-то, звало в свои объятия.       Индия сделал шаг, другой, а потом побежал, расплёскивая воду вокруг себя, запинаясь о камни и цепляясь ногами за водоросли, быстро-быстро.       Он нырнул и раздвинул руками воду, вдохнул её в себя, стал её частью, её потоком и её волной. Оглушали крики чаек и шум прибоя, а потом всё вдруг перевернулось, и звуки исчезли, осталось только море, везде и повсюду.       Он плыл, наконец-то плыл, и чувствовал, как его ноги срастались единым целым плавником, пропускали сквозь себя воду и воздух, между пальцами появлялись перепонки, а волосы становились длинной ниже поясницы.       Он ощутил огромное всеобъемлющее счастье от единения с водой вокруг, которого так ждал, и внезапно его тело выгнулось, взмыло вверх само собой, и он на краткий миг оказался над морской гладью в стремительном прыжке, и от слепящего солнечного света, от внезапно вновь оглушивших криков чаек и шума волн он почувствовал что-то такое, что ему захотелось вопить, рыдать и смеяться одновременно.       Блеснула в лучах солнца чешуя хвоста.       А потом прыжок закончился, и он вновь погрузился в воду. В воду, которая теперь была его домом.       Потоки понесли его, и он покорно поплыл, чувствуя, как трепещет в груди его новое сердце.       Вода выплеснула его в чужие объятия.       — Теперь… Ты будешь моей женой?