Скажи честно

Когда слышишь фразу «скажи честно», понимаешь, что сейчас придётся много врать. (народная мудрость)

Апрель 1975 г., Восточный Берлин. Утро начинается с кофе. Действия привычные до автоматизма и успокаивающие самим фактом полной обыденности. Три шага от двери до плиты, зажечь конфорку. Достать из верхнего правого от плиты шкафчика жестянку с кофейными зёрнами и ручную мельницу, снять с мойки оставленную с вечера турку. Смолоть зёрна под первую и единственную за день сигарету. Поставить пепельницу на стол, ближе к стене, рядом с миской печенья. Медитативно наблюдать, как подходит напиток. Разлить содержимое турки по двум маленьким чашкам, фарфоровым, с изящной кобальтовой сеткой. Каждодневное напоминание самому себе, которое, как всё скрытое, лучше всего прятать на виду. И как раз к моменту, когда последняя капля попадёт в чашку, услышать… нет, скорее просто почувствовать, присутствие другого человека на пороге. — Доброе утро, Генрих, — говорит Вайс не оглядываясь. — Доброе утро, Саша. Ещё один ритуал. Имя. Когда-то Вайс считал, что называть его настоящим именем — неоправданный риск. Даже после проверки на жучки. Даже если ему это нужно. Сейчас радуется, что Генрих его когда-то не слушал. Вайс поворачивается и протягивает чашку. И так же привычно, как делает зарядку и варит кофе, проводит оценку состояния Генриха. Тот спокоен и задумчив. И красив. Та самая аристократическая порода, да. На физическую форму Иоганн не жалуется. У него нет лишнего веса, он может отжаться пятьдесят раз не запыхавшись и всё ещё может убить человека любым подручным предметом, как учили когда-то. Хоть вилкой. Но выглядеть с утра так, будто хоть сейчас на приём в посольство — это нет, это привилегия Генриха. Генрих берёт чашку, отпивает глоток и спрашивает: — Твои друзья выходили на связь? Неважно догадывался ли он о такой возможности или что-то понял, когда вчера Иоганн пришёл домой на два часа позже обычного. Скрывать в данном случае было нечего. Срока давности и отставки не существует. — Да. В связи с международной обстановкой может понадобится помощь ГДР для ускоренного социалистического строительства в бывших португальских колониях. А то и в самой Португалии. Генрих улыбается невесело, но когда говорит, в голосе нет возмущения. — Обеспечим, как всегда. Не переживай. Замминистра науки и технологий найдёт аргументы, чтобы выделить и людей в командировки, и ресурсы, — он ставит пустую чашку на стол, шагает вперёд и обнимает Иоганна. — Ты же знаешь, моя лояльность давно куплена. И сжимает до боли в рёбрах. Да, думает Вайс. Жизнь полна иронии. Для человека чья профпригодность состоит в умении отказаться быть собой, для того, кто живёт во лжи, получить партнёра, считающего честность основой отношений — совершенно незаслуженная удача. Иоганн обнимает в ответ, зарывается носом в волосы, втягивая знакомый запах, и думает сразу о многом и ни о чём. Что Генрих прав и снова называет вещи своими именами. Что за почти тридцать лет они ссорились по-крупному дважды. В 1953, когда Генрих встал на сторону рабочих и орал на Иоганна, что тот не коммунист, если не поддерживает пролетариат. Генрих тогда занимал не последнюю должность в Торгово-промышленной палате, и Иоганн понял, что у него нет способов повлиять, кроме как сказать чистую правду. Что он, Саша Белов, продолжает жить в ГДР как Иоганн Вайс до тех пор, пока товарищ Шварцкопф поддерживает своими действиями советскую власть. Даже годы спустя больно вспоминать, как Генрих тогда побледнел и замолчал. Потом развернулся, ушёл из квартиры и вернулся под вечер, задав только один вопрос «Что нужно делать?» Второй раз в 1968, когда Белов почти неделю не ел и не спал, а Генрих сначала наблюдал, потом требовал отдохнуть, а под конец самозабвенно орал, что мудаки не причина дохнуть. Без Генриха так бы всё и закончилось. Очень не хотелось Иоганну существовать в мире, где дело жизни оборачивается ложью, идеалы расстрелами мирного населения, а лозунги о мире во всём мире просто плакатом на стене. Тогда-то Саша и понял, что влип. Что сам не заметил, что сросся, свыкся с тем, что Генрих рядом. И что уже не он распропагандирует Генриха, как когда-то. А Генрих меняет его. И решил, что сделает всё, чтобы их совместная жизнь продолжалась. Прячь на виду. Они вместе с 1948 года. Это их третья квартира и никто не задаётся вопросом, почему двоё мужчин живут на одной территории. Гостей у них не бывает. Первые пару лет прекрасно работала байка о друзьях детства. А потом все привыкли. И никакие излишне любопытные люди ими не интересуются. Иоганн размыкает объятие, сухо целует Генриха в скулу и, наконец, садится пить остывший кофе. Генрих занимает место на табуретке напротив и спрашивает. — Скажи мне, только честно. Тогда, двадцать восемь лет назад, когда ты приехал ко мне… переспать со мной было частью плана? Иоганн смотрит на Генриха. В голове за секунду мелькают картины. Бывший начальник, пришедший с «некоторыми выкладками по Шварцкопфу». Отчёты психологов. «Информационное сопровождение», как назвали несколько консультаций со штатным осведомителем-гомосексуалистом. Разведчик Белов может соврать так, что ему поверит кто угодно. Он должен соврать, чтобы не потерять всё, чем дорожит. Он… — Было, — быстро, не давая себе возможности передумать говорит Иоганн. Генрих хмыкает и утягивает из миски на столе печенье. И начинает грызть, как всегда, не обращая внимание на крошки. И не выглядит ни злым, ни расстроенным. — Ты не сердишься на меня? — уточняет Иоганн. Генрих смотрит на него как на придурка. — У твоей организации нет ни стыда, ни чести, ни совести. Это не новость. А вот у тебя — есть. Иоганн не выдерживает и срывается с места, обхватывает ладонями родное лицо и целует. Вкус кофе на губах смешивается с привкусом песочного теста.