Шрамы

Я заметил, что Винсент обзавёлся новыми пластырями и шрамами, тщательно спрятанными за рукавами рубашки. Окружающее нас пространство тут же заливалось приглушённым смехом, когда я пытался разглядеть ссадины, оставленные на хрупком теле устало выглядевшего юноши, который, казалось, что был готов рассыпаться на куски с минуты на минуту. Он был чрезвычайно беспомощен, по сравнению с теми людьми, что с особой жестокостью наносили ему телесные повреждения, причем не единожды. Тем не менее, Феннелл нисколько не заботился о собственном состоянии, а мои проявления заботы воспринимал как что-то, что было неподвластно его восприятию, отчего тот никогда не мог скрыть едкий смешок, направленный в мою сторону. Злился ли я на Винсента? Вовсе нет, поскольку всегда пытался разобраться в его трудной для понимания личности. Когда обстановка в квартире подростка накалялась до поставленного им предела, Феннелл при первой возможности сбегал из дома. Ему было не под силу терпеть хаос, происходящий в нём, на постоянной основе. Хотелось бы добавить, что парень мне ни о чём подобном не рассказывал и наверное никогда бы не рассказал. Всевозможные варианты произошедшего приходилось додумывать самостоятельно с помощью изучения полученных Винсентом шрамов. Как вариант, резаные раны, причудливым образом оставленные на его руках, наверняка свидетельствовали о том, что ему приходилось собирать острые осколки от разбитой посуды. А вот кровавые синяки, разбросанные по всему телу — это последствия неоднократных избиений. С каждым разом их количество стремительно росло, и складывалось ощущение, что скоро на теле юноши не останется ни одного места, на котором не присутствовали бы ужасающие своим видом багровые пятна. И что-то подсказывало мне, что я не могу оставить Винсента одного в таком состоянии. В своё время он напоминал мне одинокую звезду, дарившую даже такому меланхоличному парню, как я, улыбку. Так это и было: Феннелла в этом мире ничто не удерживало, а я всегда цеплялся к нему за что-то, что смогло бы заставить меня прожить ещё один день. До сих пор поражаюсь тому, что я черпал силы из человека, в котором за всё наше знакомство не разглядел ни одной вещи, напоминавшей мне хотя бы что-то похожее на жизнь. В моей квартире было очень холодно. Омертвляющая здесь пустота пронизывала до самых костей, не давая возможности обрести временный покой. Денег не хватало даже на оплату коммунальных услуг, но Винсенту было всё равно на отсутствие в квартире воды, электричества и тепла. К горлу невольно подкатывал ком, когда я, прокручивая в голове все произошедшие с парнем события, понимал, что он был готов прожить в любых условиях, только бы не в том самом месте, которое у людей принято называть «домом». Сердце от не вовремя нахлынувшего чувства тревоги билось настолько часто, что я мог отчётливо слышать его ритм. Мне хотелось как можно скорее вырвать ненужный орган и, не боясь мучительной боли, избавиться от навязчивого ощущения слабости не только перед Феннеллом, но и перед самим собой. Вот только Винсент и сердце слишком похожи — я не смогу прожить без них обоих: —Останься у меня на ночь, —наконец-то справившись со своими чувствами я встречаю Феннелла, который снова сбежал от своих опекунов ко мне. Я всё понимал: у него просто не было другого выбора в данной ситуации, но для меня это было чем-то большим, чем просто побег из дома. Гораздо легче было жить с ложными надеждами на то, что парень действительно доверял мне, а не пользовался душевной добротой от безысходности. —Спасибо, —тяжело выдохнув, Винсент натянул на своё лицо что-то сродни похожее на улыбку. Его взгляд был всё таким же пустым: в нём никогда нельзя было различить проявление каких-либо эмоций. А смотреть в его глаза было равносильно тому, что думать о космосе — чем дольше ты разглядываешь их, тем больше понимаешь, что постепенно сходишь с ума. Это пугает, но в то же время манит к себе всё сильнее. Нам не оставалось ничего, кроме как лежать на кровати. Комната, поглощённая ночной темнотой, навевала меня на тоску. Навязчивые мысли без спроса посещали ими же измученный разум. Винсент же, закутавшись в одеяло, старался уснуть. В какой-то степени мне было достаточно неловко проводить с ним время подобным образом. Даже несмотря на то, что ни одна часть моего тела не касалась Феннелла, я всё равно чувствовал определенную близость, просто находясь рядом с ним. Мои чувства не были похожи на романтическое влечение — я просто знал, что рядом с ним мог временно обрести покой, и этого было достаточно для того, чтобы я мог ценить его существование ещё сильнее, чем раньше. До этого я несколько раз упомянул шрамы Винсента, но так и не рассказал о том, как же мне удалось так тщательно разглядеть их. На самом деле всё до невозможности просто. Моя чрезмерная любопытность — мой же враг, но только благодаря ей я смог узнать обо всём, что от меня скрывал юноша. Его мучили ночные кошмары. Он мог периодически просыпаться с учащенным сердцебиением и притупленным дыханием, но на любое проявление заботы с моей стороны, Винсент реагировал холодно, практически безэмоционально. В один из таких моментов во время бессонной ночи его кофта случайно задралась из-за постоянной смены положения. Передо мной открылся вид на большое количество гематом, рассыпанных по всей его спине. Я не мог смотреть на причиненный Феннеллу вред без удивления. Негативные чувства наполнили голову ещё большим количеством навязчивых мыслей, связанных с собственной беспомощностью. Я не могу помочь ему, не могу защитить, я просто не в силах... —Отвратительно, правда?—почувствовав на себе осторожные прикосновения кончиков моих пальцев, юноша тут же прервал тишину своим пробуждением,—Мне кажется, что шрамы делают меня своего рода живым. Но лучше уж быть мертвым, чем жить рядом с людьми, что нагло распоряжаются твоей жизнью. Я ничего не сказал в ответ, лишь только отвёл свой взгляд и снова погрузился в размышления. В конце концов, мы заложники судьбы. Никто из нас не в силах повлиять на происходящее. Может быть, месяцев так через два мы снова будем молча лежать у меня в квартире, но уже будучи мёртвыми. Сейчас это не столь важно. Я рядом с Винсентом — и этого было вполне достаточно для того, чтобы мы могли вдоволь разделить собственные страдания.