***
Оказалось, Веритасу и впрямь было важно, чтобы Авантюрин выучил хотя бы основы наук, прежде чем они соединятся телами. Сначала это казалось шуткой — его заставят сдавать экзамен, чтобы разрешить возлежать в одной постели. Пока все нормальные афинские господа ждали вылизанных дочиста домов и вкусной пищи, Авантюрину приходилось обучаться грамоте и основам математики. — Почему-то у тебя гораздо лучше получается считать деньги, когда я отправляю тебя на рынок, нежели решать математические задачи, — хмурился Веритас. — На рынке все по-настоящему, а не на бумаге, — Авантюрину это казалось абсолютно логичным. — Ладно, не так плохо, как твои эссе, — на этой теме Веритас всегда потирал переносицу. — А с ними что не так? — Твои мысли, слова и действия абсолютно не связаны между собой, — объяснял Веритас. — Ты думаешь непонятно что, а говоришь то, что я хочу от тебя услышать. — Не в этом ли суть образования? — В этом суть звериной дрессировки, — сквозь зубы процедил Веритас. На раба с клеймом на шее в толпе студентов, пришедших на лекцию одного из самых известных афинских мыслителей, поглядывали косо. Ожидали, что он лишь носит вещи или записывает за Рацио, но когда он садился среди учеников и начинал внимательно слушать лекцию, у свободных граждан в глазах читался легкий скептицизм. Права выбора у Авантюрина не было, причем в самом прямом смысле этого слова. Приходилось изучать риторическую теорию, философию, математику, искусство и остальные дисциплины, знание которых от него требовал Веритас. Авантюрин по-честному корпел над книжками, но сосредоточиться оказывалось очень тяжело, когда перед тобой восседал господин с телом олимпийца. При этом он не был дураком, расспрашивал у других, как они удовлетворяли своих господ. Иногда Веритас давал ему немного времени для отдыха, и Авантюрин мог заглянуть в бордель, но вовсе не за тем, чтобы удовлетворить свои потребности, а за советом. Просто сил уже никаких не было. Он до сих пор помнил, как Веритас позвал его за собой в ванную комнату. Воздух был тяжелым и влажным. Просторное помещение почти полностью заволокли клубы горячего пара. Обычно этим занимались другие слуги, но в тот день Рацио попросил Авантюрина снять с него одежды и заняться его омовением. Настоящая пытка — раздевать человека, которого так сильно хочешь. Снимать украшенную золотом мантию, синий хитон, сандалии. Авантюрин, как и всякий раб, не смотрел в глаза хозяину. Хорошая отговорка для того, чтобы глядеть ему на грудь или в промежность. Студенты на лекциях тоже так делали, но это был выбор свободных граждан Афин. Веритас невозмутимо сидел в заполненной до краев ванне. Над водой виднелись лишь его широкие плечи и раскинутые мускулистые руки. Авантюрин растирал до красноты его мраморную кожу, запускал пальцы в волнистые волосы и всеми силами старался не думать о том, что ему еще предстоит подмывать своего хозяина. Он с огромным интересом рассматривал разноцветную мозаику, украшающую эту роскошную ванную комнату. — Иди ко мне, — неожиданно попросил Веритас. Он взял Авантюрина двумя раскрасневшимися пальцами за бледное тонкое запястье и потянул к себе. Наверное, так быстро не раздевались даже солдаты. Теперь Авантюрин лежал на Веритасе, упираясь затылком в его плечо и чувствуя, как в поясницу тычется головка возбужденного члена. Сильная рука легла ему на живот и прижала к себе. Теперь Авантюрин чувствовал его уже между своих ягодиц. Горячие кончики пальцев коснулись шеи, убирая прилипшие к ней светлые волосы. Веритас обнажил уродливую метку, напоминающую всем, чья Авантюрин собственность. — Ты очень красивый, — прошептал Веритас, поцеловав его в шею, в то самое место. Авантюрин желал этого с самого момента их знакомства, но сейчас ему вдруг стало не по себе. Он почувствовал себя даже более уязвимым, чем когда его клеймили и отняли свободу. Возможно, ему показалось, но когда по телу прошла волна тревоги, Веритас, не в силах сдерживать свое возбуждение, прижал его к себе еще сильнее. Он ведь не сможет сказать «нет», даже если захочет. — Кажется, ты немного вырос и набрал вес с момента нашего знакомства, — сказал Веритас, поглаживая его по животу большим пальцем. — Это заслуга хорошего и щедрого хозяина, — ответил Авантюрин, а сам почему-то захотел сбежать отсюда. Рацио мог бы войти в него одним резким движением, если бы пожелал, но по каким-то причинам до сих пор этого не сделал. С одной стороны, Авантюрину было страшно, но в то же время то, что Веритас медлил, немного его задевало. Ему не хочется? Просто нравится его дразнить? Он хоть понимает, как это унизительно? Неожиданно Веритас сам стал тереть кожу Авантюрина. Где вообще видано, чтобы хозяин мыл раба? Это было так непривычно. Он никогда не купался сидя и в такой интимной обстановке. Слуги мылись все разом в одной большой купальне, так что, когда Авантюрин увидел, что их хозяин может хоть часами лежать в этой огромной комнате в полном одиночестве, это показалось каким-то абсурдом. — Жаль, что пятно на шее не оттереть, — грустно улыбнулся Авантюрин. Веритас на эту печальную шутку никак не отреагировал. Просто коротко командовал, приказывая Авантюрину встать или повернуться, а тот покорно слушался. Авантюрин вздрогнул, когда мокрые пальцы скользнули в ложбинку между ягодиц. Он едва сдержался, чтобы не попросить ввести эти пальцы внутрь или не начать двигаться в ритм с рукой Веритаса. — У тебя широкие бедра, небольшой член и пышные ягодицы, — сказал Веритас таким тоном, будто заметил, что на улице пасмурно. — Калокагатия. — Что? — переспросил Авантюрин, услышав незнакомое слово. Его член мгновенно выскользнул из широкой ладони Веритаса. — Можешь идти, на сегодня ты свободен, — холодно проговорил он. Рацио отстранился, и Авантюрину не оставалось ничего, кроме как послушаться своего хозяина и, будучи абсолютно обнаженным, покинуть ванную комнату. Да, было страшно, но в какой-то степени ему так и хотелось. Но почему Веритас вдруг передумал и стал так холоден? Только спустя несколько дней Авантюрин наткнулся в записях на слово «калокагатия». Так Веритас и его ученые дружки называли образец нравственной и физической красоты, идеал, к которому должен был стремиться каждый уважающий себя гражданин. Авантюрину в этот момент стало невероятно обидно. Это была проверка, а он недостаточно внимательно слушал диалоги самых душных людей на свете, чтобы его просто по-человечески выебали. — Дорогой, это ужасно грустно, — сморщила лоб Елена. — Я так тебе сочувствую. Она трудилась в одном из элитных афинских борделей и не принадлежала какому-то конкретному человеку. Авантюрин даже немного ей в этом завидовал. Не нужно было искать способы удовлетворить кого-то одного. — Но я так и не поняла. Ты ведь хотел, чтобы он тебя трахнул? — спросила Елена, расширив глаза. Они сидели на крыльце борделя, прячась в тени от солнца. День сегодня был жаркий и ленивый, поэтому даже афиняне желали поменьше двигаться. — Хотел, — кивнул Авантюрин. — Просто когда он оказался так близко, мне вдруг стало тревожно. Даже захотелось сбежать. — Первый раз всегда пугает, — улыбнулась Елена. — Откуда ты…? — По тебе же видно, — закатила она глаза. — Слушай, Эрос не благоволит тем, кто не может взять дело в свои руки. — Что ты имеешь в виду? — Веритас Рацио все никак не берет тебя, — констатировала она. — Значит, ты должен сам удовлетворить его. В следующий раз возьми инициативу. — Как? Елена посмотрела на него так, как Веритас обычно глядел на своих учеников. Она прикоснулась к ткани его туники. Нащупала член, но тот был абсолютно мягким, и Авантюрин лишь в непонимании взглянул на Елену. — Я бы обиделась, не знай я твоей истинной природы. Просто закрой глаза и представь, что я — это твой мудрейший хозяин. Прежде, чем Авантюрин успел что-то сказать в ответ на идею Елены, та усадила его на каменную скамью, стоявшую у входа в бордель. Афины были свободным городом, поэтому никто из мимо проходящих не удивился бы тому, что Елена высвободила чужой член из-под одежды и стала водить по нему рукой вверх-вниз, пока Авантюрин наконец не возбудился. Тяжело было представить широкую ладонь Веритаса вместо тонких пальцев Елены, но у него получилось, и член начал постепенно твердеть. — Помню, ты говорил, что тебе нравится его грудь, — сказала Елена. Она обхватила пальцами затылок Авантюрина и поднесла его голову к краю своей рубашки. Через секунду оттуда выпала большая грудь, и он рефлекторно обхватил губами ее сосок. Если закрыть глаза, то и впрямь можно было представить Веритаса. Когда фантазия стала четкой, он смог продержаться совсем недолго. Стыдно было, что он едва не укусил Елену, одновременно изливаясь ей в руку. Впрочем, в общественном борделе она наверняка переживала и менее приятные вещи. Кажется, все это продлилось не больше десяти минут, а потом она еще столько же времени прижимала его к груди и гладила по голове со словами «Ну вот, теперь будет не так страшно». Авантюрин был рад, что Веритас все же стал первым, кто прикоснулся к нему между ног. Елена же предупреждала, что когда у них все случится, вероятно, все будет совсем не так. Принимать в первый раз всегда очень больно, и ему лучше как следует подготовиться. Она долго рассказывала о том, что далеко не все мужчины думают об удовольствии партнера, поэтому лучше делать все самому. Авантюрину не хотелось ей верить.***
В театре Диониса в Афинах зрительские места были расположены уступами на склоне Акрополя. Камень нагрелся в течение солнечного дня, но сейчас на город медленно опускался вечер. Зрители постепенно собирались, а их тени причудливо плясали в свете зажигающихся огней. На Авантюрина косо поглядывали все. Точнее, на клеймо у него на шее, ведь одет он был не хуже обыкновенного гражданина. Веритас Рацио, несмотря на выдающийся ум, всегда слыл чудаком, поэтому никто долго не удивлялся тому, что он притащил в театр раба. Не чтобы таскать его вещи или подливать вино, а ради просмотра представления наравне со свободными людьми. Их места находились перед орхестрой и назывались «проэдрия». Они резервировались для благодетелей государства, чиновников, официальных гостей, знаменитых полководцев или спортсменов. Экклесия, местный общественный совет, часто дарила Веритасу возможность бывать в первых рядах культурных мероприятий, но он редко ею пользовался, так как давно прочитал все пьесы и не считал нужным тратить время на то, чтобы увидеть их воочию. Возможно, он думал, что способен гораздо лучше представить все в своей голове. Также он, видимо, решил, что разум Авантюрина этого сделать не сможет, поэтому для его образования просто необходимо было подключить визуальное искусство. Когда все заняли свои места и началось представление, Авантюрин не мог не заметить, что Веритас очень заинтересован в происходящем. На сцене, как подобало, находились только мужчины. Женщинам актерской работой заниматься было запрещено, даже если в пьесе требовалось исполнить роль Афродиты, богини красоты. Ее играл длинноволосый юноша в маске. Освещение лишь подчеркивало яркий цвет его волос и живо играло на изгибах тела. Раньше Авантюрин думал, что Веритас может с восхищением смотреть лишь на свои заковыристые уравнения, но на происходящее на сцене он реагировал гораздо более явно, чем даже в разговорах с единомышленниками. Вернее, он наблюдал лишь за одним человеком. Авантюрину резко стало не по себе, что-то острое и тугое вдруг расцвело внизу живота. Захотелось покинуть это место, чтобы не видеть прямо перед собой этого актера в ярком костюме Афродиты. — Вот уж не ожидал, что великий ученый почтит мое скромное представление своим присутствием, — после спектакля актер подошел к ним. Без женской маски он выглядел еще красивее. — Должен признать, Аргенти, это стоило того, чтобы отвлечься от постоянных размышлений и расслабиться на один вечер, — улыбнулся Веритас. Авантюрин никогда не видел, чтобы он улыбался так широко. Ему удалось украдкой рассмотреть Аргенти вблизи — тело у него было как у олимпийца, а лицо выглядело так, словно богиня красоты — не просто роль в спектакле. — Хотелось бы видеть вас почаще, господин Веритас, — сказал он. На Авантюрина, конечно, никто не обращал внимания. Они продолжали светскую беседу, и было тяжело не заметить, какими восхищенными взглядами все смотрели на этих двоих. Гениальный мыслитель и прекрасный актер. Веритас и Аргенти, кажется, воплощали собой главные идеалы Афин и прекрасно дополнили бы друг друга. По крайней мере, такая мысль пронеслась у Авантюрина в голове. Наука и искусство ведь должны идти рука об руку. — А не хотите ли почитать мой новый труд? — предложил Веритас. — Я написал его в необычной форме, как диалог о разных гипотезах между мной и моим товарищем-ученым. — Хотите почитать со мной по ролям, господин Веритас? — приподнял брови Аргенти. — Боюсь, что в актерской выразительности вам нет равных. Авантюрину казалось, что он ослышался. Веритас Рацио только что прилюдно сделал другому человеку комплимент? После спектакля их приглашали на пиршество, а Аргенти и вовсе было тяжело протолкнуться сквозь толпу абсолютно влюбленных в него горожан, но в итоге они втроем все же добрались до жилища Веритаса. Авантюрин хоть и пользовался особым положением, но все же ночевал в одной комнате с другими рабами. В ту ночь он так и не сомкнул глаз, думая о том, чем Веритас мог сейчас заниматься с человеком, в ком другие люди буквально видели Афродиту.***
С утра Веритас попросил Авантюрина забрать у кузнеца щит, выкованный специально ради подношения Афине. Странно, что после вчерашнего его хозяин не переквалифицировался в почитателей Афродиты. От этой мысли Авантюрину захотелось скривиться. Свободы у него может быть и не было, но никто не запрещал ему думать о своих желаниях. Например, после того странного опыта с Еленой он никак не мог выкинуть из головы образ Веритаса, который прикасается к его члену. Во рту часто всплывало ощущение чужой груди, и ему не терпелось узнать, какая на вкус кожа Рацио. Наверное, ему все же выпадет подобный шанс, если он будет служить хорошо. Парфенон был под завязку забит прихожанами — им едва удалось пробиться к статуе Афины, чтобы выразить свое почтение. Конечно, перед Веритасом все расступались. Кто же еще воплощал идеал богини мудрости? Авантюрин неоднозначно относился к Афине. Да, она покровительствовала их городу, но в этом месте у него даже не было прав и свобод. Должен ли он так уважать ее? Веритас сегодня был удивительно молчалив и весь путь до храма не читал никаких лекций, не расспрашивал Авантюрина об уже пройденном материале, даже не подразнил возможностью их близости. Хотя последнее могло Авантюрину просто мерещиться, особенно после того, как Елена избавила его от страхов, пусть и очень своеобразным методом. — Знаешь, а я ведь здесь вырос, — вдруг признался Рацио. — В Афинах? — отозвался Авантюрин, а потом сразу замялся, ведь наверняка снова не так понял гения. — Нет, прямо в этом храме, — покачал головой Веритас. — Точнее, на стройке. Он взглянул на мраморные колонны с некоторой ностальгией и печалью в глазах. — Мой отец строил этот храм, — соизволил он наконец пояснить. — Этот? — удивился Авантюрин. — Парфенон ведь считают величайшим архитектурным сооружением всей Греции. — Именно. Рацио взглянул так, будто «строил мой отец» и «величайшее архитектурное сооружение» — абсолютные синонимы. Он начал рассказывать что-то о том, что колонны расположены не строго параллельно, а под определенным углом. Авантюрин уже не видел в его глазах прежней печали. Оставалось только жалеть, что в глубоком детстве тому на голову не свалилась одна из этих колонн. Хотя вдруг он был бы еще умнее, но получил бы какое-нибудь уродство? «Нет уж, — подумал Авантюрин, покидая Парфенон, — пусть будет таким, какой он есть». — У тебя есть какие-то пожелания? — внезапно спросил Веритас. — Я подумал, что готов одарить тебя этой добродетелью. Авантюрин не мог поверить своим ушам. Он, по сути, имел право попросить о близости, но Рацио явно дал понять еще при первой их встрече, что ее нужно заслужить. То, что он предлагал осуществить какое-то желание Авантюрина, уже было большой наградой. — Я бы тоже хотел выразить почтение богине, — признался Авантюрин. Храм Тюхе пользовался меньшей популярностью, но и здесь людей было немало. В Риме ее почитали под именем Фортуны. Авантюрин не владел никаким имуществом, поэтому и поднести ему было нечего, но он радовался возможности хотя бы просто поклониться божеству, которое почитал. — Почему ты заложил себя? — спросил Веритас. Авантюрин отвлекся от статуи богини и весьма удивился тому, что впервые Рацио задавал ему вопрос, на который сам же не знал ответ. — Я влез в колоссальные долги из-за азартных игр, — признался Авантюрин. — И продолжаешь почитать Тюхе? — спросил Веритас. — Если ты так часто проигрывал, что влез в долги, не означает ли это, что богиня удачи и случая от тебя отвернулась? — В этом суть Тюхе, — ответил Авантюрин. — Видишь колесо? Он указал на сделанный из белого мрамора главный символ богини удачи. Афиняне всегда любили азартные игры, поэтому и благословения Тюхе искали многие дураки вроде Авантюрина. — Суть удачи в том, что колесо бесконечно крутится, — объяснил Авантюрин. — Что было внизу, то однажды окажется наверху. — Ничто не происходит наугад, но все по причине и при необходимости? — Верно, — кивнул Авантюрин. Интересно было поговорить с Веритасом наравне и рассказать ему что-то новое. Хотя, может быть, он и сам это знал, просто сделал вид, что Авантюрин открыл ему что-то новое. Даже если и так, это все равно было приятно.***
Почти весь день они гуляли по Афинам. Авантюрин совсем и забыл о том, что не так давно Веритас дарил свое внимание Аргенти. У того наверняка и без Рацио толпы поклонников, а Веритаса и Авантюрина связывали совсем иные отношения. Это второй в собственности первого, а не наоборот. — Мне понравились твои рассуждения, — признался Веритас, когда они оказались в его спальне дома. Он уставился так жадно, что Авантюрин понял — сегодня. — Я долго ждал этих слов, — ответил он. — И ты достаточно терпелив, — похвалил Рацио. — Разденься. Его пальцы неловко справились с тем, чтобы стащить с себя тунику. За шуршанием ткани он слышал, как оглушительно и рвано колотилось сердце. Он до сих пор боялся, но внутренне уговаривал себя успокоиться. Пути назад все равно не было — даже та одежда, которую он снимал, вся до последней нитки принадлежала Веритасу. Как и сам Авантюрин. Авантюрин ожидал, что он попросит раздеть себя, но Рацио сделал это сам. Все его движения были очень медленными, но вовсе не от волнения. Он действовал размеренно, будто по линейке. В свете пламени свечей Авантюрин заметил, как причудливо играли тени на мускулах Веритаса, а еще то, что он уже возбужден. Ему польстило, что глядел-то он сейчас на Авантюрина. Рацио взял его за руку и повел в сторону кровати. Легким толчком Авантюрин оказался на мягкой перине. Он молча смотрел в потолок, а затем приподнялся на локтях и заметил, что у Веритаса в руках блеснул изящный флакон, наполненный прозрачным маслом. — Ты и впрямь этого хочешь? — спросил Веритас, выливая на пальцы смазку. — Я не могу тебе отказать. — Раздвинь ноги. Авантюрин почувствовал, как между ягодиц оказалась чужая ладонь. Густое и теплое масло скользило у него между ног. Вдруг внутрь него проник первый палец. — Я представлял это во время всех твоих скучных лекций, — непроизвольно сказал Авантюрин. — Скучных? — возмущенно спросил Рацио, вводя в Авантюрина второй палец. — Все твои студенты это представляли, поверь, — закивал головой Авантюрин, пока его разрабатывали и растягивали изнутри. Когда пальцы выскользнули из него, Авантюрин даже затаил дыхание. Внутри него оказалась головка члена Веритаса, и он резко проглотил ртом воздух и закрыл глаза. Рацио вошел в него, как острый нож в масло посреди теплого дня. Было очень больно, и, кажется, он вводил свой член просто вечность, прежде чем начать размеренно двигаться. Боль сменилась необычным тянущим чувством, которое усиливалось с каждым толчком. Авантюрин старался не двигаться до тех пор, пока ему не отдадут прямой приказ. Но противиться своим желаниям было тяжело, поэтому он протянул руку, чтобы прикоснуться к своему возбужденному члену. Его пальцы вдруг перехватил Рацио, и это прикосновение показалось гораздо более интимным, чем тот факт, что они прямо сейчас трахались. — Я сам, — отрезал Веритас. Он взял в широкую ладонь возбужденный член Авантюрина, и это, конечно, оказалось гораздо приятнее, чем в любой, даже самой реалистичной, фантазии. Он позорно кончил спустя всего несколько минут, а Веритас продолжал ритмично двигаться внутри него. Когда кончил и Веритас, Авантюрину хотелось умолять его не выходить. Конечно, он промолчал, но ощущение чужой спермы внутри почему-то было даже приятнее мягкой перины. — Наша ванна уже должна быть готова, — сказал Веритас, ложась рядом. Его взгляд скользнул по животу Авантюрина, который тоже был залит спермой. Конечно, этот чистюля отправил его мыться. Веритас легко толкнул его за плечи и заставил подняться, чтобы пройти в соседнюю комнату. Там и впрямь была набрана горячая ванна, благоухающая маслами. Уже через несколько минут Авантюрин снова лежал на груди Веритаса. Совсем как в тот раз, когда он облажался и непроизвольно отложил их близость. Может быть, от него все же что-то зависело? На мраморной подставке стояла миска с орехами и сухофруктами. Он кормил ими Веритаса, а тот запивал вином. Веритас гладил его порозовевшую кожу, не брезгуя даже шеей с рабской меткой. Авантюрин почувствовал, как Рацио впился в нее губами. Так страстно, словно хотел выгрызть с его тела символ неволи. Поцелуй становился все более глубоким, диким и безудержным. Авантюрину это не понравилось. Не поцелуй, а место. Он ловко вывернулся из сильных рук Веритаса и отплыл на другой край ванны, не забыв обильно обрызгать Рацио водой. Они откровенно дурачились, пока Веритас не схватил Авантюрина за плечи и не усадил к себе на бедра. Странно было смотреть на Рацио сверху вниз, но Авантюрин уверенно оперся руками на его плечи и даже с первой попытки насадился на его член. При каждом размеренном толчке вода обильно переливалась через высокие мраморные бортики. Они залили все вокруг, но Авантюрину и Веритасу, конечно же, было все равно. Пальцы Рацио до красноты сжимали бедра Авантюрина. Веритас откинул голову назад, обнажая длинную бледную шею. Несколько секунд Авантюрин разглядывал вязь вен, просвечивающих сквозь чужую мраморную кожу. Он проскользнул языком, слизывая с нее капли воды, а затем впиваясь губами. — Приятно касаться свободной шеи, — саркастично протянул Авантюрин перед тем, как притронуться к коже Рацио очередным поцелуем. — Дорогой, ты так говоришь, будто страдаешь со мной, — закатил глаза Веритас, непонятно, от удовольствия или усталости. — Если тебе не нравится твоя отметка, могу надеть на тебя ошейник. Авантюрина это предложение возбудило даже больше. Ему нравилось слушать чужое сбивчивое дыхание, ощущать внутри себя протяжные толчки. Странно, но ему было приятно даже осознание того, что его тело ему по сути не принадлежало, полностью подвластное чужой воле. Но ведь он подчинялся только одному человеку. И лишь ему и хотелось. — Или я могу дать тебе свободу, — внезапно сказал Рацио. Авантюрин тут же остановился. Веритас, впрочем, этого не заметил, поэтому пришлось похлопать его по мокрой спине в беззвучной просьбе притормозить. Авантюрин взял его затылок ладонью, притянул в поцелуй и коснулся его губ со всей благодарностью, на которую только был способен. Он улыбался — какая ирония.