Чернильные отпечатки

      "Я справлюсь" – пишет однажды Сынмин на руке. На внутренней стороне ладони, а после с кривой улыбкой на устах, прижимает дрожащую конечность к груди. Сидя на холодном полу в школьном туалете – это единственное, что придаёт сил. За окном уже темно, уроки давно закончились и даже клубное время подходит к концу. Редкие голоса разносятся эхом по пустующим коридорам, а Сынмин всё продолжает сидеть и ждать чего-то. Ему нужно собраться, нужно пересилить себя и встать, а он всё сидит и сидит, глядя пустым взглядом в стену. Размышляет. Действительно ли ему нужно уходить? Завтра ведь всё равно придётся вернуться сюда. И послезавтра. И после... Какой вообще смысл идти в то место, что зовётся домом? Чтобы "что"? Получить очередной выговор за успеваемость? Выслушать нотации о собственной безответственности? Зажимая уши, стараться не слышать криков родителей? А может, чтобы просто проконтролировать, что они не убьют друг друга? Но тогда есть риск, что убьют его. Этот промежуток между концом учебного дня и его началом, Сынмин терпеть не может всей душой. Всегда что-то происходит. И он уверен, что однажды это "что-то" кто-то из них просто не переживёт. Сынмин жмурится и крепче руку другой сжимает. Он справится. Он должен.       "Я справлюсь" — пишет на ладони с утра, прежде чем выйти из своей комнаты. Каждый день вера в лучшее тухнет, но улыбка всё также широко натянута, а синие чернила на руке по прежнему придают сил двигаться дальше. Сынмин вдыхает глубоко и решительно выходит из своей комнаты, прикидывая время. До школы минут пятнадцать пешком, в теории он успевает даже перекусить, чего обычно не удаётся сделать, ведь из-за недосыпа и крепкого сна он слышит только самый последний будильник. Живот неприятно урчит, а на пути к кухне, Сынмин вспоминает что у них вообще есть в холодильнике. Мать не особо заботится об еде, довольствуясь доставками, а отец обычно ест за пределами дома, говоря, что в этих стенах он заработает себе несварение. Забавно, Сынмин с ним согласен. Обычно ест в столовой, но это если повезёт и учителя не перехватят раньше, умоляя помочь с чем-нибудь. Но сегодня Сынмин может этого не бояться. Он сжимает руку с надписью и заходит на кухню, в предвкушении... Получает полнейшее разочарование. Кажется, завтрак отменяется. На кухне погром, поэтому приходится разобраться сначала с этим, зная, что потом может влететь от родителей и за это. Да, их вина, ведь это они до поздней ночи ругались друг на друга, задействуя в ссоре ни в чём не повинные вещи. Но разгребать всё всегда Сынмину. Он с грустью смотрит на вазу, которую когда-то сам сделал и подарил маме. Тогда ещё она с улыбкой приняла её, хоть та и была уродливой, низкой, что ни один цветок в неё не влезет. У матери в тот момент попросту сил не было, чтобы в очередной раз сокрушаться над недалёкостью своего сына. Зато потом она без зазрения совести использовала вазу как пепельницу. Вот накопленный годами пепел и разлетелся по полу некрасивой и вонючей пылью. Поджатые губы и впившиеся в нежную кожу ногти отрезвляют. Сынмину нужно поторопиться, чтобы справиться с этим и успеть в школу. Он старается тихо двигать мебель и убирать осколки посуды, заранее обмотав их найденными тряпками, а только потом уже выбросить в мусорный пакет. И только приведя кухню в порядок, кидает уставший взгляд на часы. Теперь он не успевает даже воды выпить, спешит на уроки голодный, уставший и с пересохшим горлом. Но даже так – он справится. Сынмин бежит, ловя лицом потоки ледяного ветра, тот путается в волосах и залетает под форму. Рука, с привычной надписью прижимается к груди, а на губах цветёт улыбка. Ещё один день, который нужно просто пережить. Не впревой. Самое тяжёлое позади до вечера, но и в ближайшее время ждёт не меньше испытаний. Сердце в привычном учащённом ритме, тревога не отпускает ни на секунду, но сегодня она переносится легче. Уроки обещают быть спокойными. В основном то, что он вполне понимает, да и учителя не трогают своими вопросами. Сынмин благополучно сливается с массой школьников как в классе, так и в коридорах. Только разок он задевает кого-то плечём, спотыкается и почти падает, но тот человек умудряется успеть схватить за руку и выпрямить тряпичное тело. Сынмин чувствует как горят щёки и уши, кланяется несколько раз, извиняясь, а после убегает даже не глядя на своего "спасителя". Поверх этой ситуации ложится внеплановый тест на математике, который выбивает Сынмина из колеи. Надпись стирается из-за влажности и вечного трения ладоней друг о друга, но после сдачи бланка Сынмин вновь выводит приевшуюся фразу, тянет скомканную улыбку и ожидает вердикт учителя, пока одноклассники шумно обсуждают свои ответы. Он почти справился сегодня, но надпись начинает терять свою силу. А боль в груди лишь увеличивается.       "Я справлюсь" – уже без улыбки пишет Сынмин на раненной руке по пути в школу. Из дома пришлось выбежать настолько быстро, насколько он вообще только мог. Родители с каждым днём звереют лишь больше, а прошлой ночью Сынмин едва ли не утопился в том яде, который на него выплеснула в начале мать, а после добил и отец. Вроде обычное явление, но выдержать было крайне сложно и внутри словно что-то заскрежетало. От этого стало страшно. Сынмин привык к родительскому давлению... Ему казалось, что он привык. Но сегодня его стойкая защита пошатнулась, дала трещину и грозится вот-вот сломаться. Сынмин сам скоро сломается. Страшно. Здоровая рука дрожит, а кончик ручки утыкается в ладонь всё глубже с каждой секундой. Сынмин замирает посреди дороги и дыхание у него сбивается. Больно. В руке ли, а может и на душе боль эта лежит. Он уже не уверен. Тревога накрывает, но он жмурится сильнее, дописывает фразу на целых частях ладони, прямо между порезами, и, поджав губы, с усилием тянет уголки вверх. Ему нужно зайти в аптеку и перебинтовать руку, которой он упал на битое стекло. И, несмотря ни на что, он должен улыбаться, должен держаться. Он должен справиться. Он ведь справится? — Справлюсь. Тихий и неуверенный возглас в пустоту. Кажется, точно такие же пустые слова, но как же крепко Сынмин за них держится. В прямом смысле. Он сжимает руку, тревожа не зажившие ранки, а сам даже не обращает внимания на жгучее ощущение. Взгляд его устремлён в землю перед собой. На неё ракурс меняется, из-за того, что Сынмин покачивается на качели. Та скрипит и эхом по пустому двору разносится, скоро кто-то выкрикнет из окна, чтобы глупый ребёнок шёл уже домой. Негоже в такой поздний час на улице околачиваться. Мало ли что случится. А Сынмину здесь спокойнее. С ним скорее что-то случится дома, чем на улице. Прикрыв глаза, он вздыхает глубоко и крайне тяжело. Дышать в принципе сейчас невозможно трудно. Сердце отстукивает набатом, безжалостно бьёт в грудную клетку, а ком в горле не даёт воздуху корректно поступать в лёгкие. Так Сынмин и задохнётся здесь, если продолжит крутить в голове далеко не приятные мысли. Зачем ему справляться? Почему он продолжает держать себя наплаву? Какой в этом всём смыл? Тяжело. Он, вроде как, не нужен никому, но понимает, что нужен самому себе. Ещё многое в жизни не познал, даже друзей не смог завести. Это всё впереди ждёт, он верит. Просто нужно потерпеть, перетерпеть, а главное – пережить. Все ссоры с родителями, все панические атаки, всю тревогу, все минуты, когда он находит себя до одури одиноким. Справлялся до сих пор, справиться и дальше, так ведь? Пока на руке бессмысленные чернила, формирующиеся в слова. Пока он является примерным учеником в глазах учителей, благодаря чему рекомендательное письмо гарантировано. Пока люди не смотрят на него осуждающе... просто не смотрят, ведь он как пустое место. Пока родители не говорят в лицо все те ранящие гадости, что слышны за закрытой дверью, используют лишь грубую силу и бессмысленные оскорбления. Пока всё не так плохо ведь... Он... справится?       Прижимая руку к грудной клетке, Сынмин словно удерживает вырывающееся сердце. Боль в рёбра отдаёт, дышать удаётся через раз и не всегда он вспоминает отпускать себя, чтобы вдохнуть порцию воздуха. Таким образом, задерживая дыхание и спотыкаясь о собственные ноги, Сынмин добирается до дальнего туалета, в который по вечерам никто обычно не ходит. Почти упав на подоконник, он судорожно цепляется за ручку на окне, открывает его и после сам оседает на пол, тяжело дыша, хотя точнее будет сказать, практически не дыша. Мир плывёт, а руки трясутся, но Сынмин пытается разглядеть надпись, которую нанёс ранее. Ему нужно что-то... кто-то... хоть что-то поддерживающее. Он должен за что-то зацепиться и вернуть себя в реальность. Но... Пусто. Ни единного слова. Только заживающие порезы и чернильная размазанная линия, а надписи нет. Кажется, она стёрлась. Что-то ухает внутри, а Сынмин стремительно теряет всю свою оборону. Эта фраза не поможет ничем, но она – его талисман, она помогает держаться на плаву и мнимо поддерживает израненную душу.    — Справлюсь, справлюсь... я справлюсь... — повторяет он шёпотом, пока подползает к валяющейся сумке и роется в ней, пытаясь найти ручку. Перед глазами пелена, он действует наощупь. — Я справлюсь, я обязан...    Ручка словно провалилась куда-то, её нет. Ручки нет, нет фразы, нет защиты, а барьер разрушился. На Сынмина обрушивается огромный валун, что копил в себе все мысли, все тревоги и опасения. Давит своей тяжестью на плечи, готов вот-вот сломать хребет. Голос срывается, шептать даже нечем, весь воздух вышел из лёгких, а взять обратно не получается. Он словно разучился дышать, открывает рот, издавая тихие хрипы и до боли сжимает кулаки, вновь рассекая заживающие раны. Сознание почти тонет во тьме.    — Эй, парень, — зовёт его некто, укладывая руку на подрагивающую спину. — В порядке? Э-эй!    Покосившись в сторону, Сынмин пытается всхлипнуть, взять хоть грамм воздуха, но нет. Не получается. Фразы нет. Нет. Ничего нет. Он не справляется. Он не справится. У него ничего не получится. С фразой или без – он никогда не справлялся, лишь показывал жалкое подобие силы, будучи на деле слабым. Обманывался, продолжая падать в пучину. Он не сделал ничего, чтобы помочь себе. Жалкий и глупый.    — Так, ну-ка, смотри на меня, — сквозь пелену пробивается мягкий голос, а лицо обхватывают до жути тёплые, даже обжигающие руки, тянут вверх, выпрямляя. — Тебе нужно дышать. Слышишь меня?    — Хёнджин, ну ты застрял тут? — чей-то крик отскакивает эхом от пустующего коридора.    — Чёрт, Джисон, завались и иди к Феликсу.    — Эй, нас ждут, ты чего вдруг? — возмущается Джисон, заглянув. Он присвистывает, понимая, что придётся действительно идти одному и оправдывать общего друга перед всеми, ведь он опять втянется в какую-то историю. Главное, чтобы эта история не задела ни Хёнджина, ни остальных в негативном ключе. Но Хван не бросается так на помощь, если не видит особой надобности, что значит эта ситуация как-то отозвалась в его сердце. Сынмин сгибается обратно, сопротивляясь удерживающим рукам и скуля от боли. Моральная всегда переходит в физическую, не сумев задержаться внутри.    — Вали давай, если не собираешься помогать, — рявкает Хёнджин, у него мало времени, иначе этот паренёк просто задохнётся. — Мне нужна тишина.    Джисон кидает оценивающий взгляд на эту ситуацию и, покачав головой, кидает: "Предупрежу остальных", – после чего удаляется. Наступает долгожданная тишина, а для Сынмина уже всё во тьме, он лишь краем сознания цепляется за реальность, пока чужие руки цепляются за него, вновь выпрямляя обмякшую голову.    — Нет, нет. Давай-ка обратно, милашка. Постарайся прислушаться к моему дыханию и повторять, — после этих слов, Хёнджин начинает специально громко вбирать воздух и давить на грудную клетку парня. Понимая, что у того не удаётся даже разок взять воздух, он укладывает руку за затылок того, чтобы придержать и, чуть наклонив назад, прижимается губами к чужим. Почти как искуственное дыхание, но без утопленников, хотя парень точно выглядит так, словно тонет. Погружается в саму бездну и остаётся надеется, что до дна ему ещё далеко. Грудь под рукой, наконец содрогается, кажется, осуществляя первый вдох. Отстранившись не далеко, Хёнджин опускает с затылка руку пониже, приобнимая теперь за плечи. Чтобы собственное дыхание "утопающему" было легче распознать, он не отодвигается от чужого лица. — Ну же, — шепчет, продолжая массировать грудную клетку. — Дыши вместе со мной. Давай, ты справишься.    "Ты справишься"    Фраза. До боли знакомая. Душа цепляется за неё и та тянет на поверхность, будто бы действительно спасая от утопления. Кто-то поверил в Сынмина? Ему никогда не говорили этого. Сынмин сам себя поддерживал, сам себя спасал, сам себе проговаривал "Я справлюсь" и до сих пор получалось держаться только на этом. Но как же приятно, когда кто-то другой верит в тебя. До жути приятно, когда эти слова раз за разом повторяют. Эти слова слишком важны для Сынмина и кто-то... кто-то, словно почувствовал это, удачно подобрал их и уместно использует, помогая выбраться из того омута, в котором раннее погряз бедный парень.    Вдох. Выдох. Вдох...    Пальцы сжимают и без того помятую рубашку, а Сынмин утыкается лицом куда-то в ключицы незнакомца и дышит судорожно, жадно хватая воздух. Тот, кажется, совсем не против, обнимает лишь крепче. Укладывает руку на голову, зарывается в растрёпанные волосы и прочёсывает их.    — Умница. Продолжай дышать, у тебя отлично получается, — похвала отзывается теплом в замёрзшей душе.    Счёт времени теряется. Сколько они так сидят на полу в одиночестве и темноте – никто не знает. Оно и не важно. Дыхание Сынмина восстановилось, а сердце прекратило свои попытки раскрошить рёбра. Удивительно, но для Сынмина вдруг наступил покой. Редкий, но такой ценный. Рядом с чужим человеком... В руках чужого человека. В голове затишье, сердце возвращается в размеренный темп. Он бездумно дышит, пока некто ему рассказывает что-то, в суть чего Сынмин не особо старается вникнуть. Он поверхностно оценивает приятный голос с лёгкой хрипотцой, знакомый, но не узнаваемый пока что.    — Спасибо, — хрипит Сынмин, пытаясь отодвинуться, чтобы прекратить напрягать незнакомца. Становится неловко, что из-за него человек пропустил свои дела. Но тот хватку не ослабляет, вновь на себя тянет и прижимает обратно к груди, начиная покачиваться.    — Ты ещё дрожишь, — подмечает он. Рука скользит по спине пару раз, а после остаётся на одном месте, легонько хлопает по нему. Это так... успокаивающе. Если раньше Сынмин тонул в тревоге, то теперь он тонет в чужой нежности. Разве он заслужил это? Родители бы сказали, что нет. При этом воспоминании, всхлип вырывается против воли. Это ведь из-за них. Это из-за сообщения от матери, на счёт того, что их ждёт серьёзный разговор. В любой ситуации это может напрячь, но Сынмин слишком ярко отреагировал, словив панику, которую не смог подавить самостоятельно. — Тише-тише. Ты уже справился, но продолжай дышать. Я буду здесь пока тебе не станет легче.    — Почему?    — Почему помог тебе? — предполагает полный вопрос Хван, получая зажатые от положения кивки в ответ. — Просто. Захотел, — пожимает плечами, на самом деле скрывая истинную причину. Сейчас не нужно волновать эту беспокойную душеньку неутешительными историями. У Хёнджина перед глазами картина, преследующая в кошмарах. Его сестра, что была в похожем состоянии слишком часто. Она задыхалась от гложащих чувств, далеко не положительных, создаваемых из-за давления общества и родителей. Зная, что она не в порядке, Хёнджин однажды спросил, как может помочь, а она ответила тогда: "Дыхание важно. В такие моменты я забываю даже такое базовое действие." Её грустную улыбку Хёнджин не забудет никогда. Как и то, что эти приступы были лишь начальной стадией. Удержать человека в ней – не является победой, потому что дальше наступает стадия невозврата. Одно мимолётное решение, принятое в порыве поиска спасения и жизнь ускользнёт прямо сквозь пальцы. Имея такую историю за спиной, он просто не мог бросить паренька в своих страданиях.    — Хёнджин, — вдруг представляется Хван. Глядя на стену перед собой, он чувствует, как собирается с силами парень в руках. А тот, в свою очередь, резко вспомнил и этот голос, и это имя, и даже этот табачный запах. Хван Хёнджин – любитель срывать уроки, вступать в конфликты, ходящий вечно с ссадинами от драк, в которые лезет не по своей воле и тот, чья репутация ниже плинтуса. Кажется, все грехи ему приписывают просто так. Потому что не может заядлый хулиган обнимать так бережно. И не может такая мышка, как Сынмин чувствовать себя более чем уютно в руках, что "каждодневно избивают по целой куче народа". В слухи никогда не стоит верить.    — Сынмин, — представляется в ответ. — Мне уже спокойнее.    — Хорошо, но посидим ещё немного, — словно убеждая в этом, Хёнджин сжал Сынмина в объятиях и продолжил качать того.    Возможно, их столкновение в этом туалете не обычное совпадение и стечение обстоятельств. Что-то же привело Хёнджина сюда, ровно в тот момент, когда Сынмин так нуждался хоть в чём-то поддерживающем. О своей панике из-за отсутствия привычной фразы на ладони, Сынмин уже позабыл. Возможно, после всего этого они разойдутся и вернутся в статус незнакомцев, но сейчас момент обретает некую интимность и ценность. Даже табачный запах, исходящий от Хёнджина не раздражает, наоборот, хочется уткнуться сильнее, вдохнуть поглубже.    Чувства и эмоции сейчас, как оголённые нервы, Сынмин не может рисковать, иначе точно совершит что-то, о чём не подумает должным образом. Он отталкивает от себя надёжное тело и оседает напротив, прямо на пол, понимая, что до этого всё время находился на чужих коленях. Перед глазами мутно, а ещё темно, но он замечает обеспокоенный взгляд Хёнджина. Ну точно, разве может хулиган так смотреть?    — Я в порядке, правда, — уже без хрипа проговаривает Сынмин. Теперь, когда он потерял тепло чужого тела, сердце вновь учащает ход, внутри всё леденеет, а рука по привычке трёт и мнёт ладонь, на которой обычно написанна излюбленная фраза. Чернильная фраза, которой сейчас нет. Нет. Ему нужна ручка. Нужно написать её, вернуть всё обратно, в своё привычное русло... Хёнджин накрывает беспокойные руки Сынмина, сжимает их несильно и в глаза заглядывает. Это не даёт тревоге вновь развиться. Ещё раньше Хёнджин заметил раненную ладонь, поэтому не может позволить Сынмину навредить себе ещё больше. Он осторожно разъединяет руки и также аккуратно гладит пострадавшую, будто бы жалея её.    — Торопишься домой? — внезапный вопрос не по теме сбивает с толку, но ответ на него не заставляет себя ждать. Сынмин отрицательно мотает головой. Он никогда не спешит в то место, что должно зваться домом. А уж тем более сегодня. Хочется оттянуть момент "серьёзного разговора" насколько только это возможно. Хёнджин думает пару мгновений, мешкаясь, но после кивает своим мыслям и подскакивает. Стоя на своих двоих, он протягивает руки Сынмину. — Пойдём со мной.    Не думая лишние секунды, стоит ладошкам уложиться на протянутую помощь, как Хёнджин сжимает их и тянет парня, почти выбивая того из равновесия и роняя на себя, обратно в свои объятия. Сынмин не вырывается и убеждает себя, что это лишь от накрывшей слабости. А Хёнджин замято признаётся самому себе, что Сынмина приятно обнимать.    — Куда мы?    — Когда-нибудь был на базе отпетых хулиганов всея школы? — с иронией спрашивает Хёнджин, помогая парню закинуть сумку на плечо.    — Нет...    — А хочешь?    Опять же, недолго думая, Сынмин решает, что терять ему нечего, а Хёнджин всё ещё ощущается приятным человеком, которому отчего-то хочется довериться. Поэтому на заданный вопрос он кивает, возможно, чуть боязливо, но с блеском интереса в глазах. Тёплая ладонь Хёнджина хватает за руку и, сверкнув улыбкой, он осторожно тянет Сынмина за собой, прочь от этого места. А Сынмин тем временем глядит на их сплетённые руки и отмечает, что ему вновь легче стало, вновь спокойно. Хёнджин держит за здоровую, приятно её сжимая. А на вторую смотрит Сынмин. Именно на ней обычно красовалась ничего не значащая надпись. Сейчас же там красуются чернильные отпечатки от неё. И на мгновение Сынмин ловит себя на идее промыть ладонь без мелькающей тревоги в груди, которая бывает обычно. Сейчас его больше волнует то, как крепко, но бережно держит его Хёнджин. Он словно оставляет свои тёплые и исцеляющие отпечатки не только на ладони, но и на душе. И, несмотря на то, что он ведёт Сынмина прямо в неизвестность, парню совершенно не страшно. Кажется, что за то время, проведённое в обнимку на полу, их души и судьбы связались, и он ещё не знает, что Хёнджин ведёт его не просто на базу "хулиганов", а в место, где собрались схожие израненные души, что когда-то также держались на одной лишь фразе. И их "Я справлюсь" благополучно превратилось в "Мы справимся". Ведь, стоя плечом к плечу, можно противостоять хоть целому миру.