***
Келус не мог смотреть на него, не раскусывая нижнюю губу в кровь. Он хотел таким образом не допустить проявление своих, как тот когда-то ему прокричал, с яростью в глазах «крокодильи слезы» и не ввести его повторно тем самым в то отвратительное состояние. Он отдавал себе отчет в том, что именно благодаря своим поступкам теперь парень не может даже подойти к нему без повода, поговорить не о чем. Хотя, может, они еще тогда определились, что не могут быть без друг друга, однако когда Дань Хен толкнул его и вжал в свою кровать, делая тем самым больно и причиняя дискормофт, грозно подчеркивая словами, что «никогда не отмоешься от этой грязи на себе, не марай меня ей», это сказало Келусу о многом. Он не держит, не отпускает; До смерти любит, но обида и горечь сьедает изнутри, что не дает спокойно вздохнуть. Пожиратель Луны вальяжно расположился напротив парня, прожигающего его взглядом, сам лишь на пару мгновений очертил линию сверху вниз, видя то, как он давится комков в горле и слезами, однако лишь равнодушно повернулся в сторону Химеко и Вельта, которые обсуждали дальнейший марштрут. Оба знали, что между ними двумя что-то неладное, поэтому не предпринимают попытки решать конфликт двух взрослых людей. Как никак, они должны знать сами, как для них будет лучше. Рыжеволосая лишь в очередной раз глядя на эту ситуацию вздохнула и продолжила слушать мужчинв дальше. Принцип? Не то чтобы, однако Дань Хен тяжело привыкает к людям, начинает им доверять и насторожен когда понимает, что что-то идет не так. Когда он увидел на столе в лаборатории, как тот, нависая над Рацио, довольным сия положением дел, оставляет на нем дорожку следом, какую он оставлял на нем, такие же слова шептал на ушко и с такой же страстью и искрой в глазах смотреть на этого человека, сердце Дань Хена как будто стало пропускать удары, а потом и вовсе остановилось. Все мгновения и воспоминания прошли перед глазами, очерненные отвратительной картинкой измены, стоящей перед ним. Станция стала для него точкой невозврата, тем местом, в которое он никогда не ступит своими ногами. Только если его занесут туда в гробу, что подразумевает его смерть. Боль сжигала гортань, прижигало язык, становилось хуже дышать, хотелось схватиться за горло и придушить себя. Однако все, что он делал в тот момент — молча наблюдал несколько минут, пока те не соизволили обратить свой взор на раздосадованного парня. Глаза Келуса округлились и, не успевая толком ничего объяснить и сказать, как перед его носом захлопнулась дверь, щелкнул механизм. Дань Хен оперся на дверь и с тем, как на него накатывала злость, печаль и другие эмоции, он скатывался вниз и закрыл лицо, чтобы притворился, что он ничего не видел, ничего не знал и все это ложь. Однако с каждым откликом с противоположной стороны, с каждым разом все скопившиеся чувства накатывали все сильнее. Он взял себя в руки, поднялся и спрятав все свои чувства под маской, вновь распахивает дверь и увидев заплаканного Келуса, кровавые следы от чудовища, которого не было, подтеки на стенах, на полу, то как непонятная жидкость стекала по его лицу, он с ядовитой яростью замахивает свою руку на него и дает пощёчину со всей дури, от чего парень падает на пол, не рассматривая такой исход событий в своей парадигме, и Дань Хен спускает себя с тормозов, накостыляв ему за все то, что он только что увидел. В его понимании, если его любовь твердит ему о теплом чувстве, то не должна ни думать о ком-то еще, ни смотреть по сторонам. Келус должен был смотреть только на него, дарить чувства только ему и греть своим теплом только его. Дань Хен болезненно пережил это воспоминание, однако после этого в мозге Келуса прощелкнуло, что каким бы идеальным он не был — его не будут любить, ценить и уважать так, как он готов сам это делать. И верить ему не планировали, так как Дань Хену было удобно думать, что из них двоих тот идеальный, а Келус — мусор. Последовали уже реальные измены: одна за второй, другая за третьей и так, пока он сам не отыгрался на ком-то, невзначай убив какую-то девчушку в Пенаконии, когда повторно возвращался туда «проветриться» из-за очередного морального истязания Дань Хена. Они не могут смотреть друг на друга, видя в одном — психа и нарцисса, во втором — бабника и изменщика. Один резал стеклом по сердцу после каждого бокала вина, второй херачил по венам сразу же после того, как кончит в очередную и скрывал раны, чтобы никто не обращал на это внимание. В какой-то момент даже Дань Хен хотел почувствовать на себе, что же за «разрядку» получает его сильнейшая боль в груди, его выстрел прямо в голу и та прожжённая любовь, которая сидит в голове. Однако в какой-то момент на месте того, кого он хотел облажить мерещился только один человек, его галлюцинации мешали жить. Он начинал запиваться от паршивого ощущения в груди. А то и вовсе начал закуривать боль, чтобы жгло хотя бы в легких, а не везде и сразу до отказа сердца. Просил убить и размазать сначала он, теперь кричит об этом Келус, который начал страдать тем же самым. Никто не удовлетворял его, они были обычным расходником на его гнев, злость и безысходность. Поэтому он был максимально жесток с теми, кто под него ложился. Ничего кроме подстилки не видел, лишь в кротких мечтах хотел этого с ним. — Обрати на меня внимание. Хоть как-то. Не знаю, убей меня, пожалуйста, размажь по стене. Я не могу так. — прохрипел парень, янтарными глазами прожигая стан напротив себя. От бессилия он упал на колени и кривил душой, когда показывал, что он чувствовал только боль. В сгустке чувств, запрятанных глубоко, уже сложно было определить, что же на самом деле происходило. У обоих работала только холодная голова, что довольно сильно влияло на их диалог. — Противно. Обидно тратить время на это, все равно ты скоро сам падешь а вот я, — он ухмыльнулся, глаза засверкали чем-то другим, взгляд потяжелел, улыбка стала отражать жестокость и жажду. Он с каждым разом только больше хотел причинить ему боль идентичную той, что копилась внутри, — Хотя знаешь, я наконец-то перестану видеть твою жалкую рожу и то, как ты низко падаешь. Пожиратель Луны с лёгкостью поднялся с дивана, как будто это не он уже какой десяток лет лениво и безмятежно пропивал свою длинную жизнь, и это не он до конца планировал добить себя окончательно, чтобы откинуться неестественным путем. Он с особым рвением, но грубостью схватил Келуса за плечо поднял его на ноги, заставляя обратить на себя свой взор и все, что он увидел в глазах. Он по прежнему не отказался от чувств. Чувствовал себя максимальным идиотом от того, что как бы не было ему отвратительно трогать этого человека, взор все еще опускался на обкусанные в кровь алые губы. Сердце повторно екнуло, как когда-то екало от него. Однако надолго он не остановился и потащил его в уединенное место, чтобы наконец-то каким-то образом закрыть этот гештальт. Их обоих разрывало это изнутри и не давало покоя, потому что с того рокового дня они ни разу полноценно не разговаривали. Сейчас вдруг появилось желание прекратить это мракобесие.***
Темно. Совершенно ничего не намекало на активность какой-либо техники в комнате. Лишь они. Их дыхание, запахи и звуки. Пожиратель отрывался на нем по полной программе: сорвал с него всю одежду, что была, резко наткнулся на крепко перевязанные бинты на руках, ногах и совершенно ничего не понимал, пока он повторно не пришёл в другую форму и за счет этого освещение не предстала картина того, как через бинты было видно подтеки крови. Он горько подняв уголки губ и оскалившись, рьяно начал сдергивать их, не обращая внимания на шипение, матерные выражения и другие эмоции, которые отражались на лице Келуса. Перед ним предстала картина стекающих со свежих порезов крови, шрамов и прочих последствий плохого ухода за ними и своим телом. Его накрыла еще большая ярость от этого, однако не сбавлял темп со скорости. Перед ним лежало оголенное тело молодого парня, которое не было никем помечено. Видимо, даже сейчас он предпочитает использовать кого-то, чем отдаться полностью. Безжизненные глаза смотрели куда-то вдаль, предвкушая, как с ним наконец-то покончат и он перестанет творить всякую чушь. Опускавший глаза Дань Хен обращал внимание на то, как он сам себе прижигал порезы бычками от сигарет, видимо, чтобы причинить себе еще больше боли. И, видимо, с каждым разом ему было мало. Замучавшая совесть принудила его тоже оголиться и все-таки хотя бы себя уверить в том, что он настрадался не меньше. Глаза Келуса вдруг слегка оживили от того, что он подмечал некоторые новые для себя вещи. Татуировка на левую часть тела скрывала такие ожоги от бычков сигарет, скрывала синяки, засаженные себе по той же самой причине — заглушить боль. Однако никак не останавливало другого резко войти в парня и толчками выбрасываться накопившееся. Пожиратель вошел в него. Без предварительной ласки, с трудом мог смотреть на него, не желая выцарапать глаза из черепа, чтобы не видеть то, как цвет янтаря переливался от света его рогов. Вошел так же резко, как меч в замёрзшую глыбу на Белобоге — с таким же трением и резкими толчками, не давая привыкнуть, не позволяя даже проскочить хотя бы какой-то мысли в голову. Боль пронзила все тело до кончиков пальцев. И толчки не уменьшались, амплитуда усилилась, а электричество так и бегало по коже, как будто бы пытаясь оживить нечто давно сгнившее и умершее. Однако он не издавал ни звука, лишь жалко пуская слезы в ожидании, что он вновь привыкнет к этому ощущению внутри себя. Он не двигался, наконец-то чувствуя его, хотя бы в таком жалком положении дел, тепло, его тело. И лишь кончая, тот прекратил быть настолько жестоким. Пусть его тело и накатило после приятное чувство, но когда это начало происходить, он сомкнул глаза и видел только пустоту. Темно. О большем уже отключившийся молодой человек и мечтать не мог. Однако очнувшись от агонии, которая схватила Дань Хена, он увидел, что Келус отключился. Видимо, он переборщил и с жадностью выебал его, даже не сразу поняв, что кончил в него. Однако сам щепетильно относился к подобному и на его памяти ему было позволено сделать лишь пару раз. В это же тело. Затуманненая голова Дань Хена тут же вспомнила про все шрамы и живые порезы, которые нужно было в срочном порядка обработать, а пропитавшиеся этим одежды и бинты — выкинуть. Чем впрочем он и занялся. Зная, насколько Келус крепко спит, он принялся понемногу залечивать раны, обратабавывая их и убирая всякую грязь. «То, что произошло не воротишь. Он уже думал о других уже провел достаточно соитий с другими женщинами, доводя их самих до срывов и прочих крайностей. И я не святой, раз пытался ему отомстить идентично» — мысли пошли в пляс и с каждой обработанной ранкой у него не проявлялось к нему ни жалости, ни злости, ни обиды. Они первоначально существовали только в его голове, не давая покоя горделивой душе быть единственным в его жизни. А тот горделиво принял с мыслями, что он все заслужил. Любое наказание, любую агрессию и чёрствость в его сторону. Так то оно так, но если никто не будет стараться наладить отношения, тогда это окончательный конец. Он осознавал частью души, что они уже давно перешли за рамки адекватного, перестали быть нормальными. Оба неуравновешенных конченных человека, которые отыгрывались на других, чтобы заглушить свои старые обиды, боль и непринятие. «Убей меня и размажь» — слоган отношений этих двоих.***
Келус распахнул глаза не сразу: глаза автоматически распахнулись, когда тело стало чувствительно к жжению и от непонимания, откуда это, он поспешно отдернулся к Дань Хена. Оба удивленные тут же подняли глаза друг на друга, не в силах сказать друг другу что-то действительно хорошее или приятное. Он мило улыбнулся в ответ на как будто бы равнодушные бирюзовые глаза, поблескивающие от света из иллюминаторов. Парень по прежнему обожал эти отточенные черты лица, аккуратные длинные ресницы, прямо носик, слегка красноватый из-за того, что тому было холодно в этой комнате. Бледные едва целые губы слегка подрагивали, словно с каждой секундой его желание остановить молчание усиливалось. Однако его решается прервать именно Келус, сделав вид, что он удивлен и едва очнулся. — Дань. — только он собирался сказать предложение дальше, как получил легкий удар ладонью по лбу, и кроткий ответ. — Молчи, придурок. Иначе вдарю за это в рожу, — он дернул рукой, чтобы наглядно показать все порезы, которые обрабатывал, отчего Келус зашипел, но больше не вымолвил ни слова, наблюдая за тем, как молодой человек сосредоточенно обрабатывал абсолютно каждый порез, чистил каждую рану, а потом аккуратно оборачивал бинтом. И так по кругу. Словно переваривал происходящее и произошедшее. Сидеть было определённо больно, но куда деваться — он сам позволил на нем отыграться, чтобы снять с себя хотя бы небольшую долю вины за все проделки, которые воротил по молодости, по глупости. Нереальной глупости. Он так хотел улыбаться, смотря на то, что как бы Дань Хен не ненавидел и не презирал его, был все таким же добрым и искренним, как и сейчас. Однако тот, словно читая мысли, не поднимая взгляда на него, проговорил. — Ты, конечно, тот еще урод, но я тебя люблю и как бы то ни было никогда не прощу все то дерьмо, что ты творил, — парень слегка удивился такому ответу, однако после услышал более логичное продолжение, — Я буду это помнить, но ты больше этого не творишь — я не срываюсь на тебе, договорились? Ему было нечего на это ответить, поэтому он только усмехнулся, опуская взгляд парня, который так рьяно и отчаянно дрессировал его, хотел сделать собственностью, а в итоге хочет, чтобы они помирились и простили старое. Как он сдавливал ему горло, что казалось вот-вот скажи лишнего — тебя тут же не станет. Как он был способен начиная от одного грациозного удара по лицу превратить то в кровавое месиво просто потому что он не так посмотрел на кого-либо. Это заставляло его, молодняка, бежать от него куда подальше и гулять по девочкам, чтобы выпускать накопленные эмоции и выпускать гнев наружу. Ярость резко накрыла пеленой и Келус схватил его за рубашку, притягивая к себе. После моментально накрыл его губы своими, распространяя мурашки по телу. От непонимания происходящего, Дань Хен прокусил ему губу и вкушая кровь, отстранился и смотря прямо в сверкающие сумасшествием янтарные глаза. Его усмешка расползлась на лицо, демонстрируя рьяный оскал в перемешку с остальным видом бурных эмоций. Было морально тяжело осознавать, что сейчас происходило что-то неправильное, отвратительное. Они давно потонули в пруду со своими проблемами, комплексами и задвигами по фазе настолько, что даже на всю грязь они ответили чувствами друг к другу. Любовный интерес не угас даже спустя большое количество времени. Желание сходнуть в канаве, с петелькой на шее оставалось с ними всегда, а любовь приходила и уходила день ото дня. Их удовлетворяла такая канитель и качели с периодичностью в день, месяц, иногда года или вовсе считанные часы. Дань Хен всегда жал на горло, как дренаж, жал на легкие сильнее, чем дым от сигарет внутри. Это было паршивой привычкой Келуса, которую он беспричинно перенял и начал вести игру на пару с ним. Посмеявшись со всей глупости, что творилась сейчас, он, уже сидя перед них на его коленях, оперся лбом на плечо, облезал губу, и прошептал. — Ты ведь не прекратишь? — Только когда умру, ты меня приучил к этому, — полушепотом ответил Келус, поглаживая ладонью голову, словно пытаясь приласкать, что для них было в последние года чем-то вроде нонсенса. Он нежно взял лицо обеими руками, желая хотя бы на мгновение остановить свою законченную дрянь и утихомирить ураган в голове. Плавно коснулся сладких губ, обволакивая каждую так, как будто ничего не случилось. Как будто это не его губу прокусили, не его чувства растоптали в грязь своими психами, недопонимания, игнорированием и прочими прелестями садизма. А потом все снова по кругу.