Горе от ума

      – Брось! – улыбка Хинаты как всегда такая широкая и зубастая, что Тсукишиме она кажется ожесточённым оскалом. Ну не может человек так растягивать губы – так делают только волки; и тогда Тсукишима впервые и думает: волчонок. Вырастет – руку по локоть оттяпает. Но пока что волчонок прыгает рядом и канючит. – Мы с Кагеямой всегда до парка наперегонки бегаем…       Словами не получится передать, насколько Тсукишима не хотел знать, что они там «с Кагеямой всегда».       – Вот и иди домой с Кагеямой.       – Ну ты же знаешь! – Хината пока что маленький настолько, что макушкой, кажется, даже не достаёт до плеч. Зато весит достаточно, чтобы Тсукишима чуть пошатнулся от его тычка. Случайная грубость, свойственная только достаточно маленьким и честным людям. – Как только Кагеяма поправится, я обязательно буду ходить домой с ним! – Тсукишима поворачивает голову на Хинату и сам понять не может, зря он это сделал или очень удачно: кончики хинатиных ушей по цвету приближаются к садящемуся солнцу. – Но лучше с тобой, чем одному.       Вот такая у Тсукишимы, видимо, позиция в жизни Хинаты. Приятно знать своë место. На площадке – центральный блокирующий, рядом с Хинатой – где-то между «лучше, чем одному» и «жаль, что не с Кагеямой».       Кагеяма вообще хорошо устроился: слëг с ангиной на неделю, а потом вышел под самый конец семестра. Впереди недолгие осенние каникулы, в которые их ждëт только волейбол. Голова от этого болит даже сильнее, чем от Хинаты.       Хината, кстати, когда с больничного выходит Кагеяма, пихает швабру Нишиное, машет всём на прощание, стукает по плечу Кагеяму, и выбегает – за Тсукишимой.       Что Хинате от него может быть нужно? Он не той породы, что будет манипулировать, выстраивать долгосрочные планы, плести интриги. Если Хината рядом, он рассчитывает получить что-то прямо сейчас. Особенно остро это ощущается, когда Тсукишима присаживается на какой-то поребрик магазина в стене, а Хината садится рядом с ним. Тсукишима закуривает – достаточно далеко до дома, чтобы успеть проветриться, достаточно далеко от школы, чтобы ни с кем не столкнуться. А столкнётся – что они ему сделают?       – Почему ты куришь?       Сигареты легче, чем нужно, а дым всë равно царапает горло и на выдохе смешивается в плоскости с волосами Хинаты. Какого они цвета? Русого? Рыжего? Чëрного?       Не было никакой чëртовой разницы.       – Приятные ассоциации.       Сомнительные ассоциации. Лëгкость и удовольствие, смешанные с какой-то смутной тошнотой. К кому Тсукишима испытывал такое отвращение, что его тошнило?       Хината не отвечает, а когда Тсукишиме, выбравшему долгий путь до дома (из-за сигарет. Из-за сигарет.) пора идти, долго держит руку у него на плече, насколько вообще может дотянуться. Хината уже ходил к нему домой, чтобы занести домашку, когда он болел, или просто так же провожая. Как хорошо, что Хината тупой.       А вот Тсукишима не тупой. Тсукишима понимает, почему на Хинату иногда больно смотреть, понимает, почему чуть замедляет шаг, выходя вечером из спортзала, понимает, почему, как бы он ни делал отстранённое выражение лица, на самом деле слушает, что передают по радио, засунутому в Хинату, сегодня.       Тсукишима не тупой, а потому также не исключает достаточно внушительной вероятности, что Хината целенаправленно избегает общества Кагеямы по той же причине, по которой пытался отстранятся от Хинаты он сам. И по которой не может от него отказаться.       Поэтому, когда Хината через два дня прыгает на Кагеяму, потому что у них получилось что-то новое, крутое и волейбольное, Тсукишима бросает всë и едет в Токио.       До Токио – почти целая ночь на поезде, но мама отпускает. В конце концов, он же едет к старшему товарищу, о котором она наслышана. Что может случиться?       У Куроо ноги дрожат от напряжения, и лицо в цвет формы их команды, и плечи, кажется, тоже, но он мужественно держит нахально-безразличное выражение лица, когда устраивается поудобнее на члене Тсукишимы и затягивается. Вот, что может случиться. Глаза у Куроо, как у настоящей кошки – отражают уличный свет, мерцают, пугают. Кто угодно на месте Куроо, скорее всего, делал бы… то, что он делает, кокетничая, провоцируя или ещё что-то около того. Куроо искренне наслаждается пыткой. Куроо был рождëн, чтобы нести страдания и получать от этого удовольствие. Он протягивает руку с сигаретой к лицу Тсукишимы, и тот послушно затягивается. Сладкий фильтр снова неприятно мажет по губам. Тсукишима шарит рукой по кровати рядом с подушкой пытаясь нащупать свои сигареты, – не сладкие – но Куроо, не то из внутренних (смешно) соображений, не то целенаправленно пытаясь ему помешать, начинает двигаться, наращивая скорость и амплитуду. Тсукишиме становится не до сигарет.       Куроо почти вываливается в окно на кухне, но неспециально. Шутит, что люди умеют летать, просто сверху вниз и не долго. Шутит – и искренне улыбается. Кому вообще на самом деле весело от таких шуток?       – Куроо.       Куроо, смотревший в окно, поворачивается к нему лицом.       – Закрой окно.       Тсукишима уверен, что Куроо не притворяется, потому что тот, кажется, вообще не видит смысла притворяться в компании Тсукишимы.       Потому что…       Потому что говорят вот: горе от ума. Без толку говорят! Потому что Тсукишима не тупой, но Куроо – умнее их всех. Умнее дипломатичного Сугавараы, умнее расчётливого Ойкавы, умнее эмпатичного Акааши. Может даже умнее хладнокровного Кенмы. И Куроо счастлив. Куроо бывает очень счастлив: после хорошей игры или неожиданно нежного секса.       А бывает немного менее счастливым, чем обычно.       – Отца моего будешь так называть, – Куроо подкрадывается, хотя Тсукишима смотрит в упор на него, и ставит руки на стол по обе стороны от бедного Тсукки. – Позови меня по имени, – он наклоняется и целует, куда может дотянуться – в высшую точку скулы. – Тетсуро, – в спинку носа. – Тец, – и вдруг немного отстраняется, поворачивает голову куда в сторону. – Тсуро накрайняк, но это какое-то извращение, меня так только мама зовëт.       – Я предпочёл бы не разговаривать с твоим отцом, – Тсукишима уворачивается от очередного поцелуя. – А если уж придётся, я буду звать его Куроо-сан.       – Не разговаривать? – Куроо корчит наигранно-удивленное лицо и падает на соседнюю табуретку.       Куроо Тетсуро бывает немного менее счастливым, чем обычно.       Он всë ещë не притворяется, но глаза его больше не блестят. Может, потому что он больше не сидит у окна, и Токио не может высекать ему искры своим кремниевыми телом. Но Тсукишима же не тупой. – А как же ты планируешь просить у него благословения, чтобы позвать меня замуж?       Тсукишима морщится в отвращении. Куроо смеëтся.       – Я рожу тебе трёх детей, Тсукки, – у Куроо аж испарина на лбу выступила, так ему хочется снова засмеяться, но он играет, продолжает играть. Руку вот в щеку упëр. – Девочек-близняшек и бойкого мальчишку.       – Извращенец, – не выдерживает Тсукишима, и Куроо не выдерживает тоже – снова смеëтся.       А потом вдруг выглядит настолько менее счастливым, чем обычно, что Тсукишима почти думает «несчастный».       Почти.       – Ты поэтому здесь?       Тсукишима молча отворачивается к окну. Куроо все вопросы задаёт риторически или чтобы не пугать окружающих. Куроо самый умный, правда.       И Тсукишиме так жаль, так хотелось бы делать этого умного человека очень-счастливым, а не наоборот, или хотя бы никак на него не влиять, но чтобы влиял он. Потому что… потому что хотя бы, хотя бы невзаимно, в такого человека, как Куроо – достойно, со вкусом, отличный выбор.       Но Тсукишима поэтому здесь.       Куроо оставил окно на проветривание и занавеска колышется.       – Я могу уйти, если хочешь.       – Я не хочу. Мне хорошо с тобой.       Тсукишима слышит шуршание колëс под окном, чуть позже – рëв двигателя.       – Даже так хорошо?       – Прикинь.       Куроо вздыхает. Тетсуро вздыхает.       – Ты как все умные люди, совершенно обыкновенный умный мальчишка, – он задумчиво качает головой. – Проблема умных людей… постоянно кажется, что все вокруг такие же умные, как ты. Никто не судит о других по себе с той же уверенностью, что умницы, вроде тебя.       – А как же ты?       – А я, – ну вот, вот снова. Искренняя улыбка. Тсукишима почти чувствует, что рад, когда Тетсуро на него дружелюбно щурится. – Я умница побольше. Не переживай, в твои годы тоже проблем себе выдумывал – мама не горюй. Надеюсь, однажды стану совсем-большой-умница-жесть. А то я сам иногда… горе от ума.       Горе от ума.       Ну раз Тетсуро так говорит. Говорит и – переплетает их пальцы.       А через двенадцать дней Куроо пытается его бросить. Ну, насколько они вообще встречались.       Они оба смотрят на Хинату.       Кто-то, не глядя на октябрь, натянул сетку прямо на лужайке, между ярко-оранжевыми яблонями. Края площадки кое-как обозначены рюкзаками, бутылками, кроссовками Бокуто. Сам Бокуто, на пару с Сугаварой, ходит в роли рефери и важничает. Суга ему подыгрывает. Неясно, кто играет против кого: просто мальчики, которым надоело выполнять монотонные упражнения в ожидании своей очереди на зал, попросились поиграть на улице. А зачем на волейбольной смене создавать людям препятствия к игре в волейбол?       Суга в какой-то момент начинает дурачиться чуть не хуже Бокуто: снимает с себя кроссовки тоже, один кидает Бокуто, прямо когда либеро Куроо пробивает (либеро пробивает? Что там вообще происходит?), и кроссовок так меняет траекторию мяча, что у Дайчи не получается приëм. Тсукишиме почти смешно. Было бы смешно, не смотри он только на Хинату.       Они оба смотрят только на Хинату.       Интересно, что думает Куроо? Думает ли «почему он, а не я»? Нет, совсем не в его стиле. Так же вряд ли он думает: «как мне добиться того, чтобы производить на Тсукки такой же эффект?». Нет, категорически нет. Куроо почти наверняка думает: «далеко парень пойдёт, талантище», и «всем бы такую волю к победе», и «досадно, что такими крутыми ногами так часто управляют эмоции».       Куроо для посланника мучений оказывается неожиданно добрым человеком.       Тсукишима хочет неотрывно смотреть на него, пока Сугавара и Бокуто закидывают на ветки кроссовки, мол, колышки, не замечать, как Суга устаёт беситься, потому что обычно скорее спокойный, и как на смену ему с аномальной для человека, нагруженного центнером воды, скоростью несётся Танака. Хочет больше, чем всë.       Но они оба смотрят на Хинату.       Хината смотрит только на мяч, и иногда, очень иногда – на Кагеяму. Но смотрит. Кагеяма не дёргается.       А вот Тсукишима вздрагивает. Хината машет ему рукой, именно ему, глядя в упор. Опускает руку, стоит и смотрит ещё какие-то полсекунды. А потом возвращается к мячу.       – Иди к нему, – говорит Куроо.       – Нет.       – Иди, я говорю.       – Я здесь нужнее.       И в Куроо Тетсуро, самом умном и взрослом, красивом мальчике из Токио Куроо Тетсуро, который курит сладкие крепкие сигареты во время потрясающего секса, который дружит с восходящей звездой международного спорта, который капитан одной из лучших команд в своей префектуре, что-то ломается.       В первую очередь, голос.       – Что за, – оказывается, можно пищать и рычать одновременно. Вау. Но голос Куроо окончательно понижается. Куроо смотрит куда-то в пожухлую траву перед собой. – Что за ущербная позиция, Тсукишима?! Я не говорю подойти и взять, я говорю, блять, попробовать! Я говорю: расскажи ему хоть!       Тсукишиму это почему-то задело.       – Сам-то! – цыкнул он.       Весь запал Куроо, как ветром сдуло. Только ледяная уверенность:       – Ты мне нравишься, – Хината красиво пробивает, и только после этого Куроо моргает. – Я не могу так, – какой феноменальный голос. Мышцы лица нервно хаотично сокращается, из-за чего кажется, что он – полупрозрачная вода в пруду, по которой идёт рябь, когда карп машет хвостом. – Я дурак, Тсукки, меня ничему жизнь не учит. Я же знал, что так нельзя, было же уже, и было неприятно, и всë равно, всë равно… подумал. Подумал! – Тсукишима впервые видит, как Куроо издаёт то, что у всех остальных людей называлось бы «нервный смешок». Пушистые чёрные ресницы подрагивают. – Посмотрите на него! Горе от ума. Я хочу с тобой дружить, я вообще-то хочу всего, что хочешь ты, но я не могу. Мне всегда сначала очень хорошо, а потом так плохо, что оно того не стоит.       Куроо – самый болтливый персонаж в этом произведении.       – Ты мне нравишься, Тсуки.       – Ты мне тоже, – ложь на столько откровенная, что перестаёт ей быть.       Тсукишиме кажется, у Тетсуро глаза на мокром месте. А Куроо улыбается. Он выглядит сейчас не таким, как всегда, выглядит по-настоящему несчастным, по общепринятым меркам, не по своим. Несчастен, а улыбается, ведь ему, такому бодрому и мерно сияющему, море по колено. И снова не притворяется. Господи, как ему удаëтся?       Научи, Господи.       Куроо тычется носом куда-то Тсукишиме в изгиб шеи.       Он, наверное, снова думает. Что же, горе от ума.       Лучший друг Куроо – не тот, который Бокуто, а тот, которого правильнее звать братом – тоже смотрит на Хинату. У него в руках портативная консоль, от которой он обычно не поднимает глаз, но сейчас и он смотрит на Хинату. А потом смотрит Тсукишиме в глаза.       Тсукишима не дёргается, но плечи его напрягаются. Кенма едва ли опасен. В характеры таких людей не вложена мстительность или откровенная агрессия. Просто Тсукишима примерно представляет, что чувствовал бы к человеку, который отвечает Тадаши «ты мне тоже нравишься», хотя все знают, что это неправда.       Обоснованная неприязнь. Заслуженная неприязнь. Тсукишима разбирает ассоциацию к сигаретам, как потропно разбирают стихи: лёгкость в целенаправленно опустошённой, вместе с яйцами, голове, удовольствие от тёплого тела рядом, и отвращение. Отвращение, отвращение, отвращение. Не к Куроо.       Никогда не к Куроо.       Кенме, наверняка, очень интересно, что там у Хинаты, но он только на какое-то мгновение переводит взгляд на затылок Куроо, а потом снова смотрит на Тсукишиму. Тсукишима сдаётся и задумчиво опускает глаза на руки.              Тсукишима ест поке и пытается понять, насколько он сожалеет, что не заказал рамен, как Ямагучи, когда тот снова пытается с ним об этом поговорить.       – Ничего не хорошо.       – Я просто думаю, насколько тоже хочу рамен, – в каком-то смысле это не ложь. В конце концов, Тсукишиме кажется, что он заврался настолько, что от одного маленького безобидного «я в порядке» сильно хуже не станет. Мы же все врём про то, что в порядке. Правда. Правда?       Может, кроме Куроо Тетсуро. Считается ли Куроо Тетсуро?       К несчастью, Ямагучи эмпат. Хотя, наверное, так считает один только Тсукишима. Как у людей называется, когда человек как будто бы не очень хорошо считывает настроение всех, кроме тебя?       Лучший друг. Голос Куроо в голове Тсукишимы так говорит. А раз уж Куроо говорит.       – Я просто не понимаю, за что ты так с вами обоими – Тадаши смотрит в точку стола, где их палочки почти соприкасаются, и хмурится как-то растерянно. – И я знаю, что ты не в восторге от себя, но К-Куро этого не заслужил.       Когда Тадаши заканчивает, он, кажется, в ужасе от самого себя.       – П-прости, Тсукки, – моментально исправляется он. – Это, наверное, не моё дело.       – Это решительно не твоё дело, – не получается нормально взять кусочек рыбы, и это раздражает даже сильнее, чем лепет Ямагучи.       – Но, – Тсукишима не смотрит на него, но чувствует взгляд в упор на себя. Поднять взгляд означает пересечься. – Я не забираю свои слова обратно. Куро хороший парень. Он заслуживает встречаться с тем, кто его любит.       И это же Ямагучи Тадаши. Он не имеет в виду «бросай своего парня, ты его не достоин». Он имеет в виду «ты любишь своего парня». И Тсукишима не знает, что из этого он хотел бы услышать меньше.       – Не зови его «Куро», – вздыхает Тсукишима вместо внятного ответа.       – А что, это только для тебя? – Ямагучи что, шутит над ним? Над Тсукишимой? Тот Ямагучи, который полгода назад лишний раз боялся рот открыть, даже если они вдвоём? В Карасуно с людьми происходят воистину страшные вещи.       Хината Шоё, например, происходит.       – Я просто не был уверен, как его зовут, – Ямагучи оправдывается, тыкая палочками в лапшу. – А ты лучше меня знаешь, скажешь Куро – не ошибёшься.       – Это только для Кенмы, – Тсукки тоже смущённо ковыряется в своей тарелке. – Меня он просит звать его по имени.       – И ты его не любишь? – они всё-таки встречаются взглядами, и Тадаши выглядит таким растерянным, будто просьба к парню звать тебя по имени – повод для любви, а не наоборот.       – Ты знаешь, кого я люблю, – и Тсукишиме почти не стыдно произносить это, глядя лучшему другу в глаза. Хотя бы потому что мыслями он в той точке, когда ищет отвращение к Куроо и не находит. Не потому ли он не любит Куроо, что к нему, как к искусству, нельзя испытывать ничего, кроме катарсиса?       Ямагучи в ответ вздыхает, откидывается на спинку стула, и ворует у него кусочек рыбы.              Казалось бы, когда Куроо поступит, они станут реже видеться, но это ожидание не оправдывается. Потому что с тех пор кое-что изменилось: Тсукишима теперь смотрит не только на Хинату. Тсукишима всë чаще смотрит на мяч. И теперь он задумывается: а я правда вëл себя как мудак по отношению к своему товарищу по команде и к своему около-парню, из-за этого?       Тсукишима вдруг обнаруживает себя мотыльком, хотя хрен знает, насколько это удачное сравнение. Конечно, хотелось быть рядом с Куроо, который был раскалëн настолько, что инфракрасное излучение тихонько ползло в сторону видимого спектра. Но Хината.       Хината – сверхновая. Сраная, подозрительная очень живучая сверхновая, которая взрывается, если не через день – то каждый день! И затмевает своим светом галактику.       Тсукишима вдруг осознаëт, что ему просто было очень темно. Но теперь он смотрит на мяч, и тот светится изнутри черепной коробки.       Но на Хинату смотреть почему-то всë равно хочется.       А Куроо с возрастом, как бы жарче ни распалялся, делал это в другую сторону, и мяч ему становится всë менее интересен. Он ведь так в этом хорош. Никакого азарта. Куроо добрый человек, который пришëл в этот мир приносить страдания, а потому с каждым дней всë сильнее ударяется в болтологию.       Так ударяется, что однажды, перед самым выпуском Тсукишимы, забалтывается с сестрой парня из команды, с которой играл в школе.       Тсукишима, разбивавший Куроо сердце на протяжении трëх лет чувствует, что это нечестно. Ещё более нечестно, что Куроо тоже не кажется, что он освободившаяся жертва абъюза.       – Так всем будет лучше, Тсукки, – Куроо гладит его по голове. Приходится тянутся. Тсукишима теперь ощутимо выше.       – Она тебе не подходит, – это правда. Это правда. Она глупая и не любит волейбол, а Куроо не любит еë.       Тетсуро любит Тсукишиму.       – Ты тоже. Мне нужно двигаться дальше, – такой ласковый, что от этого больно, и вмазать по этому красивому лицу хочется. Да, Тсукки всë ещë слишком часто смотрит на Хинату, почти так же часто, как на мяч, но Куроо был рядом. Играл в волейбол, трахался, курил вишнëвые сигареты, дурачился с Бокуто, жаловался на учëбу, жаловался на команду, нахваливал еду в столовой, шутил про свадьбу, целовал, дарил бритвы и носки.       Тсукишима не готов это отдавать.       Тсукишима не готов к тому, как грустно и честно, как всегда честно, открыто и искренне, улыбается Куроо, как Куроо, кажется, правда жаль, как Куроо целует его под скулой и трётся носом о нос, не готов к его горячим рукам, сжимающим крепко, прижимающим тесно.       Тсукишиме хочется, чтобы Куроо на него накричал, а лучше ударил, ударил и посмеялся, чтобы натравил на него Бокуто и Яку, чтобы заблокировал во всех соцсетях и не здоровался, если вдруг случится случайно пересечься, чтоб растоптал Тсукишиму так, как Тсукишима топтал его.       Но Куроо никогда не вызывал отвращения. Потому что отвращения заслуживает только ложь. А Куроо честно обнимает и честно улыбается на выдохе.       Тсукишима не готов, никогда не был и не будет, к тому, что Куроо Тетсуро любит его и что Куроо Тетсуро вырастет, благоразумно от него откажется, но не перестанет любить.       Но кто его спрашивает.              И всë-таки, катастрофы не случается, кроме – глаз Куроо. Кажется, те выглядели живее, когда Тсукишима разбивал ему сердце, держа за руку и вздыхая в сторону Хинаты.       Куроо Тетсуро, кажется, заскучал.       Тсукишима старается не зацикливаться. Раз уж Куроо дал себе шанс, Тсукишима даст себе тоже. Плевать, что Тетсуро его заслужил, а Тсукки – нет. Постфактум разберëмся.       Глубокий вечер, жëлтый свет, а Хината так возмужал за эти несколько лет. Они все, чего греха прятать. Даже у Ямагучи борода начала расти, и часть бритв, полученных от Куроо, были перенаправлены Тадаши.       Но Тадаши сейчас окликает Ячи, которая тут же бежит с другого конца зала и впрыгивает в протянутую курточку не по размеру. В помещении холодно, а на улице и подавно. Тадаши громко прощается с Хинатой и Тсукишимой. Хлопает дверь.       – Пойдëм сегодня вместе домой?       Хината поднимает голову. Глаза у него круглые-круглые.       – Я-, – он запинается. – Я бы с удовольствием, но, – ладонь шлёпается по тыльной стороне его шеи. Хината криво улыбается. – Меня там Кагеяма ждëт.       – А. Ясно.       В университете, думает Тсукишима, должно стать легче, и ошибается. По другую сторону сетки Хината светится ещë ярче. На первой своей вузовской игре Тсукишима думает, что у него сейчас остановится сердце, когда Хината, которого он не видел три месяца, бежит обниматься. Потому что это Хината. Хината в пятнадцать лет Хината, и в восемнадцать – Хината. Тсукишима показательно морщится, пытаясь за шкирку оттащить от себя Шоë, а сам думает: ай. Ай, как больно. Так горячо. И так хорошо горячо.       Тсукишима соскучился сильнее, чем от себя ожидал. А Хинате хорошо, как бывает хорошо только людям, которые даже не задумываются над тем, чтобы чего-то ожидать.       В фойе спортзала, в котором они играют, многолюдно, несмотря на несерьёзный уровень матча. Просто разминка перед настоящими соревнованиями.       Ойкава улыбается и здоровается за руку, но долго с ними не стоит, убегает по своим важным, а Бокуто смеëтся и хлопает по плечу. С Бокуто они виделись недавно. Вроде как друзья.       Куроо целует в щеку сначала Тсукки (он снова морщится, почти искренне), потом Бокуто (он расплывается в довольной улыбке).       Хочется сказать «натискавшись с Хинатой», но тискать Хинату – одно из любимых редко выдающихся занятий Куроо, поэтому тот просто говорит, не вынимая рук из хинатиных волос.       – А где Ойкаву потеряли?       – А то ты не знаешь, – Бокуто гогочет, уперев руки в бока.       Как по заказу из угла за гардеробом раздаëтся грохот. Хината и Бокуто, как хорошие товарищи по команде, убегают на звуки Ойкавы.       – Ойкава влияет на Иваизуми так же, как на тебя влияет Бокуто, – Тсукишима успел понять и привыкнуть, что если Атсуму хочет наделать шуму, он перекричит толпу, а если хочет остаться незаметным – сделает это в пустой комнате. А вот Куроо дёргается и оборачивается на раздражитель.       – Как это понимать?       – Одновременно благоприятно и пагубно, – помогает Тсукишима.       – Базаришь! – улыбка Атсуму чем-то похожа и на улыбку Хинаты, и на улыбку Куроо, но это всë не то. Стоит, наверное, бежать смотреть, как Атсуму будет держать их аса. Но Тсукишима остаётся с Куроо.       – И часто они так?       Улыбка Куроо какая-то нежная, хотя ни Иваизуми, ни его бешеный, не играли с Куроо в одной команде. А ещё Тсукишиме кажется, что у Куроо розовые уши, то это может быть отблеск его красного шарфа.       – При мне – почти никогда, – он укладывает руки на груди. – Но это лучше у Атсуму спрашивать. Хината с Котаро честно не ответят, а эти двое и подавно.       Молчать рядом вслушиваясь в шум предстоящей игры приятно. Но.       – А я говорил, она тебе не подходит.       – О, да завали, – Куроо морщится от того, что ему весело, а не от того, что неприятно. – У неë ради разнообразия нет члена. И я думал, в тебе говорит уязвленное самолюбие.       Куроо расстался с Алисой в прошлом месяце, и Тсукишима, кажется, никогда ещë не видел его настолько в порядке. Особенно это заметно в сравнении с тем, в каком раздрае он находился последние несколько недель их странных быстрых отношений.       – Во мне говорит забота о тебе.       О нет. Только не это. Тетсуро поворачивается всем телом и смотрит на него почти как в первые разы. Так же легко и железобетонно-счастливо. Только чуть глубже. Будто Куроо всё эти несколько лет строил фундамент. Тсукки приятно, что ему в этом фундаменте есть место. И почему-то странно тошно от того, что он не является его основой.       И почему это у Куроо есть фундамент, а у Тсукишимы нет? Может, ему тоже хочется.       Обязательно для этого разбивать себе сердце о чужое безразличие?       «Горе от ума» – говорит самый умный и красивый, но сбитый с толку и слегка напуганный, мальчик из Токио Куроо Тетсуро, в голове Тсукишимы.       А Куроо Тетсуро, уверенный молодой мужчина из Токио, смотрит в глаза Тсукки, счастлив и улыбается, и ему нет нужды притворяться. Никогда не было. Тсукишима впервые оформляет мысль о том, что, может, не хотел бы быть влюблëн в Куроо. Он хотел бы быть им.       – Ты трахался со мной, и целовал меня, и знакомился с моими друзьями, периодически обсуждая парня, который любовь-всей-твоей-жизни-или-типа-того, – он произносит это так беззлобно и безболезненно, что Тсукишиме хочется удавиться. Контрольным выстрелом становится ладонь между лопаток. – У тебя нет монополии на причинение мне боли, Тсукки, прости.       Выигрывает команда Хинаты. Неудивительно: Атсуму скверно себя чувствует без должной сыгранности, Тсукишиме следует прекратить разговаривать со своими друзьями перед играми, а связки Ойкава-Хината и тем более сыгранная мощная Ойкава-Бокуто воистину ужасают. Ужасают настолько, что в следующий раз Тсукишима обязательно заблокирует Хинату.       А ближе к осени поведение Куроо становится просто подозрительным. Он начинает чем-то напоминать Хинату.       Ликёр в стакане Тсукишимы почему-то не делает настроения. На веранде ресторана становится прохладно, а за столом такой гигантской компанией – тесновато. Это не было собранием вроде «Школьные национальные 2010», просто Бокуто и Куроо опять навели суеты, вызвонив, кого смогли. Напротив Тсукишимы Атсуму виляет хвостом, когда смотрит на Хинату. Брат Атсуму рядом с ним виляет хвостом, глядя на Сугавару. Сугавара нервно ждëт Даичи. Ойкава по левую руку от Тсукки постоянно толкается, потому что его драконит Иваизуми. Тсукки расстраивается, что Тадаши не смог прийти. Куроо рядом выглядит уже привычно, но всë равно странно.       Когда он отходит покурить с Бокуто (который, кстати, не курит), обоими Мия и Хинатой (который никогда в жизни сигарету в зубах не держал), Сугавара наталкивает его на мысль.       – Милые бранятся – только тешатся, – хихикает захмелевший Суга, когда Ойкава пытается отвоевать себе креветку из салата.       – Кстати, – спохватывается Ойкава. Честь креветки защищена. – Матсун и Маки отказались приходить на нашу свадьбу, представляешь?       – Потому что у нас не будет свадьбы, балбес! – Тсукки давно отметил, что лицо Иваизуми приобретало должную подвижность только в присутствии Ойкавы.       – Даичи тоже не хочет свадьбу, – Суга раздосадовано качает головой, отчего его и так беспорядочная причёска превращается в ещë больший хаос.       Ойкава влияет на Иваизуми, так же как Бокуто влияет на Куроо.       Так. Держать себя в руках. То, что эти двое встречаются – видимо, новость только для него. Эти двое, в смысле, выходцы АобаДжëсай, с Сугаварой и Савамурой ещë в старшей школе всë было понятно. Значили ли такие параллели, что Куроо?.. Он бы рассказал Тсукки. Не может быть.       – Я курить.       Куроо был самым умным и честным человеком на Земле всё время, что Тсукишима его знает. Два этих качества в одном человеке говорили о том, что Куроо не будет говорить, пока его не спросят. А Тсукишима смотрит только на Хинату, на мяч и на Хинату. А Бокуто тупой.       Бокуто кашляет, когда затягивается с рук Куроо, но они оба улыбаются, но Бокуто затягивается ещё раз, и его губы снова касаются длинных тонких и, наверняка, очень горячих пальцев. Тсукишима бы решил, что Бокуто тянется погреться, но он светится едва ли не ярче Куроо, и их сияние всё усиливается и усиливается, каждый раз когда они по очереди вдыхают дым.       Тсукишима видел такое раньше только когда смотрел на Хинату, играющего в волейбол. Может, проблема была в том, что Тсукишима в принципе смотрел только на Хинату.       Вспоминая о Хинате, Тсукишима оборачивается к нему и Мия, и глядя на то, как Атсуму пьёт Хинату глазами, думает, что может, проблема была в том, что он никогда не смотрел на Хинату. На что ты вообще на самом деле смотрел, Тсукишима? Как Хината смотрит на мяч. Как Атсуму смотрит на Хинату.       Как Куроо смотрит на Бокуто. Да блять.       Но правду говорят, что когда вырастаешь, многие вещи, если не перестают иметь значение, то становятся тусклее, отходят куда-то на фон.       Тсукишима – взрослый молодой мужчина, у него есть над чем подумать каждый день. Например: подачу парней из EJP тяжело заблокировать; им и пробить непросто, Суна стал ещë выше и ещë сильнее, но не бросил эти его штуки с психологическим давлением – наряди лиса в кунью шубу, лисом он быть не перестанет. А вот ещë: ценники на яйца выросли. И: что подарить Ямагучи и Ячи на свадьбу? Это его лучший друг, нельзя купить какую-нибудь ерунду.       В конце концов, задумываясь, Куроо об него руки и лицо разбил, не потому, что на что-то рассчитывал, а только ради процесса. Процесс важен, этому умный Тсукишима учился долго.       Многие вещи становятся неважными, потому что важна работа. Работа Тсукишимы – играть в волейбол. И думать он будет про волейбол.       Суна из EJP оказывается нормальным парнем. Они встречаются перед матчем MSBY против Орлов около палатки с едой его парня. А ещë Тсукишима помнит, что друг Бокуто очень любит еду парня-Суны-из-EJP-и-также-брата-разыгрывающего-из-MSBY-о-боже-почему-Тсукишима-знает-всех-этих-людей-он-же-интроверт. А мама говорила найти ему нормальную работу.       В общем, поэтому, неудивительно встретить здесь и друга Бокуто, и его парня.       У них, кажется, никаких обид. Они всë ещë довольно много чатятся и зависают вместе, конечно, реже, потому что они взрослые люди, и у них есть работа. Куроо и сейчас здесь по работе.       – Тсукки! – и у Куроо всë ещë есть право так его звать. Они ведь весьма близкие друзья. Они столько всего друг для друга сделали. Куроо вправил ему столько костей и мозгов. Тсукишима столько костей ему сломал.       Чтобы теперь они срослись правильно.       Они жмут друг другу руки, Куроо хлопает его по плечу, и они улыбаются. Куроо улыбается Суне не так, и Ушиджиме он улыбался не так, он не так улыбался даже Акааши.       – Давно не виделись! – Куроо так радуется, оставляя Акааши разбираться с онигири и родственниками одного из парней на площадке.       – Недели две назад, – Тсукки закатывает глаза. Жёсткий, характерный спортзалам, свет больно бьëт.       – Это долго! – и Куроо кажется искренне расстроенным. Не так, как Суна рядом выглядит расстроенным, глядя на обеспокоенное лицо Мия, но, возможно, почти так, как выглядит сам Осаму.       – Тец!       Кто бы это мог быть.       Бокуто машет рукой. Видимо, тренер отпустил подышать перед разминкой. Но, видимо, не далеко, потому что почти сразу после этого он кричит:       – Акааши! – и даже добавляет:       – Тсукки!       Тсукки наигранно вздыхает, Акааши поднимает вверх ладонь, прося подождать пять минут, и продолжает болтать с Мия, но Куроо – Куроо меняется в лице.       Куроо, как будто, всегда менялся в лице, когда Бокуто появлялся рядом. И Тсукишима не должен, Тсукишима взрослый человек, который думает о своей работе и о своëм питании, и больше его вся эта драматичная ерунда не волнует – но Тсукишима резко чувствует себя ошибкой.       Куроо хлопает Тсукки по плечу и почти бегом, в своëм тупом деловом костюме, который ему чертовски идëт, направляется к Бокуто.       Тсукки не торопится, ждëт Акааши и даëт этим двоим не много времени и немного места. Сначала они исполняют своë дурацкое рукопожатие, которое Тсукишима помнит ещë со школы, потом Куроо отпускает какую-то острóту и они хором смеются до красным щëк. Потом, оглянувшись пару раз на наличие камер, Куроо кладëт руки Бокуто на плечи и падаëт жертвой медвежих объятий.       – Тсукишима? – зовëт его Акааши.       – М?       – Ты что-нибудь будешь?       – Не-а.       Акааши расплачивается, но тоже не сразу идëт к друзьям, становится рядом.       – Такие довольные, даже бесят, да? – он шутит.       – Не то слово, – поддерживает Тсуки, хмыкая. – Кое-кому бы о волейболе подумать. А кое-кому с тупой причëской – о работе.       – А кому-то лишь бы подумать, – Акааши бессовестно прям.       – Может, – говорит Тсукки, и сам себе объяснять не может, зачем и почему. Как так, он же мастер вам объяснять? – Сходим куда-нибудь? Чтобы они нас не бесили.       Акааши смотрит на него пару секунд своими умными глазами, а потом, почему-то, смеëтся. Почему – не рассказывает.       Бокуто зовëт их ещë раз и им приходится подойти и пару раз стукнуть его по его каменной груди на удачу.       У Куроо, как у родственника, особые места, так что они сидят с Акааши, Кенмой и Ямагучи с его невестой, и Ямагучи заражает его нервным возбуждением. Даже постные лица друзей Куроо не много подрагивают на местах швов: в бровях, под глазами, в уголках губ.       Тсукишиме нельзя поддаваться этому настроению. Он так долго от этого всего бегал, он себе ноги ещë длиннее отрастил, чтобы бегать быстрее, чтобы не нервничать перед матчем сраных MSBY. Хотя бы не перед каждым.       Хотя бы не перед этим.       Но вещи когда не идут так, как Тсукишиме хочется.       Но он хотя бы, в отличие от тренера и менеджера MSBY знает, что можно контролировать гения Бокуто Котаро, и даже больную голову Мия Атсуму, но просто не имеет смысла пытаться удержать на цепи Солнце.        Солнце, несясь сломя голову, перепрыгивает скамейки и мячи, и длинноногий Тсукишима никогда и подумать не мог, что люди способны развивать такую скорость. Солнце кричит:       – Кагеяма!       И Кагеяма, человек родившийся с мячом в руках, отбрасывает его куда-то в сторону Вакатоши, чтобы протянуть руки.       Тсукишима вдруг понимает, что топнет в чужой любви. Не как в школе – потому что что-то себе придумал. Тсукки понимает теперь, почему Куроо делил «Горе от Ума» на несколько категорий. Куроо с самого начала всë знал, получается, и подло сбежал из колеса Сансары, оставив Тсукки здесь одного.       Тсукишима вдруг понимает, что Хината никогда не смотрел на Кагеяму, так, как смотрит на мяч. Как вообще можно засомневаться в том, что жаждущий, страждающий, ищущий взгляд Хинаты ощущается кожей? Не смотрел никогда до этого. Потому что сейчас Кагеяму трясёт, а Хината, скотина, отожрался, и держать его в руках с каждым днём всë тяжелее (даже если в основном он сам держится).       Тсукишима вдруг понимает, что его трясло точно так же.       Горе от ума, говорит восемнадцатилетний мальчик из Токио Куроо Тетсуро, сидя в трусах и мятой красной футболке на своей кухне, и имеет в виду:       Тсукишима чувствует взгляд Хинаты на своём лице и думает: смотри на своего Кагеяму.       Тсукишима держит Тетсуро за руку на той же кухне, в ту же ночь и думает: мне так обидно, что я никогда не влюблюсь в тебя.       Тсукишима внимательно, щурясь, заглядывает Куроо в лицо и думает: он счастлив.       Тсукишима чувствует, как по телу, от невинного прикосновения плеча к плечу, растекается тепло и думает: не думать ни одно производное от «любовь».       Тсукишима смотрит на широкую, искреннюю улыбку Хинаты и думает: волчонок.       Горе от ума, улыбается двадцатиоднолетний парень из Токио Куроо Тетсуро, чуть не затмевая Хинату на атаке, когда смотрит, как Бокуто затягивается с его рук, и имеет в виду:       Тсукишима правда злился на уход к Алисе только из искреннего беспокойства за самочувствие Куроо, потому что он так сказал.       Тсукишима правда не хотел мучить его, просто боялся собственных болей, потому что он всë время пытался оформить эту мысль в слова.       Тсукишима своими руками себя калечил, выскребая себе глаза, разрывая руками барабанные перепонки, выжигая спиртом нюх и кипятком язык. И ходил по кругу, чтобы ещë и вестибулярный аппарат с толку сбить. Чтобы никто не мог до него достучаться. Чтобы он мог думать свои умные мысли.       Он же не тупой.              Хината изредка морщился, думал, наверное, что незаметно, когда ветер менял направление и дым попадал ему в лицо. Хинате очень нравилась форменная волейбольная куртка, наверное потому, что раньше он никогда не состоял в настоящей команде, но для позднего вечера конца сентября в приморском районе в ней было прохладно. Хината всë тарахтел, и тарахтел, а у самого зуб на зуб на попадал. Тсукишима придвинулся вплотную. Хочешь-не хочешь, а человеческое тепло отрицать нельзя.       – Ну и вот, – Хината продолжал монолог, постепенно привыкая к сигаретному дыму. – Получается же, что пока я могу играть в волейбол, всë будет хорошо. Не знаю даже, люди не могут так делать. Ну типа. Вот чтобы был человек. И пока он есть – всë будет хорошо. Что же это за человек-волейбол? – его это насмешило, и он снова улыбнулся во все тридцать два. – А когда я знаю, что всë будет хорошо… не знаю, энергии столько в ногах и… и… и в ногах, и во всëм короче! Я становлюсь знаешь, как конфорка на электрической плите. Пожарю тебе яичницу, хочешь или нет, – Тсукишима поджёг ещë одну. Куроо говорил: кури, чтобы закрепить яркую эмоцию, она вернëтся со следующей сигаретой. Вот Тсукки сидел закреплял: тëплое плечо, пар изо рта, и волосы ярко-рыжие.       Хината замолчал. Тсукишима перевëл слегка озадаченный взгляд на его такое же, немного озадаченное лицо. В глазах отражалось небо, которое, он, видимо, пытался прожечь взглядом. А потом этот же жгущий взгляд направил на Тсукишиму.       – Луна сегодня красивая, а? – и засмеялся чертёнок, откуда столько зубов в пасти? Кто со стороны посмотрит, скажет: ну жизнерадостный мальчишка.       Тсукишима увëл глаза куда-то в сторону горизонта и подумал: волчонок.