Пусти

Лучи не могут пробраться к глазам через наглухо задёрнутые шторы, будильник на выходной день не завели, но циркадные ритмы Курильщика внезапно решают не дать сбой. Он открывает глаза, пытается потянуться, но понимает, что не может: его придавливает огромная рука. Чёрный лежит сзади и дышит в затылок. Он вчера долго ворочался и заснул только когда Курильщик прильнул к нему, подставляясь для успокаивающих объятий. В тот момент ловушка и захлопнулась. Курильщик косит глаза на часы. Вполне себе время вставать. Спать совсем не хочется, и тут ещё заглядывает редкий утренний гость — вдохновение, так что возникает объёмное желание подскочить и уколесить в мастерскую. Но Курильщик знает, что осуществить это желание будет непросто. Потому что Чёрный ещё спит. Каждый раз, когда Курильщик просыпается раньше, его попытки встать превращаются в настоящую битву с обнимающими его лапищами. Он привычно старается пошевелиться. Пошевелиться получается, но не более. И, чуть приподнимая голову, придавленный бросает через плечо: — Пусти. На это всё так же привычно раздаётся сонное бормотание, и руки стискивают Курильщика ещё плотнее. — Чёрный, доброе утро, у меня срочная идея, муза пришла, ничего не могу поделать. Пусти, пожалуйста. Чёрный, кажется, немного подпросыпается и начинает ёрзать. Курильщик цепляется за свой призрачный шанс выбраться из его хватки, но Чёрный держит крепко и отвечает сонным басом: — Эрик, ещё пять минут. Ну конечно. Ему нужна подушка обнимательная. Курильщик нежно злится: он знает эти пять минут. — Чёрный, муза уйдёт и не вернётся. Ты сам потом будешь жаловаться, что я спать не ложусь. Видишь, она в этот раз с утра пришла, постаралась, добралась, а теперь ждёт сидит. Она уйдёт, если ты меня не отпустишь. Но Чёрный настойчиво притягивает его поближе к груди, зарывается носом в волосы и снова начинает в них сопеть. Курильщик улыбается. Он ничего не может с собой поделать — слишком сильно влюблён в эту жажду утренней близости и в её источителя. Но и Музу заставлять ждать чересчур долго нельзя. Он следит за стрелками часов. Секундная летит. Движение минутной, если приглядеться, тоже можно подметить. А вот часовая кажется совершенно неподвижной. Но и она, неумолимо для Чёрного, сдвигается на пять шестидесятых часа. Три… два… один. — Чёрный, — зовёт Курильщик. — Ну Эрик, ну пять минут дай человеку! — Ты говорил то же самое ровно пять минут назад, — чеканит Курильщик. — Я тебя что, вставать заставляю? Спи себе на здоровье, только меня отпусти! Но Чёрный не двигается. Мычит что-то Курильщику в волосы, обрушивая на кожу некстати вдохновлённой головы ворох мурашек. Курильщик с большим трудом разворачивается к Чёрному. Внушительная ладонь судорожно сжимает развернувшееся тело за плечо — не хочет отпускать. Курильщик вздыхает и смотрит вверх на детально знакомое лицо. И ведь Чёрный уже не спит. Золотистые ресницы дёргаются. Рот закрыт — Чёрный всегда во сне разевает его Марианской впадиной, а сейчас впадины не наблюдается. Ну и морда. Наглая. И красивая. Курильщик невольно засматривается на скулы, на нос, на так старательно не поднимающиеся веки, на сомкнутые губы… Так, только не надо смотреть на губы! Раньше действовала дежурная фраза «собаку не заведём». Но теперь пятнистый буль валяется на своей лежанке и дрыхнет как убитый. Или притворяется, как его хитрый и невероятно красивый хозяин. К сожалению, собака не приходит Курильщику на помощь. А ведь ради неё Чёрный сразу бы вскочил… Курильщик проверяет воздух на витание в нём вдохновения. Оно всё ещё на месте. Надо ловить, но руки скованы. Ногами помочь себе добраться до вдохновения он не способен, а верхние вермишелины против одного пальца Чёрного ничего сделать не могут. Ладно, против двух пальцев. Две же вермишелины, как раз на два пальца. Курильщик сердито выдыхает в Чёрного. Чёрный мило морщится. Милый, ну ужас просто какой. Губы Чёрного вздёргиваются. Курильщику всё труднее их игнорировать. Вот если Чёрный сам просыпается первым, и при этом ему позарез нужен бодрый Эрик, его методы неизменно увенчиваются успехом. Он просто хватает Курильщика на руки и встряхивает. Слегка, но этого «слегка» всегда хватает. И Курильщик потом обиженно жмётся к его плечу, сквозь зубы благодаря за то, что на выставку они теперь не опоздают. — Чёрный, — не сдаётся Курильщик. — Отпусти калеку, а то в суд на тебя подам. Чёрный очень тёплый. С ним невероятно уютно. Он, наверное, опять вспоминает в полудрёме годы одиночества в общине, вот и не отпускает. Взгляд снова выхватывает губы и застывает на них. Нет, нужно держаться, Чёрный не заслужил, не заслужил он!.. Курильщик колеблется ещё несколько долгих секунд. И всё же делает непоправимое — целует прячущие внутри Марианскую впадину наглые губы. Чёрный вздрагивает, пучит глаза, окончательно стряхивает ошмётки сна и вдавливает Курильщика в себя, обжигая ответным поцелуем и рыча прямо в рот. Теперь точно не отпустит до обеда. Если не до следующего утра.