Подарок

      Графа «находится в больнице, временно не годна» одновременно режет глаз и внушает надежду, а Хардкейс пока ничего не понимает. Первое, что он попросил, очнувшись в неведомой глуши Умбары — датапад с доступом в открытую сеть, чтобы проверить послужной список бойцов Республики и понять, где сейчас Тап. Только потом до него доходит, что он, кажется, жив. С удивлением рассматривая хату, в которой он оказался, первым делом он отмечает, что все личности, находящиеся тут, настроены весьма дружелюбно и даже улыбаются его спутанной реакции. Ему говорят, почти полгода назад его обгоревшее тело нашли далеко от поля битвы в сломанном умбаранском шаттле, в который тот чудом успел запрыгнуть. Он был еле жив, но местные жители, владеющие какими-то секретными техниками народной медицины, смогли его выходить, после чего тот успешно впал в кому и никак не хотел очухиваться. С Республикой связаться не удалось — нужны им там сведения о каком-то простом бойце… У него спрашивают его имя, и он смутно припоминает, что раньше его все звали Хардкейсом. Также в голову закрадывается ощущение, что раньше у него была левая рука, но местные успокаивают и говорят, что она всего-навсего отлетела во время мощного взрыва, который он и устроил. Хардкейс ухмыляется — утешили, что ж сказать. Республика не отвечает на вызовы снова и снова, даже когда он вводит код экстренной ситуации. Наверняка вызов определяется и переадресовывается на автоответчик, а от него ничего толком не добьешься. Хардкейс рассматривает перспективу остаться навсегда в этой деревне и быстро отказывается от такого исхода событий — ему надо найти Тап. Подстегиваемый этой мыслью, он вспоминает, что генерал Скайуокер однажды дал ему свой личный номер на всякий случай. Они общались довольно неплохо — во всяком случае, если у джедая руки чесались что-нибудь учудить, он точно знал, к кому обратиться. Озадаченный Энакин отвечает мгновенно, пыря выпученными от удивления глазами в знакомое татуированное лицо человека, которого он давно считал мертвым. Генерал не на поле битвы, а в какой-то спальне, и Хардкейс может поклясться, что видел на фоне знакомую шевелюру Кеноби, лихорадочно уматывающего из комнаты. Скайуокер действительно рад видеть своего лучшего бойца. Получив координаты, он тут же начинает собираться, радостно лыбясь в передатчик, живо и быстро пересказывая, что случилось за время его отсутствие. Он не бросает трубку и садясь в скороходное такси до ближайшего порта, продолжая трезвонить о произошедшем, а Хардкейс только смеется его оживленной речи, ненадолго забывая о поселившейся в голове тревоге о своей любимой. Связь прерывается, когда Энакин, одолжив у кого-то самый быстрый из доступных звездолетов, входит в гиперпространство на хрен пойми каком искривлении, грозясь прорвать ткань пространства и времени. Хардкейс снова пребывая в одиночестве, наконец догадывается, что надо бы поблагодарить людей, спасших его, и он делает это от всего сердца. Именно они снова подарили ему шанс увидеть Тап, как он надеялся, целой и невредимой. Медики отмахиваются и говорят, мол, им не сложно, они для этого и созданы, и уходят из комнаты, оставляя после себя только звенящую тишину и медленно просачивающиеся в мозг воспоминания. Сначала Тап боялась его и считала пришибленным, а он слишком агрессивно умилялся с того, какая она маленькая и хрупкая. Он даже подкатывать не пытался — в то время Хардкейс, как и все остальные, считал себя гордым пулеметосексуалом. А потом их вместе назначили на одну из самых опасных миссий. Они жили в одной палатке, дышали одним воздухом, чуть не умерли пару раз и только тогда познакомились ближе, возможно, даже «слишком ближе». Зафиналили они все это, конечно, очень романтичным поцелуем прямо после окончательной победы на этой планете под эпическо-страдальческий стон Рекса, которому и так хватало потрясающих парочек в своем легионе. Никто не мог представить их вместе: все считали, что если Хардкейс и найдет кого-нибудь, то это будет некто с точно таким же шилом в заднем месте, а Тап по всеобщем представлениям нуждалась в нежном и спокойном партнере, который не обладал бы умопомрачительной способностью взрывать все одним присутствием. Но у него была странная потребность яростно защищать что-то маленькое и милое, а она просто была не против и чувствовала себя в безопасности рядом с ним. Идеально гармонируя, они составляли ту самую странно-пугающую парочку, у которой все подозрительно хорошо, в которой девушка совершенно не возражала против дурацких экспериментов своего парня, а тот делал почти все ради того, чтобы ей было хорошо и уютно. У них было даже свое местечко — вечно запертая кладовка на «Решительном», ключи от которой Хардкейс спер у несчастного капитана. На полу были разбросаны одеяла и подушки, стыбренные из казарм, купленные в лавках в захолустьях Галактики линялые мягкие игрушки, а по стенам развешаны тепло светящиеся гирлянды и фотографии плохого качества. Там был их собственный мир, что-то доступное только им двоим, где не было ни войны, ни смерти, ни страха. Они могли подолгу разговаривать о своем будущем и строить несбыточные, но такие заманчивые планы, говорить о том, что когда ужас, через который они вынуждены проходить, закончится, они наконец станут свободны и будут строить собственную жизнь. Или, быть может, они даже не станут ждать этого конца, не будут попусту рисковать своими жизнями и уйдут сами, тихо и незаметно, найдут отдаленную планетку в забытом всеми уголке вселенной и укроются там, забыв о вечном преследующем их страхе смерти. Тап, наверное, грустила. Хардкейс видит, что он в списке уже объявлен мертвым. Не удивительно — кто бы мог подумать, что он выживет после такого феерического подвига, подорвав сам себя и упав с огромной высоты. Он старался верить, что она еще не потеряла надежду, что ждет его где-то. Они оба понимали, что никогда не найдут другую вторую половинку, такую подходящую и неповторимую. Из размышлений его вытаскивает громкий хлопок входной двери, и он наконец видит генерала, запыхавшегося, но до безумия радостного. Он приподнимается на локте и спрыгивает с койки, а Энакин по-братски обнимает его. Вроде и простой рядовой, грубый вояка, чье детство прошло на Камино без особого образования и надежды на счастье, а такой близкий по духу… — Мы теперь, считай, братья по оторванным рукам, — шутит Энакин, по-дружески тыкая ему в обрубок кибернетической культяпкой. — Ничего, закажем тебе тоже протез нормальный, будешь как новенький. — Ага, конечно, сделают мне его просто так, — фыркает Хардкейс, улыбаясь. — Ничего, всем 501-м скинемся, если что. Хардкейс напряженно уставился на генерала, думая, как бы поскорее подобраться к вопросу, волнующему его больше всего. Скайуокер сверлит его взглядом в ответ и ухмыляется: — Все хорошо с твоей Тап, ни на кого тебя не променяла, жива-здорова. — Слава Силе, — расслабленно выдыхает Хардкейс. — Много… э-э-э …грустила? — Конечно! Дурачок ты все-таки, — смеется Энакин. — Но она находит в себе стимул жить дальше. — И то хорошо. А в больнице почему? — Сам все узнаешь. Пошли уже! Всунув сопротивляющимся местным обитателям увесистый мешочек кредитов, генерал затаскивает своего солдата в истребитель и мгновенно поднимается, испытывая отвыкший за несколько месяцев желудок Хардкейса на прочность. Он, конечно, слышал, что Скайуокер — самый отбитый пилот во всей Галактике, но никогда еще не видел его таким пришпиленным. За увлеченным обсуждением последних событий проходит некоторое время бешенного варпа, больше напоминающего прокрутку в блендере от лица клубничного смузи. Вылетают из гипердрайва они около небольшой медицинской станции, попутно чуть не вписавшись в нее же со всего разгона, и Энакин более или менее прицельно залетает в ангар, даже не сбив ни одного уже припаркованного шаттла внутри. Явно торопясь ему что-то показать, генерал почти вышивает его из истребителя и тащит за пустой рукав выданной умбаранцами рубахи, чуть ли не трясясь от нетерпения. Мандраж, как назло, переходит и Хардкейсу, и он почему-то начинает беспокоится, хотя Энакин и уверил его, что все в порядке. Медицинская станция незнакомая, маленькая и приторно-белая, как и все больницы, как и родной Камино. Коридоры такие же однообразные, и он довольно долго ползает по ним за уверенным джедаем, который, кажется, не особо знает дорогу. Допросив парочку перепуганных дроидов, они все-таки выясняют номер палаты, где находятся Тап, и мигом усвистывают в ее направлении. Хардкейс столбом встает перед дверью и заносит ладонь над ручкой, почему-то боясь открыть ее. — Давай, долбозвончик, она будет рада тебя видеть! — тарабанит Энакин, прежде чем неожиданно открыть проход и резво запихнуть бойца внутрь. — Предатель! — орет ему вслед Хардкейс. И слышит после этого знакомый изумленный вдох позади себя. Легий, красивый, невесомый. Он ме-е-едленно оборачивается и замирает. Тап сидит на кровати, повернутая к нему головой, и удивленно-напугано смотрит, приоткрыв рот. Глаза у нее и так большие, глубокие и до безумия красивые, черные, как оливки, а пушистые ресницы трепещут и придают им еще большей выразительности. Губы не слишком большие, но пухлые и очень мягкие — для Хардкейса почти полгода комы пролетели совершенно незаметно, но он понимает, как дико скучал по каждой частичке её. Тап осторожно встает, наверняка не веря своим глазам. По ее телу струится длинное белое платье, и оно так идет ей, что Хардкейс не может вымолвить ни слова. Впрочем, не только из-за платья. Она изменилась, и сначала его сознание просто не может обработать полученную информацию, а потом до него медленно доходит, что она ждет ребенка. Воспоминания об одной из их совместных ночей немного тревожат его, но потом сразу же сменяются на странную гордость и радость, смешанную с тоской из-за того, что он не смог быть рядом последние месяцы. Они наконец могут двигаться и тут же подбегают друг к другу, крепко обнимаются. Хардкейс обхватывает ее как можно сильнее, желая защитить и больше никогда не отпускать, а Тап прижимается к нему в ответ, пряча лицо на его груди и дрожа. Им не нужны слова; им нужно то время, что они упустили, им нужно просто быть вместе. Хардкейс понятия не имел, что станет отцом, а Тап жила с мыслью, что ей придется справляться одной. Эта встреча стала настоящим подарком для них обоих, чем-то, во что они не могли поверить, но чему были безгранично рады. Никто больше не исчезнет.