По случаю двенадцатидневных праздников в Париже царила оживленная суета. Народ бурлил, лоточники и торговцы сладостями делали месячную выручку за эти дни, мальчишки носились по улицам с новыми придумками: кто катил бочарный круг, подцепив его палочкой, кто привязывал к кошке связку гремящих костей. В этой толчее, пропахшей вином и ароматом поджаренных кровяных колбасок, никто не обращал внимания на двух скромно одетых женщин. Та, что пониже, выглядела добропорядочной горожанкой, в её дородной и высокой спутнице угадывалась крепкая служанка, которая при случае и бранью могла осыпать с головы до ног, и по голове пристукнуть.
Женщины шли по крошечной паперти собора Нотр-Дам; по всей видимости, они спешили на утреннюю мессу. Когда они проходили мимо нищих, толпившихся у лестницы, ведущей в собор, низкорослая дама остановилась и, открыв бархатный кошель, принялась одаривать милостыней страждущих. Служанка заметно нервничала, она покрикивала на тех, кто особенно близко подступал к госпоже. Вскоре к ним подошел высокий нищий с раздвоенным подбородком, при виде него остальные посторонились. Он же, получив серебряную монету, едва слышно, но достаточно четко проговорил:
— Мадам, не доводите честных бродяг до греха! Утрехтский бархат и щедрое подаяние выдают в вас особу куда более высокого полёта, чем вы хотите показать, — он гаркнул на сунувшегося было старика и тот, вцепившись в костыль, поспешил отползти подальше. — Не нужно светить серебром.
Женщина замерла, её некрасивое лицо подернулось дымкой печали, но она поняла, о чём предупреждал этот странный человек. Поэтому, быстро завязав кошель, подхватила юбки и, повернувшись спиной к бродягам, начала подъем по лестнице. Служанка двинулась за ней. Клопен Труйльфу задумчиво смотрел вслед даме: глупая хромоножка, так рисковать в этом городе пройдох и воров! Он занял своё место на паперти, остальные нищие уважительно посторонились.
Оказавшись в соборе, женщины почтительно поинтересовались у причетника, где находится придел, прозванный altare pigrorum. Причетник указал на статую Богоматери справа возле нефа у входа на хоры. Низкорослая дама сердечно поблагодарила и, похрамывая, пошла вместе со своей спутницей к обозначенному приделу. У алтаря стоял высокий священник, его суровое чело пришлось по нраву молодой женщине, в то время как её грузная компаньонка с трудом опустилась на колени. Служба прошла как полагается, проповедь архидьякона показалась слишком резкой — он обрушился на непотребные пляски и сетовал, что его паства слишком подвержена греху созерцания дьявольских танцев.
— Сам как будто лучше, — проворчала беззубая старуха, стоявшая рядом с невысокой дамой, та задумалась.
В остальном же месса прошла чудесно. Жанна — так звали даму — с замиранием сердца шептала слова «Áve, María». Любимой своей молитвы.
Áve, María, grátia pléna…
Солнечный свет струился в часовню замка, в котором она росла. В золотом свечении как звезды плавали песчинки. Маленькая Жанна ощущала восторг.
Dóminus técum: benedícta tu in muliéribus, et benedíctus frúctus véntris túi, Iésus…
Барон и его супруга с любовью смотрят на неё, они не устают восхищаться набожностью своей воспитанницы и её кротким нравом. Они бездетны, поэтому любят сестер Анну и Жанну, не только по зову долга, но и по велению сердца. Барон даже распорядился проложить удобную дорожку между замком и часовней специально ради Жанны.
Sáncta María, Máter Déi, óra pro nóbis peccatóribus nunc et in hóra mórtis nóstrae…
Как счастлива она тогда была — а в двенадцать лет её выдали замуж. За красивого юношу двумя годами старше, красивого и жестокого. Он с первого взгляда возненавидел Жанну и несмотря на все её старания, держался с ней наедине вызывающе и даже грубо. Сколько синяков оставалось на тонкой коже после ночей с ним, сколько укусов почти до крови. Но Жанна была счастлива даже от таких проявлений чувств. Это лучше, чем безразличие и глухая ненависть. Бедный Луи… бедная она…
Ámen — пронеслось по рядам молящихся; Жанна посмотрела на Берту — та, кажется, задремала. Неудивительно, дорога была непростой и опасной. Затем женщина перевела взгляд на архидьякона. Да, он был таким, каким его описывала Анна, исполненный высокомерия и предубеждений. Но лицо хорошее, в нём Жанне чудилась скрытая доброта. Когда месса закончилась, она легонько тронула Берту за плечо.
— Я не сплю! — чуть громче положенного воскликнула служанка, две богомолки бросили уничижительный взгляд на наглых незнакомок.
Они расположились почти у самого выхода, на местах для бедняков, поэтому, когда служба подошла к концу, им пришлось протискиваться вперёд, чтобы оставить пожертвование. Архидьякон, как будто не видя их, машинально благословил, Жанна удовольствовалась этим. Она не знала, будет ли удобно сейчас раскрыть себя и спросить о горбуне… Но слишком уж отчужденный вид и рассеянный взгляд были у священника, поэтому, взяв Берту за руку, Жанна направилась к выходу.
— Мы подождём на паперти, — прошептала дама нагнувшейся к ней служанке.
— Как скажете, ваше вы… — Берта осеклась под строгим взглядом. — Как скажете, моя госпожа.
Клопен, прищурившись, выцепил взглядом тех двух женщин, что недавно так неразумно проявили щедрость. Почему-то они не спешили покинуть соборную площадь, напротив, сделали вид, что рассматривают прилавки булочников, которые устроили здесь ярмарку своей душистой продукции. Не к добру это, он же предупреждал. Но поскольку его добрым советом пренебрегли, Клопен посчитал, что и так сделал достаточно. Он больше не смотрел в сторону странных незнакомок, хотя заметил, как к ним подкрадываются люди Гильома Руссо. В лучшем случае гусыни лишатся кошельков, в худшем… На всё воля Создателя.
Жанна продрогла, несмотря на плащ, подбитый беличьим мехом, и утеплённые перчатки. Добрая женщина, у которой они остановились, жаловалась, что зима в этом году особенно суровая. Чтобы немного развеселить Берту, дама купила ей небольшой хлебец из пшеничной муки. Это была славная булка, румяная и мягкая. Служанка сначала отпиралась, но потом в несколько укусов покончила с хлебцем. На вопрос, хочет ли она ещё, Берта ответила энергичным отказом. Сейчас она зорко смотрела по сторонам, тогда как взгляд госпожи был прикован к порталу собора. Именно Берта ловко перехватила воришку, который собирался срезать кошель её госпожи, Жанна только тихо вскрикнула.
— Проваливай отсюда и дружкам своим скажи, чтобы не совались, — Берта крепко, как железными тисками, схватила руку вора, тот понятливо кивнул.
— Постой, — госпожа остановила собравшегося убегать проходимца, она протянула ему парижский су. — Сегодня праздник, надеюсь, вы подыщете другое ремесло, — сказала она с неизъяснимой грустью.
Впервые за десять лет на улицах в груди воришки шевельнулась совесть, он взял монету, стараясь не коснуться рук доброй дамы, словно боялся запятнать её. Некрасивая, но сколько доброты в лице! Настоящей доброты, не напускной, которой любят бахвалиться сварливые вдовы. Он отошёл к своим подельникам и сказал, что кажется, встретил святую. Когда один из приятелей захохотал, то вор продемонстрировал ему острозаточенный нож. Смех стих. Ладно, святые иногда посещали этот грешный город; воры отошли от места, где стояли хромоногая сутулая дама и её дюжая служанка.
Спустя час Жанна взволнованно схватила руку Берты.
— Смотри, — заговорила она, выпуская изо рта белое облачко пара. — Кажется, это он.
Служанка посмотрела в ту сторону, куда устремила свой взгляд её госпожа и потрясенно выдохнула:
— Прости Господи, вот образина!
Жанна не слышала этих слов, всё её внимание было поглощено без остатка человеком, который шёл подле архидьякона. Это оказался исполинского роста горбун, кривоногий и хромой. Молодая женщина невольно двинулась следом за священником и его примечательным воспитанником. Берта шла рядом с тревогой глядя на вдохновенное лицо госпожи. А та светло улыбалась, любуясь необычным горбуном. Он оказался даже ужаснее, чем его описывала Анна, которая делала это со слов других.
— Архидьякон, говорят, усыновил несчастного подкидыша и тем самым спас от смерти, — вспомнился мелодичный голос старшей сестры.
Из них двух Анна была красавицей, в её облике сочетались королевское достоинство и очаровательная наружность. Кто-то считал её холодной и суровой, даже художник изобразил Анну со строгим выражением лица. Но наедине она умела быть по-настоящему сострадательной и милой. Вернувшись из Парижа перед Рождеством, она заехала к сестре, где нашла ту опечаленной. Очередная ссора с супругом и его злые слова, что ему приходится жить с ужасной горбуньей, привели Жанну в состояние, близкое к отчаянию. Она велела служанкам убрать все зеркала, дабы не видеть свое подурневшее от слёз лицо и тщедушную фигуру. Разве виновата она была в том, что не родилась подобно Анне здоровой и красивой? Есть вещи, которые от нас не зависят.
Сестра и без слов догадалась о состоянии Жанны, она велела увести приехавших с ней детей. А сама, вооружившись гребешком, принялась расчесывать густые волосы Жанны. Волосы, пожалуй, были самым красивым в её наружности, они блестели и каштановыми ручейками струились между длинных пальцев Анны.
— Ты сокровище, — говорила сестра. — Тебя не касается грязь этого мира. Ты даже любишь нашего кузена, хотя этот человек так дурно с тобой обращается. Другая бы пожаловалась отцу, но только не ты.
— Я уродина, — слезы вскипели на кротких глазах Жанны. — Чудовище! Несчастный Луи, мне так жаль, что он не женился на тебе вместо меня.
Анна на мгновение прекратила расчёсывать, но быстро овладела собой.
— Глупости, милая, ты ещё не видела настоящее уродство.
— Да, ты сейчас будешь говорить о придворных карлицах, — Жанна попыталась улыбнуться. — Но думаю, даже они были бы предпочтительней моему супругу.
Анна прыснула со смеху, Жанна её поддержала. На мгновение они опять стали маленькими девочками, которые жили в замке барона де Линьера и его доброй супруги.
— Ошибаешься, — Анна провела гребнем по роскошным волосам, они сейчас плащом укутывали хрупкую Жанну. — Я была в Париже, и среди прочего мне захотелось посетить монастырь собора Нотр-Дам. Зловредный архидьякон воспротивился этому, пришлось вмешаться его преосвященству епископу.
Анне много рассказывали про строптивого священника, в частности, поведали о необыкновенном уродстве его воспитанника.
— Его зовут Квазимодо и говорят, что он и на человека не похож: горбат и клыкаст. Ещё говорят, что по ночам он бегает по крышам прилегающих к собору домов. Вот это создание действительно уродливо, а для Луи… любая женщина из нашей семьи казалась бы чудовищем, но он слишком труслив, чтобы открыто противостоять отцу. Вот и срывает сердце на тебе, — она поцеловала Жанну в затылок и порывисто обняла. — Прошу, молись за всех нас! Твои молитвы Господь услышит.
Жанна пообещала, а после отъезда сестры и племянников она ходила грустная. Верная Берта первая спросила, что не так с госпожой. Жанна посмотрела на неё светлым взглядом и тихо сказала:
— Мне хочется побывать в Париже, но только тайно.
Берта всё организовала, с собой они взяли небольшой отряд охранников, которые разместились на том же постоялом дворе, что и Жанна со служанкой.
***
Теперь же женщины следовали за необычным горбуном. Жанна не отрывала взгляда от его горба и выглядывающих из-под шапочки рыжих волос. Они прошли по мосту Нотр-Дам, при этом вслед горбуну неслись проклятия и насмешки, которые больно ранили доброе сердце Жанны. Архидьякон невольно привёл их всех на Гревскую площадь, где напротив «Дома с колоннами» столпились люди. Священник, пользуясь высоким ростом, смотрел поверх голов. Квазимодо безучастно уставился себе под ноги. Слышались звуки лютни и бубна, а также одобрительное гудение толпы. Берта поднялась на цыпочки, чтобы посмотреть, в чем же дело.
— Там прехорошенькая плусянья, — отчиталась она госпоже. — Хотите, можем пройти вперёд?
— Нет, не стоит, — Жанна во все глаза смотрела на рыжего горбуна.
Он ей казался великолепным, даже прекрасным! Почему люди красивым считают только прямое и ладное? Ведь не менее привлекательным может быть уродство! Жанна с восхищением созерцала воспитанника архидьякона. Какое необычное лицо! Каждая черта в нём была самобытной: и громоздкий нос, и выпирающие зубы, и даже огромная бородавка, закрывавшая правый глаз. Зато другой глаз был ярко голубым и, как показалось Жанне, исполненным благодати. Через плащ и камзол у горбуна угадывались мощные руки, бугрящиеся мышцами и ноги его, несмотря на непоправимую кривизну, выглядели крепкими. Сейчас она не могла припомнить никого другого, кто поразил бы её настолько глубоко. И в чувстве, которое будила необычная внешность горбуна, было, пожалуй, не меньше восторга, чем в тех эмоциях, которые возникали в груди при взгляде на милого Луи. Как велик оказался контраст. Прекрасный и жестокий принц, уродливый и свирепый с виду горбун. Но Жанна вещим сердцем угадала в нём доброту. Этот несчастный, если и казался злым, то всё из-за того, что таковым его сделали люди, а вот милый Луи, скорей всего, родился бессердечным. Жанна вздохнула.
Архидьякон между тем сделал своему спутнику какие-то знаки, тот поклонился и, повернувшись спиной к толпе, заковылял обратно по направлению к мосту. Жанна похлопала Берту по руке и служанка с видимой неохотой последовала за госпожой.
— Там ещё козочка была, — со вздохом сообщила Берта.
— Мы вернёмся, — пообещала Жанна.
Они шли за горбуном, держась на расстоянии, каждый шаг давался хромающей Жанне с трудом. Квазимодо ощутил на себе пристальный взгляд, потому что несколько раз обернулся и сердито посмотрел на женщин. Возможно, он хотел напугать незнакомок, чтобы те оставили его в покое. В очередной раз повернув голову, он заметил, что та из женщин, которая была поменьше, подвернула ногу. Здоровая суетливо пыталась поднять её на руки, но бедняжка соскользнула и, упав, поморщилась. Квазимодо, уже одной ногой ступивший на мост Нотр-Дам, почему-то остановился. Странно, но вид этой маленькой женщины будил в нём сострадание. Она показалась ему одной из самых некрасивых женщин, которых ему доводилось видеть — и это было особенно трогательно.
Берта чуть не завопила от ужаса, когда горбун подошёл к ним и с легкостью подхватил госпожу на руки. Сама Жанна онемела от изумления: ни один мужчина кроме мужа не смел коснуться её! Но она посмотрела в глаз горбуна и всё поняла — он жалел её. Берта, придя в себя, стала говорить, куда следовало отнести госпожу, но огромный детина только головой мотнул. Жанна вспомнила, что ещё о нём рассказывала Анна.
— Он глухой, пожалуйста, показывай ему направление, — велела Жанна служанке.
На необычную троицу пялились во все глаза, кто-то пытался насмешничать, но Берта сердито крикнула, что позовёт стражу и им не поздоровится, зеваки отстали. А Жанна, прижатая к уродливой горбатой груди Квазимодо, с замиранием слушала, как ровно и надёжно бьётся его сердце. Его руки словно и не чувствовали тяжести её тела. Из-за хромоты горбуна Жанну потряхивало, поэтому она невольно приобняла мощную шею Квазимодо. Пожалуй, давно ей не было так хорошо и спокойно: рядом находилась сила, живая мощь, способная сокрушить любого, но при этом несущая её с великой осторожностью. Квазимодо опустил Жанну на пороге постоялого двора и яростно замотал головой, когда ему попытались вручить деньги. Он живо удалялся прочь, пока Жанна смотрела на его искривлённую спину со слезами умиления.
Она покинула Париж на следующий день, на рассвете. Позже архидьякону передали кошель, наполненный золотом, с краткой запиской: беречь звонаря Квазимодо. Клод Фролло побледнел, как будто его застали в момент совершения гнусного преступления. Но он не мог остановить ход роковых событий, поэтому 6 января они с Квазимодо попытались украсть красавицу Эсмеральду.
***
Когда летом герцогине Орлеанской Жанне Французской сообщили о трагической гибели архидьякона и исчезновении его воспитанника, то она слегла с горячкой. В забытьи она видела Квазимодо, только другого: прямого и красивого, он обнимал прелестную брюнетку. Эти двое парили в воздухе, не замечая Жанны, которая смотрела на них глазами, полными слёз. Пробудившись от этого сладко-горького сна, она почувствовала себя здоровой. Но воспоминания о прекрасном горбуне остались с нею до последнего вздоха. В жизни принцессы Жанны было ещё много горестных и тяжелых событий: смерть отца и брата, позорный бракоразводный процесс. Но она нашла в себе силы не отчаяться и даже помогать другим, так ею был основан орден Благовещения Пресвятой Девы Марии. Но до самого последнего вздоха принцесса тайно молилась за несчастного горбуна, чей облик, одновременно ужасный и прекрасный, хранился в одном из уголков её большого сердца.
