Инструкция по взаимопомощи для сильнейших

Холодная соба неплохо освежала после целого дня беготни по лестнице за проклятием, которое пряталось в высотке и скользило между этажами, как уж по дереву. Всё бы ничего, физические упражнения для шамана — дело важное, но жара стояла страшная, и довольно быстро взлетать по ступеньками стало утомительно. После удачного завершения всех дел Сугуру пригласила на ужин местная пара, которая собрала соседей для защиты района, а потом и обратилась к Техникуму. Эти люди, в отличие от многих, что были до них, демонстрировали удивительную, почти раболепную благодарность. Кланялись и благословляли, предлагали деньги и угощения, словно пытались умаслить божество, которое могло ещё раз погрузить их в тот ад, что они едва пережили. Прежде это вызвало бы неловкость, возможно, небольшой прилив гордыни, теперь же… Это было скучно, почти раздражающе. Мужчина, обычный офисный сотрудник в очках и с пробивающейся сединой, клевал носом и выглядел измождённым, еле держал в руке палочки. По рассказам его жены, тихой и суетливой домохозяйки, две недели соседи патрулировали улицы почти без сна и отдыха. Вслух Сугуру отметил их смелость и самоотверженность, но про себя подумал, что для них такая жизнь закончилась, продлившись чуть больше десяти дней, а он так будет жить до тех пор, пока не погибнет на одном из бесконечных заданий. И если повезёт, он проживёт достаточно, чтобы увидеть старость родителей, но вероятнее всего это они будут хоронить его. Если, конечно, им вообще выдадут тело. Так что проникнуться тяготами бедолаг как-то не получалось. Прежде ему случалось бывать на таких посиделках, и он всегда с удовольствием выслушивал, что людям пришлось пережить, с радостью принимал благодарности. Ел то, что предлагали, и хвалил хозяйку. Это Сатору мог отключиться от разговора, достать телефон и начать переписываться с Сёко посреди ужина, мог принимать благодарности как должное и забывать о всякой вежливости. Но не Сугуру. Сугуру прежде никогда даже не задумывался о приличиях, эмпатия и хорошие манеры были встроены в его прошивку. Сейчас он думал: хочет ли слушать этих людей, интересны ли ему их проблемы, есть ли ему дело до истеричной признательности? И, как ни старался, не мог дать положительного ответа. После ужина Сугуру вежливо откланялся, сообщив, что хотел бы принять душ и лечь отдыхать. Хозяева явно испытали облегчение, потому что сами устали. Ну а дальше пришла она. Бессонница. С некоторых пор Сугуру делил с ней постель каждую ночь. От жары голова становилась тяжёлой, а мрачные мысли тыкали ядовитыми иглами беспокойный мозг, не давая блаженного покоя. Тело казалось липким и отвратительным, хоть Сугуру и принял душ меньше часа назад, а влажная подушка под щекой добавляла гадливости. Москитная спираль источала запах благовоний на всю комнатушку, пробираясь в ноздри, в рот, оседая на волосах. Побитый жизнью, склеенный в двух местах скотчем вентилятор гонял застоявшийся, тяжёлый воздух из угла в угол. В данный момент Сугуру жалел, что воспользовался добротой местных и отказался от предложенной Техникумом гостиницы. Возможно, там бы нашёлся кондиционер или нормальный фумигатор, без сводящего с ума сладкого запаха. Спать не хотелось. Усталость, которую Сугуру в последнее время таскал с собой, как тяжеленный рюкзак, относилась к тому типу, который не заглушить ночью хорошего отдыха. Казалось, что от неё один способ — кончиться вместе с ней. Можно же даже не делать ничего ужасного специально, а немного неловко повести себя на миссии. Позволить себе небольшую ошибку. Её никто не заметит. И никто из гражданских особенно не пострадает, потому что на место сразу прибудет Сатору и со всем разберётся, а потом даже, возможно, немного погорюет. Но это уже будет совершенно неважно. Сегодняшнее задание было неприлично лёгким, одна сплошная беготня по лестнице, не чета тем, на которые отправлялся Сатору теперь. Не чета тому заданию, на котором Сатору находился сейчас. Возможно поэтому Сугуру отказался от гостиницы, ведь все его дела казались такими незначительными. Он надрывался, гоняя из одного города в другой и пожирая проклятия почти без передышек, но никогда больше не был удовлетворён результатом. Ездить в командировки в одиночестве казалось странным до сих пор, хотя прошёл уже год. Сначала пришлось особенно тяжело. Сугуру поворачивался, чтобы сказать остроумную шутку, но никого рядом не находилось, чтобы над ней посмеяться. Кричал, чтобы его подстраховали, но снова — некому. И так во всём. В одиночестве ел после успешного избавления от проклятия, хотя раньше они вместе заваливались в первую попавшуюся забегаловку и съедали там всё из приклеенного к стене меню. А следующим утром еле вставали, потому что допоздна не могли разойтись, и рано-рано ехали на синкансене, молча и лишь изредка бросая друг на друга знающие взгляды. Теперь он тоже молчал, но это было совсем иное молчание. Такое, после которого забываешь, что у тебя есть голос. Он должен был изначально понимать, что их с Сатору пути однажды разойдутся. В какой-то момент он не сможет последовать за другом дальше в его величии. Но так удобно и приятно было думать, что их гармония, их непобедимый тандем навсегда. На последнем спарринге (и они стали редкостью) Сатору заломил его руку с позорной быстротой, повалил на татами и навалился сверху. Сугуру задёргался, но всего на пару секунд, потом сразу обмяк и перестал сопротивляться, закрыв глаза и уткнувшись лбом в прохладный тростник. «Ты стал слабее», — сказал Сатору, нахмурив брови, словно его это поразило до глубины души. В его словах не было ни капли издёвки, и это стало самым унизительным. Слабее. Сугуру вздрогнул, как будто его снова бросили на пол. «Физически», — добавил Сатору, как будто это что-то меняло. — «Ты бы протеинчика, что ли, попил». Дружеский хлопок по плечу показался подсечкой, которая перерубает сухожилия. «Это не я стал слабее, это ты стал сильнее», — подумал Сугуру, но ничего не сказал. Он действительно стал хуже есть и меньше тренироваться, потеряв интерес и к еде, и к упражнениям. Какой в этом смысл, если не с кем разделить вкусный ужин или эйфорию после спарринга, когда вы двигаетесь единым организмом, знаете все движения рук и ног, но всё равно испытываете жгучий интерес к тому, как всё закончится на этот раз? И бороться, и отдыхать вместе. Знать человека так близко, так интимно — непередаваемо. Наверное, можно сравнить только с сексом. Но такого опыта у Сугуру не было. В школе ему казалось, что слишком рано, хотя он пользовался популярностью и у девушек, и у парней. А в Техникуме… Считал, что отношения будут отвлекать от важного дела. Секс без отношений, в свою очередь, его никогда особенно не интересовал. Ну и всегда оставался фактор в виде Сатору… Очень важный фактор. Самое паршивое, что сколь бы неприятным ни было воспоминание о позорном спарринге, тело реагировало на него соответствующим образом. Вес Сатору, его сбитое дыхание, его сжимающие бока бёдра, его сильные руки, которые в других обстоятельствах умели быть ласковыми, порой даже слишком. С Сатору никогда ничего не было понятно до конца. В памяти услужливо всплывали касания, постоянные касания, которые никак нельзя посчитать платоническими, двусмысленные фразы, не всегда поданные в виде шутки, проведённые в одной постели ночи, знающие взгляды окружающих. Иногда Сугуру казалось, что он сошёл с ума и единственный не в курсе, что они с Сатору встречаются. Но его правда устраивало всё так как было, пока оно, собственно, было. Год назад всему этому пришёл конец. Они не перестали общаться и не перестали быть друзьями. Наверное. По крайней мере, хотелось бы надеяться. Но невероятной, возмутительной близости между ними не осталось. В детстве мама всюду водит тебя за руку, и это кажется самым естественным, что может быть на свете, а потом в один момент она больше не берёт твою ладонь в свою, когда вы вместе идёте по улице. Наверное, так же заканчиваются слишком близкие школьные дружбы. Взрослый человек не может настолько зависеть от своего лучшего друга. Наверное, так правильно. Но место этой близости заняло всепоглощающее, рвущее сердце одиночество. У Сугуру оставался он сам и его убеждения, но что-то и тут дало сбой. Действительно ли он верил в то, что постулировал? Или ему нравилось чувствовать себя праведным на фоне Сатору? Сколько в этом было искреннего желания помогать людям ценой собственных жизни и рассудка? А сколько удовольствия от путешествий и приключений вместе с лучшим другом, которые к тому же оборачивались правильным и полезным делом? Будет ли справедливо, если его голову прострелят так, как прострелили висок Рико? И случится это до того, как он познает чужое тело или получит право пить спиртное, или снимет свою первую квартиру и оплатит первый счёт за электричество? А если это будет не он? Если жертвой окажется Сёко или кто-то из кохаев? Или… Что будет, переоцени Сатору свои новые силы? Стоит это спокойного сна тех, кто их жертвы не ценит и никогда не сможет оценить? Ответов Сугуру не находил. Подобные мысли подпитывали одиночество, как дерево подпитывает удобрение, подлитое заботливым садоводом, и отдаляли ото всех близких. Как мог он поделиться этой гадостью с теми, кто собирался посвятить свою жизнь спасению обычных людей? Справедливо ли сбивать их с правильного пути? Это он заражён вирусом сомнения, который осушил оставшееся у него благородство. Какое право он имеет распространять заразу дальше? Нет, его надо изолировать. Что, собственно, и делали, отправляя на задания в одиночестве. Мучимый жарой, влажностью и шумом цикад, сводимый с ума бессонницей, Сугуру невыносимо нуждался в том, чтобы сделать хоть что-то. С собой, с этим миром. Неважно. Разрубить саму ткань мироздания и вытащить из неё то, что так терзало, а потом по привычке проглотить. Сжать собственное горло удавкой из обоих рук и давить, пока несправедливая реальность не потемнеет перед глазами. Опасные, плохие мысли, которые нужно с кем-то обсудить. Чтобы хоть один человек на планете знал: когда телефон молчит слишком долго, надо взламывать двери. Он мог позвонить Сатору. Звонок посреди ночи не стал бы чем-то новым между ними. Но что сказать? Я мечтаю схватиться за первый попавшийся нож, чтобы порезать руки и осушить вены от отравленной проклятиями крови. Хочу убить каждого, кого встречаю на своём пути, потому что его гнев, страх, уныние могут стать причиной смерти — моей, твоей или наших друзей. В руке Сугуру оглушительно открылся слайдер. Каждое движение давалось тяжело, как упражнение с дополнительным весом, как будто жара впрыскивала в мышцы парализующий яд. Номер — верхний в адресной книге, помеченный восклицательным знаком перед первым иероглифом. Всё очень просто. Да только нет, не просто. Возможно, Сатору спал и набирался сил перед важным заданием. Возможно, решал внутренние проблемы куда сложнее, чем «ой, мне как-то одиноко и грустно». Ему точно не до этого звонка. Сугуру ничего не сделал, но телефон в руке завибрировал и запиликал музыкой. Нажать на «приём» он не успел, потому что экран погас так же внезапно, как зажёгся. Сугуру вскочил и поднёс телефон ближе к лицу, как будто не мог смириться с тем, что только что на экране было написано имя Сатору, а теперь там чёрная пустота. Ошибка… Сатору ткнул пальцем не туда. То, что секунду назад казалось спасением из страшного омута, было обычной ошибкой. Но ещё это шанс. Шанс перезвонить, спросить, чего трезвонит ночью, пошутить, что вечно тычет своими ручищами, куда не следует. Шанс, который Сугуру, естественно, упустил. Не нашёл сил дурачиться и смелости сказать правду. Цикады своим стрекотом осуждали его до самого провала в тяжёлое, влажное и горячее ничто, забравшее Сугуру на пару часов в свои неласковые объятия. Утром Сугуру на автомате позавтракал, собрал вещи, попрощался с хозяевами дома, ещё раз выслушав благодарности, и поехал на вокзал. Там он помогал старичку найти своё место и расположиться в синкансене, чувствуя, что его прежде искренняя вежливость стала выученной и пустой. Утратив статус «хорошего парня», он перестал понимать, кем является. По ноге поползла сороконожка, и Сугуру сбросил её с намерением раздавить кроссовком. Но за окном в недвижимом воздухе цвета до боли знакомой лазури висели облака столь густые, пышные и взбитые, что их легко можно было принять за верхушку десерта, которым Сатору непременно испачкал бы всё лицо. От одного взгляда на эти облака обруч, сжимающий грудь, чуть ослабевал, и сороконожка избежала кончины. В плеере заиграла любимая песня. Сугуру откинул с лица волосы, вытер лоб и отпил воды из бутылки, пытаясь заново задышать. Девушка с соседнего ряда застенчиво ему улыбнулась. Почти. Он почти вдохнул. Но тьма, облачённая во влажное и жаркое японское лето, вернулась с новым ударом в солнечное сплетение. Обычно они с Сатору обменивались сообщениями вроде «я закончил», «возвращаюсь сегодня днём» и так далее, держали друг друга в курсе. Всю дорогу Сугуру ждал какой-то весточки, но ничего не получил. Стал даже нервничать, но отговорил себя. Если бы что-то случилось, Сёко бы позвонила. Ему — первому. В Токио Сугуру пересел в метро, получив пинок под колено и толчок в спину. К счастью, с его ростом у него было преимущество перед большинством пассажиров, хотя бы в том, чтобы не нюхать чужие подмышки и не получать волосами по лицу. С Сатору они частенько заказывали такси и в кондиционируемом салоне смотрели из окна на город, спокойный благодаря их усилиям. В целом, Сугуру не скучал по роскоши, да и сам мог позволить себе вызвать машину, пусть чуть попроще. Потом они приехали бы и, перебивая друг друга, рассказывали бы Сёко обо всём, что случилось. Вот по этому он действительно тосковал до зудящего провала между рёбрами. Они всё ещё рассказывали друг другу о заданиях, но далеко не всё и больше как будто не слушали, хотя не признались бы в этом даже самим себе. Он не был уверен, что знает Сатору теперь. Да, что там, Сугуру сомневался, что знает самого себя. После того, как Сатору с пустым взглядом сломленного бога предложил убить всех людей вокруг, а он в ответ сказал правильные слова только потому, что так было нужно, ничего при этом не чувствуя. Сатору сидел в тени во дворике Техникума, закинув длинные ноги в шортах на перила беседки, и ел арбуз. Белая футболка наверняка была защищена Бесконечностью от случайных капель. — Не знал, что ты вернулся, — сказал Сугуру, присаживаясь рядом. Год назад Сатору переложил бы ноги на него, устроил бы голову на его коленях или испачкал бы своими липкими арбузными руками. Не остался бы сидеть в той же позе. Вместо ответа Сатору пожал плечами, откусывая здоровенный кусок красной влажной мякоти. Капля действительно отскочила от его груди и скрылась в досчатом полу. — Как прошло? — Лучше не бывает, — ответил Сатору небрежно. — Попробовал пару новых штук. Потом как-нибудь покажу. — Угу. — А у тебя как? — Да так. По лестнице побегал. Жара жуткая стояла, Токио в сравнении — оазис прохлады. — М-м, ясненько. Если что, я завтра вечером снова сваливаю. Сугуру подумал о ночном звонке. Воспоминание о мгновенно стихшем рингтоне неприятной щекоткой прошлось по позвоночнику. Вдруг это всё-таки не было случайностью и на той стороне точно так же нуждались в сумбурном разговоре в четыре часа утра? — Ты… У тебя всё в порядке? — А как может быть иначе? — ответил Сатору, приподняв брови в удивлении. — Конечно. И у Сугуру внезапно на тридцатиградусной жаре похолодели руки, потому что он испугался. Испугался того, как впервые не понял по другу, правду тот говорит или лжёт. Настолько они стали друг другу чужими.