Танец при свечах

      Ни смех, ни возглас не звучат в этот вечер. Только тихое шарканье, лёгкий скрип лакированной обуви об мраморный пол и тихое дыхание от быстрого темпа.       В мрачном коричнево-синем дворце, напрочь забытом всеми, где ходили знатные люди, отдавая приказы лёгким взмахом руки, проходили пышные балы; где лилась алая кровь, и стены заглушали отчаянные крики о помощи в час расправы, сейчас кружились в танце две фигуры. Расписанные цветной мозаикой стены с высоким потолком, изящными колоннами, ручейки лестниц, ведущие в центр зала, пыльные красные ковры и высокая люстра — все они делали танцоров невероятно крошечными, на фоне своей массивности и царской важности. Длинные до потолка окна заколотили сухими досками, чтобы никто не смог туда смотреть, и луч света больше не падал на холодный пол, лишь буйный ветер бьется об доски, и снег проталкивается сквозь узкие щели между древесиной, заполняя зал горстками снега; ниспадающие полотна и знамя проела моль; трон остался тихо пустовать на своём месте — на высокой ступени так, что открывался вид на весь зал; и множество картин замерли в одном старом мгновении, ведь жизнь течёт, а дворец внутри все ждет часа, когда проснется и скинет с себя оковы смерти. Но этого никогда не произойдет. Во дворце долгое время висела пыль, смрад серой смерти и тонкий слой крови на стенах; раньше в нём был шум, гам, одним словом — жизнь. Но все умерло, все съел кровавый огонь. И теперь лишь звенящая в ушах тишина режет уши, а осознание, что когда-то здесь ходили великие люди, которых поглотила кровавая смерть, и теперь здесь бесцеремонно ходишь ты — навевает в душе холодное чувство волнения, которое прыгает и вертится в грудной клетке, как хомяк в колесе.       Но вдруг кто-то зажёг свечи, и свет наполнил печальный зал. Снег, лежащий на углах, засветился матовым серебряным блеском. И поднялся лёгкий ветерок, и огонь свечи качается, и в ушах играет неслышимая музыка; воображение рисует трудящихся за своими инструментами музыкантов во фраках, приютившиеся в правой части зала. Вся жизнь под старым слоем льда начала оттаивать…       Скарамуша с нелепой улыбкой кружился в лёгком вальсе со своим партнёром — Тартальей. Он еле поспевал за Тартальей: его тонкие ножки отчаянно пытались ускориться и притом не сильно топать по полу — это неприлично. Но у него не получалось, а Тарталья кружил и кружил его в вальсе, задавая нужный темп. Он чувствовал, что Скарамуша за ним не поспевает, а потому то и дело резко срезал на круговом повороте, давая Скаре немного собраться с действиями и продолжить танец в хорошем ритме. Они ярко контрастировали на фоне друг друга: синеволосый, лохматый Скарамуша, одетый лишь в залатанное, поношенное с другого плеча серо-зеленое пальто, чьи рукава неловко закрывали его кисти рук, как у приведения, с нелепой вязанной шапкой, до боли простыми тонкими штанами и сапогами казался обычным дворовым воробушком. То ли дело Тарталья — его одежда была чёрной, как смоль, и очень элегантной: тёмный мундир облегал стройную фигуру, штаны подчёркивали тонкость ног, а сапоги до колен делали их грозными и тяжёлыми; чёрный плащ сзади развивался точно флаг, а чуть бледное лицо с глубокими, загадочными глазами цвета морского дна, делали его заманчиво-загадочным. Выделялась, пожалуй, его копна торчащих в разные стороны рыжих волос, которые от огня свечей загорелись тёплым светом. Но и это его ничуть не портило — даже разбавляло его чёрную строгость. Тарталья был как изящный чёрный лебедь, сошедший со старинных картин.       Вальс был прекрасным даже без музыки. Сопровождением им были скрежет подошвы об пол и сбитое дыхание чуть-чуть уставшего Скарамуши. А вот Тарталья, кажется, совсем не устал: его размеренные шаги, казалось, ускорялись с каждым новым поворотом. Он был стройным и вытянутым, как струна, и уверенно вел за собой маленького по росту Мушу, так как Тарталья — ведущий в их танце. Держал бережно руки Скарамуши, которые были гораздо меньше, чем Тартальи; на его лице была кроткая добродушная улыбка, которую рисуют всем правителям на портретах — чистая, спокойная, но такая властная, что желудок сжимается.       Для Скары все это казалось сном. Вечным, таинственным сном, но резко просыпаться от сладких, липких чар ему не хочется. Дворец окутала манящая пелена, она словно светилась золотом, растекаясь рекой по высоким стенам.       Он совсем не умел танцевать — лишь жалко топал ножками, пытаясь подражать движениям Тартальи; когда тот его посылал на поворот или кружил на месте, то спотыкался и чуть ли не падал, а стопы от попыток натянуть носок сковало судорогой. Стыдливо вжимал голову в плечи и немного краснел, когда его заносило от потери равновесия, или невзначай наступал на ногу Тартальи. Но Чайльд, несмотря на осечки Скары, продолжал держать улыбку на губах, на которых мелькала тень заботы; он ни разу не пикнул и не шикнул от боли. «Выпрями спину и расслабь плечи,» — пронеслись слова в голове изумленного Скарамуши, и тот, не контролируя себя, подчинился приказу. Тарталья потянул его на себя, давая вдохнуть полной грудью и собраться с мыслями.       У Скарамуши гудели ноги и одеревенела шея, но он продолжал их парный танец. В животе порхала волнующая пустота, и причин её возникновения не было.       Плащ Тартальи чёрными лебедиными крыльями следовал за хозяином, будоражил лёгкий огонек свечек, стоящих на близко стоящих столах, намереваясь их затушить. Во дворце стоял мороз, но сейчас по телу разливалось приятное тепло усталости.       Танец был лёгким, как перышко. Скарамуша смотрел прямо в глаза Тартальи, ни на минуту не отводя от него свой трезвый и невинный взгляд. Тарталья точно так же был прикован к светло-небесным глазам Скары, и при отсутствии блика жизни в бездонной синеве это казалось мертвенно-неестественным. Словно бежевая маска, слепленная из воска…       На улице смеркалось: везде залегли глубокие тени. Свечи стали гореть ярче, озаряя зал своим крошечным солнышком. Пахло морозом, пылью и тонким дымом свечек. И тут у Скары забился холод в груди: танец закончится, и вдруг Тарталья исчезнет. Может, весь этот танец в былом роскошном дворце — сон, мираж или видение, которое увидел Скарамуша, коснувшись царских картин? Тарталья окончит танец поклоном и раствориться в пыльных картинах, вновь вернется туда, откуда сошел. Скарамуша перестанет чувствовать легкую тяжесть в руке, мягкое касание на талии, и глаза, таинственно-синие, медленно исчезнут, как дым…       — Не оставляй меня, — Скара сам того не заметил, как это прошептали его губы. Тарталья остался без реакции: все так же улыбается с неизменным лицом.       Скару это не пугало. Его пугало то, что он может его потерять. Муша крепче сжал руки Тартальи в белых перчатках, как бы не давая ему уйти, и Тарталья в ответ чуть сжал его руку.       Танец вмиг стал ускоряться: все перед глазами Скары перемешалось — и картины, и зал, и свечки, и ковры, и неясные тени, пляшущие на стенах. По спине прошёл холодок — вот-вот и танец закончится.       — Пожалуйста, не уходи, — его голос предательски пищал, как у мышки. Нечто не давало Муше говорить в полную громкость, как во сне.       Тарталья молчал; он молчит весь их танец. А с чего все началось? Как пошел танец? Как Тарталья появился перед Скарой? Неужели он и в самом деле чёрный лебедь, нарисованный на картине с лебединым озером?       Скарамуше становилось дурно. Когда Тарталья резко его прокрутил в воздухе, почти взяв на руки, словно лёгкий груз, его шапка слетела и приземлилась где-то в стороне. Муша глубоко дышал и пальцами сильнее сжал плечи Тартальи.       — Останься со мной ещё немножко! — отчаянно требовал Скара. Но Тарталья злостно его игнорировал.       Весь дворец насылал на Скару противный холод, волнение, кусачую за щеки тревогу. Тёплый свет от свечки стал меркнуть, на зал начинал оседать бледный, молочно-серый туман. Прежняя краска сползла с лица Скарамуши, а голова тошнотно разболелась. Нет, он не хочет заканчивать это!       — Стой! — на моменте, когда Тарталья должен был развернуть Скару и отойти, отдавая поклон, Скарамуша резко толкнул его за плечи.       И полупрозрачное свечение, бродившее в зале, резко исчезло. Как и улыбка Тартальи: он стал темнее, естественнее. Так они и остались стоять в центре зала, прямо под дряхлой люстрой. Скара прижался к разом охолодевшему Тарталье и вцепился в его черный мундир тонкими пальцами; шептал неразборчивые вещи, лишь бы удержать Тарталью на месте. Он все еще не верил: спит он или нет. А Тарталья ошарашенно смотрел куда-то вдаль, с его взгляда спала странная, дурманящая пелена.       — Останься со мной, ещё ненадолго… — горячо шептал Скара, — не покидай меня.       — Я не могу, — Скара вздрогнул: он наконец-то услышал голос Тартальи. Он был тихий, стойкий и мягкий, как бархат.       Скара поднял лицо с красными пятнами под глазами и посмотрел в чужие. В очах Тартальи висела тревожная печаль:       -… Ведь все уже прошло. Муша не понял смысла его слов, да и все равно на это. Если бы он был в фильме, то сзади него бы шуточно разбилось стекло. Скарамуша чувствовал на душе странную дыру, угрызающую мягкие стенки его внутренностей. Словно он потерял то, к чему так долго шел, будто разгребал мутную воду болота, и вот наконец — нашел истину. Или же он вспомнил нечто, к чему так долго шёл и на короткий миг его осенило? Он чувствовал затылком, как весь дворец начал медленно таять, но руки Скарамуши все еще ощущали плотную ткань мундира Тартальи. Он не решается открыть глаза и посмотреть Чайльду в лицо. Боится.       — Тарталья?.. — через время тихо спросил Скара, не веря в происходящее.       В ответ тишина. Когда Скара открыл свои глаза, он ахнул: он вмиг из центра зала переместился к стене, где висела огромная картина. Его пальцы сжимают не чёрный мундир, а край разодранного полотна, где были нарисованы богато одетые люди. Семья, кажется. Скара увидел изображённого на уровне своих глаз мальчика с бирюзовыми глазами и с до боли схожей короткой прической с темно-синим отливом, которая обрамляла бледное личико. Мальчик казался Скаре… Знакомым, но он никак не вспомнит, где его видел.       А вот Тарталья, с которым он вальсировал пару секунд назад, исчез, словно его и не было.