благодарность

— Едва унесли ноги… Пронзительные световые лучи Кизару едва не подпалили снова, разъели бы и кости, сжигая дотла, если бы не пираты Белоуса и вовремя прибывший Шанкс. У Ло перед глазами дрожит с лишь чудом не вырванным сердцем, слабо цепляющийся за жизнь Мугивара; в ушах стоит звериный рёв войны и стенания её ненасытной спутницы — смерти. Хаос бегло рос, расползаясь бездной, захватывая всех нерадивых в свою пасть. Трафальгар бежал от её хищных клыков, бежал из Маринфорда, бежал из Белого города. Однако сейчас, в стерильной операционной, застыл стоический штиль. В мутной мучительной неге мимо Луффи кубарем катится калейдоскоп: улыбчивое трупно-белое лицо Эйса, его горячая огненная кровь на собственных руках, всполохи сине-жёлтого пламени, пятнистая пушистая шляпа и сосредоточенный беспокойный взор золотых глаз. Нарастающая боль и агония никогда не дают хорошо рассмотреть, возможно, последнее лишь плод воспалённого воображения. Но Луффи неизменно просыпается, жадно хватая ртом воздух, ведь остался жив снова: как тогда, после Маринфорда, поглощённый отчаянной скорбью. Однако тело всё ещё помнит уверенные, отточенные исцеляющие касания хирурга, его непоколебимое желание спасти. Так и сейчас, на Дресс Роуз он продирается сквозь забвенный сон, словно выныривая из тёмных глубин моря, и приходит в себя в ногах Ло. Королевская воля сильна, но воля к победе у Луффи сильнее. На сей раз Ло помогает просто находясь рядом, оберегая краткое мгновение покоя в сносящей говорящие головы буре. Злость на Дофламинго и рьяная решимость победить, защитить — ненадолго притупляется, будто прирученный логией пожар. И Луффи хрипло благодарит, благоговейно целуя жилистую татуированную руку, вовсе не морщась от копоти и крови. Сухими губами нежно собирает чернильную латиницу — гравировку вечной смерти — с костяшек, сумбурно ведя ласки выше, огибая жуткую рваную рану на плече. В жилах Монки Д. медленно растекается воля, горячая, словно жидкое золото, она вновь заполняет тягучее тело. Считанные секунды до полного восстановления. Три. Наконец он добирается до холодной щеки остолбеневшего Хирурга Смерти, смазано осыпая поцелуями сведённые от напряжения скулы. Кровавые следы губ гармонично легли на бледную кожу Ло, являя цветущее поле алых маков. Две. Под костями Трафальгара шипящими всполохами закипает раздражение. Что этот идиот себе позволяет? Если бы не критическая ситуация, то кровопролития в их альянсе не избежать. Поцелуи — едва ощутимые касания, влажные от пота и крови, местами жаркие и неуклюже-грубоватые, но столь ласковые, наполненные трепетной благодарностью и затаённым желанием. И Ло, всё пуще хмурясь и поджимая губы, начинает дрожать, изнутри млея, теряя и без того трещащее по швам самообладание. Одна. Луффи солнечно скалится, замечая переливчатые стыдливым румянцем щёки и шею, почти сразу поспешно скрытыми под пушистой шапкой. Уверенная зубастая улыбка чуть подрагивает от саднящих царапин и синяков. Жмурясь до цветастых пятен, Ло тщетно пытается смахнуть воспоминание о похожей солнечно-изломанной улыбке. — Эй, Ло! Люблю тебя, — звенящая вспышка родного лица перед очами, затхлый мрак и выстрел. Но, вновь покрыв толщей льда тоску, капитан пиратов Сердца, шипя от боли, грозно тянется к нодати в предупреждение несносному юнцу. Сейчас не время. — Мугивара-я… Сила вновь окутала пружинистое тело; она рвалась наружу из недр естества, изнывая от напористого желания сцепиться бычьими рогами с могучим противником. Луффи, едва заметно морщась, терпеливо сносит ноющую ломоту и порывистый вой воли. В его груди сонливо зарождается рассветное тепло, и будущий король пиратов, подхватывая попутный ветер, громко кидает в заалевшие уши добродушное: — Спасибо, Траффи! Не умирай тут. И след простыл. В такие моменты приоритет — спасти всех, включая дорогого сердцу Ло. Вновь исполнять утомительный приказ взбалмошного капитана-дурака… Трафальгар бы, сильнее гневаясь, огрызнулся: никто не смеет им помыкать, но оглушающий ступор сдержал яд. Ло с проблесками отчуждённого раздражения осматривает расцелованную руку, словно расштопанную призрачную рану; с опаской касается пыльной с алыми пятнами щеки, будто её не ласкали, а вывернули наизнанку, обнажая крошащийся череп и обжигающе ледяное дыхание Хирурга Смерти. Бескорыстная доброта воистину наводит ужас. И сердце вновь сжимается, оплетаясь внезапным горящим клубком чувств; жар не отлипает от измождённого лица. Ло уже забыл — каково это, когда тебя целуют так мягко и нежно, словно ты и есть то самое заветное сокровище сродни Ван пису. — Не стоит, кха-кха, благодарности… — холодно бурчит он в ревущую пустоту хаоса, охватившего остров-клетку, откашливая сгусток тёмной крови и размышляя, не окажется ли у него сейчас на ладони и горячее колотящееся сердце.