***
Катя, сложив руки на коленях, смотрит в тонированное окно автомобиля. Когда Серёжа приехал, он был таким серьёзным, что она даже подумала, а не наденут ли ей по дороге на голову мешок. Но после представления для прессы в среду это было бы странно. Она до сих пор помнит липкие взгляды сливок общества — на её платье, на драгоценностях, на туфлях, которые стоят как обе её почки, и на простоватом лице. Собственно, кроме того платья, её сегодняшнего наряда и коллекции пижам, в которых она разгуливала по пансионату после операций, у неё больше нет одежды. Но если посчитать, сколько стоят обтягивающие её ноги тёплые джинсы, жаловаться ей совсем не на что. Разве что на слишком долго отрастающие волосы… Элитный район частных домов на окраине тусклого города встречает мокрым чистым асфальтом и прячущимися от снегопада охранниками в тёмно-синей форме. Машину Серёжи они пропускают, не требуя документов, тот даже не притормаживает толком у открывшихся перед ним ворот. — Не пугайся их, ладно? — просит он, паркуясь. — Они сразу на тебя насядут и будут вести себя, как самые настоящие орки. Но они — моя семья. Ты полюбишь их, я уверен. — А я могу вести себя как орк? — улыбается Катя, и Серёжа успокаивающе сжимает её руку, прежде чем выйти из машины в полумрак гаража. Он нашёл её случайно. Она до сих пор не понимает толком, как. Вытащил буквально с того света. Помог вернуть красоту. Теперь у неё чужое лицо, и она почти начала привыкать к нему. Оно красивое, куда милее того, с которым она родилась. Врачи при последней операции учли все её пожелания. Иногда Кате кажется, что это какая-то магия. Что Серёжа — волшебник. У неё новое лицо, новая фамилия, новое прошлое и новая жизнь. — Ты напоминаешь мне кое-кого, — сказал ей Серёжа, когда она спросила, зачем ему всё это. Катя не знает, о ком он. Не знает, почему именно её Серёжа выбрал для авантюры со свадьбой. Но это не слишком важно. Важно то, что теперь она играет роль невесты одного из самых известных людей города. А её липовый жених, кажется, и дальше не намерен бросать её на произвол судьбы. Всем, что у неё есть, она сейчас обязана Серёже. Когда дверь автомобиля открывается, за пределами уютного тёплого салона абсолютная тьма. На секунду Кате кажется, что у гаража нет пола, а вместо него прохладная поддувающая чернота, которая вот-вот заползёт к ней. Вдохнув поглубже, она уверенно погружает в эту черноту тонкие, ещё болезненно худые ноги. Серёжа подаёт ей руку и помогает выбраться из машины. По тёмной лестнице они поднимаются вместе, бок о бок. Где-то на улице хлещет по мокрому февральскому снегу ледяной дождь. В холле их двое. Он — высоченный брюнет с приглаженными жёсткими вихрами. Поверх чёрной футболки Катя различает приметный кулон, клык и волчья голова на цепочке. На левой руке белеет круглый шрам. И глаза как два провала, чёрные, холодные. Она рядом с ним крошечная. Стройная, но не тощая, как Катя. Под бесформенной футболкой с порнографической надписью, заменяющей платье, не разглядеть форм. По-вороньи острое лицо обрамляет копна густых рыжих волос — не сравнить с тусклым ёжиком Кати… А с Серёжей одни черты, будто одного человека разделили надвое. И улыбка бесноватая. — Это Катя, — представляет её Серёжа, приобняв за плечи. — А это моя сестра и Волк. Мужчина делает навстречу широкий шаг, протягивает руку. — Олег, — представляется сухо, и Катя осторожно жмёт ладонь, которую даже не может толком обхватить. Пальцы женской копии Сергея цепкие, с красными короткими ногтями, глянцево блестящими, как кровавые леденцы. — Птица, — улыбается она. Катя косится на Серёжу, но тот только отмахивается: — Не спрашивай. Короче, располагайся, обустраивайся, Птица покажет тебе твою новую комнату. И вообще дом осмотри. А мне нужно работать. — Ужинать будешь? — спрашивает Олег вслед быстро удаляющемуся в сторону лестницы мужчине. Серёжа неопределённо машет рукой, и Катя слышит, как «Птица» фыркает. — Ясно. Как всегда. Они остаются втроём, и Кате делается неловко. — Пойдём, — предлагает Птица под взглядом Олега. — Вещей у тебя пока нет, но Серёжа попросил купить тебе что-нибудь на первые пару дней. Я выбрала по себе, думаю, на «переодеться» хватит. А потом попросим Олега свозить нас по магазинам, идёт? — Спасибо, — улыбается под чужим напором Катя, следуя за девушкой вверх по лестнице. — Олег, мы вернёмся через полчаса! — бросает через плечо Птица, прежде чем втащить её в коридор и распахнуть дверь комнаты. Катя входит и на секунду запинается о воздух. Даже её апартаменты в лечебнице были меньше, хотя включали и кухню с ванной… — Уборная, — указывает на две скрытых в стене двери Птица, — и гардероб. Пока там пустенько, но мы это быстро исправим. Если что-то будет нужно, смело стучись, моя комната через две двери дальше по коридору. Если меня там не будет, ищи по дому или звони. Телефон валяется где-то на кровати, его выбирал Серёжа. Там забиты наши контакты, — Катя не успевает за её звонким быстрым голосом. — Раз в неделю приходит клининг, убирает весь дом, если будет бесить пыль, в подсобке есть всё, что нужно для уборки. Кухня внизу, но чтобы там хозяйничать, договаривайся с Олегом, мы с Серёжей не готовим. Та-ак… Что я ещё забыла? Ну ладно. Что забыла, скажу, когда вспомню. Ты располагайся, но спускайся к ужину. Если что, я зависну у себя. А Серёжу сейчас не ищи, он работать будет. Прежде, чем Катя успевает открыть рот, Птица оказывается в коридоре. Хлопает дверь. И комнату тут же наполняет абсолютная тишина.***
— Будет готово через десять минут, — говорит Олег, даже не обернувшись. Когда они входят, он что-то сосредоточенно помешивает в глубокой сковороде и отвлекаться явно не собирается. Вместо стола посреди кухни стоит длинная барная стойка. Птица, взобравшись с ногами на высокий стул, манит к себе. Она зашла за Катей в комнату и застала её разбирающейся в телефоне. Тот новенький, абсолютно пустой, не считая трёх контактов, с глянцево блестящим белым корпусом. Почти такой же, только кислотно-лиловый, Птица сейчас кладёт перед собой на стол. Что примечательно, раскрученной семейной соцсети Разумовские предпочитают вшитый оффлайн-мессенджер. За отведённые ей полчаса Катя, впервые дорвавшаяся впервые за полгода с событий её «смерти» до интернета, отыскала всё, что смогла про своего спасителя. Конечно, она слышала о Разумовском раньше. Кто о нём не слышал? Но знала только самую общую информацию, которая постоянно крутилась в поле зрения. Молодой миллиардер, холостой, эксцентричный, гениальный программист, благотворительные фонды и бла-бла-бла. В официальной статье значилась кратенькая заметка о его семье — родители умерли, воспитывался с сестрой-близнецом в одном из приютов. Прикреплялась ещё размытая общая фотография с выпуска из приютской школы, где Разумовские и Волков узнавались только из-за сопутствующих подписей. На этом информация заканчивалась, и только в одном из жёлтых сетевых журналов Катя отыскала небольшую статью о том, что госпожа Разумовская сочеталась браком с отставным военным, Олегом Волковым. Больше об этих двоих ничего слышно не было. Олег и вовсе не оставил собственного следа в сети. В комментариях к статье на вопросы о них журналист-автор объясняет, что информацию намеренно подчищают из-за близости с публичным лицом, мол, Волков с женой живут обычной жизнью и не хотят попадать под шумиху из-за Разумовского. Конечно, если копнуть поглубже… Но это Катя ещё успеет. — А почему Птица? Вы же… — На «ты», — перебивает девушка, коротко улыбнувшись, совсем как Серёжа. — И «Птица» мне больше нравится. Моё имя слишком скучное! Олег, давай быстрее, я сейчас умру с голоду прямо здесь. — Не умрёшь, — отвечает Олег, но начинает доставать из шкафа под плитой тарелки и приборы. Раскладывает лапшу, а после заливает её содержимым сковороды, пока Птица успевает пожаловаться на погоду, подорожание машин, ужасный цвет новой помады и жмущие кроссовки, которые она по её собственным словам обязательно выкинет прямо завтра. — Серёжа! — игнорируя бесконечный поток её быстрой речи, громко зовёт Олег в сторону лестницы. — Да он не придёт, — закатывает глаза Птица, подтянув к себе тарелку. Она более резкая, чем брат, но они слишком похожи друг на друга внешне. — Я отнесу ему, — прислушавшись к тишине наверху, заключает Олег. Птица, смешивая густой соус с лапшой, только невнятно мычит в согласие. Пока она торопливо ест, на кухне воцаряется тишина. Но всего лишь к моменту, когда Олег возвращается к ним, а Катя только начинает ковырять в лапше, еда в её тарелке уже кончается. — …но это всё ерунда. А ты, — Птица обращает на Катю острый взгляд. — Серёжа тебе рассказал, что будет дальше? — Он сказал, ему нужна публичная свадьба. Как можно более громкая, — негромко отзывается Катя, прожевав. Говорит, подняв на Олега глаза: — Очень вкусно. Тот только кивает, не отрываясь от еды. На болтовню жены он внимания даже не обращает. — Ага. До этого вам нужно немного посветиться вместе, сходить на пару ужинов, рассказать прессе пару слезливых романтических историй о вашем трогательном знакомстве. Потом, конечно, свадьба. После вы якобы исчезаете на медовый месяц, пока не успокоится ажиотаж, а потом все о тебе забывают. Серёжа считается женатым человеком, а ты живёшь в своё удовольствие. Уж безбедную жизнь мы тебе за весь этот концерт обеспечим. Даже где-нибудь заграницей, если захочешь. — До этого ещё не меньше года, — угрюмо вставляет Олег. — Не забегай вперёд. — Неважно, — фыркает Птица. — У меня далеко идущие планы. В конце концов, у девочки новая жизнь, ей нужно представлять, что её ждёт. Кстати, скажи, у тебя шрамы не болят? — Птица, — поднимает Олег укоризненный взгляд. — А что? Мне просто интересно! Серёжа же разрешил задавать ей любые вопросы. — Ничего, — сглотнув, бледно улыбается Катя. — Нет, после операций они совсем не болят. И следов почти нигде не осталось. — Класс, — Птица звучит с восхищением. — Жутко больно, наверное, было. — Птица. — Ладно-ладно, это уже и правда перебор. Не отвечай. Спрошу что-нибудь другое. Или, если хочешь, сама расскажи. Серёжа сказал, вы сс подружками и твоим бывшим неудачно грабанули банк, напоролись на Грома, и он испортил вам всю малину. Ну, а потом мой братец затащил тебя к хирургам в Германию, где тебя порядочно пересобрали. — Это, в общем-то, и всё, — вздыхает Катя, отодвинув тарелку. — Вы знаете Грома? — О-о, — посмеивается Птица, — имели честь. Мне, как и тебе, он мешал развлекаться. А потом и вовсе запихнул в психлечебницу. Серёжа, конечно, замял скандал, но вытаскивать меня Олегу всё же пришлось не без парочки трупов. Сейчас у нас с ним вроде как перемирие. Ему меня не достать, он смирился, а я пообещала пить таблеточки, не шалить… — Птица хихикает, и Катя сжимает край стула, на котором сидит. — Но тебе переживать не о чем, ты-то мертва, дорогуша. — Не о чем, — эхом повторяет Катя, и вздрагивает, когда сверху раздаётся требовательное: — Олег, поди сюда! Олег, оставив еду, встаёт тут же. Птица ему в спину усмехается: — Побежал, собачка… Оставаться с ней наедине отчего-то страшно.***
Стоны из кабинета напротив лестницы настолько громкие из-за щели в дверном проёме. Катя, вернувшись из сада, где всю неделю пребывания в этом доме просиживает часами, застывает на ступеньках. Она абсолютно уверена, что слышала хриплый голос Олега… — Эй. Пол почти уходит из-под ног. Обернувшись, Катя видит внизу под собой Птицу. Ещё раз оглядывается на комнату. Нет, стоны её определённо не мерещатся. Олег там. Но Птица… Птица здесь. А кто же тогда там, с Олегом? — Пойдём прогуляемся? — спокойно предлагает Птица, даже глазом не моргнув, когда по всему холлу разносится особенно громкий стон. Катя идёт с ней, а после — за ней, как завороженная. Они одеваются, выходят, и Птица ведёт её в гараж. Включает свет. Катя рассматривает ряды машин широко раскрытыми глазами, пока в неё не бьёт свет фар одной из них. Тёмно-красная, лёгкая, она тихонько урчит двигателем. Птица приглашающе поводит рукой, и Катя падает в пропахший её духами салон. — Олег тебе изменяет? — спрашивает, когда ворота дома остаются за спиной. Она впервые выезжает оттуда с того дня, как Серёжа её привёз… — Мы даже не пара, — бросает Птица, выруливая на дорогу к Питеру, и Катя запоздало понимает, что у неё вряд ли есть права. — Просто муж и жена. — Просто муж и жена? — звучит дико. Птица смеётся, открывает со своей стороны окно, и ветер треплет мех на её шубке. Катя кутается в отданный ей для прогулок огромный пуховик плотнее. Руки мёрзнут. — Когда Олег вернулся с войны, нужно было как-то объяснить его появление рядом с Серёжей. Объявить его телохранителем мы не могли, это вызвало бы кучу вопросов, — терпеливо, как маленькому ребёнку, объясняет ей Птица. — А информации о том, что он просто друг детства, оказалось недостаточно. Тогда он стал моим мужем. По бумажкам. А примерно с месяц назад кто-то многозначительно сказанул, что Разумовский всё ещё не женат, а живёт с привлекательной сестрой и её мужчиной… Наше общество очень любит такое. Мне-то наплевать, а вот Серёже может навредить любой лишний слух. Поэтому он решил использовать тебя. Чтобы уж точно не всплыла их связь с Олегом. — Но разве он не хотел этого, когда только начал помогать мне? Месяц назад я уже была здорова… — бормочет было Катя, но Птица снова заливается хохотом. Кате на секунду кажется, что она совершенно не следит за дорогой. — Нет, дорогуша, помог он тебе просто так, по доброте душевной. Или скучно ему было… А после решил, что ты на что-нибудь сгодишься. Но ты ведь сгодишься? — После всего, что он сделал, я не смогу ему отказать, — отвечает Катя в воротник пуховика. — Не подумала бы, что Серёжа и Олег… — Имеешь что-то против геев? — рыжие брови забавно гнутся. — Нет-нет! — спешит заверить Катя и даже добавляет, чтобы окончательно убедить собеседницу: — Я не гомофоб, правда. Просто удивилась. Я тоже встречалась с несколькими девочками, когда была в старшей школе, но не думала, что кто-то правда так живёт. Птица влетает в черту города на такой скорости, что дорога под колёсами должна плавиться от жара. Питер, за полгода совершенно не изменившийся, встречает Катю ленивым блеском огней торгового центра. — Идём, присмотрим тебе что-нибудь. На фоне одетой в ярко-красный костюм поверх чёрной майки Птицы Катя выглядит бледно. Они идут под руку, заглядывают в витрины, и периодически сворачивают то в один магазин, то в другой. Катя снимает с кронштейном то, что нравится ей, и то, что указывает Птица, а после консультанты доносят ей в примерочную ещё кучу вещей. Птица берёт за компанию какое-то неброское платьице-футляр, пару футболок и несколько комплектов белья буквально за минуту до того, как они оказываются в довольно просторной даже для двоих кабинке. И Катя вновь ощущает это давно забытое чувство эйфории от примерки новой, пахнущей магазином одежды. Её даже не смущает, что они с Птицей далеко не подруги и почти что незнакомы. — Нет, подожди, — Птица хлопает её по ладоням. Разворачивает к себе за плечи и быстро распускает шнуровку на груди платья. Тонкие ленточки в её пальцах быстро оказываются на нужных местах, у неё получается куда более ловко, чем у Кати. Невольно девушка опускает взгляд с рук наклонившейся к ней Птицы дальше… — Что? — Нет, ничего. Птица разворачивает её обратно к зеркалу, но взгляд Кати упрямо прикипает к ней. Она стоит сзади, в брюках и бюстгальтере, чёрное кружево которого прикрывает её небольшую грудь весьма сомнительно. — Нравится? — спрашивает Птица, и Катя даже вздрагивает, но быстро понимает — речь про её платье. Отвечает на всякий случай, вдруг Птица всё же заметила: — Не особо. Но мне нравится твой комплект. — Это бралетт, для него у тебя слишком большой размер, — с сожалением замечает Птица. Катя, обхватив грудь пальцами, шутит: — Никогда не думала, что буду расстроена из-за большой груди. Когда была маленькой, так боялась, что останусь плоской… — Я осталась, — приосанивается Птица. Катя думает про себя, что ей даже при таком раскладе есть чем гордиться. И она, очевидно, этим активно пользуется. — Когда мы были подростками, нас с братом постоянно путали, потому что я назло воспитателям коротко стриглась. Но он лет в шестнадцать меня нехило перерос, а я отпустила волосы, и прикалываться над взрослыми больше не получалось. Птица расстёгивает на ней платье, и холодные пальцы задевают кожу, заставляя вздрогнуть. Кате не кажется это странным, а Птица просто не обращает внимания. Или делает вид. Когда они возвращаются домой, мужчины делают вид, что их отсутствие было давно задумано и обговорено.***
— Я утром оставила у тебя на столе папку, — говорит Птица и спрашивает, уже закрывая за собой дверь: — Можно войти? Катя, рассматривающая в зеркале гардероба небольшие шрамики, которые остались после операций, машинально запахивает халат. Этот жест Птица прослеживает одним из лучших своих насмешливых взглядов. — Я, наверное, её убрала, — щёки трогает краска. В конце концов, они обе девушки, а кто ещё из обитателей дома, где Катя живёт уже больше месяца, может так бесцеремонно ворваться к ней в комнату? И переживать не стоило… — Сейчас. Папка находится в ящике стола, Катя смахивает туда все черновики вперемешку с рисунками. Пока она в поисках выворачивает весь свой мусор на стол, Птица поднимает за уголок её альбом и, не встретив сопротивления, листает. — А у тебя талант, — оценивает, возвращая альбом в обмен на папку. Когда Катя видит, какие из её набросков смотрела девушка, рука соскальзывает с бумаги, царапая ладонь. Альбом выпадает на пол. — Да ладно, это даже льстит, — зажав свою злосчастную папку подмышкой, говорит Птица, пока Катя собирает рассыпавшиеся по полу рисунки. С каждого смотрит по-вороньи острое лицо в обрамлении ярких волос. Птицу Катя рисует исключительно красным карандашом… — Это не то, о чём ты думаешь, — бормочет она, не поднимая головы. Теперь щёки полыхают уже всерьёз, хотя действительно — что в этом такого? У неё есть рисунки и Серёжи, и даже Олега… Правда, их не целый альбом. И на них мужчины хоть немного одеты. — Конкретно сейчас я думаю, что у тебя чертовски хорошая память, — делится Птица над ней. — Надо же, ты меня только один раз видела, а рисовала как будто с натуры. Можно я заберу парочку? — Нет! — разозлившись, восклицает Катя. Поднимается, прижав охапку бумаги к груди. При взгляде на насмехающееся лицо почему-то нестерпимо хочется реветь. — Хватит, уходи! — Ты порезалась, — замечает Птица. Кровь с руки Кати бежит по бумаге, впитывается, пачкает рисунки чужого голого тела. — Уходи, я хочу побыть одна! — требует Катя, и вдруг начинают ныть места старых ожогов. Птица вздыхает, и лицо её неуловимо смягчается. — Ладно, дорогуша, не злись, — удивительно мягко просит она, беря Катю за запястья. Отводит к кровати и усаживается рядом, забирает рисунки. — Я не стала бы подсматривать, ты же сама его положила на стол, вот я и взяла. — Не называй меня «дорогушей», меня это бесит, — решив воспользоваться случаем, резковато просит Катя. Она ещё недостаточно обжилась здесь, чтобы диктовать свои условия, но сейчас ситуация как раз располагает. Хотя пока непонятно, виновата ли она в чём-то в глазах Птицы… Не каждому понравится, что его рисовали обнажённым. Долго и планомерно. — Милая? — предлагает Птица, вытаскивая из тумбочки припрятанную аптечку. Протирает неожиданно глубоко вспоротую ладонь, заклеивает широким пластырем, пока Катя выговаривает: — Это опять звучит так, как будто я твоя любовница! Отвечает, заставляя тут же подавиться возмущениями: — А может, я этого и хочу. Катя молчит долго. Поднимается, на негнущихся ногах отходит к столу. Выдавливает из себя, наконец: — Тогда можешь забрать рисунки, если хочешь. Все или какие-то из них. — Так что насчёт «милая»? — спрашивает Птица всё так же мягко. Катя, не оборачиваясь, всё равно чувствует её приближение, хотя босые ноги ступают по ковру неслышно. Рвано кивает, прикусив губу. Заклеенную ладонь саднит. — Славненько. Только ты свои рисунки перемазала кровью, мне, конечно, так даже больше нравится, но я всё равно требую компенсацию, раз уж ты мне их отдаёшь. Нарисуешь новые вместо испорченных? С натуры, если хочешь… Тонкие пальцы находят край халата, ведут было по коже вверх. Но Катя хватает чужую руку, резко развернувшись. — Я будущая жена твоего брата, — напоминает веско. Птица на это только закатывает глаза. — Моего брата, чтобы ты знала, — говорит, вырвав свою руку из некрепкой хватки, — регулярно нагибает мой муж. Так что, думаю, они будут не в обиде, если мы ответим им тем же. Чужие ладони снова оглаживают бёдра, и Катя прижимается к столу. Прикосновения, в этот раз более настойчивые, будят где-то глубоко в груди то же ощущение, которое она забыла после гибели Семёнова. Их с Птицей небольшая разница в росте — и возрасте — сейчас ощущается почему-то наиболее ярко. Когда длинные пальцы слегка сжимают ягодицы сквозь скользкую шёлковую ткань, Катя упирается в стол за своей спиной дрогнувшими руками. — Ты ведь говорила, что встречалась с девочками в старшей школе, я же правильно помню? — интересуется Птица, наклоняясь к ней. Ждёт, пока Катя станет протестовать, но она только отвечает: — Это было давно, — и больше ничего не предпринимает. Очевидно, её бездействие Птица воспринимает за разрешение. Игриво обводит кончиком влажного языка её нижнюю губу, прежде чем втянуть в поцелуй. Губы у неё полные, упругие, совсем непохожие на вечно обветренные губы Семёнова, покрытые острыми корочками. А когда вместо горы мышц, обняв, Катя ощущает аккуратную женскую спину, это кажется удивительно правильным. — Не против немного освежить опыт? — посмеивается Птица, оглаживая кромку белья. Когда её руки пробрались под халат, Катя не ощущает. Но она совершенно не против…***
Извинившись перед Серёжей, Катя перешагивает порог чужой комнаты и успевает обменяться с женихом ещё парой фраз, прежде чем прикрыть за собой дверь. Едва только щёлкает замок, требовательные руки с силой впечатывают её в косяк. Катя хочет возмутиться, но одна узкая ладонь тут же зажимает рот, пока вторая оказывается под резинкой домашних штанов. На протестующие мычания, судорожные знаки и попытки оторвать от себя хоть одну чужую руку, Птица совершенно не реагирует. Тонкие пальцы бесцеремонно трут промежность, и в глазах на секунду мелькают белые мушки. Катя запоздало понимает, что от Серёжи их отделяет только лишь дверь, и пробует вырваться, но Птица, потянув её за ткань футболки, уже увлекает за собой на огромную даже для двух человек кровать. Мягкие тёплые штаны стаскивают вместе с бельём, футболку Катя снимает сама, всё же сумев ненадолго отпихнуть полоумную любовницу. Та, впрочем, дождавшись, когда Катя избавится от одежды, тут же перехватывает её запястья и прижимает к матрасу, подминает под себя. Птица иногда слишком дикая. Это не заметно в повседневной жизни, но стоит остаться с ней наедине без одежды, она совершенно не считает нужным себя сдерживать. Она царапает ногтями кожу до крови, кусается и сжимает так, что на месте её прикосновений остаются синяки. Птица никогда не спрашивает её мнения на этот счёт. Но Катя уже поняла, что её всё вполне устраивает. Пусть Птица делает, что хочет… Пусть кусает, сжимает, пусть даже ломает кости. Это заставляет почувствовать, что она, Катя, всё ещё жива. Живее всех живых! — Пусти, ну что ты творишь? — шепчет Катя. В конце коридора Серёжа что-то говорит подошедшему Олегу. — А это чтобы не сбежала! — фыркает на ухо Птица, снова зажав ей рот. Возмущения Кати увядают, глаза закатываются, длинные худые ноги отбивают по матрасу беспорядочный ритм. Ловкие пальцы Птицы размазывают по нежной коже проступившую липкую смазку, сжимают на грани боли. Птица прижимается голой грудью к её спине, неосторожно оцарапав ногтями подбородок, сдвигает скользкую от слюны ладонь Кате на шею. Сжимает с боков. Иногда кажется, однажды Птица, заигравшись, не выпустит её… Или вовсе раздавит. Воздуха хватает, но в глазах темнеет. Чужие пальцы разжимаются тут же, кровь бьёт в голову, но не надолго — через минуту-другую хватка сожмётся на горле снова. Острые зубы впиваются сзади в плечо, но боль, которая могла бы отрезвить, топит в жарком мареве только сильнее. Катя бьётся по холодным простыням из издевательски тонкого тёмного шёлка в лучших традициях порно-романов. Надо сказать, страсть Птицы к шёлку не заканчивается на постельном белье. Тяжесть исчезает, загребущие руки дёргают в стороны крепко сжатые бёдра. Катя цепляется за край матраса, дышит тяжело и сбито. Стонет сквозь зубы, когда неестественно горячий язык толкается в приглашающе раскрытый задний проход. Большой палец свободной руки продолжает кружить у клитора, давит сильнее, чем стала бы сама Катя. Разведённые до боли в суставах ноги не оставляют пространства для манёвра. Всё, что она может делать, — судорожно тянуться к краю кровати в слабых попытках отползти. Бесполезно. И не хочется. Птица кусает её за бедро и не отпускает, сжимая зубы. Ойкнувшая Катя тихо шипит, подгребая к себе поближе подушку. По месту укуса шлёпают наотмашь. Слюна капает меж разведённых ягодиц, язык снова ласкает еле смыкающийся анус. Катя подаётся ему навстречу, приподнимая таз вверх, прогибается в пояснице почти до хруста в позвоночнике. Царапать скользкие простыни бесполезно, за натянутую ткань даже толком не ухватиться. Катя чувствует себя рыбой, выброшенной на берег — тоже, распахнув блестящие глаза, хватает раскрытым ртом воздух и дёргается нелепо от каждого чужого движения. Пальцы Птицы, наконец, проникают внутрь одновременно с языком, и двигаются, двигаются, двигаются… Катя быстро теряется во времени и упускает момент, когда её выпускают, позволяя свернуться в комок. Чужое тело снова приникает к её мокрой спине, Птица трётся сзади, покусывает шею. Обнимает под коленями, заставляя почти прижать их к груди, проталкивает глубже пальцы. Катя перестаёт сравнивать её с Семёновым после первого же раза, а сейчас мысли о погибшем любовнике даже не пробираются в голову. Птица-Птица-Птица. Ровные резцы продавливают кожу, Катя чувствует, как по спине с плеча стекают струйки горячей крови. Такой след спрятать будет сложно, но сейчас её это не трогает. Птица слизывает кровь, Катя на её пальцах заходится хрипами. Сознание на секунду гаснет, будто ей снова пережимают шею, и тело, сжавшее было все мышцы в один тугой горячий клубок, разом обмякает. Кровь оттекает от лица и плеч к колотящемуся сердцу, и живо делается холодно. — Психичка ненормальная… — стонет Катя обиженно. Шлепок по расслабленной ягодице получается втрое более болезненным и заставляет зайтись новыми причитаниями. Птица за ней откатывается на спину и распластывается на кровати в рост, потянувшись всем гибким телом. В отличие от Кати, лужицей растёкшейся рядом, она уже выглядит совершенно бодрой. — Всё, иди, — разрешает, сев. — У тебя ещё две примерки на носу. Платье для банкета должно быть готово через три дня, а мы ещё не нашли ателье. — Мы нашли, — спорит Катя лениво. — Но ты же воткнула портному ножницы в висок, помнишь? Благо, несчастный умер быстро, Катя и взвизгнуть не успела. Что уж Олег сделал с его телом, она не интересовалась. Пожалуй, она не хочет этого знать. — Он вообще задавал слишком много вопросов, — без малейшего сожаления в голосе оправдывается Птица. Катя, по началу перепугавшаяся не на шутку, уже может оценивать эту ситуацию более трезво и готова признать чужую правоту. Во всём, кроме нестандартного использования ножниц, конечно. — И лапал тебя. — Он же снимал мерки! — протестует Катя. Шипит и пытается увернуться, когда Птица прижимает к её прокушенной руке спиртовую салфетку. — Именно поэтому, — говорит она ласково, — тебе придётся выбирать из сегодняшних двух. Когда они будут снимать с тебя мерки, у них точно не будет стоять. В силу возраста. — И что мне отвечать, если они спросят, почему я выгляжу как жертва бешеной собаки? — смело интересуется Катя. Будь на месте Птицы Серёжа или Олег, она бы не позволила себе хамский тон, но Птицу обидеть довольно тяжело. Да и вообще человеку, лежащему голым в твоей постели, можно простить многое. — Молчи и загадочно косись на Серёжу. Пусть все думают, что у него бешеные аппетиты. Не то чтобы это не было правдой… — Только больше никого не убивай. — Я постараюсь, милая. В ближайшие пару дней. Дальше… Ничего не обещаю. А что, тебя это слишком возбуждает? Катя кривится. Поправляет с нажимом: — Нет уж. Тебя это слишком возбуждает, — и потирает плечо.