Like a doll, like a puppet with no will at all
And somebody told me how to talk, how to walk, how to fall
«You're so free,» that's what everybody's telling me
Yet I feel I'm like an outward-bound, pushed around, refugee
⠀
⠀ ⠀ — А ты знаешь на кого ты похожа сейчас? М? Знаешь, да? На эту, как её… блять… Агне-, Аг… Аг… короче, светленькую из Аббы. Гляди сюда, где тут твои ебаные парики? Развалит всё чёрт знает где… Щас всё будет. На этой неделе в мотеле почти не было постояльцев, и он казался особенно одиноким. Не за кем было подглядывать в щёлку меж древними шторами, измазанными всеми жидкостями, когда-либо известными химии, некого было слушать через почти что бумажные стены. В туалете как назло выбило лампочку, а тёплый свет той, что горел сейчас в комнатушке, через силу вместившую в себя скрипучую кровать, наряду с алым оттенком стен создавал атмосферу настолько гнетущую, что Рону казалось, что он сейчас либо спит и видит кошмары, либо наконец-то умер и очутился в чистилище. И чем дальше тянулись часы, тем вероятнее ему казалась вторая версия. Худые руки перебирали всякое барахло в коробке — на пол жестоко устремились румяна и почти полностью использованная палетка с самыми тошнотворными тенями, которые Рон когда-либо видел. Лишь только тушь, завернутую в рекламный листочек с весёлой блондинкой, которая уставилась Рону в душу своими мёртвыми голубыми глазами с обещаниями какой-то там магии, пришлось аккуратно отложить — это «автоматическое чудо» Рэйон чуть ли не с боем отобрала у одной из дрэг-королев в клубе неподалёку, а потому повредить её было бы смертным приговором. — Нашёл! Победоносно выхватив парик, которым Рэйон дорожила больше всего (отчасти потому что он единственный не напоминал разорванную мочалку), Рон нахлобучил его себе на голову и ухмыльнулся. — М? Тебе же твой Санни так делает, да? Сюда смотри, говорю… Порывшись ещё во всяком хламе, Рон выхватил её единственные бусы, и они тут же украсили истощенную до невозможности грудь. — Хоба! Отложив ковбойскую шляпу в своём кабинете и заставив посторониться голых моделей из золотой коллекции фотокарточек, Рон вытащил коробку с виниловыми пластинками и кассетами и, слегка пыхтя и непременно ругаясь, уволок её в комнату к Рэйон. Меньше всего на свете Рону хотелось включать и без того заслушанные песни. В принципе, половину из того, что Рэйон любила он напрочь не переносил — она слушала либо непонятное хипстерское скрежетание на нервах, либо первые строчки билбордовских чартов. Как можно было догадаться, ни те, ни другие Рон за настоящую музыку не считал. Однако сегодня был особенный вечер, а потому его полуизвестные рок-группы щедро дали дорогу музыке чуть более привычной обычному люду. — Ты же любишь ABBA, да? Вот и славно, — он сдул со лба пряди парика и поставил под иглу первую попавшуюся пластинку. Рон суетился, сновал туда-сюда, пока бусы на тощей шее раздражающе звенели. Зайдя обратно в кабинет, он включил погромче телевизор, запер входную дверь, а потом и спальню. Ночь обещала быть долгой. Никогда в жизни Рон не мог даже представить, что будет строить из себя такого клоуна, но как-то получилось. Под орущую на всю комнату «Take a chance on me», он проволочил исхудавшие ноги к кровати и сел на самый край, прикасаясь к Рэйон настолько аккуратно, словно она была создана из чистейшего хрусталя. Он попытался заставить её улыбнуться, хоть сколько-то, хоть чуть-чуть, но реальность быстро ударила его по лицу намного хлеще любого кулака пьяного гуляки-зрителя на родео. — Я всё равно сдохну! Я ВСЁ РАВНО СДОХНУ, просто, блять, РАЗВЯЖИ МЕНЯ. РАЗВЯЖИ. Голос. Грубый мужской голос. Он был так далёк от её писка и приторного даллаского акцента, чрезмерно приправленного напускным эпатажем. Битое стекло вместо золотистого мёда, такую Рэйон знал, пожалуй, лишь только её щуплый паренёк, да сам Рон. — Ага, это, значит, я тут ради тебя в петушиные цацки разоделся, а ты опять за своё? — он всё ещё старался шутить, но как только из проигрывателя стали доноситься звуки «One Man, One Woman», а Рэйон попыталась начать брыкаться, улыбка его пропала. Поджав сухие губы, Рон нахмурился, сжимая её запястья до невыносимой боли. — Хер тебе. Часы на стене отсчитывали мучительные секунды, служа метрономом песне, которая вот-вот могла разорвать Рону барабанную перепонку. Надеясь, что никто на этаже не решит звонить в полицейский участок, он так и продолжал мерить шагами комнату. Голова под париком дико вспрела, но он почему-то не удосужился его снять. Вытащив свой единственный ремень и вынудив слишком большие для него джинсы упасть на пол, Рон подошёл к кровати и затянул пряжку на ногах Рэйон — такие же спички, как и его собственные, они были достаточно сильными, чтобы сопротивляться, но чёрт возьми, Рон седлал быков, а умирающая проститутка была на них совершенно не похожа. — ОТПУС- — она больше не могла кричать и ударилась в слёзы. — Дай. Чуток. На кубик хотя бы, ну Ронни. Пожалуйста. Прекрати это клоунаду и… я всё равно сдохну, у м-меня вся грудь в… — А у меня нога. На, смотри, — Рон силком развернул её голову и поставил стопу на кровать, разворачивая бедро к Рэйон. — Видишь, какую хуйню нарастил? Всё, завязывай давай, не ты одна помираешь. Если что, блевать в плошку, беспокоить меня только по делу. Капельки дёгтя на желтушно-бледной коже. Словно кто-то небрежно брызнул тёмно-алыми чернилами, и они засохли, оставляя коричневые следы. Рэйон взглянула на них и тут же отвернулась — ручей слёз мешал рассмотреть пятна саркомы получше, и сколько бы она не старалась, остановить их было невозможно. — Я сейчас умру. Слышишь? Я сейчас умру! ПОЧЕМУ так сложно, блять, дать мне- Воздух. Ей так ужасно не хватало воздуха, а потому она глотала его жадно, словно последний раз в жизни. Невидимая рука страха сжимала глотку, и мир мешался в одну сплошную суматоху. Рон, от слёзной пелены больше напоминающий ей призрака, мелькнул сначала вблизи, а потом дрогнул и растворился за дверью. Одной рукой подтягивая за собой норовящие повторить судьбу джинсов боксёры, Рон вышел в тёмную ванную и сел на холодный кафель. Как же его всё достало. Как же его всё достало! Эта тошнотворная диско-музыка, заглушающая стоны и животные вопли, эти поганые шприцы, эта ложка, валяющаяся посреди ванны. Оставалось только пустить плач на пару с этой шлюхой и застрелиться. На его счастье, все слёзы он выревел тогда, на пути в Мексику. — Алло, Ив? Расхаживая туда-сюда перед входной дверью и то и дело проверяя окошко в надежде, что творящийся в их комнатах содом всё ещё недостаточно выбесил трёх с половиной постояльцев мотеля, Рон надеялся на чудеса местной медицины. — Я тебя не слышу. Ты что, в клубе? — Да конечно в клубе. Празднуем первый день без ширни третий раз подряд. У себя мы. Без зазрения совести он всё же сбросил старый парик на коврик у двери, и опёрся о неё спиной, пока Ив слушала одну и ту же историю, повторяющуюся за эти две недели с грустной стабильностью. — Ты пытался объяснить ей, что это не смертельно? Просто пойми, — доктор Сакс, при всей святости её терпения, сама устала от проблемы и в голосе её читалось заметное напряжение, — я не могу положить её сюда на заместительную. Мистер Севард сказал, что если я снова начну спускать на неё препараты, он просто доложит в полицию. Тебе это нужно? — Не нужно… — Рон задумался, хмуря брови и потирая переносицу. — Такер в прошлый раз еле отмазал, и то за бабки. Но… ты можешь что-нибудь сделать? Потому что я сам скоро от её попыток бросить ширяться начну. На линии повисло неловкое молчание, но в конце концов Ив всё же ответила. — Я могу выписать рецепт тебе на клонидин и приехать на пять минут. Но не сейчас, хорошо? У нас по скорой поступление будет, — голос её слегка смягчился, и она продолжила, — а потом я обязательно приеду. За давлением следи, если что- — Ввести херь из красной пачки, помню. Он повесил трубку. Обычно общаясь с Ив намного мягче и нежнее, сейчас Рон попросту вымотался. До блевоты замучился быть клоуном на лошадке, развлекающим публику перед выпуском очередного быка. Родео. Да, это было ещё одно родео. Вдох, выдох и вперёд — набравшись смелости, Рон вернулся в алую обитель задорного евро-диско. — Слушай, Рэй… — он снял иглу с пластинки и поспешил вылить месиво, в которое превратился сегодняшний ужин, из старой плошки для цветка, сейчас используемой Рэйон вместо лотка, — я Ив позвонил, она приедет, кольнёт тебе что-то, будет лучше. Слышишь меня? — Надень штаны и дай мне шприц. У меня сердце нахуй сейчас остановится. Рон покачал головой, вновь подставляя ей плошку и утирая её слёзы одеялом. Она плакала не потому что ей было грустно. Не потому что ей было стыдно. Не потому что ей было больно. Это были слёзы, которых она не хотела, как не хотела многое в своём теле, сейчас настоящим торнадо мучающим её каждую минуту. — Я… я не могу, — она скривила лицо, пытаясь освободить связанные руки. — Рон развяжи их! Развяжи, они горят, они… Рон, вырви их нахуй, РОН!!! Он отвернулся. Отвернулся, выслушивая её крики, а потом вернул иглу проигрывателя на место, и она, выписывая пируэты на пластинке, завела «Hole in your soul». Постукивая ногой в такт, Рон долго размышлял о чём-то, и в конце-концов всё же вывернул вертушок пусть и не до минимума, но достаточно для того, чтобы спокойно разговаривать. — Посмотри на это под другим углом, — сняв с себя её бусы, он начал перебирать их как четки, — какие деньги ты выручишь, если прекратишь платить своему лысому чмырёнышу за ширню. Пригласим сюда ещё парочку твоих голубых дедков-знакомых, впарим препараты, возьмём по тысяче, сложим всё в одну кучу с заначкой, и сделаем тебе сиськи. М? Во такие, — он провел перед собой руками в попытках показать масштаб планов. — Как у Тэрри Уэллс будут. Спина сломается. От обилия шедших за этим сравнений и эпитетов лицо Рэйон на секунду осветила улыбка, но она тут же исчезла, как только живот в очередной раз скрутило, и по телу пробежался холод. — Из меня льёт из всех щелей, а ты издеваешься, — простонала она, то и дело зевая. — Развяжи всё же, хоть слёзы вытру. Ответом ей было тонкое одеяло, которым Рон с особым усилием провёз ей по лицу. Не сразу на то решившись, он всё же неохотно положил свою ладонь ей на живот и ухмыльнулся. — Три дня польёт и прекратит. Будешь хорошо себя вести, вырублю музыку и начну рассказывать схемы по электропроводке. — Тогда я буду орать всю ночь. На эту угрозу Рон лишь пожал плечами и устремил взгляд в пустоту. Вытер пот с бледной кожи Рэйон, вытащил из прикроватного ящика тонометр, обругав и его, и собственную память, всё же наслушал ей давление и, кинув инструмент на подушку, уставился в потолок. — Ронни? — в очередной раз вырвав в плошку, Рэйон еле приоткрыла тяжёлые веки. — А я правда похожа на Агнету? — Одно лицо, — съязвил он, поднося старый платок к уголкам её рта и додумавшись, наконец, заменить плошку на нечто более вместительное. После этого они не говорили. Следя за ней, как за ребёнком, Рон надеялся на то, что у неё не остановится сердце. Что от давления нигде не рванёт сосуд. Да и печень у неё ни к чёрту, вырвет ещё раз, и в глотке лопнут вены. С каждой озорной песенкой из проигрывателя, он представлял всё новую смерть в одном лишь единственном лице, покрытом коричневыми пятнами, тусклым без макияжа, небритым, измученным болью, прожигающей локтевую ямку, сводящей мышцы и колющей живот. И ловил себя на мысли о том, что терять-то её нельзя. Совсем. Не потому что он её хочет, как проституток в баре. Не потому что он её любит, как Ив Сакс в далласской больничке. Нет. Просто потому что это Рэйон. Потому что без неё будет слишком тихо, слишком скучно, слишком пусто, слишком… неправильно. Смешная вещь — всю жизнь Рон только и делал, что разделял людей на группки. Мужчины и женщины. Которые в свою очередь тоже очень легко разбивались на классы. Мужчины могли быть нормальными мужиками или сосунками-принцессами. Женщины могли быть либо шлюхами, либо обиженными жизнью страхолюдинами, либо Ив Сакс. Рэйон… Рэйон не подходила никуда. Гадкий утёнок, она стояла поодаль ото всех, и в этом было что-то особенное. Такая яркая, такая приставучая, такая экстравагантная и вместе с тем невероятно сильная духом, она могла вынести всё, кроме соблазна иглы. А он не хотел на это смотреть. Смеялся над ней, когда она пускала по вене яд, а в мыслях корил себя за то, что её не останавливал. Странный мужчина в небе пошутил над ней, разодел Кена в костюм Барби, а она от этого мучилась. Рэйон не могла быть другом самому себе, а потому совсем недавно за неё это всё же решил сделать Рон. Не было никакого озарения, жалости, высшего понимания. Ему просто не хотелось думать о том, что она перестанет дышать. Морская бездна… облаченная в любимое синее платье, на редкость из всего её гардероба не выделявшее широких плеч, она лежала, прожигая его взглядом абсолютно стеклянным и пустым — привычно узкий, как игольное ушко, зрачок сейчас был расширен до предела, и её глаза казались совершенно чёрным зеркалом, в котором Рон видел собственное скрюченное отражение. Её вновь дёрнуло, и он всё же догадался укрыть её потеплее, по-дружески похлопав по гусиной коже, теперь ещё более бледной и липкой от пота. Сейчас, без парика и каблуков, она казалась ему на удивление настоящей, и он даже пытался ругать себя за эту мысль — ей же плохо. Но чёрт возьми, как же хорошо было видеть её хоть иногда такой, не вечно весёлой, потирающей чешущийся нос и спящей по полдня в перерывах между пьянками в клубе. Они оба устали, каждый по-своему. Они оба умирали, одинаково. Она носила чёрный жемчуг Капоши на часто вздымающейся груди, его лицо было припорошено рытвинами от вечно возвращающихся микозов. Она заливала раковину кровью после малейших порезов, он за три километра обходил кашляющих людей, зная, что любая болезнь сулит ему гроб. Оба почти не ели, почти не спали. Почти не существовали. Но они не ждали смерти. Пусть о ней думают слабаки. Рон знал, что такие как он, могут оседлать смерть похлеще буйвола и продержаться на ней не десять секунд. Не неделю. Не месяц. Не год. Они не были святыми, не были великомучениками, не были жертвами, не ожидали той минуты, когда раны покроются ковром домашней плесени, а лёгкие горячим гноем заполнит старушка-пневмония. Они просто жили, и помогали жить другим. Нелегально, местами опасно, местами антинаучно, но помогали же. Паника Рэйон вскоре как по щелчку сменилась ужасной сонливостью. То и дело шмыгая носом и прерывисто дыша, она уже не пыталась вырваться из оков тряпья, которым он намертво её связал, не кричала на разрыв, не вымаливала шприц. Не потому что перехотелось, а потому что она попросту уснула. В тусклом свете алой комнаты внезапно заигравшая «I’m a marionette» показалась Рону не столь возвышенной, сколь жутковатой. Пробираясь переборами гитары под болезненно бледную кожу, она ускоряла сердце и наводила ужас, утробный и тянущий. Но он дослушал её до конца, застыв в неудобной позе на краю кровати, потому что четвёрка надоевших ему шведов пела сейчас не о выдуманной кукле, не о героине мюзикла, а о ней, о Рэйон. Такой же сломанной игрушке, выброшенной как можно дальше от всех остальных в надежде на то, что никто и никогда на неё не посмотрит, а если и посмотрит, то попросту отведёт взгляд в сторону. Зверушка на потеху общества. Игла соскочила, пластинка закончилась. Прошло сорок минут. Наступила тишина. Согнув колени, Рон вскарабкался на кровать всем телом и уставился на единственное тёмное пятно на бедре. Пока что единственное. Пока что только здесь. Пока что ещё не страшно. Так сказала Ив, и он очень хотел в это верить, но взгляд то и дело устремлялся на Рэйон. Созвездия смерти. Десятки маленьких галактик, зачем они появились именно сейчас, когда он перестал её так ненавидеть?! От зловонного запаха в комнате Рону самому хотелось вырвать, но он уже привык. В который раз убрался, а потом встал, зависнув над Рэйон в молчаливой и почти что скорбной задумчивости. Бирюза платья, белоснежный риф серёжек, холодные просторы осквернённого океана. Если бы Рон умел молиться, он бы помолился за наступление штиля, но в реальной жизни молитвой его всегда был доллар, исповедальней — стриптиз-клуб, а святым отцом — танцовщица с прокуренным голосом, готовая искупить любой грех за стопку текилы. «Докатился, мужиков лапать начал» Он не знал, для кого это сказал, перед кем оправдывался в мёртвой тишине, нарушаемой лишь лёгким дыханием заснувшей Рэйон. Она… нет, всё же она не была мужиком. И бабой она тоже не была. Она была собой. Сейчас приедет Ив, сейчас она поставит ей капельницу и чуть облегчит мучения, сейчас всё будет хорошо. А пока, в это крохотное мгновение, кости прижались к костям. Морская пена, он укрыл её, надеясь согреть перед пробуждением и очередным приливом жара. Горный хребет от сальных волос до резинки боксеров, Большой Каньон меж рёбер… в этом Далласком мотеле они собрали всю карту Штатов, подумать только. В сотый раз подряд он представил её мертвой, проглотил ком в горле и вновь выругался, заправив её редкие волосы за ухо. Слишком долго он шутил над ней, слишком часто говорил «Рэй» вместо «Рэйон», слишком жестоко рвал фотографии её любимых исполнителей и слишком нагло выбрасывал её барахло. Она попросту боялась. Такая невыносимо самоуверенная и крепкая духом, она тоже умела бояться. Врала себе, что выкарабкается сама, что за бачком в туалете не появится очередная коробка, в которую ловко спрячется и шприц, и ложка. Ей нужен был кто-то. Кто-то, кто не хотел её покупать, не хотел с ней пить. Такое всечеловеческое желание настолько простого и вместе с тем невероятно сложного — искреннего и бескорыстного общения, за просто так, за то, что она человек. Одиночество среди толпы, она утонула в нём и готова была донести этот крест до могилы, в которую почти что легла. А он ничем не отличался от неё. Даже взрослым людям нужны друзья. Рон поймал себя на этой мысли, настолько дико наивной и детской для человека, за такую короткую жизнь перепробовавшего вкус всех смертных грехов, что могли только совратить его душу. И рассмеялся. Вслух. Искренне и легко. ⠀ ⠀ ⠀