roche mère

жан слышал маленькие крадущиеся шаги люсьена и представлял его плавную и мягкую поступь, напоминающую беспокойно-неуверенную походку маленьких котят, учащихся охоте. он чувствовал себя уставшим родителем, единственной опорой скромного существования своего детеныша, ибо знал его отпетую смиренность и покорность злому року, как и нежелание сетовать, просить о помощи: сильнее всего жене почувствовал это, сжимая своими костлявыми пальцами белокурые пряди люсьена и рассматривая его бурлящие жемчужины слез. жан упивался одной мыслью о том, что являлся причиной этих соленых капель, напоминающих чистый речной поток, в котором он был проплывающей по течению падалью — так, исповедовавшись, жене заключал люсьена в свои объятия, позволяя тому уткнуть свой холодный курносый нос в его грязную пыльную шею, увитой венами, как корни растений, уходящих глубоко в почву. вот и сейчас люсьен неловко, простодушно и по-детски наивно пробирался в постель жене, как всегда босиком и со смятыми кудрями — он слегка улыбнулся и покраснел, увидев привычное печальное лицо жана. этот рыбак из сюке с его безмятежно-юношескими чертами и склонностями к самоуничижению напоминал святых мучеников, юнош с витражных икон, ангелов-хранителей и божьих посланцев, отчего жан питал к нему смешанное желание предательства и покровительства, как знак насмешки богам или самому себе: его крепкие испачканные руки притягивают люсьена, и тот спокойно ложится на краю кровати, переплетая свои тонкие ноги с чужими, пока легкая ткань их вещей соприкасалась друг с другом. пушистые ресницы люсьена нежно трепыхаются, когда он прижимается к жене и трется об его руку, заставляя жана погладить себя по волосам — поступок либо неопытно-игривой шлюхи, либо одинокого ребенка, ищущего поддержки. не было ли это единство низменного и возвышенного святостью, тем, что искал жене? он может сломать люсьена, предать, выдать, закинуть в самые бездны отчаяния и перепрыгнуть через них, сбегая в далёкие страны, но он не только подсудимый, но и судья, ибо без него люсьен бы давно пропал, почти с христианской преданностью отдаваясь смиренникам: так этот юноша являл собой образ правопорядка в человеческом мире, сочетая в себе добродушие, наивность, лень и фальшивое чувство стыда. рука жана послушно тянется к светлым кудрям юнца, и он ее перехватывает, целуя с чистейшим благоговением: как бы не соответствовал люсьен морали внешнего мира, все это казалось лишь неидеальным слепком и без того безобразной формы, и жене метался между любовью к непорочному мнимому свету, который он признавал только как тошнотворное прикосновение тайны, и своим вымышленным образом люсьена-вора, чьи качества были обращены в пользу низменности падшего люда. жене нависает над люсьеном, сдавливая руками его грудную клетку, спрятанную за бело-голубыми полосками тельняшки: беспорядочные поцелуи, больше похожие на обгладывание мертвечины, вызывали острую боль, которую терпел люсьен, закусив нижнюю губу до крови. он мироточил. когда жан приподнимает свою голову, люсьен берет ее своими теплыми руками и, лаская кончиками пальцев обе щеки, беззаботно целует в губы — поцелуй был возвращен, ибо этот акт был своеобразный просьбой о милости, неизменно вызывавший у жене чувство вины и желание зализать все нанесенные раны на тонкой коже. что было причиной этой злобы, расцветающей и заливающейся во внутренних органах жене, подобно наливным гроздьям? то, что люсьен не принадлежал ни к одному из миров, то, что он не был нежно-грубым вором с более грозным телом? быть может, виной тому было безвыходное положение жана, ибо он никогда не сможет покинуть люсьена, а тем более сделать его таким же, как он сам: своей озлобленностью он демонстрировал видимое превосходство, звенящую жестокость, встречно сталкивающуюся с подступающей слабостью и жалостью. к горлу жене подкатывала желчь — чувства и мотивы поступков были слишком расплывчатыми, как и мутный взгляд лежащего под ним юноши, и им овладевали бесчисленные плеяды вопросов, на которые он спутанно пытался дать ответы, сея только большее количество противоречий в себе. отросшие темные волосы жана спадают ему на сплющенное лицо, и его черты становятся едиными с мраком бедной комнаты — но разве ангелы, спустившиеся на землю, не должны ошиваться посреди юродивых, лаская их своим лоснящимся мрамором рук? жене отдается нарочито неловким и все же искусным в своем притворстве прикосновениям люсьена, гладящего его по спине: они вдвоем слегка вздрагивают, электризуясь зарницами легких усмешек, и продолжают маленькую игру. жан, исследуя тело юноши, покрывал его до мерзости мокрыми полосками поцелуев, слизывая хрустали проступающего пота кончиком языка, точно острием штыка — люсьен мягко вздыхал и изгибался, стискивая взъерошенные пряди жене. отвратительно человечный, приземленный и демонстративно небрежно-правильный. эти стоны показалось жану жеманной деланостью, и он задевал подтянутое тело люсьена так, как мясники впопыхах разделывают тела, дробя кости с профессиональной пренебрежительностью. пальцы жене играли на чужих ребрах, словно те были ксилофоном: он надавливал своим коленом на пах люсьена, заставляя того задыхаться и хмурить брови, прикусив нижнюю губу. люсьен не был обычным смертным, принадлежащим к среднему классу, не роднился он ни с низшим и тем более высшим — это слепой и хворый недоносок, нуждающийся в вылизываниях своей матери и укусах за загривок, и этой матерью являлся преступный мир, без которого не было бы ни доблести, ни благочестия, берущих оттуда свой исток, первозданную природу. люсьен — ничейный беспородный ребенок, выкидыш, который вдыхает воздух не с характерной жадностью и ожесточением, а с кротостью и сожалением, полным осознанием неминуемости фатума: отполированный подавленностью, скорбью и унынием, его края сверкали незыблемостью коренной породы. их кожа сопрягается друг с другом, и жене приникает к люсьену, перевернув его на спину и зажав руки своими — пальцы переплетаются, пока тела с утонченной искусственностью трутся друг о друга под скромные унисоны вздохов. жан кусает люсьена за шею, входя в его мускулистое, истерзанно-преданное тело, пока рука беспорядочно и экстазивно спускается к члену: медленно разгорается страсть, раскидывая свои редкие искры боли, отдающей по всей бренной плоти. острые неподстриженные ногти жене впивались в молодое мясо как когти дикого зверя, собирая своими импульсивными движениями грязь, испарину и гной, смешанный с кровью — не хватало лишь спермы, чтобы составить парадоксальную формулу жизни. люсьен приподнимается, изогнув спину и тем самым подчеркнув изящный хребет, когда жан с почти ребяческой задорностью втискивает свои пальцы в рот юноши — он, совсем как дитя, посасывал их, отстраняясь и целуя. этими же пальцами жене притрагивался к ширинке голубых полотняных брюк, вызывая дрожь и подергивание люсьена: движения не прекращались, и их неизменный темп навевал уютную скуку постоянности. жан выхаживал своего выпоротка, подминая его тело, словно тот был скульптурой, мерзким произведением искусства, противоречиво созданным с помощью искусных техник и материалов. в то время как руки жене блуждали по члену люсьена, последний доверчиво прижимался к нижней части тела жана, оборачиваясь в его сторону ради быстрых поцелуев и ласк — совсем как животные, они сливались воедино, и эти телячьи нежности навевали чувства покровительства, попечения, заботы. люсьен видел в жене себя — он же отрицал в себе люсьена, и на этом строилась их самобытная любовь, которая на деле не отличалась неординарностью. они оба хотели уберечь и изменить друг друга, но это никогда не выходило, как и попытки прервать замкнутый круг уробороса: и вместе, и наедине они были потерянными детьми, терзаемыми первостихией, ибо ничто не было в их руках, даже собственная жизнь. в совокуплениях была попытка обрести нечто единое из двух отдельных фрагментов, но при касании те лишь ударялись и разрушались, а, входя друг в друга, кровоточили. люсьен потупляется, когда чувствует пронзительное тепло сзади и озноб по всему остальному телу — жене размыкал и соединял свои пальцы, пронизанные спермой люсьена, и его смущение можно было разглядеть даже в темноте. чистой рукой жан гладил юношу по спутанным кудрям, мелкие волоски которых прилипли к выразительному мокрому лицу: он напоминал склизкого и желеобразного новорожденного, что только подогревало интерес жене увидеть его ребенка. жене смягчился и, целуя в висок люсьена, принял его как несчастную супругу, пережившую выкидыш — тот только улыбнулся своей светлой улыбкой, и полумесяц рассек его лик печалью.