Несвергаемый

Саурона вот уже сотни лет называют Волчьим Князем и Отцом Волков. И, надо сказать, не зря — искаженные Тьмой созданные некогда Йаванной твари, кровожадные и полубезумные, рядом с майа превращаются в послушных щенят, поджимают хвосты и скулят. Даже Драуглуин, старший из волколаков, признает в Сауроне старшего, может, даже волчьего бога. Мелькор единственный понимает, насколько на самом деле волки правы. Рожденные по необходимости, взятые Тьмой под крыло… они нашли себе истинного главу. Истинного Отца. И сколько бы не склонялся он перед теми, кто сильнее, в золотых глазах нет-нет, да блестит тот самый волчий голод. Но те, кто считают его действительно вожаком, все же… ошибаются. Хотя нельзя сказать, что он не пытался забрать это место. И нельзя сказать, что не продолжает… Потому как этот голодный блеск в желтеющих зверино глазах каждый раз видится Мелькору лишь в те редчайшие моменты, когда он сам снисходит до волколачьих стайных вольеров. Треплет между ушами почти неподвижных, трепещущих от страха старых зверей, почти равнодушно чешет щенят, играется с ними, прекрасно чувствуя, слыша, как в почти беззвучном рыке щерится Советник, невольно, ревниво скаля острые клыки. Замечая краем глаза, когда с рук раздает серошерстным тварям куски сырого мяса, как прячет невыносимо равнодушный и спокойный внешне майа когти в рукавах. Вожак у стаи может быть лишь один. И это вовсе не Саурон, сколько бы он ради них не делал. Он лишь второй. И даже звери это понимают. Да нет, они-то знают наверняка, они лучше всех об этом осведомлены. Даже по-своему сочувствуют. Но против права силы не пойдешь. Вала мог бы не травить душу своего верного майа, мог бы реже пересекаться у вольеров и реже напоминать, но… Но ради этого дикого желтого блеска в вечно золотых глазах Мелькор вновь и вновь приходит тогда же, когда и Советник. Вновь и вновь раздает тварям Силу и милость, зная, что желтые глаза следят за каждым движением. Вновь и вновь… Потому что каждый раз майа не может сдержать этого порыва. Он слишком любит этих зверей. Слишком близок к ним. Слишком… сроднен. И то, что они принадлежат еще кому-то, пусть даже Темному Вала, Владыке всего сущего, его Владыке, для него практически невыносимо. И потому холод его контроля сдается, обнажая звериную, огненную суть. В этот раз он не выдерживает гораздо быстрее, чем обычно. Мелькор даже успевает несколько удивиться, когда слышит тяжелое, низкое рычание за спиной. И ухмыляется. — Снова решил бросить мне вызов? — низко и хрипло выговаривает он. — Недолго держался. Или тебе так нравится проигрывать, Наулэаран? Майа хрипит, срываясь с тихого рыка в почти яростный. Со стороны Мелькора называть его так — насмехаться. Князь без права на власть, король без свободы распоряжаться и владеть… Вала смеется глухо, но спокойно. Знает, что если обернется — все закончится как и всегда. И это… соблазнительное искушение. Ему нравится сражаться и нравится побеждать снова и снова, доказывать собственную силу. И он знает, что если бы его майа действительно что-то не устраивало, он решил бы эту проблему иначе. То, что это продолжается — лишь доказательство обратного. Но он все же уточняет — на всякий случай, — пряча под насмешкой легкое беспокойство: — Уверен, что сейчас хотя бы выдержишь достойно? Не думаю, что ты в целом способен победить… но ронять достоинство в присутствии своей стаи было бы для тебя глупостью. — Оберрррниссссь. Волчий злой рык срывается в почти змеиное шипение. Саурон не почтенно просит, не взывает в мольбе и не осторожно настаивает — нет. Сейчас он даже не «верный Советник мятежного Вала». Потому Мелькор и зовет его иным именем — именем этого лика, этой ипостаси. И именно здесь, именно в таком случае у него есть право говорить так. Оно всегда было. С самого того момента, как были рождены первые Волки Тьмы. С того момента, как впервые за этих самых щенят, из которых к нынешнему дню остался живым лишь один, Драуглуин, Саурон осмелился выщелкнуть когти и оскалить клыки на Тьму — в их защиту. Святотатственно, яростно, но… это спасло их. Тогда — и каждый раз после, — Мелькор вновь и вновь побеждал. И оставался истинной властью в этой стае. Несвергаемым вожаком. И пусть он был им чужд и недостижимо далек — они все подчинялись ему. Даже мятежный Наулэаран. Пока не наступала точка кипения. Вала медленно оборачивается, поднимаясь на ноги, и тут же перехватывает метнувшуюся к его горлу руку. Острые кривые когти металлически бликуют в полутьме. В желтых глазах напротив — отчаянная ярость и почти безумие, жадный волчий голод и… ох. Как же Мраку нравится видеть эту невообразимую смесь искренних чувств. Видеть, как слетает жесткий самоконтроль, и Советник становится сам по сути — волком. Диким зверем. Тяжелая рука сжимает узкое сильное запястье едва не до хруста, выжимая из ее обладателя болезненный рык. Легким змеиным движением майа выворачивается из хватки, отталкивается, отходя на шаг, скалится. — Отдай мне их, — рявкает рвано он, и сейчас это почти просьба. — Отдай мне право владеть ими, Мелько. — Ты не удержишь, — спокойно ухмыляется Мрак, сбрасывая плащ, из-за чего остается в тех же условиях, что майа — в рубахе-тунике, подпоясанной на талии, и плотных штанах. — В тебе недостаточно силы, чтобы держать их под полным контролем. И рано или поздно они это почуют — и всей стаей разорвут тебя в клочья. — Я сильнее их. Этого достаточно. — Докажи. В белоснежном взгляде сияет азарт. И веселье. Вала действительно нравятся эти попытки Саурона отвоевать у него хоть обломок власти. Он знает, что будь он ближе к звериной волчьей сути, понимай он этих своих тварей так же, как сам майа, чувствуй он мир похожим образом — никакого недовольства никогда не было бы. Но он слишком другой. Слишком… пожалуй, дракон. И это к лучшему. Потому что только так он может видеть своего майа в этом лике. — Ну, что же ты, Нау? — смеется хрипло Мрак, открыто любуясь боевым напряжением в чужом теле и оскалом. Он уже испытывал — на себе — как болезненны бывают раны от когтей и клыков Волчьего Князя. Болезненны — и все же сладки. Наулэаран взрыкивает вновь, бросаясь вперед. Быстро, достаточно быстро, чтобы Вала не успел на этот раз перехватить удар — и сам восторженно-болезненно взвыл от расползающегося по плечу огня. Рука его немеет, ненадолго, но несвоевременно, но второй он успевает схватить всплеск огненно-рыжих волос, проносящийся почти перед лицом, и выдернуть майа из движения, в обратную сторону. Еще рывок — и его собственные зубы впиваются в воплощенную плоть между плечом и шеей. Вкус золотой крови на языке пьянит. Однако, даже заскулив хрипло от боли, майа находит силы ответить — впивается когтями под ребра, почти до кости вонзая их. Треск ткани и расходящейся кожи, обжигающее ощущение плеснувшей крови… Вала инстинктивно разжимает зубы — и тут же отпускает и волосы, взрыкнув от острой боли. Волколачьи клыки рвут запястье, позволяя высвободиться. Майа делает шаг назад, зажимая укус на плече. Слизывает с губ кровь, которой сам успел наглотаться. И скалится. Вала касается пальцами располосованного бока. Усмехается — не так уж и сильны повреждения, просто место болезненное. Все в рамках дозволенного… Нет. Необходимого. Нужного. Он бы не ввязывался в подобные поединки, не позволял бы себя ранить даже самому ценному из слуг, если бы от этого кровь не пылала огнем, а боль — вперемешку с азартом — не разливалась по телу удовольствием. Нау слизывает черные капли с окровавленных пальцев и вновь скалится. Весело и с вызовом. Он не хуже самого Вала знает, почему ему позволяется бросать вызов раз за разом. Почему позволяется истинное богохульство — вредить Владыке снова и снова. И это его одновременно злит… и распаляет абсолютно так же. Жаром по телу и удовольствием от каждой раны. Он совершенно по-волчьи припадает к земле, глухо рыча, и бросается — пружинисто, гибко. Образ эрухини позволяет использовать больше методов, и на этот раз майа действует хитрее, и когти пролетают мимо лица Вала, едва задевая кончик носа, заставляя отшатнуться, потерять устойчивость… Добивает удар под колени. Как успел его майа так вывернуться, как выработал такую гибкость и скорость — Мелькор не знает. Его сила пряма и груба, основана на давлении и контроле, на чисто физическом превосходстве. Майрон же, действительно, по-звериному ловок и быстр, а еще — хитер. С ним… нелегко сражаться. И оттого интереснее, оттого веселее. Падая, Мрак рывком цепляет не успевшего — или не пожелавшего — отойти на безопасное расстояние Князя, роняет его вместе с собой на каменный пол, выворачивается — и прижимает к граниту, вдавливая в него предплечьем. Колено оказывается на болевой точке над бедренной костью, и стоит Вала лишь чуть перенести вес на него — майа взрыкивает, бьется под ним, едва не вырываясь из-под удерживающей руки. — Сдаешься, Наулэаран? Пламенный вспыхивает и рявкает сквозь скулеж: — Нет! Та рука его, которая только что беспомощно скребла пол, змеино взметывается и сжимается на бедре, все глубже вонзая волчьи когти. И — рывок. Длинный, от верха бедра вниз почти до колена. Этой вспышки боли достаточно, чтобы взгляд Вала на миг оказался застлан тьмой, а тело дрогнуло и ослабло, — а этого хватает самому майа, чтобы извернуться, опрокинуть Вала на спину, буквально перекатившись по полу, и выпрямиться. Он оказывается на груди Мрака, а острые, болезненно-твердые колени практически пригвозждают локти Вала к камням. Одна рука опасно-ласково, медленно впутывается в черные волосы надо лбом, а вторая упирается под ключицами, лишь когти остро колят шею возле самых судорожно пульсирующих артерий. Мелькор беззвучно смеется, дергается — не то чтобы ему сложно вновь изменить картину поединка, но его майа сейчас выглядит слишком красиво. Слишком зверино и дико. Слишком… горячо. — Сдаешься, Владыка? — хрипит, сбито дыша, Пламенный и ухмыляется, чуть глубже вонзая в кожу шеи волчьи когти. Мелькор фырчит. Легкое движение мышц — и колени с его локтей смещаются чуть выше, а черные руки ложатся на икры, затянутые кожей высоких сапог, скользят выше, вспарывая когтями ткань и бледную кожу, выше — в рваные лохмотья превращаются прочные одеяния до самой середины бедра, а на глубоких царапинах выступают капли золотой крови. Майа скулит, жмурясь, но тут же вцепляется клыками гневно совсем возле шеи Вала — опять безопасно, чуть дальше от сосудов, чем нужно для повреждения… зато прямо под местом укуса оказывается нервный узел и каменные от напряжения мышцы. Нау отражает собственную рану, рвет клыками прочную кожу, тянет, сжимая челюсти, но в ответ все сильнее впиваются в его бедра черные драконьи когти. И тогда вниз от ключиц, чуть по диагонали, по ребрам, сползает, все сильнее и глубже раня, ладонь. Мелькор беззвучно смеется, чувствуя, как горят раны, как толчками струится черная кровь-смола, течет в чужое горло, и в то же время — как по его собственным пальцам медленно ползут золотые жгучие капли. Резким рывком он выдирает левую руку из-под колена майа — и с силой полосует наискось по спине. — Слишком близко. Подставился, — хрипит он почти на ухо дернувшемуся Волчьему Князю и сам второй раз вцепляется клыками в его плечевой изгиб, рядом с прошлым, еще кровящим следом. Глубже, сильнее… но как только тот скулит, почти что жалобно, болезненно, отчаянно, Вала чуть разжимает челюсти. Слизывает золото с неровной раны, лишь, пожалуй, держит так — угрожающе, но уже не так больно. В груди зреет глухое победное рычание. В этот раз сил у майа не так много. Он — как и всегда — проигрывает. Это уже почти решено, поражение почти признано. Остается только утвердить и закрепить. Черные изогнутые когти и неровные клыки Мелькора держат крепко. Стоит Пламенному хотя бы попытаться дернуться — и впиваются сильнее, заставляя вновь замереть. Свободная рука Вала зацепляет рыжие волосы, собирает их в горсть, накручивает алеющие пряди на запястье. И в момент, когда Нау полностью затихает, настороженный, напряженный, но выжидающий момент, чтобы вывернуться, Мрак отталкивается плечом и ногой от пола и перекатывается по камню, подминая майа под себя, вжимая с такой силой в каменные плиты, что у того выбивает воздух из груди. Уже вновь Темный вдавливает Пламенного собственным весом, да только совсем иначе. И майа, прекрасно понимающий обстоятельства, взвывает, отпускает чужое тело, прячет когти и клыки, бьется, пытаясь выскользнуть из болезненных, ранящих объятий… скулит, рявкает, и пальцы бессильно шкрябают по полу, впиваются в чужое тело почти безболезненно, словно пытаясь уцепиться и дать хоть какую-то основу для спасительного рывка… И взгляд у него все еще дикий, желтый, и вызов в нем еще не угас. Он еще не желает сдаваться. Не желает склонить головы. Не желает признавать свое поражение. Мелькор ухмыляется, крепче сжимая ладонь на бедре той ноги майа, колено которой так и упирается в его плечо. Только теперь это в беспомощной позиции оставляет самого Пламенного. В беспомощной — и невероятно уязвимой. Открытой. И в отличие от Вала, он не может вывернуться и сменить их расположение — силы не хватает. Они слишком неравны. Это с самого начала было известно и понятно обоим. — Сдавайся, Наулэаран, — низким, хриплым, глубинно порыкивающим голосом выговаривает он, едва не касаясь губами чужого уха. Касается, ухмыляясь, губами золотого шарика серьги, влажно проводит кончиком языка по дрожащей напряженной шее — ровно по натянутому сухожилию. — Сдашься — буду ласковее. Кривые клыки чуть сжимают кожу. Майа вздрагивает, скуля, но тут же обрывает себя и рычит сдавленно, захлебываясь словно. — Нет! Ярость в этом восклике вполне отчетлива. Как и всегда. Наулэаран не сдавался сам еще ни разу. Мелькор выпрямляется, почти садится на колени, опуская ногу Волчьего Князя с плеча на свое бедро. Черная рука, придавливавшая плечи и грудь к полу, смещается — пальцы жестко и безжалостно сжимают шею, в них кажущуюся хрупкой. И перекрывают дыхание. Да, им оно нужно не так сильно — даже фана выдержит и не распадется из-за нехватки воздуха. Но привычка сильнее этого осознания, и потому спустя десяток секунд майа вздрагивает, пытаясь вдохнуть, цепляется за раненое запястье, полосует когтями — но слишком слабо, Вала лишь чуть сильнее сдавливает его шею. И отпускает, чувствуя лишь как расслабляются в чужом теле мышцы. Пламенный рвано, торопливо хватает ртом воздух, кашляет, но отдышаться ему Мрак не дает даже пары секунд. Припадает к губам, вновь вжимая собственным телом в пол. Целует властно, глубоко и яростно, не позволяя даже тени возможности этому сопротивляться… но майа и не сопротивляется. Наоборот — отвечает, прикусывает бешено, вылизывает окропленные золотом клыки, сам подставляет под них губы, касается языка, изласкивая его собственным, снова кусает. Для него и сейчас — бой. И он по-своему прав. Эту непокорность в нем Мелькор не только ценит — но обожает. За саму возможность вновь и вновь доказывать, что он сильнее, лучше… что он все еще в своем праве. Что всегда будет в своем праве. Что он всегда будет помнить, кто рядом с ним и за чем он пришел во Тьму когда-то давно. Нау хрипит, едва отрываясь, кашляет снова — дыхание у него сбито и неглубоко, в горле клокочет рык и скулеж, — и впивается когтями снова в плечи Вала, рвет ткань и кожу, но не отталкивая, напротив, еще ближе притягивая к себе… и все же вновь, непонятно где отыскав силы, вновь переворачивает кувырком их обоих, встряхивает, отбрасывая за спину, рыжей растрепанной гривой волос, выпрямляясь — Мелькору кажется, что с них на стену едва не капли жидкого пламени летят, — и скалится. Азартно. Весело. Волколачьи когти впиваются над ключицей Вала, словно пытаясь под нее продраться, вторая ладонь ложится поперек шеи — но не давит. Гладит. Там, где однажды лежала цепь. — Я не сдамся и не проиграю так легко. Вала смеется — нет, даже хохочет. Громовой раскат его низкого голоса пугает тварей, волколачьи выродки, следящие за этим поединком почти осознано, забиваются по углам вольеров в ужасе. Мелькор знает, что они тревожатся даже не за свои шкуры. А за того, кто их несвергаемому вожаку бросил вызов… словно не научился во все прошлые разы ничему. Впрочем, бессознательным тварям не понять, что этот поединок из себя представляет на самом деле. Зато знает Наулэаран. Саурон. Майрон. И оттого стоит ему сейчас лишь немного сдвинуться, пытаясь подняться на ноги, — и краска смущения заливает скулы, а оскал искажается насмешливым ехидством, скрывающим неловкость. Даже намерение остается неисполненным — останавливают когти черных рук, впивающиеся в бедра. Мелькору всегда смешно видеть этот момент: когда вновь и вновь его майа чувствует, что сейчас, таким — зверино-диким, строптивым и азартно распаленным, противостоящим, пытающимся выгрызть у Мятежного Вала кусок власти — он не менее желанен, чем в ипостаси покорности и подчинения. Мелькору всегда казалось странным, что его Пламенный так легко начинает сомневаться в своей неотразимости — хотя, казалось бы, во времена до Звезд его нарекли вполне обоснованно Восхитительным. Но он не смеется и не удивляется этому в открытую — зная, почему это так. Зная, хоть и не понимая, и не смея трогать эту боль. Не желая ее растравливать, эту незаживающую гнилую рану, ожог, легший на саму суть его Темного Пламени. Во всем виноваты айнур Амана, не ценившие его майа. И этого не изменить — прошлое уже свито и стянуто в гобелены бытия. Мелькору остается лишь вновь и вновь доказывать не только свои право, власть и силу, но и ценность своего Советника. Впрочем, они оба наслаждаются этим каждый раз, несмотря на разыгрываемое представление. И сейчас — тоже. Выпрямляясь так, словно к спине копье привязано, Пламенный застывает с этой невыносимой ухмылкой на лице, полностью отпуская Вала, на его бедрах, откидывается чуть, опираясь ладонями чуть выше колен, склоняет к плечу голову, облизываясь хищно, сжимает когти, словно бы издеваясь — и это вызов. Провокация настолько откровенная и отчетливая, насколько можно. Прямая ехидная насмешка. Это очевидно. Даже говорить ничего не нужно. Но еще — это очень уязвимый момент для майа. Без сдерживания и хоть какого-то сопротивления Вала легко всегда переворачивает ситуацию вновь в свою пользу — и сейчас это случается тоже. «Даже несмотря на то, что я бросаю тебе вызов — ты меня жаждешь?.. Впрямь?.. это глупо» — без слов и мыслей всего несколько мгновений назад, одними лишь взглядом и телом, насмешливо говорил майа. Мелькор вновь впечатывает его в пол, с треском рвет когтями ткань черно-алой туники и пояс и ухмыляется, отвечая на том же языке — касаниями и почти бесследными укусами, тонкими царапинами и тяжестью собственного тела: «Жажду. И свое возьму. Тебя — возьму, как и в прошлый раз, и позапрошлый, и каждый — раньше». Майа подвывает, хрипло рычит все еще упрямо, бьется, но даже будто всерьез пытаясь вывернуться — не отталкивает. Его когти вновь и вновь полосуют ткань рукавов темно-серой рубахи Вала в лоскуты, но… Колени, оставшиеся на бедрах Мрака, одновременно с этим сжимаются, словно не позволяя даже на мгновение подумать о том, чтобы отстраниться. Мелькор огрызается, щелкает клыками предупредительно на слишком близко подобравшиеся к лицу когти, хрипло рычит, впиваясь в чужое тело зубами до брызжущей золотой крови, словно пытается утихомирить. — Ты проиграл. Ты проиграл, Наулэаран, — тяжело шепчет он, ухмыляясь и облизываясь. Свистящее тяжелое дыхание сбивается. — Н… нет… еще нет!.. — майа возится и бьется под ним, пытается сопротивляться и даже все-таки едва не выворачивается, ему даже удается заставить себя разжать колени и оттолкнуться от пола, выкрутиться почти, так нелепо и доверчиво подставляя своему Вала уязвимую спину, он действительно даже чуть вытягивает собственное тело из-под его давящего веса… Но вдруг скулит, царапая когтями камень и замирая. Мелько сильнее сжимает клыки на его загривке, встряхивает, посмеиваясь, как непослушного щенка. Одну руку он оставляет опорной, вторая сжимает рваную ткань туники, та трещит… и лоскутами соскальзывает с бледного залитого золотом тела, дрожащего под ним. Так же под когтями расходится и темная ткань рабочих штанов, еще держащаяся каким-то чудом на поясе, но уже бесполезная — прорех в них достаточно, в целом сохранились только сам пояс, пядь ткани ниже — и та часть, что заправлена в высокие сапоги. — Сдался бы — уберег бы одежду, — невнятно смеется Вала. — Не станешь же ты сбрасывать и сжигать фану только чтобы дойти до покоев… даже через весь центральный пик Тангородрима. Черная ладонь ложится на бедро, снаружи, вползает под обрывки ткани под него. Майа хрипит, но не дергается — клыки Мелькора все еще впиваются аккуратно в его шею. Потом… скулит. — Мелько… Пусти… — Не-е-ет, — с наслаждением хрипит Мрак и мягко тянет рукой бедро Нау вверх, заставляя поднять оба, прогнувшись. Тот рявкает яростно, но тут же скулит, сбивается — вдыхает рвано. В горле его, натянутом и таком уязвимом, клокочут вперемешку всхлип, стон и рык. Бессильно скребут по полу когти — и ладони вдруг распластываются по камню, одна сжимает второе запястье. — Н-ну и ладно. В-все равно, я не. я не сдаюсь. — Да. Это уже и не нужно, ты проиграл. Вот теперь… Черные пальцы скользят от середины вверх по внутренней стороне бедра, золотого от ран и крови, и сжимают бескомпромиссно полунапряженную плоть. — …точно проиграл, — довольно завершает Мелькор фразу, ласково проходясь по всей длине члена ладонью. Сам толкается бедрами, вжимаясь в чужое тело, откровенно трется о него, и Наулэаран лишь вздрагивает сильнее, но даже не пытается выкрутиться или отстраниться — а спустя миг выдыхает шумно, взрыкивая, роняет голову в вытянутые плечи и едва заметно прогибается в поясе. И тут же всхлипывает — новый легкий дразнящий толчок он ощущает уже гораздо… ярче. Настойчивее. Чувственнее. Вала смеется тихо, но низко, вибрирующе. — Подставляешься. — Н… нет… — Именно что подставляешься. И дрожишь от нетерпения. Майа и впрямь дрожит. Но это не совсем нетерпение — скорее, напряжение. И еще — боевое возбуждение, переходящее в физическое. Он терпелив, и его тело тоже, но натянутые до предела нервы дрожат, как кожа на барабане сразу после удара, и облик откликается. Но Мелькор не может не сыграть на разнице восприятий. — Мн-не… н-нечего жд-дать, — хрипит, дергаясь, Пламенный. — Ну, не ври так откровенно. Черная ладонь, ритмично скользящая по его члену, сжимается чуточку сильнее, и он скулит в руки, тут же прикусывая себя за плечо, чтобы этот скулеж позорный забить, сдержать. — Я победил, Наулэаран, и мне осталось лишь вновь закрепить свою победу в твоем сознании. В твоем — и их, — насмехается, сбиваясь на рык, Вала, смеется коротко, бешено ухмыляясь. На клыках, губах — привкус чужого золота, на подбородке и шее — тонкие, застывшие, будто бы металлические потеки того же цвета, стягивающие кожу. Майа вздрагивает, отворачивается от вольеров, прячет лицо, расцветающее краской гнева и стыда. Но молчит. — Надежда — глупое чувство. Я всегда буду вожаком этой стаи, Нау… — Темный вновь прикусывает его шею и сипит, уже не скрывая возбуждения и желания, слишком очевидных. — Я всегда буду твоим вожаком. Всегда. И ты должен запомнить это. Понять всей сутью. И… принять. — Нгх… — Ну же. Ты умный, ты прекрасно все понимаешь. Я не избрал бы тебя, не будь ты настолько умен. Так не хочешь принять? Тебе настолько не нравится наша иерархия, или, может быть, твое положение?.. Майа хрипит сдавленно, жалобно и в то же время зло. Дыхание его рвано, он лицом зарывается в собственные руки, закрывается ими, но — словно бы нечаянно, словно бы без умысла и оправданий, — чуть шире разводит колени, сдирая кожу, и без того поврежденную, о камни. — Я… я сам должен… быть первым из них… я должен быть их альфой… — отчаянно взрыкивает он. — Я никогда и никого не приму на этом месте навечно!.. — А сейчас? — искушающе хрипло шепчет, вылизывая край острого уха, Мелькор, прикусывает хрящик, шею сразу под углом челюсти, даже целует, прижимаясь ледяными губами к пылающей огнем коже. — Сейчас ты готов снова принять меня — до следующего бунта? Потерпишь как-нибудь? Двусмысленность этих слов его смешит. А реакция и без того возбужденного до искр, слетающих с растрепанных, всклокоченных волос, отливающих алым, кровавым оттенком, подчиненного, всхлипывающего беззвучно, рычащего сдавленно — распаляет. — Будешь молчать — приму как согласие, — урчит Вала прежде, чем на мгновение чуть ускорить движения ладони. Майа сбивается с дыхания вновь, вытягивается, хватая ртом воздух, но упрямится. Молча. Кусает губы, сжимает собственные волосы в дрожащих пальцах, скребет по камню когтями, вьется, прогибается, жмурится… но не издает ни звука. Мелькор кивает сам себе, чуть приподнимаясь над чужим телом, и улыбается. Медленно оставляет на своём неприступном, невольном якобы любовнике цепочку ледяных коротких укусов-поцелуев вдоль позвоночника. В такие моменты нельзя прямо спросить: «Можно? Готов?» Эти вопросы всю суть полуискренней, полутеатральной игры в борьбу за власть, в сопротивление и вызов смели бы, свели бы на нет. Но такой ситуации легко избежать, как сейчас. Предложив в качестве выражения согласия ту часть этой игры, которую сложно совершить случайно. И каждый раз это — молчание. Нау сложно молчать — Нау довольно громкий в целом, рычащий, хрипящий, яростно жалящий порой ядовитыми словами, и потому его молчание в ответ на такое предложение — отчетливое невысказанное согласие. Знак, что все в порядке. Что они оба все еще прекрасно понимают и принимают правила игры. И раз сейчас Нау так старательно молчит и сдерживается… Вала ухмыляется, проводит языком по выгнутой спине, слизывая золотую размазанную по коже кровь, отводит ладонь, которой выласкивал дерзновенного своего подчиненного, собирает на влажные, скользкие от смазки пальцы щедро чужое золото с израненного бедра, смешивая обе вязких жидкости. Ему не нужно ни предупреждать, ни дожидаться, пока тело майа расслабится. Тот привычен и без того к его рукам, а сейчас, хоть и не показывает старательно, но все же жаждет. Черные пальцы уверенно, даже чуть грубовато-резко проходятся вниз от копчика, проминают напряженные мышцы и вталкиваются в чужое тело — сразу три, сразу на всю длину. Это больно — Наулэ вскрикивает, подвывает, сжимается изнутри, цепляясь когтями за каменный пол, скулит, но лишь дрожит, яростно кусая губы. Он должен выдержать — цена проигрыша такова. К тому же… эта боль лишь распаляет острое тянущее желание, голод, дразнит пустоту под косыми мышцами живота. Мелькор хрипло, рычаще смеется, резкими движениями ладони вталкивая пальцы все глубже. Основание рвано бьет на каждом движении по выступающему «хвосту» копчиковой кости. — Умница. Я знаю, что твоему телу не нравится принимать меня, когда я слишком тороплюсь… но уж придется потерпеть. В конце концов, это твоя кара за наглость. Ты сам посмел бросить мне вызов — теперь и приходится расплачиваться. Волчий князь рычит, рявкает что-то невнятно, гневно, чуть оборачиваясь и кося из-под растрепанных волос на насмешливо щурящегося Вала — и тут же натянуто вздрагивает, дергается всем телом, в голос стонет. Хрипло, зверино… сладко. — Нравится? — хмыкает Владыка, вновь сжимая зубами чужое плечо. — Н… нет… больно… — лжет открыто майа. Слишком очевидно лжет, слишком слабо дергается в попытках отстраниться, чтобы они были всерьез. Это больше похоже на то, как в другой, покорной, ипостаси он, наоборот, подается обычно на более аккуратные и бережные толчки. — Мель… Мелькор… — Терпи, — смеется безжалостно Темный, сгибая пальцы и надавливая на пульсирующую, легко прощупывающуюся через гладкие мышцы чувствительную выпуклость. Он никогда особо не интересовался названиями и строением тел, ни эрухини, ни подобных им. Но вот что он точно знает — как заставить своего майа шипеть, скулить, стонать, а то и кричать от удовольствия. И тот действительно сипло громко вздыхает, вгрызаясь волколачьими клыками в собственную ладонь. Пытается сдерживаться, пытается реагировать не так откровенно… Мелько перехватывает его запястье и выворачивает руку за спину, заламывая. — Не смей себя глушить, — яростно рычит он. — Я хочу слышать каждый твой позорный скулеж, Нау. Каждый стон, который я из тебя вытрахаю, каждый вскрик удовольствия. Каждый гневный всхрип. Он не шутит, хоть и не сердится всерьез. Но… в иных, более привычных и осознанных, скованных рамками их ролей, ипостасях майа не может так ярко и откровенно звучать. Даже когда старается. Эти бесчисленные маски душат, пережимают горло. Не воспользоваться моментом, не наслушаться на какое-то время вперед Вала не может. Пламенный фырчит насмешливо, но тут же едва не задыхается, запрокидывая голову и прогибаясь. Распластывается по камню, глухо ругается на слабо знакомом Темному наречии, рычит. Тот хмыкает, извлекает пальцы, вытирает остатки крови о бедро майа, хлещет по израненной коже раскрытой жесткой ладонью и тут же сжимает, удерживая на одном месте за пояс и заломленную руку… И входит — с усилием преодолевая сопротивление чужого тела, резко, болезненно, не жалея, до влажного хлопка своего тела о чужое. И двигаться начинает сразу, рвано и размашисто, тянет на себя чужие бедра — слишком долго ждал, нет времени терпеть, да и желания позволить привыкнуть тоже нет. Тем более, что сейчас подобное и содрогающемуся от ощущений под ним дерзновенному подчиненному — желается. Необходимо. Грубость и резкость, жестокость даже Наулэ принимает с большей жаждой, чем принял бы ласку. Желтые волчьи глаза ничего не видят, хоть и распахнуты, золотые прозрачные слезы стекают по коже, но сам Князь лишь рычит, стонет почти на каждом движении. Жарко, хрипло, рвано. Облизывает клыки, пытается закусывать губы — но на следующем же толчке вновь скулит болезненно-жалобно. Волосы обжигающе-красноватые, полыхающие, спутываются, змеятся по камню пола. Темный отпускает вывернутую напряженную руку, бедро, на котором уже наливаются синяки, и накрывает выгнувшегося проигравшего собой, упирается локтями возле плеч и впивается драконьими зубами в уже напрочь искусанный загривок, покрытый засохшей золотой кровью. Откровенно говоря — в подставленный покорно загривок, незаметным движением Князь Волков сам налипшие пряди с него убирает, и Мелькор прекрасно замечает это. Даже ухмыляется коротко. В напряженно вытягивающегося майа он вталкивается с полной силой, буквально выбивая из того стоны вперемешку с рычанием и короткими ругательствами. Но клыками за шею держит крепко, грудью к израненной спине прижимается, чувствуя, как на его собственных ребрах вскрываются и сочатся черной кровью следы от волчьих когтей, тянут и ноют. Но это только усиливает удовольствие. Это почти честная победа для него, достойное поражение для его дерзкого любовника… и для них обоих — удачно сыгранная партия. Стоны Пламенного становятся все более жаркими и протяжными, сладкими, исполненными удовольствия, он не успевает между ними и рваными короткими вдохами даже губы сомкнуть — с уголка по подбородку на пол стекают капли слюны, смешиваясь со слезами. Да и сам Мелько, нашарив беспорядочно скребущую когтями по полу руку, сжимает непропорционально сильные тонкие пальцы в ладони, вдавливая их в камень, отпускает чужой загривок, зализывая укус, и сам хрипло, рычаще стонет над теряющимся в огненно-алых волосах ухом, дышит тяжело, выговаривает рвано и глухо: — Ты всегда будешь оказываться подо мной. Каждый раз, Нау, каждый раз… в этой ипостаси твое место — рядом со мной. Но никак не мое. — Однажды… — задыхаясь, все же смеется дико Волчий Князь, скулит, щерясь и скалясь в безумной почти ухмылке, и еле выговаривает. — Однажды я окажусь победителем… — Ну уж нет. Черные пальцы царапают и без того озолоченную кожу, скользя от плеча по ребрам и животу, напряженно поджимающемуся, но драконьи когти медленно «втягиваются», оборачиваются короткими ногтями, и ладонь Вала сжимается на истекающем предэякулянтом пульсирующем члене его майа. Тот вскрикивает блаженно, смещает свободную руку — поднимает плечо так, чтобы его Вожаку, вновь доказавшему право владеть не только стаей, но и им самим, было на что опереться в движении, — но весь дрожит, все его тело судорожно сокращается. — Мель… Мелькор… — Попроси позволения. Может быть… может быть, я захочу разрешить тебе кончить раньше. Наулэаран взрыкивает — но уже не яростно, не угрожающе и не возмущенно, скорее, невыносимо возбужденно, почти всхлипывает. Толчки внутри, заполненность обжигающая, глубокая — в такой-то позиции — сводят его с ума, не позволяют вновь обрести самоконтроль. Чтобы попросить — нужно скинуть ипостась полузверя и вернуться к привычной рассудочности Советника, но каждый рывок, каждая фрикция, заставляющая открыто, жадно выстанывать что-то абсолютно невменяемое, выбивают обратно в животное вожделение. Больше. Чаще. Быстрее. Еще, еще, еще… Мелькор беззвучно содрогается от смеха, слыша, как незаметно для себя его майа выхрипывает эти слова. Непокорный, строптивый Волчий Князь, Пламенный, натянутой струной звенящий, ложится под него, подставляется, подмахивая бедрами на его резкие движения, на все сейчас согласный, жадный… принимающий его власть. Вновь принимающий. — П р о с и. Майа сжимается, скуля, но слова сами слетают с дрожащих губ: — Вала… Мелькор… — Ну? — Мятежный Мрак ухмыляется, стискивая плотнее — и останавливая ладонь, как и собственные движения. — Позволь… позволь мне… прошу, позволь мне кончить… — язык Пламенного заплетается, речь становится почти неразборчивой. — Я же чувствую, что ты сам еле держишься. Позволь и мне… и не отстраняйся… не нужно… — А тебе все мало тьмы внутри? — хмыкает Вала, но вновь вжимает, вбивает резкими толчками блаженно вскрикивающего Нау в пол, собой покрывает, полностью заслоняя от всего мира, и ладонь его движется все быстрее — ускоряясь одновременно с фрикциями. Хватает считанных минут, чтобы скопившееся внизу живота жаркое удовольствие сжалось судорожно, заставляя Темного вновь вцепиться уже вернувшими привычную форму зубами в загривок своего совершенно по-волколачьи скулящего, стонущего Советника, и всплеском острого наслаждения взорвало видимый мир. И без того горячее, тесное тело майа на миг вспыхивает живым огнем, голос срывается в протяжный, блаженный хрип — в то же самое мгновение, как ледяные капли тьмы растекаются по его сути и внутри физического облика. Миг. Другой. Вала встряхивается, отпускает ослабшее тело своего Второго (он знает, что волколаки принимают постоянно бросающего вожаку вызов Князя как бэту стаи, потому и называет его так мысленно) и поднимается на ноги. По фане разливается тяжесть усталости и удовольствия. Мановением ладони он восстанавливает остатки одежды, латая ее прочной иллюзией, поднимает отброшенный плащ… И опускается на одно колено рядом с еще не пришедшим в себя до конца, только свернувшимся в клубок, майа. Накидывает поверх плащ и усмехается. — А я говорил — сдайся, сохранишь одежду. Как собираешься в собственные покои возвращаться, ммм? Сил у тебя на хорошую иллюзию сейчас не хватит. Пламенный зарывается молча лицом в тяжелую ткань, потом кое-как выпутывает дрожащую руку и указывает куда-то в направлении выхода. Мелькор щурится… и кивает. — Предусмотрительно. Амулеты с невидимостью. Да еще и такие мощные… тогда я впрямь могу тебя оставить. Надеюсь, что подняться сам ты сможешь… хотя бы через полчаса. Или час. Он смеется, слыша тихое рычание в ответ. На самом деле, он ни капли не сомневается в своем Советнике, но не отпустить пару колких замечаний не может — слишком уж велико искушение. Впрочем, он тут же поднимается вновь. И уходит.