Student’s pet

      Как же прекрасно просыпаться без раздражающего гула будильника. У нас с ним в принципе сложные отношения ещё со времен первой смены в школе; нежеланная вылазка из тёплого кокона одеял и подушек в промозглую невзрачную реальность, тупёж перед зеркалом с зажатой во рту зубной щёткой, на которую после пары секунд использования становится кристаллически поебать, чёрный чай с пятью ложками сахара, после которого спать хочется в двадцать раз сильнее, желание пустить пулю в лоб тому, кто посмеет спросить «как спалось?». Ну, и мелочи типа затерявшихся носков, неглаженой рубашки, ожидания забитого пенсионным фондом автобуса и утренней пробуждающей прохлады.       То ли дело одиннадцать утра. Луч осеннего солнца сквозь окно слепит не раздражающе, — наоборот, — приятно греет мое опухшее после пьянки лицо. Через открытую форточку слышно, как за пределами моего блядского логова кипит жизнь, в то время как я, по ощущениям, только появился на этот свет. Высунутую из-под одеяла ногу холодит сквозняком, утренняя волна возбуждения приятно проходится по телу, а голова пуста настолько, что, кажется, я слышу, как в ней гуляет ветер. Ещё бы глотнуть минералки и вытащить волосы изо рта, и вообще...       Стоп.       Я в испуге открываю глаза. Мои волосы хоть и отросли так, что ещё месяц, и я, скорее всего, уже смогу завязывать их в крысиный хвостик, но не до такой степени явно. Только опустив взгляд и пару раз проморгавшись, я начал восстанавливать хронологию событий после «Сандэя».       Горячее тело Иры навалилось на меня сверху и тихо сопит мне в шею, а её светлая волосня, по ощущениям, хозяйствует не только в моём рту. Я спихиваю ее с себя на другую половину кровати и устало потираю глаза. Вот поэтому я не нарушаю свои принципы — не ночевать с человеком после секса. И дело здесь не в том, что она неприятный человек, или что я нагло использую ее тело, или что я устанавливаю слишком строгие рамки в отношениях с тем, с кем мы занимаемся сексом без обязательств.       На самом деле все более драматично: я боюсь привязаться к человеку. Еще месяц назад, когда Ира предложила трахаться без обязательств, я согласился с сомнением, но с не меньшим рвением, так как привлекла она меня в первые минуты знакомства. Негласное правило «без чувств» установилось сразу и строго, коего мы придерживаемся по сей день (по крайней мере душевного влечения с её стороны я не замечал), а все эти утренние объятия, завтрак в постель, поцелуи при встрече и прощании и прочие телячьи нежности в списке наших времяпрепровождений под запретом.       Сегодняшнее утро исключение. Ира вчера выхлебала столько пива, сколько я не злоупотреблял в свои счастливые семнадцать, а секс у нас был по расписанию. Так что спустя минуту после завершения наших плотских утех, вырубилась она, скорее, неосознанно. А я не настолько плохой человек, чтобы будить ее пинками и пьяную прогонять среди ночи. Все мы знаем минимум одну историю, когда заканчивался такой путь домой наихудшим образом.       Сейчас у меня есть все основания, чтобы поторопить ее домой, — как никак, мне пиздовать в универ через два часа, — но у моего организма появились дела поважнее. Не знаю почему, но день бодуна я провожу с остервенелым желанием трахаться. Может это какая-то особенность организма, а может я просто дрочила, который минимум несколько раз в день думает о том, как было бы хорошо кому-нибудь присунуть. Пубертат в двадцать четыре — это нелегко.       Поэтому действовать я начал на автомате. Ладонь, сжимающая её голое бедро, лёгкий укус в шею и лукавое «И-ирина-а» на ухо, по моему мнению, должны были не только моментально ее разбудить, но и возбудить. Вот только Ирина спит, как сурок и лишь мычит в ответ на мои предварительные ласки. Но я, как нетерпеливое животное в гон, трусь о её задницу вставшим членом и продолжаю то сжимать, то поглаживать все особо чувствительные точки на её теле. — Отвали, Антон, — я забыл, что временами Ирина бывает весьма раздражительна и при желании может выбить мне зуб. — Вчера ты так не говорила, — мой флирт убог и немощен, но надежду я не терял никогда. — От меня пасёт за километр. — Ты знаешь, я не брезгливый. — А я принципиальная. Утренний секс — это отвратительно. Повторяю, отстань.       Я почти вою от разочарования и отправляюсь дрочить. По крайней мере, я попытался.       К несчастью, утренняя мастурбация не приносит мне прилива эндорфина, и мне ничего не остается, кроме как разочарованно почистить зубы и также разочарованно отправиться пить чай.       Я, кстати, не особо помню в какой именно момент жизни у меня это началось. Тот факт, что органом между ног можно пользоваться не только для того, чтобы справлять нужду, я признал лет в десять, когда впервые в гостях у друга наткнулся на ходовой в те времена порно-журнал «Swank» и почувствовал движение в штанах. Тот кент был старше меня на два года и, видимо, в своем возрасте уже познал начальные азы самоудовлетворения. Журнал нагло перекочевал мне в рюкзак и я свалил домой под предлогом боли в животе, всячески успокаивая себя по дороге, что не пойман — не вор.       Первая дрочка была отвратительной и смущающей, да и прикола я не выкупил. Поэтому и журнал был замурован в пять слоев газеты, комок из газет в полиэтиленовый пакет, пакет в коробку от бра, коробка в порванной простыне, и только потом весь этот тайник был запрятан в самую даль антресолей, в которой мама хранила пустые банки из под солений. Короче, все по принципу иглы в сундуке.       «Swank» был детской игрушкой, по сравнению с резиновым членом, который я по счастливой (или нет) случайности нашел у сестры в комоде. Тогда мне уже исполнилось одиннадцать и, казалось бы, я видел и понимал имитацию чего я держу в руке, но не понимал, зачем это нужно было ей. Тем же вечером я напросился переночевать у нее и уже выстраивал в голове план, каким образом я разузнаю у неё подробности использования этой странной вещицы. Боялся я так, будто меня могли отправить на каторгу из-за одного невинного вопроса, но смелости я всё-таки набрался и побрел среди ночи в её комнату. Вошел без стука.       Вид расхристанной сестры под её мужиком и то, чем они занимались ввели меня в ступор. Я не понимал, что они делают, но в моей голове почему-то сразу всплыло определение «красиво». Они заметили меня не сразу, да и я старался не дышать, чтобы не спугнуть момент, но застукали меня все равно. Пиздюлей от её мужика я получил знатных, но «красиво» из моей головы это не выбило. А вот сестра, отойдя от шока и стресса, последующие пару часов объясняла мне принцип работы самым что ни на есть простым для детского разума языком, заключив эту лекцию тем, что таким образом люди проявляют любовь, и что мне пока мало лет для того, чтобы эту самую любовь таким образом проявлять.       А на следующий день я проснулся из-за её всхлипов. Как оказалось, этот мужик ее бросил. Я спросил: «Почему так? Вы же вчера проявляли любовь?». Сестра посмотрела на меня раздосадовано, даже яростно, а потом закричала, что не было никакой любви, всё это бред и что через несколько лет я обязательно познаю эти чувства.       Мне двадцать четыре. Я не познал их до сих пор.  Да и не собираюсь, на самом-то деле. Весь пубертат я ограничивался своей бурной фантазией и просмотром роликов с Амбер Райни, иногда разбавляя бледнолицыми брюнетками. В шестнадцать я, наконец, набрался смелости, чтобы испытать «красиво» на себе. И этот первый раз стал спусковым крючком.       Трахаться мне хотелось безвылазно, от постоянной дрочки член начинал болеть, а посторгазменные думы о бытие переросли в агрессию и раздражение по любому поводу. Поэтому я упорно учился быть флиртуном, воровал из маминой сумки деньги, чтобы купить предмету возбуждения несчастные три розы и обмотать их в ублюдский целлофан, доставал сестру с просьбами дать советов, как соблазнить прекрасный пол и уверенно соглашался на любой движ, на котором мне могло что-то перепасть.       Количество своих половых партнёров я не помню. Да и списки я не веду, — знаю только то, что мне нет разницы кого ебать — девушку или парня. В девятнадцать, когда от обычного секса мне вдруг стало скучно, я попросил одного своего друга-гея трахнуть меня, дабы разнообразить приевшуюся схему соития и пополнить сексуальный опыт. Не сказать, что мне не понравилось, но было... странно. Из головы почему-то упорно не хотела вылезать установка, что пихать что-то себе в задницу — не по-христиански, и именно эта установка, скорее всего, помешала мне получить кайф в полной мере. В любом случае, навык я этот больше не практиковал и не планирую, но установку всё-таки выбил. Каждый человек сам решает, как ему распоряжаться своим телом.       В общем, я просто люблю секс. Не людей, с которыми я им занимаюсь, а именно саму картину, когда мой возбужденный член проникает в чью-то вагину, задницу или рот. Секс — это не о любви, не о чувствах. Это об ощущениях, сравнимыми с погружением в несуществующий мир, об искусстве, что не смог передать ни один польский художник XIX-XX-го века, о полной дереализации, при которой ты не жалеешь об утрате собственного «Я» и потери связи с реальностью. Это взрыв сверхновой, распад на ионы, скачки от одного агрегатного состояния к другому, погружение без акваланга, прыжок без парашюта, азарт, исступление. Это красиво.       И мне срочно нужно перестать вспоминать все эти ощущения, иначе я грожу возбудиться вновь. Нужно умыться холодной водой и не думать о сексе. Налить себе чай и не думать о сексе. Открыть холодильник и не думать о сексе. — Боже, какой ты шумный, — в проёме появляется лохматая Ира и смотрит на меня возмущённо, — дал бы мне ещё хотя бы десять минуточек, изверг.       Она начинает копошиться позади меня, наливая себе чай и хлопая навесными шкафчиками, видимо, в поисках сладкого. — Я ухожу через полтора часа, — вроде не прогоняю, но намекаю я. — А я через три минуты. — Ира оскорблённой не выглядит, а лишь по-варварски надкусывает найденную плитку шоколада и почти залпом выпивает горячий чай.       Весь «завтрак» я луплю в стену и думаю только о том, как классно будет покурить с Максом у входа в корпус. Действительно через три минуты, — а по ощущениям — час, — я слышу Ирино «до встречи» и хлопок двери, и словно возвращаюсь в реальность.       На единственную пару в эту среду я нехотя, но приезжаю, потому что уважаю нашего пожилого Валентина Альбертовича, который всем ставит «отл» за посещение и за активный интерес к его душещипательным историям из жизни, которыми он нет-нет да делится с нашей группой на практике.       Макс стоит в табачном облаке на входе в корпус и смотрит в стену. Оценивая его мешки под глазами и сонный взгляд, я делаю вывод, что тот тоже вчера пил. — Здоров. — Здоров, — Заяц хрипит, вяло пожимая мне руку. — Чё активный такой? — Выспался, — и я даже не вру. — А ты пассивный? — Не выспался.       Вот и поговорили. В принципе, его кондиции я достигну ближе к вечеру. В моём организме отходняк действует по какой-то своей замысловатой схеме.       Макс ждёт, пока я докурю, продолжая пошатываться на одном месте и моргать раз в минуту, будто он находится где-то не здесь. От сигареты мне становится дурно, поэтому я не скуриваю даже половины и кидаю её в мусорку, вырывая Зайца из своих мыслей.       На втором этаже толпятся кучки из студентов третьих и четвёртых курсов, создавая такой гул, что начинает болеть голова. Или это подкрались отходняки, — я так и не понял. До кабинета мы доходим как сквозь тернии и, стоит нам завалиться внутрь, как мы тут же улавливаем мужской силуэт за нашей законной последней партой. Университет, конечно, не школа, и каждый волен садиться туда, куда ему вздумается, но мы с Зайцем как-то нагло установили права на последние парты во всех кабинетах ещё с первого курса, поэтому на наших лицах сразу всплыло высшей степени недоумение.       Мы с Максом переглядываемся и синхронно ступаем к этому типуле, чтобы обкашлять созревший вопрос. — Не хочу показаться грубым, но мы тут сидим. — Макс опережает меня на пару секунд, тут же рубя с плеча, пока я шумно заваливаюсь за парту рядом с этим типом. — Ой, я... — парень троит, глядя сначала на Макса, — я стажёр. Не знал, ребят, — и поворачивается на меня.       Забыл упомянуть, что я своего рода фетишист. Меня жуть как привлекают разные особенности во внешности людей, будь то шрамы, веснушки, нос с горбинкой или щель между зубов. У Ирки, например, большое родимое пятно на лопатке, и если бы мы были в отношениях, я бы ежедневно в это место её целовал. У меня был партнёр с гетерохромией, и я постоянно пытался во время секса посмотреть ему в глаза, только больше смущая. Однажды я даже спал с моделью-альбиноской, от внешности которой мне вообще сносило крышу.       Здесь случай какой-то невозможный. Начнём с того, что это далеко не парень, а уже взрослый мужик лет так тридцати семи. Хотя о том, что этому человеку уже за тридцать говорят только скопление морщинок в уголках глаз и на лбу, совершенно не портящие его лицо. Стоит ему повернуться, я сразу встречаюсь с ним взглядом. А именно — с туманно-голубыми глазами, обрамлёнными веером чёрных пушистых ресниц. Такого цвета, как мне кажется, не существует в цветовой палитре. Я отчётливо вижу голубой цвет под легкой дымчатой пеленой, но при этом они яркие, горящие и немного уставшие. На щеке красуется еле заметное созвездие родинок, спрятанное под чуть отросшей щетиной, а нос забавно приплюснут, будто его надкусили.       Последний раз я так внимательно и бестактно рассматривал другого человека восемь лет назад, когда предлагал знакомой девчонке лишиться девственности, выискивая на её лице сомнения. Сейчас я выискиваю на лице этого человека свой здравый рассудок, потому что пялюсь я, по ощущениям, несколько часов, вызывая тем самым недоумённые взгляды Макса и этого стажёра, чтоб его. — Вы будете у нас преподавать? — задаю я наитупейший вопрос, который первым приходит в голову. — Эм, нет. Не знаю, возможно, — он подхватывает со стола ежедневник и ручку и подрывается с места, но я, следуя каким-то инстинктам, хватаю его за запястье и тяну обратно. — Мы сядем на другое место, — я стараюсь звучать мягко и приветливо, следя за его нахмуренным лицом. — Извините за холодный приём.       Кивком головы я указываю Зайцу на предпоследнюю парту соседнего ряда и чувствую, как чужая рука аккуратно вырывается с моего захвата. — Всё в порядке, — мужчина поджимает губы в подобии улыбки и нервным движением поправляет очки. — Я Антон, кстати. — Зачем я это ляпнул — непонятно, поэтому я тут же подрываюсь с места и прыгаю к Максу за парту, боясь услышать в свой адрес не то, что хотелось бы.       Стажёр мне не отвечает, а у меня образуется шило в одном месте от горящего в груди желания повернуться и посмотреть на него снова. Я еложу на стуле, кручу головой в попытке хотя бы мельком уловить боковым зрением его профиль, шумно вздыхаю и снова визуализирую в голове чужой взгляд. Только звонок на пару заставляет меня немного успокоиться и сфокусировать взгляд хотя бы на вошедшем в аудиторию Валентине Альбертовиче. — Антон, будьте добры, снимите кепку, — обращается ко мне преподаватель.       Это уже, кстати, больше похоже на традицию. Дурацкая привычка надевать её в любую погоду и вообще забывать о ней, когда я вхожу в помещение. Воронежское быдло, что с меня взять.       Сокурсники вертят головами, девчонки с первых парт перешептываются, кидая кокетливые взгляды на притаившегося в конце аудитории загадочного стажёра. Я изо всех сил стараюсь не делать то же самое.   — Друзья, не смущаем и не обращаем внимания на Арсения Сергеевича. Он здесь по работе и ради работы. Мы с вами проводим нашу практику в том же привычном темпе...       Валентин Альбертович продолжает что-то вещать, пока я прокручиваю в голове «Арсений» на повторе. Ему прям подходит это имя, как бы это ни было странно. Оно мягкое какое-то, — не только по звучанию, но и будто на ощупь. Оно красиво звучит, если протягивать в нем букву «е» на кокетливой ноте: «Арсе-ений». Оно будет звучать возбуждающе, если его сократить и томно прошептать на ухо, намеренно чуть-чуть задержавшись на букве «р»: «Ар-рс». А сам Арсений этот чересчур мягкий: белый свитер с горлом, который, как мне показалось, прибавил ему парочку лет, но впечатление не испортил, отросшие черные волосы с небрежной укладкой, которые очаровательно закручиваются на концах, очки для зрения, которые он поправляет каждую минуту больше по привычке, чем по надобности, тонкие длинные пальцы, в которых он нервно теребит ручку уже на протяжении...       Вот чёрт. Я поднимаю взгляд и торопливо отворачиваюсь, когда осознаю, что всё это время он недоуменно смотрел на меня в ответ. В животе странно колет, — не как при боли, а словно сотни маленьких иголок стремятся проткнуть плоть и вылететь наружу, и дискомфорт от этих иголок тоже какой-то непривычный. Но самое непривычное ощущение — это то, что старательно изучая внешность Арсения последние тридцать минут, первым моим желанием стало не затащить его в постель, а заговорить. А говорю с людьми я крайне редко. ***       После пятого секса с Ирой за последние две недели образ Арсения Сергеевича в моей голове немного расплылся, но этого странного желания поговорить не выбил. Мне будто бы было достаточно узнать его фамилию и возраст, чтобы успокоиться и понять, наконец, что же в нём такого особенного. Пока эта особенность проявилась лишь через его внешность, о которой, стоило мельком вспомнить, как портрет его всплывал в голове сам по себе.       Это был, скорее, какой-то ребяческий интерес. Был в этом Арсении какой-то шарм, аура притягательности, которая скрывалась за маской лёгкого волнения и необъяснимая харизма, пусть и сказал он всего-то пару слов. Это как, будучи пиздюком, очароваться подружкой старшей сестры и при каждой встрече рассказывать ей, как ты круто лепишь из пластилина.       Мне также хотелось что-то ему рассказать или показать, произвести хорошее впечатление, но я предстал в его глазах лишь необразованным грубияном и заставил смутиться. Благо, что Макс открыл рот вперёд меня.       Внешность Арсения запоминаема и немного нетипична, оттого его лицо так легко въедается в память. Мне не интересна его личность, не интересны его увлечения и чем он занимается в свободное от работы время, но мне жизненно необходим короткий разговор с ним, чтобы понять насколько он досягаем. Первое впечатление подсказывает мне, что, представилась бы такая возможность, это было бы нелегко.       Другой вопрос — как это сделать. Как удовлетворить собственный интерес, не вызвав подозрений и как в принципе узнать, останется ли Арсений Сергеевич преподавать, ведь за последние две недели его красивое лицо я в универе так и не застал. Нужно продумать какую-то тактику, может, найти его инстаграм и всё же изучить его интересы. Или всё же пуститься во все тяжкие и подождать его около универа в конце учебного дня, заведя непринужденный разговор, а может приехать раньше и...        Я вижу его прямо сейчас. Нет, это не лирическая игра моего воображения. Арсений действительно стоит посреди коридора и растерянно вертится по сторонам, то шагая вперед, то делая пару шагов назад. Он смотрит сначала на одну табличку на двери, крутится, смотрит на другую и устало разводит руками. Если это — не подарок вселенной, то я не знаю, что это вообще. — Арсений Сергеевич? — я нахожусь в десяти шагах от него и, наверное, пугаю его резким возгласом, но он оборачивается и смотрит на меня раздосадовано. — Здравствуйте, Антон. — Вы запомнили? — я, всё-таки, радуюсь слишком сильно. — Парень, который забывает снять кепку, — у него красивая, чуть неловкая улыбка, — и который пустится в бой за последнюю парту. — Извините ещё раз, — я неосознанно перенимаю его неловкую улыбку и снимаю чёртову кепку. — Не сразу понял, что вы преподаватель. — На тот момент не был, но сейчас, вот... — он указывает на себя руками, намекая на строгий костюм. — О, — я стараюсь сильно не радоваться, — поздравляю! Удачи вам с неугомонными студентами. — Спасибо. — Вы ищите какую-то конкретную аудиторию?       Арсений Сергеевич прячет улыбку и принимает чуть более строгий преподавательский вид, видимо, забывшись в разговоре со мной. — Да... Я всё никак не могут понять, где триста шестьдесят пятая аудитория. — У вас первая практика? — я указываю кивком головы в сторону лестницы в другом конце коридора, говоря тем самым, чтобы он шел за мной. — Да, с третьим курсом. Завтра лекция с четвертым. — Неужто с нами? — ФНТЗ-19? — Оно самое. — Тогда с вами.       Я сильно поджимаю губы, чтобы сдержать рвущуюся наружу радость. Судорожно перебирая мысли в голове, я начинаю выбирать один из двух с половиной вариантов, как удлинить путь до триста шестьдесят пятой аудитории. — Это ваше начало преподавательского пути?       Арсений Сергеевич кидает на меня мимолетный взгляд и вздыхает. Только сейчас, идя с ним плечом к плечу, я заметил, что он достаточно высокий, но до моих ста девяносто семи он не достает примерно на пол головы. — Я десять лет работал учителем, а потом мне понадобился... перерыв. Вынужденный, — он не вдаётся в подробности и выглядит слегка поникшим, но я не наседаю. — Все мы заслуживаем его время от времени. Главное не ругайте себя. — Я не ругаю, просто... время. Оно ведь так быстротечно. Хочется успеть ухватить, узнать как можно больше. — Уверен, вы и без того умный и начитанный человек, — я надеюсь, что это прозвучало не как неудачный комплимент. — Есть к чему стремиться. — И всегда будет.       Мы медленно плетёмся на третий этаж. Звучит звонок, но на пару я не тороплюсь, — нынешняя компания мне больше по душе, чем наскучившие лица одногруппников. Толпа первокурсников стадом выбегает на лестницу, толком не глядя перед собой, и я, абсолютно не отвечая за свои действия, аккуратно подлавливаю Арсения Сергеевича под локоть и подталкиваю ближе к себе, чтобы не создать аварийной ситуации.       Это был второй раз, когда я дотронулся до него. И двадцать второй, когда иголки начали бесноваться в моих внутренностях при мыслях о нём. К списку моих невинных желаний, который включал в себя только разговор с Арсением, прибавилось ещё и желание тактильности. Физически я чувствовал лишь грубую ткань пиджака, но ментально я ощутил под ладонью бархат его бледной кожи с мягкими тёмными волосками, почувствовал, как она покрылась мурашками от одного мимолетного прикосновения и как он неловко, но аккуратно вырывает свою руку из захвата.       Последнее уже было реальностью. Я кинул на него чуть виноватый взгляд, в то время как он продолжал упрямо глядеть перед собой, будто этот инцидент не ввёл его в лёгкую степень заблуждения. До аудитории мы дошли в молчании. — Спасибо, Антон, — говорит он, а потом вдруг приобретает растерянный вид. — Боже, вы же опоздали из-за меня! У кого у вас пара? Я... — Все в порядке, Арсений Сергеевич. У меня окно, — у меня не окно, — обращайтесь, если что.       Я улыбаюсь и использую метод «треугольника», не желая отрывать взгляда от этого красивого лица, но Арсений Сергеевич отворачивается первым и проходит в аудиторию, в которой уже во всю галдит третий курс.       Я ставлю жирную галочку напротив первого пункта. Вот только появилась небольшая загвоздка; мне было мало. Мало разговоров, мало улыбок, мало взглядов, мало Арсения, чтоб его. Этот пятиминутный, ни к чему не обязывающий разговор ни хрена не утолил мой интерес. Он разжег пожар, подлил масла на раскаленную сковороду, умножил количество иголок втрое и добавил ещё один пункт к списку желаний, который, судя по всему, будет пополняться с каждым чёртовым разом. ***       Я не записал ни единого слова. Невозможно не потерять интерес к диалектологии, когда Арсений Сергеевич плавно парит возле интерактивной доски и с огнем в глазах рассказывает лекцию. Я с сожалением приписываю себя к своим одногруппницам, которые с комфортом расположились на первом ряду и всю лекцию задают Арсению глупые, не имеющие места быть вопросы, приправляя это лукавыми улыбками и хихиканьем. Нет, от лекции я его не отвлекаю и дурацких вопросов не задаю, но глупо улыбаюсь, когда он разбавляет нудную лекцию своей замысловатой шуткой-прибауткой, внимательно слежу за каждым движением, отмечая, как рукава его свитера опускаются при поднятии руки и обнажают тонкие, изящные запястья, как он очаровательно заправляет вьющуюся прядь волос за ухо из раза в раз, как он нервным движением протирает ладошки о ткань джинс, выдавая легкое волнение перед нами. Я отмечаю каждую деталь, каждое мимолетное движение, бегающие глаза и легкую улыбку, и не могу, черт возьми, остановиться.       Обычно когда я понимаю, что хочу кого-то трахнуть, я сразу вижу картину. Картину слияния наших тел, свои руки на его или её талии, прислушиваюсь к ощущениям, чтобы понять нравится мне или нет, стараюсь поставить себя на место партнёра и понять, каково ему быть в данный момент со мной (я бы очень не хотел, чтобы мой партнёр не получал со мной удовольствие). И все эти критерии всплывают в голове сами по себе и практически сразу. Почему мне странно и непривычно сейчас — я не понимаю и, в какой-то степени, не хочу понимать. Надо просто внимательнее присмотреться к Арсению Сергеевичу и убедиться, что он ничем не отличается от других.        Я смотрю изучающе и слишком долго. И я снова начинаю ощущать не то, что должен.       Иголки копошатся в желудке, вонзаются в мозг, пускают электрические разряды по кончикам пальцев, с каждым его движением вызывая все более остервенелое желание дотронуться до него. Я уверен, что у него мягкие гладкие волосы, в которые было бы приятно зарываться пальцами. Когда он встаёт на носочки и указывает на какое-то определение на интерактивной доске, попутно объясняя, его свитер немного задирается, открывая взору обтянутые плотной джинсой аккуратные ягодицы и немного женственные бёдра. Картина, как мои широкие ладони красиво смотрелись бы на его заднице и сжимали бы его бёдра, всплывает сама по себе.       Из-за блядских картин я чувствую, как ткань собственных джинс в районе паха немного натягивается. Вот эти ощущения мне куда привычней. Из головы постепенно начинает вылетать каждая всплывшая ранее мысль и разрастается лишь животное желание потрогать, укусить, сжать, погладить, завалить на... — Всё нормально? — Заяц, сидящий рядом, нагло вырывает меня из фантазий. — Ты весь красный.       Я трогаю свое лицо и понимаю, что оно действительно горит. Нет, не от смущения. Это от ёбаного напряжения, которое налилось кровью не только в паху, но и в мозгу. — Нормально, — односложно отвечаю я, уже не надеясь на продолжение ярких фантазий.       Вернувшись в реальность, я успокаиваю себя тем, что желание завалить Арсения Сергеевича в койку всё-таки объявилось. Мне все ещё непонятно, почему изначально я ощутил немного другие чувства, но я постараюсь больше об этом не думать. Возможно дело в том, что он старше меня минимум на десять лет, и в подкорке сознания образовалась цель пополнить свой сексуальный опыт чем-то поинтереснее, просто я понял это не сразу.       На пятиминутном перерыве Арсений Сергеевич подзывает к себе старосту и берет у неё номер телефона, говоря, что все практические задания и лекции для тех, кто по каким-то причинам отсутствовал на паре, будет скидывать ей, а она, в свою очередь, перекидывать нам. И мне даже не приходится напрягаться и что-то выдумывать, потому что Вика сразу скидывает его номер в нашу общую группу в телеграмме. Мне этот номер телефона не пришей кобыле хвост. Будет красоваться в телефонной книге и пылиться, пока на меня не посыпется манна небесная и не одарит великим и складным умом.       Тем не менее, номер я сохраняю сразу. Кто-то побежал курить, кто-то сразу стартанул в туалет, а я пялюсь на пустой диалог, который хочется украсить хотя бы тупым стикером. Делать я этого, конечно же, не буду, но тревожный взгляд на Арсения Сергеевича поднимаю, будто он на расстоянии в десять метров минимум может понять, что я так активно разглядываю в телефоне. Он с задумчивым видом листает словарь диалектизмов, пока я вновь просверливаю в нём дыру.       Снова отмечая те же детали, за которыми я неотрывно следил минутами ранее и концентрируясь на своей физиологии, я осознаю: он — красивая картинка, которая просто обязана быть в моей коллекции. ***       Ира старательно скачет на мне уже минут пятнадцать, выбивая из меня все силы, но не выбивая каши с головы. Я чувствую, что мой член стоит не полностью и понимаю, что ещё пару минут, и он примет своё исходное положение, а позориться перед ней не хочется. Да и разочаровывать тоже. Отчаянный вздох из моей груди выбивается сам по себе. — Да что с тобой? — Ира останавливается и смотрит на меня возмущённо. — Да я не... — я собираюсь соврать, но Ира смотрит взглядом, означающим, что она мне в любом случае не поверит. — Прости. Я не знаю.       Она разочарованно вздыхает и слезает с меня, но, вопреки моим мыслям, в которых она называет меня козлом вонючим и агрессивно собирается уходить, она падает рядом и присоединяется ко мне в активном любовании люстрой. Мы молчим с минуту, — а может и больше, — и просто пялимся на отражение наших голых тел на натяжном потолке. Пусть секс у нас в эту встречу не вышел, прогонять я ее не хочу. Своим молчанием она будто даёт мне фантомную поддержку, даже не зная в чём, собственно, дело. Объяснить ей я не смогу, потому что сам не знаю. — Извини, что отнял вечер, — я вдруг почувствовал резкий укол вины. — Всё нормально, — она ободряюще улыбается. — Мы, конечно, не друзья, но можем поговорить, если ты хочешь.       Я немного теряюсь и не понимаю, о чём вообще говорить. Единственный человек, имеющий хоть какое-то представление о моих чувствах и эмоциях — это я сам. А как можно понять того, кто сам не до конца понимает, что творится в его голове? Я ни разу в жизни не был у психологов, да и не признавал их особо, потому что никогда не верил в то, что другой, ещё и незнакомый, человек может разгрести чужой мозговой штурм.       Но Ира не наседает. Терпеливо ждёт, перебирая кольцо на пальце, и, судя по всему, искренне желает помочь. — Происходит что-то странное, — отдаленно начинаю я. — Мне кажется, я чувствую не то, что привык. И это... вводит меня в заблуждение? Не знаю.       Я не смог объяснить ей ровным счётом ничего, но мысленно надеюсь на то, что Ира хоть немного поймёт меня, исходя только из этого набора односложных предложений. — Тебе кто-то понравился? — Как мне это понять?       Она смотрит на меня и улыбается так, будто ведет беседу с ребенком. Не кстати вспоминается диалог с сестрой тринадцатилетней давности, в котором она мне активно объясняла о чувствах и способах их проявления. Ну, а потом разрушила представление о том, что чувства эти приносят в жизнь только счастье и радость. — Многие ошибочно считают, что это бабочки в животе, волнение и прочая чухня, но мне кажется, что как раз таки наоборот. Типа, ты встречаешь человека, и тебе настолько с ним хорошо, что ты пытаешься продлить это ощущение.        Я молчу с минуту, стараясь в полной мере воспроизвести свои ощущения. — А если это иголки?... — Иголки? — она непонимающе хмурится. — Ну, ты сказала бабочки, а я чувствую иголки. Легкое покалывание, которое приносит... приятный дискомфорт. — Ты про возбуждение? — Да и это тоже. Блять, — я лохмачу челку и почти взвываю. Разговоры о душевных терзаниях явно не мой конёк. — Бывает такое, что тебе хочется много говорить с человеком. То есть, да, он может привлекать тебя физически, но это будто отодвигается на второй план, — своими правильными доводами Ира заставляет меня взвывать снова и снова. — Ты хочешь много слушать и слышать, сам хочешь чем-то делиться, узнать его историю, интересы. Тебе хочется не в омут с головой, а чтоб плавно и постепенно, без боязни потонуть.       Нет. Всё-таки, это все слишком глубоко и душевно. Я не чувствую как таковой тяги, — если только физической. Мне никогда не прельщало погрузиться в прошлое человека, узнавать его историю, увлечения и навыки, плюсы и минусы, травмы и достижения точно также, как и я не стремился никого в свое прошлое посвятить. Кому какое дело до моих скелетов в шкафу? Все плохие и хорошие воспоминания просто сидят в моей черепной коробке и наружу не стремятся, насколько бы сильно кто-то не хотел узнать меня получше.       И, наверное, сделать хоть какой-нибудь вывод надо, исходя из того, что я так и не понял, как реагировать на слова Иры. Я не спорю, что здесь замешано что-то новое и неизведанное моим разумом, но это все проходит со временем. Пусть через тернии и препятствия, но проходит. — Хочешь чай? — совсем незаметно перевожу я стрелки. — Давай, — Ира вздыхает, и только я поднимаюсь с кровати, она меня окликает: — Не беги от этого, Антон, — я не понимаю, от чего мне не бежать, ведь нахожусь я в полной гармонии с собой. — Просто позволь своему сердцу прочувствовать это. Все мы через это проходим.       Сердце и разум у меня тоже в полной гармонии, посему смысла нарушать этот баланс я не вижу. Никогда не понимал насколько может быть хорош человек, что ты начинаешь намеренно терзать себя никому не нужными сомнениями и фантазиями. Ты сам целиком и полностью отвечаешь за то, что у тебя в голове, а, позволяя отвечать кому-то другому, ты непроизвольно отдаешь контроль над своим разумом чужому человеку. Контролёр из меня хреновый, но лучше это буду я, чем человек, из чьей биографии я знаю лишь имя. ***       Я с абсолютно отчаянным и опустошённым видом сидел на первом этаже корпуса, слушал, как по створкам окна гремел беспощадный ливень и лупил в экран телефона, на котором обезнадёживающе красовалась цена «680 руб.» за такси до моего дома. Ну и, собственно, по этому поводу крайне негодовал.       К слову, пара закончилась полчаса назад, а сейчас часы показывали «20:49», из-за чего я уже готов был лезть на стены, либо же забить на всё и остаться ночевать прямо здесь — в университете, на этой сиротской лавке.       Охраннику плевать с высокой колокольни на то, что я просиживаю здесь жопу, — он за последние полчаса четыре раза сходил покурить, восемь раз чихнул и три раза буркнул «ёб твою мать» под нос непонятно по какой причине. Подсчитываю я эти странные действа из-за скуки, потому что на понижение цены я уже и не надеюсь. Как не очень бедный, но всё-таки экономящий на всём студент, перспектива тратить сумму, на которую я при ещё более ожесточённой экономии могу прожить неделю, мне не прельщает. А потому мне остается сидеть и надеяться на чудо.       В момент, когда я нажимаю «принять» от Рашида, который будет на месте через восемь минут, я слышу неторопливые шаги в конце коридора и сразу начинаю мысленно сочувствовать студенту, который так же как и я торчит здесь допоздна. А это он ещё красоту за окном не видел.       Я удивляюсь и, почему-то, вздрагиваю, когда из-за угла выплывает Арсений Сергеевич, активно печатая что-то в телефоне. На нём чёрная водолазка, которая изящно облегает его плечи, а вид его немного помят, будто он дремал за столом. Впрочем, ему эта помятость даже идёт; он будто стал выглядеть ещё мягче и трогательнее, чем обычно. Вот только не смотреть на него становится ещё тяжелее.       Проморгавшись, я отрываю от него взгляд, пока он не успел меня заметить, и заинтересованно наблюдаю за путем Рашида, который будет на месте через пять минут. — Здравствуйте, Антон, — я снова вздрагиваю и смотрю на него удивлённо. Обычно преподаватели не здороваются первыми. — Здравствуйте, — я стараюсь обаятельно улыбнуться. — Поздно вы сегодня.       Рашид будет через четыре минуты. — Волокита с бумагами выбила меня из реальности, — он ставит портфель возле меня и накидывает пальто. — Вы тоже, смотрю, домой не торопитесь. — За меня всё решила вселенная, — я нервно посмеиваюсь и блокирую телефон. — Такси не могу вызвать.       Он перестаёт стряхивать с пальто невидимые пылинки и смотрит на меня с сочувствием. — А вы... — неуверенно начинает он, — далеко живёте?       Рашид будет через три минуты. — На Пушкина, в сторону гимназии. Минут пятнадцать езды, — немного замявшись отвечаю я, параллельно думая, правильно ли я трактую его вопрос. — О, мне в ту же сторону, — вселенная решила свести меня с ума. — Я могу вас подбросить.       Я не глядя отменяю Рашида, который будет через две минуты, мысленно извинившись перед ним тысячу раз. — Вы уставший. Все в порядке, я доберусь, — я понимаю, что он не будет меня уговаривать, но в душе надеюсь, что ещё одну попытку всё-таки предпримет. — Не скромничайте, это вам не свойственно, — я хмыкаю в ответ на такое смелое предположение. — Тем более за мной, считайте, должок. Вы помогли мне найти аудиторию и опоздали на пару. И да, Антон, я знаю, что окна у вас не было.       Я вскидываю брови в удивлении и даже встаю с сиротской лавки, чтобы не смотреть на него снизу вверх. И как это он меня рассекретил? — Так вы изучили моё расписание? — это, наверно, прозвучало слишком кокетливо вкупе с моей довольной улыбкой.       Я завороженно наблюдаю за тем, как кончики его ушей еле заметно алеют, а он сам опускает взгляд. — Я слышал, как Инна Геннадьевна жаловалась на вас. — Ну, всем нравиться невозможно, — я пожимаю плечами и стараюсь не акцентировать внимание на его смущённом виде. — К тому же у меня была уважительная причина.       Я не знаю, откуда во мне проснулось желание вогнать Арсения Сергеевича в краску, но видеть то, как он немного теряется и тщательно подбирает слова в разговоре со мной — непривычно. И смотреть на него такого хочется не только при таких обстоятельствах. — И всё-таки лучше так не делайте.       Арсений Сергеевич... немного странный. Не такая странность, когда смотришь на человека и не понимаешь, что он делает и говорит, а такая, когда не понимаешь, что он сделает и скажет. Порой возникает ощущение, что перед любым своим действием он тщательно думает, но делает в итоге не то, что хотел изначально. Это видно по его недолгим заминкам, задумчивым и изучающим взглядам, жестам, и всё это не столько странно, сколько очаровательно. Его поведение в повседневной жизни абсолютно отличается от того, как он ведёт лекции, — на них он слажен, уверен, активен и немного строг. И этот дисбаланс личности из раза в раз вызывает всё большее желание понять его, от коего я из раза в раз отказываюсь. — Только если в этом не будет необходимости.       За окном гремит гроза, а полумрак первого этажа освещает резкий удар молнии, заставляя мысленно помолиться, что после нашего диалога Арсений Сергеевич не передумал оказать мне небольшую услугу, потому что Рашида, который согласится везти меня до дома за шестьсот восемьдесят рублей я уже не найду. — Давайте, Антон, — он указывает в сторону выхода. — Прошу, не заставляйте меня чувствовать себя должным.       Меня не то чтобы обижает, но немного расстраивает тот факт, что Арсений Сергеевич предлагает мне это не из искренних побуждений, а лишь исходя из чувства долга. Да и не такое уж великое дело я сделал, чтобы назвать это «долгом». Обычная человеческая помощь. — Знаете, — я думаю, что от честности не пострадает никто, — раз ваше предложение обусловлено лишь возвратом долга, как вы выразились, то позвольте мне обнаглеть и сказать, что мое согласие обусловлено искренним желанием просто прокатиться с вами, — произношу я на свой страх и риск, намекая своей полуулыбкой, что не вложил в свою речь ни капли борзости.       Вопреки моему страху, Арсений Сергеевич пусть и нервно, но посмеивается и смотрит на меня как-то открыто, изучающе бегая глазами по моему лицу. Тоже одна из его привычек, которую я подметил не так давно. Иногда из-за этой его привычки я теряюсь и начинаю думать, что с моим лицом что-то не так, но я прекрасно понимаю, что это лишь недалекие доводы в моей больной голове. — Как вам угодно, — улыбается он и разворачивается к выходу.       Добежав до машины, мы, конечно же, промокли до нитки. В его Хайлендере немного прохладно, а мокрая задница, что моментально приклеилась к кожаному сидению, доставляет жуткий дискомфорт, но не мне жаловаться. Лучше так, чем за миллион денег или на автобусе.       Все три минуты, что прогревался автомобиль, мы неловко молчали, слушая затейливую песнь разбушевавшегося ливня. Арсений Сергеевич вертелся на месте, то настраивая радиоволну, то двигая сиденье вперед-назад, то бесконечно протирая стёкла очков. Эта чуть нервная суетливость вызывала во мне улыбку и заставляла думать, действительно ли он нервничает или он такой человек сам по себе. — Вам не холодно? — спрашивает вдруг он. — Самое то, — он кивает и отворачивается, выруливая с парковки. — Как вам первые рабочие недели?       Задав простой житейский вопрос, я всё же смиряюсь с мыслью, что мне хочется узнать Арсения Сергеевича получше. — Непонятно, — я тихонько посмеиваюсь с того, как он по-дедовски держит руль двумя руками и наклоняется всем корпусом к лобовому стеклу. — Я с трудом вышел из зоны комфорта и, думаю, мне нужно ещё немного времени, чтобы окончательно привыкнуть. — Самое сложное — начать, — выдаю я очевидную вещь, надеясь сохранить волну разговора, — а дальше всё по нарастающей. Причем смотря на вас, думаешь, что вы в этой сфере как рыба в воде. — Это, скорее, врождённая предрасположенность к адаптации в любых условиях. И врождённый профессионализм. — Почему вы так не верите, что развили в себе эти качества самостоятельно?       Это прозвучало с небольшим упреком, чего я искренне не хотел. Пусть я и не особо вникаю в то, что Арсений Сергеевич вещает на лекциях, но я абсолютно точно слышу его хорошо поставленную речь, уверенный голос, наблюдаю за его ровной походкой, как вздернут его забавный нос, когда он говорит «кстати...» и рассказывает нам какой-то интересный факт, который может даже не иметь отношения к теме лекции. Арсений Сергеевич, сам того не осознавая, приковывает к себе взгляды студентов, заставляет всех уважать его без присущей преподавателям строгости, вызывает интерес не только красивой картинкой, но и харизмой, знаниями и уверенностью.       Но я, идеализировав его образ вдоль и поперёк, не учел того факта, что он такой же обычный человек, хранящий в своей черепной коробке таких же обычных тараканов, делиться которыми он, как мне кажется, с окружающими не привык. Что ж, хоть в чём-то мы схожи. — Извините, я лезу не в своё дело, — я поджимаю губы и смотрю на него побитым щенком. — Нет. Вы, наверное, правы, — он снова вздыхает и останавливается на светофоре. —  Мне просто стоит чаще хвалить себя.       Он улыбается, но я чётко улавливаю в его голосе нотки печали и отторжения от самого себя, своих достижений и умений. Как там говорят психологи? Все проблемы идут из детства? Может, у Арсения Сергеевича какой-то незакрытый гештальт, который не так ярко, но отражается в его зрелом возрасте, в первую очередь, на нём самом. Уловив эту мысль, мне захотелось что-то ему сказать. Но что, блин? Я порой двух слов связать не могу, чтобы донести до человека то, что хочу донести, а передо мной тут, по моим неумелым подсчётам, человек с детской травмой. И обстоятельство это подсказывает проследить за языком тщательнее. — В таких случаях, как мне кажется, нужно быть объективным перед самим собой, — аккуратно говорю я, — без вот этого «я мог бы сделать лучше» или «я снова сделал не так, как хотел» и прочие фразы обесценивания. Говорят, иногда полезно посмотреть на ситуацию глазами другого человека, и не то чтобы мнение окружающих как-то должно повлиять на вас как на личность, но мы все, так или иначе, от него зависим. Просто кто-то в большей, а кто-то в меньшей степени.       Арсений Сергеевич плавно нажимает на газ, сохраняя молчание, из-за чего я начинаю думать, что всё-таки ляпнул лишнего. Я честно не стремлюсь вытянуть из него что-то сокровенное и глубоко хранимое, — я для него не представляю никакой роли и в принципе не имею на это права, но послушать его рассуждения мне бы хотелось. Ещё я замечаю, что мне нравится с ним говорить, пусть он и немногословен. — Тяжело оставаться объективным, когда из-за своего мнения ты вынужден искать новую работу.       Настал мой черёд потеряться и замолкнуть. На самом деле я ожидал всё, что угодно: что Арсений, возможно, оспорит моё мнение, или поддержит беседу в своей отдалённой манере, или, в крайнем случае, задаст какой-то встречный вопрос. Но то, как он пренебрежительно, но, несмотря на это, смиренно произносит этот факт из своей биографии, выбивает из колеи. И я не имею не малейшего права не ухватиться за этот маленький сгусток информации. — Исходя из ситуации... Типа, нельзя взять в руки «Мизери» и утверждать, что ее написал Йон Линдквист, потому что «ну это же моё мнение!», — я кривляюсь на последней фразе, вызывая у него смешок. — Если было примерно так, то, Арсений Сергеевич, при всём уважении...       Он приглушенно смеется, чем устраняет моё опасение о правильности собственных слов. Мне не интересно его прошлое, не интересны ошибки и неудачи, мне интересен он вот такой — сидящий передо мной, искренне улыбающийся и немного потерявшийся. — Ситуация... — повторяет он и качает головой. — Знаете, у меня, на самом деле, не было шансов. Это как если бы ко всем твоим одноклассникам на выпускной пришли родители, а к тебе нет. Такое же чувство бессилия и непонимания. — Увы, не все люди рассуждают как вы. — Несомненно, они не должны, — он преодолевает последний поворот к моему дому, в то время как я понимаю, что не хочу выходить из этой машины ближайшие несколько дней. — Тем не менее цикличность некоторых ситуаций в моей жизни зашкаливает настолько, что заставляет меня чувствовать себя сумасшедшим. — Не будьте так строги к себе. Вы, может, просто восприимчивая натура. — И всё же, — он упрямо кивает, пожирая себя изнутри этой строгостью. — Эта чёртова цикличность не даёт мне избавиться от постоянного ощущения, что я делаю что-то не так. — Арсений Сергеевич с силой сжимает руль и избегает встречи наших взглядов.       Через десять метров виднеется мой подъезд и я посылаю импульс высшим силам, чтобы расстояние до него удлинилось.       «Тебе хочется слушать и слышать и говорить самому.» — Знаете, какой самый очевидный способ понять, что вы действительно делаете что-то не так? — я упрямо стараюсь поймать его взгляд и дожидаюсь кивка. — Не пытаться вовсе. — Я не хочу уставать пытаться, — откровенно говорит он и останавливается возле злосчастного подъезда. — Все мы этого хотим.       И он, наконец, поворачивается. Смотрит своими красивыми, уставшими глазами будто благодарно и немного печально, вызывая чёртовы иголки. Я к ним, кстати, почти привык.       Не привык я к такому Арсению, пусть и говорили мы на отдалённые темы всего два раза, а остальные два были просьбами разжевать мне тему практической, объяснения которой я благополучно прослушал, залипая на его стройные ноги в несусветно облегающих джинсах.       Он вызывает у меня парадоксальные чувства. Сам того не осознавая, заставляет чувствовать себя слабым и отречься от выстроенных годами предрассудков, и этот чёртов вихрь иголок в животе намекает остановиться, сойти с дороги и не терять бдительность, но вместо этого я смотрю на него немного поплывши и севшим голосом говорю: — Поезжайте, Арсений Сергеевич. Вас, наверное, заждались. — Что? — растерянно спрашивает он, и я теряюсь сам. — Нет. В смысле... Всё нормально. Меня не ждут, — в воображаемом списке фактов я ставлю ещё одну галочку. — А вас...? — Не-е, — я улыбаюсь и, как мне кажется, делаю совсем не жирный намек. — Ни девчонки, ни мальчонки, ни котёнка.       Он снова теряется и хлопает глазами, но человек он далеко не глупый, — явно понял о чём я, учитывая — помимо этого — мой серьёзный и внимательный взгляд. — А... — его немного смущённый вид приводит меня в восторг. — раз так... — Спасибо вам, — я решаю его не мучить и попрощаться первым, как бы сильно я этот момент не оттягивал. — Правда. За потраченное время, за компанию. Поезжайте уже отсыпаться. — Да, — снова улыбается. — Спокойной ночи, Антон. — Спокойной ночи, Арсений Сергеевич.       На второй этаж я поднимаюсь, находясь где-то не здесь. Я где-то в чужом измерении. В буквальном смысле — в чужом. Гуляю среди чужих, выстроенными годами устоев, параллельно изучая каждую валяющуюся на дороге эмоцию. В полной мере ощущаю на себе каждое чужое чувство, сколоченное из сотни отрицаний и принятий. Вдыхаю запах чужого страха, смешанных из тысячи побед и поражений, и одухотворения, настоявшемся в глубокой чаше терпения. Я бреду по улице «сложных решений» и случайно заворачиваю в темный закоулок «чужого мнения», слыша десятки визжащих голосов, но стоически их игнорируя. А потом я вижу свет.       Это мигающая лампочка в моём коридоре. Она неприятно режет по глазам своей желтизной, но я на неё не смотрю. Почему-то мне сразу захотелось посмотреть на себя в зеркало.       И то, что я там вижу мне не нравится. На мне вполне себе приличный чёрный бомбер, который делает меня раза в два шире, немного растянутые, но любимые джинсы, кепка немного набекрень, но, главное, что она вообще присутствует на моей голове, — из под неё ещё вполне симпатично торчат отросшие волосы.       Я присматриваюсь внимательнее и снимаю кепку. Трогаю свои чуть порозовевшие, как после мороза, щёки и акцентирую внимание на глазах. Они горят. Обычно они цвета залежавшегося каннабиса, — не приглядываясь, можно даже подумать, что они серые.       Сейчас они ярко-зелёные, будто я в линзах. Я жмурюсь, часто моргаю, даже хлопаю себя по щеке, чтобы сбить не пойми откуда взявшееся наваждение, — ничего.       Я не хочу гореть. Я не хочу сгорать в чужом городе, наделённом опасными для существования чувствами. Я не хочу, чтобы чужие, неизведанные мной эмоции въедались в мой разум, как живой организм, и размножались в нём. Я не хочу терять бдительность под натиском ощущений, вводящих меня в состояние аффекта, но с каждым разом заставляющих меня гнить заживо, — я плохо отношусь к наркотикам.       Но я не справился, ведь уже позволил маленькому сгустку интереса образовать в своей голове начальную стадию. Позволил мимолетной слабости проломить одну из сотен дверей, охраняющих никем не тронутое. Позволил себе допустить мысль о том, что я могу чувствовать то же, что чувствуют все. И самое страшное, что я позволил сделать это другому человеку.       Я смотрю в зеркало и вижу чужое лицо. Я вижу, как оно насмехается, смотрит на меня с жалостью и называет меня идиотом.       Я выбегаю из дома. Дождь сменил гнев на милость и уже не ударяет тяжелыми каплями по лицу, но мне наплевать на эту морось. Я чувствую пот, стекающий по шее, чувствую, как дрожат руки, как скручивает желудок и начинает давить в висках.       Я иду долго, но по ощущениям — ровно минуту, и отмираю только в баре в двух кварталах от моего дома. И только сейчас, видя вокруг себя обычных людей, обычно выпивающих перед выходным днём и обычно танцующих, я понимаю, что жив.       До меня доходит, что я, поглощённый панической атакой, добрел, мать его, до какого-то бара, сам того не осознавая. Все ещё находясь в туманном состоянии, я подползаю к бару и заказываю коньяк с колой. Бармен смотрит на меня сочувствующе и, видимо, хочет спросить, всё ли со мной хорошо, но в последний момент осекается. Я сегодня достаточно трепал языком, поэтому на разговоры не настроен. Коньяк смешивается с колой и пьется какими-то несусветно большими глотками, и я, опустошая пятый стакан, чувствую знакомый прилив.       Этой ночью я должен кого-то поиметь.       Развернувшись на барном стуле, я оглядываю толпу дрыгающихся пьяных людей и толком даже не сканирую. Пропускаю мимо шатенку в блестящем платье, слишком молодого для этого места паренька, женщину лет сорока и останавливаюсь на парне, активно щебечущим о чём-то с двумя девушками.       Одна из девушек хихикает, снимая, видимо, историю в инстаграм, и компания чокается наполненными стаканами. Вторая смеётся и заваливается ему на плечо, а он что-то разгоняет и активно машет руками. Я делаю быстрый вывод, что пришла эта компания сюда вместе и, прости меня Господь за то, что мыслю стереотипами, но, видя парня в компании двух девушек, который лишь заливисто хихикает с ними на одной волне, я выдвигаю предположение, что он гей.       И я мог бы сказать, что ошибся, но у этого парня либо гей-радар сотого уровня, либо у него отсутствует инстинкт самосохранения, потому что он, заметив мой зависший на нём взгляд, подмигивает мне.       Я не церемонюсь и перенимаю его уверенность. Указав кивком головы в сторону туалета, я поднимаюсь и шагаю в лежбище грязи и разврата, лелеющий надежду на этого незнакомого парня и на его умение выбивать из головы дурь. — Я, кстати, Саша, — говорит он, старательно вылизывая мне шею. — Не хочешь на один вечер побыть Арсением?       Я не верю, что говорю это. Я не верю, что позволяю себе глубже погружаться в это болото. Я не верю, что протаптываю себе дорогу в неизвестность.       Но я продолжаю охотно на это идти.       Саша соглашается быть Арсением и опускается передо мной на колени, пока я, стараясь устоять на одном месте, рукой чуть не вляпываюсь в чужой фаршмак на стене. Он ловко расстегивает ширинку и профессионально заглатывает член, пока я ловлю один вертолёт за другим, проклиная себя за то, что набухался на голодный желудок. Я не смотрю вниз и снова пропадаю с радаров, концентрируясь только на ощущениях в паху. — Эй, — я выхожу из транса и смотрю вниз. Лицо возле моего паха размыто, и я моргаю несколько раз, фокусируясь и тут же жалея об этом. Сначала я вижу один голубой глаз, потом перевожу взгляд на второй, скашиваю взгляд на тонкие, блестящие от слюны губы, задерживаюсь подольше на вздёрнутом носу и только потом собираю всю картину воедино.       Я вижу Арсения Сергеевича, который покорно смотрит на меня снизу вверх и тихо произносит: — Ты можешь делать со мной всё, что угодно.       Если это сон, я не хочу просыпаться. — Правда?       После его одобряющего кивка я медлю ещё несколько секунд, после чего зарываюсь в его вороньи волосы и насаживаю его голову на член самостоятельно.       Подкоркой сознания маячит понимание, что передо мной не Арсений Сергеевич, но мой пьяный и не пойми чем пропитанный мозг упрямо не хочет его с моего взора стирать. Я понимаю, что никогда бы не сделал Арсению Сергеевичу больно, поэтому, держа его за волосы, я мягко его отстраняю и также мягко насаживаю вновь, второй рукой поглаживая его по щеке. Я чувствую чуть отросшую щетину под ладонью, слышу чужой заглушенный стон, закрываю глаза, вижу эту картину вновь и кончаю.       Я почти успел отстранить его голову, но, кажется, все равно немного попал ему на лицо. — Прости, — шепчу я, видя, как Миша... Даня?... поднимается с колен и смотрит на меня немного разочарованно.       Я не помню, как оказываюсь на улице и, шатаясь, шагаю в сторону дома. Мне вдруг стало холодно и одиноко. Фантомное ощущение кого-то под рукой почему-то согрело, и чувствовать это, оказывается, приятно.       Приятно в тех случаях, когда под рукой человек, которого ты хочешь ощущать. Я отчётливо ощущал Арсения и отчётливо понимал, что мне это необходимо. Что делать с этой информацией, я не знаю, но, дойдя до дома и заметив на часах час ночи, я посчитал это наилучшим моментом, чтобы открыть пустующий чат и написать.

Я В следующий раз, когда вы побоитесь устать, вспомните, что я даже не пытался

***       Что-то меняется. Я пока не понимаю, в какую сторону, но чётко ощущаю, что что-то не так.       Резко образовавшийся внутри комок неизведанных ощущений до сих пор мешает вдохнуть полной грудью, но я, кажется, принимаю малую его часть, — и то только потому, что Арсений Сергеевич стал попадаться мне на глаза чаще, посему к его лицу я начал просто напросто привыкать.       Вот только он приобрел новые привычки: стал задерживать на мне взгляд, слабо улыбаться при случайной встрече в коридоре, а пару раз он даже проронил «здравствуйте» быстрее, чем я успел его увидеть. На лекциях он стал больше шутить, при этом вновь бросая на меня взгляд, будто проверяя, оценил я или нет. Он всё чаще стал заменять свободные свитера на обтягивающие водолазки, а то и рубашки с пленительно расстёгнутыми верхними пуговицами. В общем, весь его внешний вид сквозил большей уверенностью, чем в первые пару недель на новом рабочем месте.       Поначалу я старался быть объективным. Я понимал, что Арсений Сергеевич привлекательный молодой человек, который определённо точно понимает это сам, но не решается позволить себе раскрыть это в полной мере. Несмотря на это, его обаятельность и харизму отмечал каждый, и я просто напросто приписал себя к общему списку.       Но Арсению Сергеевичу не было дела до остальных. Он не церемонился ни с кем, ни с кем не сближался, даже в столовой я наблюдал, как он зачастую ест в одиночестве. Но его нельзя было назвать интровертом. Я замечал, как он без проблем находил контакт с более взрослыми преподавателями, очаровывая их не меньше, точно также, как и с преподавателями своего возраста или моложе — там, где был он, я слышал смех. Он вышел из зоны комфорта, идеально вписался в здешнюю атмосферу и произвёл на всех достойное впечатление.       И я начал вспоминать наш разговор. Я вспоминал его эмоции, голос, жесты, каждую незначительную деталь и побоялся предположить, что аура этой уверенности была напускной. Я не знал, какой он человек, но внутреннее чутьё подсказывало мне, что подпустить к себе кого-то ближе, чем на метр, для него является задачей непосильной. Чем я заслужил те откровения в машине недельной давности, я не знал. Хотя, может я преувеличиваю? В подробности он не вдавался, но, с другой стороны, это могло бы стать первым шагом на пути... к чему? Сближению? Общению? Зачем ему сближаться со мной? Я больной псих, которому только дай возможность трахнуть ближайший куст, и не имеющий никаких конкретных планов на будущее. Единственный мой план на ближайшее будущее — вставить, наконец, Арсению Сергеевичу, чтобы с головы повылетала вся дурь. Никаких сближений, никаких сообщений, никаких разговоров, — только чистое животное желание.       Своё пьяное сообщение я, кстати, удалил, по счастливой случайности проснувшись в шесть утра. Идти в универ я тогда откровенно боялся, переживая, что получу нагоняй от Арсения Сергеевича за такое наглое нарушение личного пространства. Но Арсений Сергеевич молчал и бросал на меня свои странные взгляды, откинув никому не нужные переживания.       И всю последующую неделю после моей внеплановой одинокой пьянки, я старался его избегать, в то время как он делал с точностью наоборот, вводя меня в большее заблуждение.       И пиком на этой неделе самобичевания стал момент, когда я, через силу запихивая в себя университетский оливье в забитой столовой, поднял взгляд и увидел, как Арсений Сергеевич, держа в руке картонный стаканчик, чуть неуверенно шагал в мою сторону. Он смотрел под ноги, поэтому у меня была возможность притвориться, что я его не увидел, что я, собственно, и сделал. — Здравствуйте, — я отрываю взгляд от телефона и смотрю на его неловкую улыбку. — Здравствуйте, — я мельком оглядел пространство вокруг и заметил, что все столы забиты студентами, поэтому указал рукой напротив себя и улыбнулся. — Присаживайтесь. — Спасибо. Я не помешаю вам? — Нет, что вы, — не вру я. — Макса сегодня нет, мне скучно, одиноко, и, если честно, я вообще не понимаю, зачем пришел сюда.       Я все ещё не понимаю, почему при малейшем появлении Арсения Сергеевича на горизонте у меня сразу развязывается язык. — Макс — это ваш приятель с татуировками?       Кто сейчас вообще использует слово «приятель»? — Ага, — односложно отвечаю я, отхлёбывая чай. — А как ваш день?       Арсений Сергеевич в своей манере поправляет очки и садится в более расслабленную позу. — Первые курсы чуть было не закопали меня живьем, но они даже не подозревали, какая у меня стальная выдержка, — он тихо посмеивается, явно довольствуясь собой. — Дети, только что вылезшие из под родительского крыла. Что с них взять? — говорю я с таким видом, будто прекрасно его понимаю. — Они, кстати, неглупые. Просто перевозбуждённые из-за резкой смены обстановки.       Если Арсений Сергеевич ещё раз случайно заденет меня ногой под столом, перевозбужусь уже я. — Дайте им время. У нас это прошло после первой сессии. — Очень надеюсь.       Оливье застрял где-то поперек горла, и я брезгливо отодвигаю тарелку в сторону, пытаясь сбить привкус остывшим чаем. Арсений Сергеевич разглядывает свой стаканчик с таким видом, будто там написано что-то ещё помимо «tea». Мне на резко наступившее молчание плевать. У меня нет сил и причины узнавать его дальше и погружаться в него глубже, так как это чревато нежелательными для меня последствиями. Единственное, за что я могу зацепиться, чтобы приблизиться на шаг к своей похабной цели — его интерес. В последнее время я его отчётливо вижу, но сам Арсений Сергеевич, судя по всему, яро ему противится. — Антон, а можно задать вопрос?       Или нет. — Конечно, — я сглатываю. — С вами всё в порядке? — я непонимающе хмурюсь. — Я ни в коем случае не хочу вас задеть. Просто вы в последнее время будто уставший и... выгоревший.       Он, блять, замечает. Он наблюдает и анализирует меня, в очередной раз сбивая с толку. И если я не узнаю зачем, то повешусь сегодня в полночь. — Могу я узнать, почему вы спрашиваете?       Он вновь изящным жестом поправляет очки и задевает меня ногой под столом. Ну ёб твою мать. — Просто вы показались мне таким... компанейским и даже смелым. А сейчас будто закрылись на несколько замков. — Я думаю будет правильно, если я честно скажу, что изначально вы тоже произвели на меня немного другое впечатление. — Вы заинтересовали меня ещё сильнее.       Я стоически пропускаю мимо ушей это «ещё», пока он поджимает губы и смотрит на меня выжидающе. — Вы были напуганы, — я решаю рубить с плеча, — немного неуверенны и зажаты. Сейчас вы вошли в колею и вам это идёт. — Так вы... — он снова едва заметно смущается, — отметили мой прогресс? — А вы — мой регресс? — я улыбаюсь скорее нервно.       Иголки беснуются, выбивая с головы пространство и время. Я забываю где я нахожусь, куда мне нужно через десять минут, что я должен сделать на завтра и насколько я жалок. И мне бы бежать сверкая пятками, забиться в дальний угол и откопать в недрах моего сознания хотя бы слабое подобие присущего мне здравомыслия, но я могу только неотрывно смотреть в чужие глаза, стараясь найти в них ответ хотя бы на один вопрос и с каждой секундой глубже погружаясь в пучину неизведанного. — Просто не забывайте, что вы в любой момент можете попытаться, — говорит он загадкой, выпивая остатки чая. — Хорошего вам дня. — И уходит.       Следующие несколько минут я неотрывно смотрю вдаль, прокручивая его слова в голове и ища в них отголоски чего-то. ***       А потом я забываю сдать ему практическую. И нет, делаю я это не специально. Я как-то прошляпил момент, когда Вика собрала у всех тетради и понесла их ему на проверку. Плюс ещё одна странность Арсения Сергеевича — в электронном варианте мы выполняем работы крайне редко, и объясняет он это тем, что такими темпами человечество в скором времени вообще разучится держать в руках ручку.       За всё то время, что Арсений Сергеевич преподаёт у нас, мы выявили у него главный и единственный принцип — не просрочивать сдачу работ. Дедлайн подойдёт к концу через час, и выбора у меня просто напросто не остаётся. На часах девять вечера, и я ахуеваю в край, но открываю пустующий диалог.

Я Здравствуйте. Извините за позднее сообщение.

      В сети Арсений был два часа назад, и я почти успел потерять надежду, как возле его аватарки загорается зелёный кружочек. Арсений Сергеевич Здравствуйте, Антон. У вас возник какой-то вопрос?

Я Я не сдал вам практическую. Какие у меня шансы?

      Как бы то ни было, на его милосердие я надеюсь. Я пусть и распиздяй, но достаточно ответственный. И пока Арсений Сергеевич долго печатает, я заранее продумываю в голове план «Б». Арсений Сергеевич Антон, извините, но у меня не будет времени проверять вашу работу отдельно. У вас есть возможность скинуть ее в электронном варианте?       Вот именно что нет, блять. За последние четыре года обучения мой и без того потрёпанный «Асус» почти сгнил заживо, поэтому я постоянный гость у Макса, который живёт через два дома от меня и любезно предлагает мне свой ноут за небольшую плату — одно пиво.

Я К сожалению нет

      Пока Арсений Сергеевич не прочитал моё последнее сообщение, я думаю ровно минуту и ровно минуту набираюсь смелости, чтобы напечатать и отправить:

Я Давайте я её вам привезу?

      Наверное, это очень плохая идея, и я пожалею о ней ровно в тот момент, когда Арсений Сергеевич начнёт печатать. Я уже в красках представил, как он называет меня идиотом. Ну, или просто игнорирует. Арсений Сергеевич Не тратьте время и деньги. Давайте эта ситуация просто послужит вам уроком.       Я упёртый, когда мне это необходимо. И сейчас, понимая, что у меня появилась гипотетическая возможность заглянуть к Арсению домой, упускать я её не собираюсь.

Я Я не отниму у вас и минуты времени. Поднимусь, отдам тетрадь и сразу за порог. Пожалуйста?

       Он не читает, но сидит в сети, и от грёбанного ожидания я соскакиваю с дивана и начинаю ходить туда сюда, откусывая заусенец до крови. Не пойми откуда взявшееся волнение начинает давить в районе груди, и из-за долгого ожидания я начинаю нервничать.

Я Можете даже не открывать дверь, я просто положу её вам у порога

      Мне начинает казаться, что я слишком наседаю, но от возникшего в голове плана я отказаться уже не смогу, как бы не пытался. Арсений Сергеевич Первый и последний раз, Антон. В следующий раз будьте внимательнее.       Он скидывает мне адрес, и я впопыхах начинаю одеваться. Я очень ответственно выбираю толстовку, откапываю на дне шкафа новые джинсы, которые успел надеть всего один раз, укладываю непослушные волосы, лью на себя целый флакон одеколона и только потом останавливаюсь посреди комнаты и начинаю думать, нахуя я этим занимаюсь.       Никакого вывода я, конечно же, не делаю, но машу головой, сметая наваждение и сразу же иду к выходу.       Зашнуровав кроссовки, я понимаю, что забыл чёртову тетрадь, крадусь на носках обратно, случайно спихиваю с комода рамку с фотографией и начинаю рассуждать, как я вообще дожил до двадцати четырёх лет.       В голове образовалась каша с комками и, пока я курю на подъезде и ожидаю такси за миллион денег, странное воодушевление вкупе с предвкушением не дают мне спокойно стоять и наслаждаться свежим воздухом. Я просто оставлю тетрадь у него на пороге и поеду обратно. Нечего предвкушать и не о чем беспокоиться.       Я доезжаю до его дома за десять минут и, зачем-то, бегу на пятый этаж по лестнице. Перед моим взором предстает открытая на сантиметр дверь, и меня это удивляет, — как это Арсений Сергеевич, и не закрывается на замок? Поэтому я тихонько подхожу ближе, присаживаюсь на корточки, кладу тетрадь, а потом дверь начинает отворяться.       Подняв глаза, я первым делом цепляюсь за голые коленки, задерживаюсь взглядом на худых ногах, соблазнительно выглядывающих из под свободных домашних шорт, две секунды рассматриваю футболку с «Продиджи» и только потом смотрю Арсению Сергеевичу в глаза, понимая, каким дураком я сейчас кажусь. — Вы действительно хотели положить тетрадь на порог и уйти? — спрашивает он, скрещивая руки на груди. — Да?...       Нет, сейчас я хотел бы положить ладонь ему на ляжку и залезть под край шорт, но я могу лишь сглотнуть и подняться, стараясь не опускать взгляд ниже его лица. — Вы смешной, Антон, — он улыбается и заправляет прядь волос за ухо. Мой мозг хочет видеть в этом кокетство. — Заходите.       В светлый коридор я прохожу будто под гипнозом, мельком оглядывая большой шкаф с зеркалом, кожаный пуфик и высокую монстеру в мраморном горшке. Атмосфера в квартире сквозит такой же мягкостью и аккуратностью, как и сам Арсений.       Я возвращаю взгляд на него, наблюдаю, как он немного мнётся на месте и, чтобы не смущать его своим присутствием, протягиваю тетрадь. — Извините, что побеспокоил так поздно. И спасибо, — тихо говорю я. — Девятое задание, кстати, можете не проверять. Я плохо разобрался в этой теме и сделал его на отвали. — Вы доучились до четвёртого курса, но так и не научились определять функцию структурной мотивации? — он хмурится. — Вы помните каждое задание и в каком порядке они расположены? — Конечно. Я же сам составлял эту практическую.       Я даже не удивляюсь. Очень уж Арсению Сергеевичу подходят эти дедовские методы преподавания. — Как и у всех, у меня есть слабые стороны, — оправдываюсь я. — Мне казалось, я очень внятно разжевал эту тему в среду. — Не в вас дело.       В нём, но не в том смысле, в котором подумал он. — Мне теперь крайне интересно, чем же вы занимаетесь на моих лекциях.       Думаю, как правильно вы бы смотрелись передо мной на четвереньках. — Впредь обещаю быть внимательнее.       Арсений Сергеевич стоит в двух шагах от меня, облокотившись о стену, и бегает глазами по моему лицу, явно желая продолжить разговор. Я в этом не уверен, но почему-то всем своим нутром чувствую, что выгонять он меня не спешит, и это очень плохая идея, потому что я начинаю представлять.       Представлять, как можно было бы прижать его к стене, всасывать кожу на его шее и слушать его тихие стоны; как было бы здорово снять с него эти дурацкие шорты и не увидеть под ними белья; как приятно было бы сжимать его задницу в руках — до красноты, до отпечатков.       Я думаю, с меня достаточно разговоров и беготни. Несомненно, Арсений Сергеевич достойный внимания человек, с которым интересно общаться и с которым этого искренне хочется, но моя тактика, которая обычно срабатывает через пару дней, в этот раз затянулась на месяц, а я не привык тратить так много времени на кого-то. — Антон, скажите, вам настолько скучно? — А?       Из мыслей я выпадаю слишком резко и даже представить не могу, сколько по времени я вот так стоял и залипал на него. — Вы действительно потратили время и деньги, чтобы просто не получить ноль?       Мне одновременно нравится то, в какой чуть хитрой манере он это произносит, и одновременно меня это настораживает. — Мне плевать на баллы, — честно говорю я. — Считайте, мне было скучно. — Интересные у вас способы скоротать время. — В моём табеле не будет красоваться ноль, а с вами приятно беседовать. Так что да, я неплохо скоротал время.       Арсений Сергеевич опускает взгляд и самодовольно улыбается, в этот раз без присущего ему смущения. Наблюдая за ним последние дни, я всё никак не могу осознать, что же конкретно в нём переменилось, но такой ход действий мне определённо нравится. — У меня сегодня тоже свободный вечер, — тихо говорит он, отслеживая мою реакцию. — Не хотите чаю? — Если только вы не предлагаете его из вежливости, — в голове я уже сотню раз согласился, но я даю Арсению Сергеевичу последний шанс передумать, иначе за возможные последствия я не ручаюсь. — Если только вы не согласитесь из вежливости.       Вот же ушлый. Моим же оружием. — Я никогда не соглашаюсь на то, чего не хочу, — я пожимаю плечами и стараюсь говорить ровно. — Я питаю к вам интерес как к личности и, как мне кажется, вы успели это понять. Не сочтите за панибратство.       Арсений Сергеевич смотрит на меня с минуту, не моргая, пока я судорожно думаю — извиниться или выбежать с этой квартиры сломя голову. — Всё время забываю, что вы привыкли быть прямолинейным, — он снова едва заметно тушуется под моим прямым взглядом. — Порой даже чересчур. — И как часто вы переходите грань? — пока он произносил эти слова, в его глазах я заметил едва лукавые огоньки. Или же моё больное воображение заставляет меня так думать и, не церемонясь, выдать: — Вам стоит лишь позволить, и я перейду.       Я понял, что уже перешел, когда Арсений Сергеевич вдруг судорожно вздохнул и начал активно бегать глазами по моему лицу, выдавая волнение. Но в данный момент я с ним честен как никогда, а он, вроде как, мою честность одобряет. — Так вот... — он запинается, — вот что вы имели в виду, когда сказали, что даже не пытались.       Доходит до меня не сразу. Сначала я начинаю вспоминать, о чём таком успел ему рассказать, потом начинаю думать, что это какая-то очередная метафора из его арсенала. А потом меня озаряет. Ебучее сообщение. — Я не должен был, — я прокашливаюсь, стараясь звучать уверенно, — но я рад, что вы его увидели. — А я в очередной раз рад, что вы со мной честны.       Либо я его неправильно понимаю, либо Арсений Сергеевич так старательно тянет резину, что уже сам начинает сомневаться в том, что хотел или хочет сделать. Мне эти разговоры вокруг да около порядком наскучили, поэтому я делаю шаг вперёд, не сводя с него взгляда. В конце концов, он в любой момент может выкинуть меня за пределы этой квартиры. — Вы всё ещё хотите чай, Арсений Сергеевич?       Он выпрямляется и немного задирает нос, стараясь придать своему виду уверенности, но я мельком замечаю, как у него задрожали руки. — Я хочу, чтобы вы перестали на меня так смотреть. — Как?       Я не вижу себя со стороны, но по ощущениям я сгораю. Здесь и сейчас, в этой квартире, перед этим человеком, который, сам того не осознавая, заставил меня гореть. — Так, будто вы хотите меня ударить.       Ну пиздец. Так вот что он думал каждый раз, когда видел мой зависающий на нём взгляд? — Я бы никогда не сделал вам больно, — я делаю ещё шаг. — Так чего вы хотите, Арсений Сергеевич?       Он снова опускает взгляд, и эта его привычка каждый раз сводит меня с ума. — Вы, наверное, поезжайте, — говорит он себе под нос, и я едва разбираю слова. — Вы этого хотите? — ещё шаг. — Антон... — Посмотрите на меня, — последний шаг, и я почти утыкаюсь носом в его макушку, — и ответьте на вопрос.       Он поднимает глаза. — Нет.       Его взгляд на мои губы послужил спусковым крючком, и мне понадобилась ровно секунда на раздумья, чтобы слегка наклониться и поцеловать его.       Большинство моих поцелуев в прошлом начинались с грубого проталкивания языка в чужой рот, а заканчивались сексом. Всё происходило торопливо, грязно, нетерпеливо, но сейчас, едва прижимаясь к его губам, я понимаю, насколько это приятно. Это поцелуем-то назвать сложно, — так, аккуратно ткнуться в губы. Я не тороплюсь, стараясь продлить этот момент и не спугнуть Арсения, и, кажется, делаю правильно, потому что он медленно отстраняется, всё ещё смотря мне в глаза.       Делать этого, наверное, не стоило, потому что, глядя на него в ответ, я вижу, как он тоже начинает сгорать. Постепенно, изо всех сил стараясь глотнуть больше кислорода и явно противясь. И мне ничего не остаётся, кроме как сделать ещё один шаг, окончательно сокращая расстояние, и прыгнуть в бездну.       На этот раз тянемся мы друг к другу одновременно. С этой секунды я перестал быть хозяином собственного тела, потому что руки сами ложатся к нему на лопатки, притягивая ближе, а возбуждаться я начинаю как по щелчку. Он обхватывает руками моё лицо и, наконец, раскрывает рот шире, давая возможность толкнуться языком. От чужих прикосновений кожа полыхает, сердце грозится раздробить грудную клетку, а мозг давно передал контроль ниже, — туда, где, ещё минуту глубокого поцелуя, и я буду готов сойти с ума добровольно, лишь бы заполучить больше.       И я, даже не противясь этому чувству, обеими руками обхватываю Арсения Сергеевича за талию крепче и мягко пригвождаю его к входной двери, продолжая вылизывать его рот. Широкое зеркало в полный рост стоит прямо напротив нас, и мне жуть как хочется повернуться и увидеть представшую картину, которую я отпечатал бы в памяти и хранил бы под семью печатями.       Арсений Сергеевич издаёт сладкий полустон в момент, когда я намеренно прикусываю его нижнюю губу, и я готов делать это снова и снова, если буду получать такую ответную реакцию. И именно этой реакции мне достаточно для того, чтобы сделать то, о чём я возжелал с первой секунды, оказавшись в этой квартире. Я отрываюсь от его губ, смазано целую линию челюсти, начинаю покрывать поцелуями бледную шею и несильно сжимаю его задницу. От ощущения податливого тела в руках я сам начинаю постанывать ему в шею, попутно ведя рукой ниже, под кромку шорт, и, почти дойдя до заветной точки, я понимаю, что он действительно не надел чёртовы трусы.       И это осознание словно бьёт молотком по голове, окончательно выключая мозг. Я пытаюсь издать что-то на подобие рыка, но на самом деле пыхчу, как перевозбуждённый подросток, и отрываюсь от его шеи, разворачивая его к себе спиной. Если я прямо сейчас не стяну с Арсения шорты и не вставлю в него хотя бы язык, я умру прямо здесь. — Антон, Антон, — взволнованно зовёт он, когда я тянусь к резинке. — Что такое? — тихо спрашиваю я куда-то в шею.       Я не могу перестать гладить его живот, сминать его бока, из раза в раз возвращаться к ягодицам, бездумно тереться об него каменным членом, и я отчётливо вижу его ответное желание, — к сожалению, вкупе с сомнением. — Мы можем... остановиться?       От возбуждения у меня начинает кружиться голова, и остановиться сейчас сродни остановке на Марсе. — Не делайте этого, прошу, — я почти вою, зарываясь носом в его мягкие волосы. — Сейчас не самый лучший момент. — Его никогда не будет.       Я понимаю, что поступаю неправильно, уговаривая, но мне буквально становится плохо от мысли, что я сейчас должен выпустить его из рук и просто уйти. В паху и голове полыхает до предела, и я мысленно пытаюсь выторговать у вселенной ещё немного времени побыть с ним, словно от этого зависит моя жизнь. — Пожалуйста, — он разворачивается ко мне и смотрит в глаза. — Я хочу, чтобы вы поехали домой.       Глаза бегают, дыхание рваное, а сам он взъерошенный и раскрасневшийся, из-за чего уходить от него не хочется ещё сильнее. Но хочет этого он, и он чётко дал это понять. Поэтому мне ничего не остаётся, кроме как выйти на лестничную площадку на ватных ногах, попутно вызывая такси. Я уже вижу, как обдрочусь дома до мозолей.       Две скуренных сигареты, пока я жду такси, долгая поездка, неспадающий стояк и полное непонимание, что делать дальше. На руках осталось фантомное ощущение его кожи, губы саднят от долгих поцелуев, и не воспроизводить в голове эту картинку снова и снова было бы преступлением.       Я не понимаю, почему он отказался. Он отмалчивается, не желая дать мне хотя бы незначительный намёк, но я не идиот. Я видел, что он желал этого также сильно, как и я. И я в очередной раз забираю свои слова обратно, — мне жизненно необходимо понять, что творится в его голове.       Я ложусь в прохладную ванну, чтобы хоть немного сбить пыл, но это не помогает, — стояк держится до сих пор. Набрав в руки гель для душа, я начинаю водить по члену, вспоминая каждую картинку, каждое касание, каждый тихий стон, и меня это раззадоривает до такой степени, что мастурбирую я два раза подряд. Я ухожу под воду с головой и пытаюсь переключиться, но Арсений как качественная травка. Сделав один хап, хочется затягиваться снова и снова, чтобы прочувствовать эту слабую горечь в глотке, лёгкое головокружение и как с каждой секундной пустеет голова. Я забываю кто я рядом с ним, забываю, насколько я одинок и немощен, насколько я заплутал в этом мире и насколько я зависим; от ежедневного порно, дрочки, ежедневного побега от реальности, грязных фантазий. Увидев его в первый раз и тут же отметив его уникальность, я не ощутил животного желания. Я ощутил, что я просто захотел человека.       Желание это пугает меня, и именно из-за него я сконцентрировал всё своё внимание на остервенелом желании трахнуть его до такой степени, что оно разрослось в геометрической прогрессии и просто напросто отключило мозг. Я понимаю, что ни разу в жизни не хотел кого-то настолько сильно.       И мне ничего не остаётся, кроме как выпадать из реальности ежедневно. В субботу я дрочу три раза, внимательно рассматривая его аватарку в телеграме и приправляя своё занятие бурной фантазией. В воскресенье я нахожу пять порно-роликов, где ебут голубоглазых брюнетов и дрочу на каждое. В понедельник мы сталкиваемся взглядами в толпе, и я безбожно дрочу в университете, детально вспоминая каждую морщинку на его лице. Во вторник я сталкиваюсь с ним при выходе из универа и здороваюсь будничным тоном, будто ничего не произошло, в то время как он просто кивает и быстро забегает в корпус. В университете я дрочу второй день подряд.       А в среду я засыпаю на его лекции. И происходит это совершенно случайно. Я не спал четыре ночи, дрочил на каждую возникшую в голове картинку, ворочался в кровати от сжирающего желания написать, приехать, поговорить, потрогать и вообще забыл о том, что помимо мира моих фантазий есть ещё реальный мир, в котором я как бы существую. И даже засыпая в тот момент, я просматривал все эти картинки на повторе, параллельно слушая его монотонный убаюкивающий голос, который позволял мне отчётливо воспроизводить его сладкие стоны в голове. В полудрёме я тянусь рукой под стол, сжимая полувставший член, и даже слабо мычу, совсем не переживая, что кто-то может что-то заподозрить. Мне слишком хорошо в своём мире, чтобы думать об этом. Хорошо до момента, пока меня не пинают под столом.       Я резко поднимаю голову, сонно моргаю и смотрю сначала на Макса, который едва заметным кивком головы указывает вперёд, а потом смотрю туда и вижу нахмуренного Арсения Сергеевича, который не сводит с меня раздражённого взгляда. — Выспались, Шастун?       Он никогда не называет студентов по фамилии. — Извините. Больше не повторится. — Хорошо, — он разворачивается, берёт со стола ручку и черкает что-то в журнале. — Я поставил вам пропуск. Приходите, когда как следует отоспитесь.       Полусонный мозг отказывается воспринимать это всерьёз, и у меня вырывается нервный смешок. — Вы меня выгоняете?       Да что с ним происходит, блять? — Не вижу в этом ничего смешного. Не отнимайте у меня время, — отрезает он и указывает рукой в сторону выхода.       Я реагирую как-то слишком драматично. Подорвавшись с места, я почти пинком задвигаю стул и резким движением подхватываю с пола портфель, всем своим видом показывая, что такой расклад мне не нравится. Я моментально вышел из себя не столько из-за возмущённого лица Арсения Сергеевича, сколько от непонимания и абсурдности его реакции, учитывая тот факт, что я не сделал ничего плохого. Ну задремал, и что? Макс всё время нагло смотрит обзоры на игры во время его лекций, двое Серёг, чаще всего сидящие позади нас, всё время синхронно храпят, а Аня с Дашей вообще успевают во время пары добро его подъёбывать, на что он реагирует лишь улыбкой и ответным подъёбом, ни капли не обижаясь.       Обижается он на меня. Непонятно за что, но я это выясню, а сейчас мне остаётся только шумно спуститься вниз, глядя на него также раздражённо, и выйти за пределы душной аудитории, хлопнув напоследок дверью. Да, возможно я веду себя как ребёнок, но я бы не реагировал так, будь Арсений Сергеевич строг со всеми. А тут я либо попадаю под горячую руку, либо становлюсь объектом неоправданной ненависти и теперь должен разгребать чужой сумбур в голове.       Сначала я слоняюсь по первому этажу корпуса, потом направляюсь раздражённо курить, потом иду в туалет и задаю своему отражению тысячу и один вопрос, пытаясь понять как поступить после окончания лекции. Злость накатывает снова. Я пинаю кабинку туалета, будто это она виновник моих душевных переживаний, прекрасно понимая, что университетское имущество здесь вообще не причём. Но если я не вымещу злость сейчас, я сорвусь и вымещу её на Арсении Сергеевиче.       По натуре я, кстати, человек предельно спокойный. Взбеситься я могу только из-за невозможности потрахаться в те моменты, когда мне этого хочется чуть ли не до судорог. Я никогда не злился на людей, даже если кто-то мог поступить со мной не лучшим образом, я никогда не нарывался на конфликты, потому что мне было элементарно лень тратить нервы на других людей, я никогда не топил за справедливость, если это напрямую не относилась ко мне самому, а когда таковая ситуация происходила, я ограничивался простым «ты не прав» и просто сливался, не желая тратить на человека время.       Но сейчас ситуация буквально выбила меня из колеи, заставляя меня думать о том, что со мной что-то не так, что я в чём-то виноват и что я как-то мог задеть другого человека. Мне, блять, не плевать, и от этого осознания мне хочется лезть на стену, надрывно орать и что-нибудь сломать, или я буду готов поехать крышей.       Арсений Сергеевич снова делает это. Снова заставляет меня чувствовать, сжирать себя изнутри, и сейчас, снова выйдя на улицу и скуривая вторую сигарету за последние полчаса, я начинаю понимать.       Мне действительно понравился человек. Не его тело, а его привычка заправлять волосы за ухо и поправлять очки; его смущение, когда отмечаешь его достоинства; его горящий взгляд, когда он занимается любимым делом; его улыбка, когда ему говоришь какую-то несусветную чушь, которую он волшебным образом понимает; его двусмысленные фразы, которые действительно вызывают желание понять его в ответ и докопаться до истины.       И вечно бежать от этого я не смогу. Как бы я не бежал до этого, как бы не отрицал, — ответ на поверхности, стоит только посмотреть в его глаза. И пока это осознание не въелось в мозг окончательно, мне срочно нужно в эти бесстыжие глаза посмотреть и выяснить, чего мне стоит ждать дальше. Я ливаю в первую же секунду, как только Арсений Сергеевич начнёт твердить об ошибке и мимолётном наваждении.       Я накидываю капюшон на голову и маскируюсь со стенкой возле аудитории, ожидая окончания пары. У меня нет плана, нет чёткого хода действий, но у меня есть подавленные эмоции, жалость к себе и цель вернуться в прежнюю колею. Ну, или перевернуть привычный темп жизни с ног на голову, там уже как пойдёт.       Со звонком одногруппники вываливаются наружу, и я вдавливаюсь в стену сильнее, надеясь, что меня никто не заметит. Отвечать на чьи-то вопросы у меня нет времени. Не к месту с бешеной скоростью начинает долбиться сердце, будто намекая, что передумать и просто принять ситуацию ещё не поздно, но я не слушал его никогда. С головой у меня отношения всегда были более близкие. По крайней мере пока я не встретил Арсения Сергеевича.       Когда в аудитории становится окончательно тихо, я крадусь ко входу и заглядываю внутрь. Арсений Сергеевич складывает в стопку какие-то бумаги, бесконечно вздыхая, и его эмоциональное состояние я словно чувствую ментально. Он всё ещё раздражён. А ещё он в смятении. Как хорошо, что я тоже. Мы отлично поймём друг друга.       Тихо шагнув в аудиторию, я завожу руку за спину и нашариваю рукой торчащий в створке ключ. Я даже не думал перед тем, как повернуть его в сторону и положить себе в задний карман. — Что это было? — я не размениваюсь на любезности, в то время как Арсений Сергеевич даже не дёргается.       Конечно он услышал как я вошёл и не сказал ни слова. И как мне это интерпретировать? — Вы не можете заваливаться сюда как к себе домой и задавать туманные вопросы, — строго говорит он, вызывая у меня нервный смех. — Ни за что не поверю, что вы ни в чём не хотите разобраться.       Он поворачивается и смотрит на меня хмуро, но я даже сейчас, при такой ситуации, не могу не видеть в нём этого очарования. Я окончательно попал. — Не хочу. Но понимаю, что это нужно. — Врёте. Хотите. — С чего вы решили, что знаете лучше меня?       Аргумент «я так чувствую» не подойдёт, но я отчётливо вижу как мы похожи. Насколько бы я ни был запутан, я вижу в нём понимание. Я вижу, что он способен увидеть мир так, как вижу его я. — Вы думаете, что сделали что-то не так, но на самом деле вы просто пошли на поводу у своих желаний. И это нормально. — Не нужно меня учить, — он посылает к чёрту стопку бумаг, которую крутил в руках последние несколько минут и направляется в сторону выхода. — Да как же вы, блин, не поймёте! — я начинаю беситься и в порыве перехватываю его за руку, останавливая. — Это факт, который вы не хотите признавать! — До свидания, Антон, — его упёртость меня жуть как раздражает, но я выпускаю его руку из захвата и наблюдаю, как он подходит к двери, дёргает ручку и со вздохом поворачивается ко мне. — Вы издеваетесь?       Я достаю из кармана несчастный ключ и трясу им в воздухе, дразнясь, пока Арсений Сергеевич чуть ли не бьётся головой об стену. — Мы не выйдем отсюда, пока не поговорим, — выдвигаю я условия. — Я не могу сидеть тут с вами и трепать языком, у меня есть свои дела! — У меня тоже, но, как видите, приоритеты я расставил. — Вы ведёте себя как эгоистичный ребёнок, — он начинает злиться и делает несколько шагов ко мне, стараясь съесть меня взглядом. Здесь мы посоревнуемся. — А вы просто ведёте себя эгоистично, раз заботитесь только о том, что чувствуете вы. — Это манипуляция. — Да ни хрена.       Ладно, может немного. Но почему ситуацию, в которую вляпались двое, должен решать один человек? Я пока не готов брать полную ответственность на себя в делах душевных, — я только-только приоткрыл завесу этого мира. — Что вы хотите от меня услышать? — Арсений Сергеевич сдаётся и смотрит на меня то ли устало, то ли безразлично, и от осознания, что второй вариант имеет место быть я начинаю сгорать. — Правду, — отвечаю я сквозь зубы.       Его лицо выглядит так, будто ещё немного, и он топнет ногой и психанёт, выражая высшей степени возмущение, но он лишь шумно выдыхает и медленно моргает, успокаивая себя. — Каждый раз моя правда делала мне только хуже, — туманно начинает он. — Я не хочу снова наступать на одни и те же грабли. — Я — не все. Побегом от разговора вы не сделаете лучше.       Он всё-таки устал пытаться и начал бояться. Я не прощу себе, если не вправлю ему мозги в этой аудитории. — Я пытаюсь начать сначала, и вы не можете мне в этом помешать. Отдайте ключи.       Вот же настырный. — Вы отмалчиваетесь, в то время как я говорю прямо. Вы мне нравитесь, понятно? — выпаливаю я быстро, боясь передумать, — Думаете, вам одному тяжело? Я не влюблялся. Никогда. А сейчас чувствую то, от чего сбегал всю свою жизнь, но у меня хватило смелости принять это. Вы, судя по всему, трус. — Вы не имеете права так говорить, так как не знаете мою историю! — А я, блять, что пытаюсь сделать?! — я почти срываюсь на крик. — Я хочу узнать вашу историю, но если вам это не нужно, то вы говорите мне об этом сейчас и мы расходимся, забывая об этом всём, потому что я уважаю ваше решение. Боитесь взять на себя ответственность? Ладно, я готов попробовать взять её на себя целиком, но вам нужно лишь ответить на один простой вопрос и перестать держать меня в этом долбанном неведении, потому что, клянусь, я схожу с ума последние несколько дней от...       Меня мягко затыкают его губы, выбивая из головы всё скопившееся в ней дерьмо. Арсению Сергеевичу не свойственны необдуманные действия, — особенно если оно связано со сближением с человеком, поэтому я верю ему полностью и интерпретирую это как его последний шанс для самого себя. Я не могу его подвести. Пока его рука гладит меня по щеке, а язык ловко раздвигает губы, я постепенно осознаю, на что подписался, но мне от этого не дурно. Мне невероятно хорошо и ново, и если я прямо сейчас не обниму Арсения в ответ, боюсь, он может неправильно меня понять.       И я обнимаю. Сжимаю так крепко, будто он вот-вот может раствориться в руках, и углубляю поцелуй, не желая, чтобы этот момент вообще когда-то заканчивался. От его близости пустеет в голове, согревается в душе, твердеет в паху и срывает башню, и я понимаю, что пока не доведу Арсения Сергеевича до исступления — не покину эту аудиторию. — Вы хотели, чтобы я испытывал к вам неприязнь? — я отрываюсь от его мягких губ и задаю неожиданно возникший вопрос. — Наверное, — сознаётся он, бегая глазами по моему лицу. — Думал, мне так будет проще. — Всё-таки вы эгоист, — я улыбаюсь, намекая, что говорю это шутки ради. — Ещё я могу быть бесючим, когда это необходимо. — О, с этим вы справились прекрасно.       Арсений Сергеевич раззадорен. Он без конца облизывает губы и опускается руками ниже, сжимая мою толстовку, и мне ничего не остаётся, кроме как заряжаться от него на быстрой скорости.       Я впечатываюсь в его губы снова, на этот раз не размениваясь на нежности. Разговоры разговорами, но этот неожиданный всплеск эмоций вкупе с его упёртостью будто заставили меня хотеть его ещё сильнее, а противиться своим желаниям я не привык.       Я бы хотел узнать, чего конкретно он хочет от меня прямо сейчас, но все вопросы вылетают из головы, когда он так мягко льнёт ближе, потираясь о моё бедро ощутимым бугром в штанах, и я не был бы собой, если бы не принял это за намёк. Подсобка за его спиной так и манит заняться в ней всеми хранившимися в голове непотребствами, и я, не думая ни секунды, хватаю его поперёк талии крепче и веду в сторону манящей двери, стараясь не отрываться от его губ.       Шумно ввалившись внутрь, я делаю вывод, что неудовлетворёнными мы из этой комнаты не выйдем, поэтому стягиваю с него пиджак, бросая его на одиноко стоящий в углу стул. Шаткий учительский стол не внушает доверия от слова совсем, но я, искренне веря в его содействие в данном мероприятии, всё же рискую и сажаю на него Арсения, чтобы тут же впечататься пахом ему между ног и снова глубоко поцеловать. Он тянет мою толстовку вверх, и я даже успеваю подумать, что это долбанный сон, потому что удовольствие я получаю не столько от физического контакта, сколько от ощущения этого человека рядом в полной мере. Я дорвался и прямо сейчас судорожно расстёгиваю ремень на его брюках, пытаясь смести это наваждение восвояси, потому что всё слишком реально: и его запах, и его щетина под моей ладонью, и его мягкая кожа на шее под моими губами, и его тихий стон на ухо. И мне жизненно необходимо ощутить это в полной мере, поэтому я бесцеремонно стягиваю с него штаны полностью, оставляя лишь в трусах и наполовину расстёгнутой рубашке.       Его задница в моих руках — это что-то не из этой реальности, и я не могу перестать то сжимать, то гладить, в то время как он уже забрался рукой мне в трусы, изучая показатель того, насколько сильно я его хочу. — У меня нет смазки, — он отдаляется и смотрит на меня даже как-то виновато, не переставая сжимать мой член. От происходящего у меня начинает кружиться голова. — У меня есть слюна и презики, — выдыхаю я, в то время как Арсений едва охает от неожиданности, когда я стягиваю его со стола, разворачиваю к себе спиной и стягиваю бельё вниз, не давая шанса одуматься. — Антон, что ты... — Хочу тебя вылизать.       Вот так люди и переходят на «ты». — Стой, стой. Антон! — зовёт он меня, когда я почти опустился на корточки. — В чём дело? Не был в душе? — Был, но... неловко.       Прижимаясь к нему сзади, я замечаю, как кончики его ушей снова обворожительно краснеют, из-за чего моё желание разрастается в геометрической прогрессии. — За последние четыре дня я представил это около двадцати раз. Как думаешь, мне что-нибудь сможет помешать сделать это?       Он стонет от этих смешанных чувств и падает затылком на моё плечо, но моё решение обжалованию не подлежит. Я собираюсь показать ему много способов, как я смогу довести его до горящих щёк, и римминг в этом списке явно не на первом месте. — Мы могли бы перенести... — Я не выпущу тебя отсюда, пока ты не кончишь на этот ёбанный стол.       Я больше не даю ему возразить и посильнее надавливаю ему на спину, заставляя лечь и прогнуться. Он ещё успевает немного помяться, но стоит мне быстро сесть на корточки позади него и прикусить правую ягодицу в паре сантиметрах от входа, он коротко стонет и слегка дёргается, из-за чего мне приходится вцепиться в его бёдра мёртвой хваткой, удерживая на месте. Когда на правой ягодице не остаётся живого места от моих укусов, я проделываю то же самое с левой, получая какое-то больное удовольствие от того, что помечаю Арсения как своего человека. Я бы дал ему сделать с собой всё то же самое, если у него возникнет такое желание.       Я вцепляюсь в правую ягодицу и оттягиваю её в сторону, тут же широко проводя языком по входу и медленно умирая от звонкого стона где-то сверху. Когда язык ввинчивается внутрь, я медленно отстраняюсь и по ощущениям действительно умираю, потому что Арсений уже немного растянут. Картина, как он, широко разведя ноги, стоит на четвереньках и растягивает сам себя всплывает в голове сама по себе, и мне остаётся только окончательно ёбнуться в этой всратой подсобке. — Так вот чем вы занимаетесь перед парами, Арсений Сергеевич, — не удерживаюсь я от комментария. — Это была... — он протяжно стонет, пока мой язык хозяйствует в нём, войдя наполовину, — была... вынужденная мера. — Когда в следующий раз захотите неожиданно трахнуться в университете — предоставьте это дело мне, — говорю я и, чувствуя, как челюсть начинает затекать, аккуратно проталкиваю первый палец.       Арсений не сопротивляется, а наоборот — прогибается сильнее, и я поднимаюсь на ноги, хрустя коленями. Один палец движется свободно, и я начинаю проталкивать следующий, другой рукой поглаживая его по пояснице. Наблюдать за ним вот таким — мечущимся по столу, выгибающемуся сильнее с каждым толчком, сладко стонущему — действительно больше похоже на сюжет одного из моих любимых снов. Я абсолютно не по-христиански плюю ему в дырку и проталкиваю третий палец, осознавая, что могу довести себя до исступления, даже если просто подрочу на эту картинку.       Я нехотя отрываюсь от своего дела, чтобы подбежать к сумке, валяющейся где-то около входа в подсобку и достать из неё презервативы. Судорожно нашарив их где-то на дне, я дрожащими руками отрываю один и возвращаюсь к Арсению, который за эти полминуты успел снять рубашку и вновь распластаться на столе. Пристроившись сзади, я завороженно разглядываю созвездия родинок, проделывающих свой путь от поясницы до шеи. — Как красиво, — шепчу я как-то неосознанно, сгибаясь и покрывая поцелуями его спину.       Ни один партнёр в моей жизни не вызывал такого остервенелого желания целовать, ласкать, облизывать каждый участок его кожи, но сейчас, детально рассматривая Арсения под собой, я понимаю, что с ним по-другому не получится. Тактильный голод и распирающая нежность проснулись во мне только сейчас, и если я срочно не утолю его, то грожусь сжать Арсения до хруста костей от переизбытка этих ощущений. — Давай, Анто-он.       Его стон возвращает меня в реальность и я спускаю, наконец, джинсы с бельём и раскатываю презерватив по члену. Смазки на нём, конечно, с гулькин нос, поэтому я плюю на анус снова, проверив пальцами напоследок. Я слишком переживаю о том, чтобы Арсению было комфортно и приятно.       Я хватаю его за бёдра и завороженно наблюдаю за тем, как стенки ануса растягиваются сильнее, пропуская мой член глубже. Я сам начинаю постанывать от этих ощущений и посылаю импульс во вселенную, чтобы это состояние не покидало меня никогда. Сделав плавный толчок, я снова слышу сладкий стон Арсения и начинаю насаживать его на член увереннее, переживая, что хватит меня на пару минут максимум. Пока подсобку заполоняют совершенно непотребные звуки, а возбуждение разрывает меня изнутри, я стараюсь сместить концентрацию на что угодно, лишь бы продлить этот момент. Я думаю о «Призраках» Паланика, вспоминаю, как обоссался в штаны во втором классе, как мы с кентами нашли расчленённую собаку на заброшке, как Заяц на спор влил в себя коктейль из кефира и водки, а потом заблевал всю гостиную. И мне это не помогает совсем.       Я бессвязно мычу и сгибаюсь в три погибели, чтобы дотянуться до его загривка и аккуратно прикусить, чтобы хоть как-то выместить рвущееся наружу эмоции. Я зарываюсь в его мягкие волосы, как хотел сделать ещё давно, покрываю поцелуями и лёгкими укусами его шею и плечи, бормочу что-то типа «всё хорошо?», и его протяжный стон даёт положительный ответ на мой невнятный вопрос.       Я отрываюсь от его плеч, без какой-либо брезгливости облизываю свою ладонь и кладу руку ему на член, начиная надрачивать, потому что по ощущениям я уже на грани. Арсений мёртвой хваткой вцепился в стол, и я кладу свободную руку поверх его, переплетая пальцы и вновь чувствуя сжирающую изнутри нежность, — несмотря на то, как жёстко я вколачиваюсь в его тело. Эти чувства, которые разрывают меня на части прямо сейчас, буквально необходимы мне, как воздух. Ощущение, что стоит мне отойти от Арсения дальше, чем на метр, и я тут же начну задыхаться от нехватки его, ведь сейчас, трахая его на преподавательском столе, я чувствую не только всепоглощающее возбуждение. Я чувствую, как мягка на ощупь его кожа, как он приятно пахнет, отмечаю, как очаровательны его кудри и скопление родинок по всему телу, как красиво и правильно смотрятся лёгкие покраснения от моих укусов на его плечах и ягодицах, ощущаю, насколько мне необходимо слушать его голос не только сейчас, но и в повседневной жизни, когда он шутит, рассказывает какие-то истории из жизни и рассуждает о чём-то важном. Но самое главное, я, наверное, ощущаю первую влюблённость. Я ещё не до конца понял влюблённость ли это, но я надеюсь, что Арсений поможет мне разобраться в этом, раз уж он связался со мной непонятно для чего.       И сейчас, чувствуя подступающий оргазм, мне почему-то резко захотелось сказать об этом, сказать о том, насколько он уникален, раз смог разломить сколоченный из сотни комплексов и страхов панцирь, сказать о том, что я готов попытаться, если ему это действительно нужно. И именно в этот момент он поворачивается ко мне лицом и я, недолго думая, наклоняюсь и целую его снова, толкаясь в него медленнее, чувственнее, а когда он тихо стонет мне в рот, я начинаю чувствовать его сперму в своей руке. Арсений едва заметно содрогается подо мной, и понимание, что ему действительно сейчас хорошо, заставляет меня толкнуться в него глубже ещё несколько раз и довести себя до оргазма ровно за ним.       Стоит мне выйти из него и немного отодвинуться, Арсений поднимается и поворачивается ко мне, смотря неуверенно, будто хочет что-то сделать, но сомневается. Я бесцеремонно кидаю презерватив под стол, делаю шаг к нему и тут же обнимаю, пытаясь этим жестом прогнать всю дурь из его головы. — Всё хорошо? — тихо спрашиваю на ухо. — Да, я просто... — он запинается, шумно выдыхая мне в шею, — просто хотел поцеловать тебя, но подумал, что это будет неуместно.       Рой тараканов в его голове ещё надо будет постараться разгрести. — Поверишь, если я скажу, что думал об этом же?       Я аккуратно отстраняюсь, смотрю на его расслабленную улыбку и не могу отказать себе в этом удовольствии. Этот всё ещё неизведанный, но такой согревающий прилив чувств не хочет отпускать меня, и пока я мягко целую его, мне кажется, что если всё сложится наилучшим образом, то от моих поцелуев он захочет сбежать.       Арсений отстраняется первым и присаживается обратно на стол, надевая на себя рубашку, а его пусть и расслабленные, но немного задумчивые глаза смотрят на меня как-то странно, будто готовясь к чему-то. — Меня однажды подставили. Почти сломали жизнь, к которой я долго шёл.       Натянув джинсы, я присаживаюсь рядом с ним и смотрю на него открыто, показывая, что готов слушать, узнавать и ни в коем случае не осуждать. — Это было в школе? — тихо спрашиваю я, будто нас может кто-то услышать. — Да. За год до моего увольнения. К нам тогда устроился новенький учитель. Зелёный был, только магистратуру окончил, и меня почему-то пристроили за ним, типа рассказать всё, показать, объяснить, — Арсений говорит спокойно, без как таковой обиды и грусти, но толика разочарования мелькает на его лице больше из-за ситуации, чем из-за конкретного человека. — Мы как-то сошлись на этой почве. Вечно болтались вместе не хуже старшеклассников, шутили, подтрунивали друг над другом. Нас даже старшеклассницы шипперили. — Это уже серьёзно, — я вижу его улыбку и посмеиваюсь в ответ. — Я не понял в какой момент влюбился в него, но я чётко видел ответную реакцию и каждый раз пытался провести с ним как можно больше времени. После нового года он позвал меня на свой день рождения. Там мы накидались, поехали к нему и переспали. В общем, стандартная схема, — Арсений начинает теребить печатку на пальце, выдавая лёгкое волнение, и я аккуратно пододвигаюсь к нему ближе и кладу руку поверх его, выражая полную поддержку. — Он оклеветал тебя? — Рассказал, что я его изнасиловал.       У меня лезут глаза на лоб от от такой информации, и я даже не знаю, что будет правильнее: что-то сказать или промолчать. Я и без того закрыт от чувств, а после такого даже и не пытался бы довериться кому-то. А Арсений даёт себе шанс. — Пиздец, — единственное, что вертится у меня на языке. — Самое интересное, что он был... в активной позиции. И у директора на ковре у каждого была своя история, но поверили ему. Я отчаянно доказывал, пытался поговорить, пытался вразумить его и понять, чем я это заслужил. А потом выяснилось, что он просто хотел сместить меня с должности, чтобы пробиться выше, а я, не хочу хвастаться, но занимал весьма влиятельную должность и был чуть ли не лицом учебного заведения. Поэтому моих сбережений мне вполне хватило, чтобы спокойно не работать два года. Гимназия, в которой я работал — одна из самых дорогих частных школ в стране, и в неё в принципе было тяжело попасть, а он сразу захотел прыгнуть выше головы. — Прям вообще нельзя было решить по-другому? — Он подключил своих людей таким образом, чтобы это не дошло до полиции, но чтоб меня попёрли и не испортили трудовую. Видимо, он включил мозг и решил не ломать мне жизнь до конца.       Я всё ещё не знаю Арсения достаточно хорошо, чтобы понять его в этой ситуации в полной мере, ориентируясь на то, через какие тернии ему стоило пройти, чтобы получить эту должность. Как мне кажется, человек он трудолюбивый и честный, поэтому если из-за этой ситуации весь его долгий путь перестаёт значить хоть что-то, то я сочувствую ему вдвойне. — Всё это дерьмо аукнется ему рано или поздно. Веришь в бумеранг? — Верю, что в нашей стране можно добиться чего-то, только если у тебя тётка или дядька в министерстве. — Да перестань, — я сжимаю его руку, — ты же смог это сделать однажды, значит в следующий раз тебе будет легче, — и выдаю, как мне кажется, вполне логичную мысль. — Хочется верить.       Он слабо улыбается мне и встаёт со стола, принимаясь одеваться. Я наблюдаю за его ленивыми движениями и хочу как-то поддержать, но голова вдруг резко опустела, и на смену посторгазменной неге приходит вдруг желание больше говорить. — Я никогда не влюблялся, — говорю я, пока не успел передумать. — Не дарил цветы и не делал комплименты из искренних побуждений, не целовал чужие плечи в порыве чувств, не мчался на другой конец города, чтобы полчаса постоять в подъезде и просто поговорить, ни на кого не накидывал свою куртку в прохладную погоду, не делал сюрпризов, не посвящал песни, хотя уже как два года балуюсь этим у кента в студии звукозаписи. У меня никогда не было совместных желаний и планов, и я абсолютно не понимаю, с чего мне начать. — Насколько велико твое желание начать? — спрашивает Арсений, снова садясь рядом. — Если я скажу, что каждый раз, когда я смотрю на тебя, оно разрастается — это будет слишком убогий комплимент?       Он беззлобно смеётся, утыкаясь мне в плечо и немного краснея, и мне кажется это вполне неплохим началом. — Я люблю комплименты, — улыбается он, смотря мне в глаза, и мой мозг хочет видеть в них взаимность. — Нет никаких правил, Антон. Влюбляясь в кого-то, ты будто на автомате хочешь постоянно делать человеку приятно. Не нужно идти по какому-то выдуманному списку, сбивая весь этот романтизм влюблённости и душевное умиротворение от чувства взаимности.       Я улыбаюсь как ребёнок, понимая, что не прогадал. Я ведь тоже в какой-то степени даю себе шанс. Шанс на чувства, на ощущение слабой потери в пространстве из-за заполонившего голову увлечения и лёгкой эйфории. Но самое греющее душу осознание это то, что я сумел дать шанс не только себе, но ещё и правильному человеку. — А куда нам идти на свидание? — спрашиваю я, понимая, что совершенно не знаю о вкусах Арсения. Да и о своих не особо, на самом деле. — Туда, где тебе будет комфортно, — отвечает он, путая меня ещё больше. — Не нужно вести кого-то в ресторан, если ты привык сидеть в недорогом баре и посасывать пиво, — и как он угадал, — дело ведь не в роскоши. — Типа, главное не где, а с кем? — Именно.       Чувство созревшей влюблённости, помимо всего прочего, заставляет меня думать, что с Арсением было бы прекрасно провести время хоть в ресторане, хоть на коньках, хоть в сарае. Но, исходя из источников в лице моих друзей и знакомых, нельзя всё решать самостоятельно. Вдруг Арсений не любит сюрпризы, а я их ещё и делать не умею. Поэтому мне остаётся только прокашляться и посмотреть него с серьёзной миной. — Арсений Сергеевич, пойдёте со мной на свидание?       Он снова улыбается, и иголки превращаются в бабочек. — Я думаю, было бы неплохо завтра в девять.