Ветошь

Он застаёт Юджи за вскрыванием вен. Само осознание этого стылой волной прокатывается по затылку, и Юта мешкает всего секунду – но за эту секунду Юджи успевает сделать всё ещё хуже. Одним движением он спускает закатанный рукав с локтя обратно до запястья, пряча длинный алый разрез. Оборачивается, настораживается на долю секунды и насилу выдавливает из себя измученную улыбку. – А, Оккоцу-семпай! – стыд и неловкость, которыми полнится его голос, привычны Юте по опыту последних нескольких дней, так что наверняка не сказать, понял ли Юджи, или не понял. Думает ли он, что успел спрятаться, или только надеется, что Юта проигнорирует увиденное. – Что-то нужно отсюда? Давай помогу найти. И тот факт, что они сейчас находятся едва ли не в самом дальнем и заросшем паутиной углу склада, тяжёлым камнем ложится на сердце Юты. Укромное, заброшенное место. Практически уютное – в тех коробках, с которых встаёт Итадори, судя по всему, хранится что-то мягкое. Никак иначе он характерный промятый отпечаток человеческого тела, при том, что коробка сохранила свою целостность, объяснить не может. Юта чувствует дурноту, когда представляет, что такой же отпечаток остался бы после того, как они бы подняли с этого места остывшее тело Юджи. Ему становится совестно. У Юты нет проблем с тем, чтобы не принимать Юджи и Сукуну за одну личность. И уж тем более он не собирается возлагать на Юджи вину за зверства Сукуны… Так он думал, пока, срочно вернувшись из Африки, не узнал о потерянной руке Инумаки. Не просто отрезанной – иссечённой в пыль руке Тоге, расщеплённой на атомы территорией Сукуны. Секунда, две – и боль за друга сожгла его сердце без остатка. Положа руку на сердце, Юта не может сказать, что дал связывающую клятву только из холодного расчёта. Положа руку на сердце, Юта не может сказать, что охотился на Итадори Юджи только из суровой необходимости. И, да, актёр из Юты дрянной, ему проще врать недомолвками, а ещё он редко дерётся всерьёз, и ещё реже дерётся с желанием убить. Поэтому, подводя итог – он и сам поздно заметил то садистское наслаждение, которое яркой, горячей кометой вспыхнуло в его глазах, когда клинок, обломанным тупым концом вспарывая плоть, вошёл в грудь Юджи. Отразившись во взгляде напротив, комета, не успев разгореться, осыпалась грудой горелого льда. Юджи не смотрел со страхом или ненавистью. Взгляд Юджи, покорный и горький взгляд человека, наконец получившего по заслугам, удержался на Юте лишь жалкое мгновение. И затем опустился на вонзённую в него катану. Он невероятно сильный физически, и несмотря на смертельную рану сердца ему ещё потребовалось с полминуты на то, чтобы отключиться. И эти полминуты Итадори сознательно молчал, смиренно сосредоточившись на том, что принесло ему смерть. Как человек, то ли слишком уставший для того, чтобы произнести свои последние слова, то ли уверенный в том, что не заслужил их. И Юта, разумеется, не забыл ни про изувеченного Тоге, ни про ту боль, которая и по сей день плещется внутри него, вызываемая тяжёлым ранением старого друга. Но в тот момент лицезрение этой глухой, беспросветной вины, запечатлённой на лице Итадори, скрутило его душу в узел. Юта тут же пожалел, что его бессознательная жажда мести стала ещё одним кирпичом в и без того неподъёмном грузе, лежащем на плечах Юджи. В конце концов, подумал он тогда, вся эта затея с исцелением ведь может и не сработать. В таком случае, прямо сейчас он живёт последние секунды своей жизни. – Прости, Итадори. Юта не в курсе, за что конкретно он извинился тогда. Но догадывается, что извинения его не были приняты. Судя по мрачной тяжести в глазах Мегуми, Юджи не всегда был таким, каким Юта впервые его увидел. Отголоски его беззаботности, смешливости и дурашливой невинности ещё дают о себе знать, но это лишь отголоски. Мимолётные вспышки. В основной массе времени Итадори суров и сосредоточен. Охотно идёт на контакт с Мегуми, расслабляется в присутствии второкурсников и третьекурсников. И физически сторонится Юту. Юта не тешит себя иллюзиями, и ещё по опыту Годжо-сенсея понимает – быть сильным значит подчас выполнять дерьмовую работу, за которой потом будут дерьмовые последствия. Технически – он спас Юджи жизнь. Фактически – для этого ему пришлось Юджи убить. Последствия налицо. Поэтому Юта особенно старается замечать, как, несмотря на то, что телесная память орёт Юджи убираться от Юты подальше, Юджи на крик не поддаётся. Он честно старается общаться с Ютой как ни в чём не бывало, улыбается ему, даже пару раз скидывает какие-то мемы в мессенджере. Юта замечает все эти крупицы в поведении Юджи. То, как неустанно он каждый день сражается сам с собой ради того, чтобы этим собой остаться. А ещё Юджи не жалуется. В каждом его движении, в каждом своде полупрозрачных бровей живёт сталь, выкованная против воли. Но, думая о своих отношениях с Рикой, Юта невольно задерживает дыхание, представляя, что Сукуна может нашёптывать Юджи, когда никто этого не видит и не слышит. Враг внутри, враги снаружи. Не удивительно, что в его глазах кроме отрешения и могильной плиты ничего не сыскать. Поэтому, заметив, как с ходом дней, отделяющих их всех от сибуйской резни, Юджи начал оттаивать, Юта почувствовал, как звенящая внутри него струна тоже ослабила натяжение. Вообще поначалу Юта наблюдал за ним больше из научно-полевого интереса, как за феноменом сосуда Сукуны, феноменом ученика Годжо-сенсея, феноменом уже трижды умершего и воскресшего первокурсника. Не сказать, что он чувствовал свой особенный долг в том, чтобы взять Итадори под крыло, скорее просто проявлял бдительность и наблюдательность. Поэтому, впервые заметив трепет своего сердца от того, что слишком долго ищет и не находит знакомую макушку в толпе, Юта находит время себе удивиться. Неужели он уже успел привязаться, так быстро? Ему вспоминается та мертвецкая отстранённость, та внутренняя изоляция, что жила в глазах ещё живой Рики, кажется, всегда – но Юта заставал её только за секунду до того, как Рика замечала его присутствие. Дальше её мир расцветал любовью. И, да блин, у Юты нет фетиша на спасательство, просто… … Или есть? Просто сердце Юты открыто. Всегда было открыто, мир проклятий и шаманов этого не изменил. Чувствуя чужие радость, боль, смятение, разочарование, гнев – он не может сделать вид, что не чувствует их, не может не откликнуться. Не располагает иной опцией. А, поступив сердцем, наверное, не может не… В следующий раз, заметив улыбку на лице Юджи и, как реакцию на это, своё ёкнувшее сердце, Юта больше не ищет себе оправданий. И сдаётся. Надо просто признать, он отвратительный. Кроме спасательства у него ещё и фетиш на тех, кто умер в его присутствии. Ему резко хочется, чтобы Маки отлупила его в спарринге. Хорошая трёпка точно прочистит ему голову. Но, кроме этого, он ещё собирается последить за этим своим чувством, погреть у очага своего сердца эту новую для него привязанность. Потому что, на самом деле, Юта её не боится. А потом Юджи появляется на пороге их спонтанного штаба, лишённый всего. Лишённый шрамов вторых глаз на скулах, с оторванным мизинцем, без Сукуны внутри, и без Мегуми. Судя по пустым глазам, и без души тоже. И вот он больше не шарахается ни от Юты, ни от острых предметов в руке Юты, ни от жестикуляций Юты в своём направлении. Если сердце Юты открыто, если сердце вернувшегося к ним Годжо закрыто, то сердце Итадори никаково. Будто и нет его вовсе, сердца этого. Это была не вина, что жила в нём после Сибуи, не смирение и не отчаяние. Это был план, и Юта, по наивности своей, подумал, что это был план возмездия, план уничтожения Сукуны и возвращения Фушигуро. Только сейчас, глядя на чёртово влажно блестящее пятно на чёрном рукаве Итадори, Юта понимает, что это был за план. Его руки сжимаются в кулаки сами собой, в противовес снедающей беспомощности. – Оккоцу-семпай? – Юджи предусмотрительно поворачивается другим боком, чтобы рука была не на виду, и расфокусированно хмурится. – Задумался о чём-то? – Прости меня, Итадори. – Юта вздыхает, и от расширения грудной клетки сердце внутри движется с болью. – Меня не было рядом, когда Сукуна завладел твоим телом. Хотя Юта не уверен, что действительно смог бы убить Юджи, он чувствует себя обязанным произнести эти слова. Он ведь обещал Юджи, тогда, у костра, что сделает всё, что сможет. Не смог, получается. – Да ну, брось! – якобы прощая, отмахивается Юджи. Он улыбается одними губами, и, широко распахнутые, его глаза горят одним лишь лихорадочным мрачным предвкушением, сродни наркотическому. – Давай быстрее найдём, что тебе нужно. А то Маки-семпай, наверное, тебя заждалась. Вообще-то Юта пришёл сюда за ветошью для чистки оружия, но сейчас он не трогается с места. – Ну, Оккоцу-семпай! – с натянутой улыбкой нетерпеливо переспрашивает Юджи, очевидно, торопясь скорее спровадить свидетеля. Жажда наконец сдохнуть, словно вселившийся демон, делает его движения дёргаными. И Юта всё ещё дрянной актёр и неумелый лгун, но… – Годжо-сенсей ищет тебя. – Вот как! Без проблем. – он пинает одну из коробок под своими ногами. – Я сейчас доразберу тут книги, и сразу приду. Скажи ему, что я скоро буду. – И Кусакабэ спрашивал, куда ты запропастился. – Юта не собирается отсюда уходить, это точно, но зачем он продолжает врать ему самому пока не ясно. – Боже! Что там у вас без меня стряслось? – с деланным возмущением усмехается Итадори. Его бы упрямство, да на благое дело. Но Юта не злится на него, он не может на него злиться. Он понимает, как никто, что собственное его сердце не в последнюю очередь осталось таким открытым и восприимчивым благодаря Рике, рождённой из собственной силы Юты. Он не знает, что стало бы с ним, если бы Маки и Тоге остались калеками после нападения Гето. Если бы он не смог их исцелить, если бы воочию увидел, как их мечты и планы рассыпаются, словно трухлявая древесина. Что стало бы с ним? И на самом деле Юта знает. Он помнит то жадное возмездие, с которым убивал Юджи, ту кровожадность, которая лишь отблеском мелькнула в его сознании. Та его часть, страшная часть, с которой он ещё всерьёз не знакомился. Юджи, в свою очередь, потерял уже слишком многих. Там, где Юта ещё даже не загорался, Юджи уже сгорел до углей, а угли эти истлели до пепла, и даже пепел истёрся до пыли. Он кончился – так, наверное, он сам про себя думает. Законченный альтруист, лишённый, как ему кажется, людей, которые в нём нуждаются. В памяти вспыхивают слова Фушигуро, сказанные тогда у костра. “Начни с того, чтобы спасти меня.” До Юты начинает доходить, почему он тогда произнёс именно это. Они с Кирарой когда-то давно говорили про это, только другими словами. Пока у Хакари разворачивалась битва с Годжо и верхами, Кирара боролась не меньше. Отказавшись от мужского местоимения, она столкнулась с резким осуждением семьи, а смена гардероба едва ли не привела к обрыву вообще всех контактов с их стороны – кажется, такие тогда ходили слухи. Сама Кирара об этом говорила мало, только изо всех сил бодрилась и гуще красилась, будто им, невидимым, назло. А когда Хакари, не собирая вещей, покинул колледж, на следующий день ушла вслед за ним. И, уже на лестнице, ведущей из кампуса, столкнувшись с Ютой, где-то в их затянувшемся (они любили поболтать) разговоре сказала: “Если не для себя, то лучше для кого-то другого. Я завидую тем, кому хочется жить для себя. Мне сейчас жить вообще не хочется.” – она беспечно усмехнулась, отмашкой руки дав понять, что прямо сейчас уже всё в порядке, и с теплом в голосе подвела черту. – “Поэтому я буду жить для Кин-чана. Хотя бы ему я точно нужна.” И Юту наконец осеняет, почему он уже придумал следующего человека, про которого будет врать, мол, он тоже зовёт Юджи. Его по инерции тянет мотивировать Итадори к жизни через помощь другим людям. Он печально склоняет голову. – Итадори-кун, послушай меня, пожалуйста. Я… – слова встают поперёк горла, и его чувство, в детстве казавшееся таким простым, стремительно усложняется у него на глазах. – Семпай. – Юджи, сбитый с толку серьёзным тоном Юты, вымученно улыбается своему затянувшемуся неуспеху, и просит напрямую. – Можно я побуду немного один? Пожалуйста. За его спиной начинает капать. Видимо, рукав уже полностью вымок и больше не может впитывать кровь. Юта не может попросить чего-то у Юджи для себя, не считает себя вправе, и, на самом деле, не считает это тем, что на самом деле нужно Юджи. Для спасения, или для дальнейшей жизни. Он уже спасал всех вокруг себя, взвалил на себя непосильный, каторжный труд, тот, в котором всегда присутствует гарантированный шанс проигрыша – и стал мерить свою ценность по результатам этого проигрыша. И закончил с лезвием в руке, один, в пыльном углу старого склада. Когда Юта, съёжившись на стуле в обклеенной печатями комнате ждал смерти, он просто хотел перестать причинять людям вред. Юджи, вспарывая вены, больше не может выносить то, что вред людям продолжает причиняться. Так кажется Юте. Поэтому он предлагает то единственное, что сейчас ему кажется самым главным. И в масштабе конкретной ситуации, и в масштабе Юджи Итадори. – Позволь мне излечить тебя, Итадори. Юджи упрямо склоняет голову и раздувает ноздри, уличённый в своём действии. Его план катится к чертям. Он делает несколько прерывистых вдохов. – Я… – он не встречается с Ютой взглядом, глядя куда-то вниз и вбок. – Я не хочу, Оккоцу-семпай. Я хочу… – Ты хочешь умереть, Юджи? – спокойным голосом спрашивает Юта. Его не пугает называть вещи своими именами, но это не значит, что это не делает ему больно. Юджи сжимает челюсти крепче и отводит взгляд ещё дальше. Его лицо принимает остервеневшее выражение, а голос звучит посаженно и сипло, когда он наконец отвечает: – Я не знаю. Будь на его месте кто-то более мягкий и хрупкий, он бы уже рыдал взахлёб, но Юджи, как в камере бескислородного сжигания, выдаёт своё отчаяние только мелкой дрожью. – Я устал. Я не могу так больше. – он поднимает руки, чтобы закрыть лицо, и спохватывается только тогда, когда касается левой ладонью лица. Ладонью, на которой за кровью не видно кожи. Он покачивается на месте, побледнев, и Юта, сжав его плечи, аккуратно помогает Юджи сесть обратно на коробки. Его, очевидно, начинает вести из-за кровопотери. А это значит, что пора брать инициативу на себя. – Юджи, послушай меня, ладно? – Не надо меня лечить. – Итадори шмыгает сухим носом. – Я не хочу. – Хорошо-хорошо. – стараясь держать свой испуг в узде, соглашается Юта. В конце концов, он сможет начать лечение, когда Юджи потеряет сознание. Это будет сложнее, но он уверен в своих силах – особенно после прошлого раза. – Юджи, посмотри на меня, пожалуйста. Юта, сидя перед Юджи на корточках, выставляет одно колено вперёд, упираясь в пол. Юджи в его руках, собрав волю в кулак, затравленно смотрит Юте прямо в глаза. Боги. Юта так не готов сейчас потерять его. Ни сейчас, ни когда-либо ещё, но сейчас – в особенности. Ни как товарища, ни как… Да что ты будешь делать. Несвоевременное, является миру желание поцеловать шрам, рассёкший переносицу и глазницу Юджи, и сказать ему, что он со всем справится. Соврать, что всё наладится. Он хочет сделать что-то простое и тёплое, доступное близким друзьям или возлюбленным, но ему это не доступно. Он не близкий друг Итадори, и уж тем более не его романтический интерес. Поэтому, что ж, для бешеной собаки семь вёрст – не крюк. – Юджи. – он начинает вкрадчиво, не отводя взгляда от светло-карих глаз напротив. – Я хочу, чтобы ты всегда помнил – нет цели бороться любой ценой. Нет задачи переживать всё в одиночку, даже если ты видишь у других, что они справляются только так. Знание, всегда бывшее при Юте, вспыхивает дополнительным осознанием – Юджи ведь самый младший из них. И самый неосведомлённый по части проклятий, заклятий, и всей той лабуды, в которой они все успели вывариться до дубовости. Самый уязвимый. – Я больше не хочу так. – шепчет Юджи, опуская взгляд печальных глаз куда-то Юте на колени. – Тогда, пожалуйста, не отнимай у себя шанс попробовать по-другому. – Юта сжимает чуточку крепче его плечи, которые и так не отпускал всё это время. – А если не получится по-другому, то попробуем как-нибудь по-третьему. Хорошо? – Попробуем? – вяло переспрашивает Итадори. – Я буду рядом, когда ты будешь во мне нуждаться. – Юта вглядывается в лицо Юджи, с которого сходит последний цвет, и с мысленным вздохом решает вернуться к этой теме. – Но для этого тебе придётся остаться в живых. Маленькое условие. Как ты на это смотришь? Нижняя губа Юджи кривится, вжимаясь в верхнюю, будто он вот-вот заплачет, и Юта считывает это за хороший признак. Он пальцами касается сырого от крови края рукава. – Позволишь спасти тебя? – Юта старается улыбнуться как можно мягче, и Юджи, смаргивая увлажнившиеся глаза, кривовато усмехается. – Спаси меня, Юта Оккоцу. И сразу же шипит, когда Юта тянет рукав наверх. – Лучше разрезать. Юта распарывает рукав каким-то подвернувшимся под руку бокскаттером, наверное, тем же, – приходит запоздалое осознание, – каким Юджи взрезал вены, и окутывает его предплечье золотистым сиянием. Разрез выглядит ужасно – глубокий едва ли не до кости, широкий и страшный, пульсирующий кровью. Это не первая рана, которую Юта видит в своей жизни, и не первая, от которой ему самому становится больно. Он думает о Маки, о Тоге, о Панде. Это одна из тех ран, которые ему хочется немедленно забрать себе – настолько ему невыносимо видеть её на другом, близком человеке. То есть, не совсем близком, но стремительно приближающемся. Ему становится страшно от того, насколько сильно он хочет защитить Юджи от всего, что способно ему навредить. И насколько ему больно от того, что приходится защищать Юджи от него самого. – Прости меня. – смущённо бормочет Юджи, видимо, разглядев эту боль на лице Юты, и Юта отрицательно мотает головой. – Тебе не за что извиняться, Юджи. Ты не виноват ни в чём. Просто… – он смотрит на то, как сходятся края раны, зарастая молодой кожей. – Как думаешь, может, ты сначала захочешь поговорить о том, что с тобой происходит? Не отнимай у нас шанс помочь тебе. Итадори, уже не такой мертвенно бледный, смущённо отводит свой полупустой взгляд. Едва зажившей рукой перехватывает Юту за запястье, когда тот завершает лечение и собирается отстраниться. – Я рад, что ты нашёл меня. Семпай. Ответ без ответа. И Юта, у которого наконец отлегло от сердца, и который всё ещё видит, что разговор не то что не закончен, он даже толком не начат, Юта, стоящий перед Юджи практически на одном колене, оказывается переполнен сильными чувствами. Развернув локоть, он этой же схваченной рукой тоже берёт Юджи за запястье. И наконец говорит за себя. – Я буду рядом, когда ты убьёшь его и вернёшь Мегуми. – он позволяет себе неспешно разгневаться, и видит, как этот гнев встречно разгорается в глазах Юджи. – Я тебя прикрою. Я вымотаю его, а ты убьёшь. Если ты не сможешь убить его сам, я направлю твою руку. А если не сможешь и этого, то убью его вместо тебя. Это похоже на клятву, на эпос или на молитву. Как древнее заклятие, Юта проговаривает его вкрадчиво и медленно. – Тебе есть, кого по-настоящему ненавидеть. И я ненавижу его тоже. Сукуну. – когда Юта произносит это имя, Юджи сдвигает брови к переносице. – Поэтому я предлагаю тебе не только выговориться. Я предлагаю размазать этого сукиного сына по стенке. Вместе. Слышишь? Взгляд Юджи, хмурый и отсутствующий, наконец немного теплеет. Возвращается из загробного мира. – Ты будто в вечной любви клянёшься, семпай. – его улыбка, маленькая и кривоватая, идёт, кажется, из самых глубин раненого сердца, и Юта наконец чувствует себя прощённым. Чувствует, что то отчуждение, которое висело между ними с самой их неправильной первой встречи, медленно тает и истончается. Что Юджи улыбается не только в присутствии Юты, не только потому, что формально нужно улыбнуться – но улыбается самому Юте. – Ага, звучит и правда похоже. – отвечает теплом на тепло Юта, и тоже улыбается от души. И Юджи, тактильная и всё ещё довольно непосредственная натура, склоняется ниже, не выпуская его руки. Юта не шевелится, не зная, чего ему ожидать, но выбирает довериться, и закрывает глаза, когда их лбы соприкасаются. Сердце, как море в шторм, отчаянно бьётся о рёбра, как о волнорезы. Дыхание Юджи касается лица. – Я тебя не брошу. – шепчет Юта едва слышно, и это – то, что он может дать Юджи, не отбирая ничего у себя. Потому что его заколебал бесконечный замкнутый круг самопожертвований. Он хочет нарушить этот круг, хочет прервать его калечащее вращение. И хочет чаще видеть Юджи, слышать Юджи, трогать Юджи. Очень жадно этого хочет. И Юджи, отстраняясь, смотрит на него пусть и с горечью, пусть и с хрупкой надеждой, вот-вот готовой надломиться, и с огромной признательностью – ещё он смотрит на Юту как на что-то неожиданно красивое. Самую каплю заворожённо. Возможно, это подвисание – всего лишь результат кровопотери. – Не бросай меня, Юта. – Юджи говорит негромко, но, по-детски простая, просьба эта раскалённым тавром отпечатывается за рёбрами Юты. Вместе с тем, как звучит его имя из уст Юджи. – И не говори никому об этом, пожалуйста. – Юджи кивает на свою руку и тушуется. – Ладно? Не то чтобы Юта думал сейчас о том, чтобы с кем-то это обсудить, но эта просьба налагает на него определённые обязательства. Он пытается прикинуть разные возможные исходы, если согласится на это или отвергнет это желание. Движением губ он даёт понять, что думает, и поднимается на ноги. Юджи, поднимаясь следом, едва не заваливается в кучу мешков, так что Юта для безопасности закидывает его руку себе через плечи и поддерживает за талию, когда они выходят со склада. – Ладно. – серьёзно кивает Юта, и видит в этом повод ещё раз вернуться к тому, на что Юджи ему не ответил. – Но ты должен пообещать мне, что не будешь держать боль в себе. Особенно если чувствуешь, что тебе становится хуже. Особенно если тебе становится настолько хуже. Со мной, с Маки, с Пандой, с Чосо, Тодо или Кирарой – поговори с кем-нибудь. Хорошо, Юджи-кун? – Тебе придётся много выслушать. – невесело усмехается Юджи. – Приму это за тизер к полнометражке. – подмигивает Юта и, провожает измотанного от потери крови Юджи до постели, где он практически сразу отрубается без задних ног, не залезая под одеяло. Уже в своей комнате Юта разрезает окровавленную толстовку Юджи на неузнаваемые полоски и со спокойной душой выбрасывает, как единственную улику сегодняшней трагедии. Его сердце, столько времени бывшее не на месте, сжимается от тепла и нежности к мирно сопящему в соседней комнате Итадори. Живому, дышащему, тёплому. Пережившему сегодняшний день. Медленно выйдя из своих мыслей, от чертыхается, видя перед собой Маки, и по её лукаво-недовольному выражению лица догадывается, что стоит она так уже какое-то время, безуспешно пытаясь привлечь его внимание. – Ну, ловелас. – она игриво кивает на ту стену, за которой спит Юджи, и приподнимает одну бровь, явно с удовольствием возвращая Юту с небес на землю. – Ветошь, я вижу, ты так и не принёс, да? Юта обезоруженно смеётся, расписываясь в собственной забывчивости, и этим смехом точно снимает то напряжение, которое сковывало его всё это время. Ветошь, блин! Как вовремя он за ней пошёл, да?