***
К пустоши он шёл пешком. Роберт утеплил хлев, да и Коготь повадился спать у Сильвера на загривке, словно они сделались закадычными друзьями, вот только Сильверу после заката всё равно дома будет уютнее. Уилл потрепал его напоследок и заспешил по дороге, пока ночь не успела надкусить дневной свет. Что мама, что Роберт в одном похожи — тревожились, как бы он не простудился. Мама всё силилась одеть его потеплее, мол, щегольским свитерам место на дублинских улицах, Леттермуллен же такие холодом насквозь пронижет и тощенького паренька вместе с ними. А с островом словно его возлюбленный дух договорился — пока что ни одной заразы к нему не пустил. Он постучался. Стук вышел негромкий, такой можно и за проделки ветра принять, что играет с воображением на гулких пустошах. Уилл поглядел по сторонам, втянув шею в плечи, — под бесцветным ранним вечером ник к земле посеревший вереск сколько хватало глаз. Келпи и фейри, да и народец, что оставляет подменышей взамен младенцев в колыбелях, наверняка сидят по домам — они же не дурные, чтобы дрожать на ветру в такую погоду. Ни тебе птицы, ни просвета в облаках. Если не глядеть в сторону деревни, так и сам поверишь, что людям здесь не место. Верил, пока дверь не распахнулась. Дом приласкал его теплом печи и усмешкой. — Уилл, ты чего так поздно? — удивился Роберт. Погода паршивая. Над островом собирается ночь. Холодает, хоть зубами стучи — верно, верно. Роберта он перебил ледяным поцелуем. Ткнулся ему в щёку носом, согреваясь, точно прильнул к кружке с пьянким кофе. — Х-хотел тебя увидеть. Ещё одну ночь в той мёрзлой постели не выдержал бы. Роберт помог ему раздеться и отряхнул пальто с шапкой от мороси. Видно, своим визитом прервал ему чтение — на столе лежала открытая книга в свете лампы, там же переливалась чашка. Ещё одна причина, по какой леттермулленцам Роберт чудился нездешним, хоть и родился на этой земле, — подвыпившим после парочки пинт, что развязывают языки и роднят приятелей пьяным весельем, а то и вовсе кулаки щекочут, его здесь не встретишь. Если бы не слухи про ИРА, так бы и причислили к предателям родины. — Ты без Сильвера? — Роберт взял его ладони в свои и потёр большими пальцами, нагоняя тепло. — Замёрз. — Останусь у тебя. — Шерон предупредил хоть? — Я и сам могу решать, — огрызнулся Уилл. Роберт поднял взгляд — непроницаемый, словно чтобы мячик отбился от стены. Чтобы его вспышка откатилась обратно, погаснув и утратив силу. — Можешь, — ответил он. — Но Шерон будет за тебя беспокоиться. — Да предупредил, предупредил, — Уилл усмехнулся. — Сказал ей, что ирландский — сложный язык. Приходится учить доп-поздна. — Врунишка. — Ну а когда ещё? Cathain? Нет у м-меня больше времени. Роберт поднёс его руки к губам, согревая невесёлой улыбкой. Такие не всякому юноше знакомы — их дарят лишь тем, кто не стесняется озвучивать самые несбыточные и сокровенные мечты вслух. Часто сбегать из дома на ночь не получится — заподозрят ещё что-нибудь. А надежды на будущее Уилл копить неспособен. Растрачивал общие ночёвки, не дождавшись наступления зимы и самых коротких дней, когда закончить все дела и выбраться к Роберту едва ли не раз в неделю выйдет. Сам собирался взять с Роберта парочку обещаний. Даже если ждать, когда их исполнит, (всей душой ненавидел, хоть на стенку лезь) так и не научился. — Можешь меня согреть, — шепнул ему Уилл. — Ты же не про чай говоришь. Не про чай. А Роберт не спрашивал — вёл его в спальню поцелуями. Руки Уилл пустил ему под свитер, забыв, что ледяные, и Роберт дёрнулся со смешком. В спальне прохлады скопилось больше, чем в главной комнате. Тут растопку в каждом доме экономят, даже старик О`Коннелли не исключение, а семьи победнее вон вообще в одной комнате скопом живут и зверьё заводят домой в зиму. Где-то возле огня и Коготь прятался. Не придётся хотя бы, стесняясь, гнать его прочь. Кроме холода и них двоих, в спальне пусто — лишь стол с парой книг и чернильницей да узкая кровать. Если бы распятие повесить, была бы почти монашеская келья, будто Роберт здесь тоже обживаться не хотел. А всё равно лучше места на острове не найти. Уилл вновь юркнул ему под одежду. Руки понемногу грелись, и он помог Роберту снять свитер и рубашку. Свои сбросил сам — с ними и башмаки, и брюки, и от прохлады дрожь пробежалась по спине. Разве же Роберт даст ему замёрзнуть? Он и сам словно печка. Растирал, вторя поцелуям, его кожу, чтобы внутрь просочилось тепло. Свет посерел вместе с закатом. Все краски, что ещё остались с лета, украл с собой — а Уилл всё равно видел, едва прикрывал веки, его внимательные зелёные глаза и сильную спину, облюбованную весенним солнцем в тот день, когда они встретились впервые. Пылом с солнечными лучами мог бы поспорить. Единственные признаки весны на Леттермуллене — огненные соцветия в печи, единственное солнце — пламя в их постели. Он коснулся плечей Роберта, в непривычку белых в тающем полумраке, и погладил вниз до сгиба локтей — от работы дыбились вены на сильных руках. Сам такими всё же не обзавёлся. — Ты сведёшь меня с ума однажды, — пробормотал Роберт, — если и дальше станешь на меня так глядеть. — Стану. — Не бережёшь меня, дьяволёнок. — Как з-зеницу ока. Уилл улыбнулся. Да это ведь Роберт сводил его с ума своими ожиданиями и осторожностями. Он сдержанный — такими бывают лишь люди, которым не нужно доказывать свою силу, — тем больше Уилл ценил моменты, когда плутовство в нём пробивалось наружу. Заставляя похищать юнцов из-под носа общины и целовать их в темноте, хвастаясь ветру и морю. Какой улов. Сам приманил, а он теперь не уходит. Раскрытыми ладонями Уилл коснулся его ключиц и провёл ниже — до учащённого биения сердца, что однажды едва не приютило расстрельную пулю. Напоминанием теперь стыл след его руки, и Уилл поцеловал прохладную нетронутую кожу. Роберт замер, словно околдованный, — позволяя ему себя разглядеть. Выброшенный революцией и собственной страной призрак, что слоняется по пустошам. Однажды — грозился — просто исчезнет. Взял бы его с собой? Где ветер подвывал — стёкла подрагивали и крышу норовило унести. А от близости сделалось жарче, как и от мыслей, что сегодня закат не гонит домой — можно никуда не торопиться. Остаться на ночь и проверить, настоящий ли его дух. Проснутся ли они с ним утром в обнимку в этой постели. — Роб, ты х-хочешь, чтобы мы… Сам знаешь. — Ты мне уже снишься, Уилл, — шепнул горячим выдохом ему в щёку, — так сильно хочется. — Тогда почему нет? На это Роберт не ответил. Если вновь не считать поцелуя, словно он пытался все вопросы ещё на губах затушить — пока те не разгорелись и не наставили им обоим ожогов. — Я тоже хочу, — втиснул Уилл. Ох, видел бы Роберт его сны. Видел бы его ночные терзания. С предвкушением под Робертовыми пальцами, когда касался его между ног и дразнил в разнеженной пене утреннего сна, подобного сладости на дне кофейной чашки. Знал бы, как ему за эти сновидения стыдно — и как он устал прятаться и стыдиться. Да не глупец — знал, наверное. Роберт дотянулся до ящика в столе и вытащил стеклянную банку размером не больше дорожного тайника для драгоценностей. Не похоже на то, что он обычно пользовал. Такие мама держала около кровати — мазала им с Джорджи щёки, спасая от ветра посеченную кожу. — Что это? — Вазелиновое масло, — ответил Роберт, снимая крышку. — Оно вязкое. Так будет сподручнее. От влечения совсем повело голову. Мог бы и сам сообразить — если бы такая близость, как у них, обходилась без уловок, не ныкались бы тут, точно мыши от кота по углам кладовой. Процесс Уилл представлял, а вот ощущения вообразить никак не мог — одним предвкушением болезным маялся. От этого и сердце быстрее зашлось, едва увидел, как Роберт окунает в масло пальцы — по вторую костяшку. — Держишь тут для св-воих любовников? — шуткой попытался согнать тревогу Уилл. — М-г, — кивнул Роберт. — Отбоя нет. Уложил его на постель — ещё прохладную и ждущую их обоих. Уилл раздвинул колени, открываясь взгляду — пускай и он теперь полюбуется, раз ему тоже хотелось. Мнил бы себя для Роберта девчоночьей заменой, а слыхал, что христианские девушки себе тут такого не позволяют — на супружеском ложе под одеялом ночи и под обычными своими затхлыми одеялами жмурятся под мужьями, одетые в ночную сорочку. Ну всё? Всё? То же самое и ему сулили. Чтоб едва успел одним глазком подсмотреть, как его супруга устроена, сколько бы ночей вместе ни провели. И чтоб ни слова друг другу. Ни лишнего звука. Роберт шептал ему расслабься, Билли, расслабься, точно плавленое масло, когда коснулся его у ягодиц. Один палец внутрь скользнул легко. А легко ему говорить. Со стороны, взглянув на такое, решишь, будто это постыдная медицинская процедура, что делают за ширмой в общественном госпитале. Там холодно и руки у врача грубые. И скрывают тебя потом от всего мира, стыдясь, чтоб деталей лишних не раскрыть — заболел, мол. вернулся другим У Роберта пальцы тёплые. Как и глаза, и полуулыбка, с какой целовал его в коленку. От того, что он не впервые такое делал, легче становилось. И в животе — вверх от его руки — собиралось напряжение, тягучее и сладкое, словно вересковый мёд полнит соты. А ему столько выдержать? После снов о Роберте хватало лишь разок о кровать потереться. — И что, любовники приходят к те-тебе с пустошей? — добавил Уилл. — М-г. Когтя пугают. — А тебя п-принимают за своего? Ты же так мне рассказывал? — Ещё бы. Но я-то дальше порога не зову. Заберут с собой — Уиллу ничего не достанется. И это тоже ничего. Выцарапает Роберта обратно в свои объятия даже из их лап. Одну ладонь Роберт пригрел у него на бедре, и Уилл сжал ему руку, пока пальцы другой разгоняли внутри него тающий вазелин. Словно это тоже форма пытки. Словно он ухватил одну свободную минуту дома, чтобы втихую в уголке вынуть член из брюк, и возил-возил-возил сухой ладонью, боясь, как бы его не застали за рукоблудием. Только здесь Роберт вёл, готовый обратить его нутро в эфир — и тело отзывалось Роберту пристыженным теплом. Звучное — вот же. Как награда за все его стиснутые под одеялом кулаки. За весь тот стыд на церковных лавках. И запнувшееся на губах имя, припорошенное заиканием. Будто лихорадочный, искал здесь лекарства. Подхватил всё-таки — в одиночку с этой болезнью в жизни не справишься. Уилл чуть поёрзал. Напряжение связывалось, что не распутаешь — лишь разрубить его можно. Кусал губу терпи терпи терпи откуда же было знать, что такой чувствительный словно Роберт проверял, как долго он выдержит, пока не утратит рассудок и не примется умолять пожалуйста ну пжлстпжлстдавай — Роб, м-может… Открыл глаза и поднёс ко рту его руку — прикусить костяшку, как бы с губ мольбы не сорвались. Свет из главной комнаты лился Роберту на спину в темноте — не то желание, не то беспокойство у него на лице пряча. — Тепло? — Д-да, хорошо. — И там? Уилл закивал. Если до самого огоньки дотянутся, костром на кровати вспыхнет. К пальцам в дырке как будто уже попривык — сделалось пустовато, когда Роберт из него выскользнул, и холодом плеснуло в разгорячённое нутро. Брюки с бельём Роберт сбросил на пол. Точно молодой месяц, обрисованный светом с одного бока — порой казалось, такой же непостижимый, как небесные светила. Уилл поманил к себе жестом. — Будет неприятно, скажи, — произнёс Роберт. — Скажешь мне? Вновь закивал ему. Поднял ноги и развёл колени шире — стеснялся-не стеснялся, только бы поскорее. Роберт ведь всего уже рассмотрел. Переживать нечего — приглянулся ему, значит. Точно понравился. Роберт занял местечко меж бёдер, словно оно и было для него приготовлено. Словно и сам только явился из пустошей к нему в сновидения — правда не бестелесный дух, а настоящий. Ощущал его вес и плотное трение кожи к коже, и запах тела, какой у каждого человека особенный — Роберт обволок его собой целиком, и Уилл притих, замерев. Ресницы, что вобрали в себя свет от печи, опустились вниз — пока Роберт его разглядывал — и поднялись вновь. Не юноша ведь, чтобы волноваться в постели. Любовался им, довольный, — до какого исступления довёл. Уилл сам спешил за обоих. Обнял Роберта за шею, цапнув, где начинают расти волосы, — и там же впился. Член принимать внутрь не то что пальцы. Уилл вновь закусил губу, пока привыкал к давлению в горячном нутре — такое никуда не девается, лишь маслянисто тянет в нём, не давая ни шевельнуться, ни сжаться. — Ты в порядке? — Go maith, — выдохнул Уилл. — П-правда. Всё хорошо. Видать, лицо у него с непривычки напуганное — Роберт не то благодарил, не то утешал поцелуями. — Смелый, — погладил шёпотом. — Смелый мальчишка. За это и звал к себе? Обхватить бы его целиком, только он ведь больше целого острова — огромный, как море. Готовый приласкать в хороший день и грянуть штормом, если потребуется. Решил вот, что этот мальчонка — смелый мальчишка — единственный его компании достоин. Будто опомнившись, Уилл расслабил плечи. Напугался лишь тем, как ощущения сквозь тело хлынули, да ещё и коснулись там, где до этой осени лишь сам себя мельком, обмываясь, трогал — как дождь после засухи, прорвавший плотину. И страшно, и глаз не отвести, и сам растекался по постели, точно жжёный сахар. Роберт не прочь распробовать. А говорят, когда вырастаешь, теряешь вкус к сладкому. Лгут, видно. Напряжение внутри нарастало, так и готовое вздыбиться молниями. Если за окнами разразится буря, будто они в самом деле грешники, Уилл даже её не услышит — отяжелевшее дыхание обоих глушило. Хватался за спину Роберта — сильную, что могла даже грозовое небо удержать, — лишь бы не раствориться в темноте и в вереске, и в звуке ветра. Тянулся к нему разомлевшими губами. Если ребят, что заглянули на бесовскую ночёвку, пустоши этим полнят, никогда он назад не вернётся. Город грозил пустить хлыст в наказание. Роберт ласкал его так, словно никому ранить не даст — ну или подобьёт, чтобы наточил и себе острые когти в защиту. Слились с ним выдохами воедино. Едва внутри напряжение распустилось, взвился наружу вместе с ветром, бормоча имя своего духа, точно сплетая себя с ним в ритуале — таком древнем, что ветер тогда ещё носился над безымянной здешней землёй, когда увидел первые людские костры. Роберт кончил следом — опустошил нутро и плеснул ему на живот влагой. Осталась лишь взмыленная пульсирующая полость, как запечатлённое на всю жизнь воспоминание. Вот — мой улов. От бессилия Уилл откинулся, еле дыша, на волглых простынях. — Подвинься немного, — попросил Роберт, — я тоже лягу. Тело невесомое, а в локтях всё равно не хватало силы, чтобы подняться. Бескостный и распластанный, словно водоросли в прибое, какие тут собирают летом, — вот бы и его подхватило течением, укрыв с головой, и унесло в бесхитростные лёгкие сны. А было ли Роберту хотя бы вполовину так же хорошо, как ему сейчас? Уилл подвинулся чутка. Плечом задел стену и поморщился — забыл, какие нелюдимые дома на Леттермуллене. Такие попробуй ещё прогреть. Повозившись на кровати, Роберт, видать, ничего лучше своей рубашки, чтобы вытереться, не нашёл. Как закончил, отбросил её к брюкам и лёг рядом. Липкое тепло груди прижалось к руке, и Уилл подался к нему, спасаясь от мёрзлой стенки, — места не хватало, чтобы легли вдвоём, и Роберт опёрся на локоть, оставшись на боку. Убрал влажные волосы ему со лба. — То, чего ты хотел, Уилл? — спросил он тихо. Приникнув губами к его виску, словно ответ на этот вопрос будет сродни приговору. Уилл улыбнулся. Повернул к нему голову, чтобы уткнуться влажным смешливым поцелуем в щёку. Да он и мечтать об этом не мог — пока шёл под хмурым небом в дом на краю пустошей, всё думал, что струсит и рванёт обратно. Остался со смутной надеждой, вычитанной в чужом дневнике, — она зажглась, словно огарок свечи, который он берёг от дождя ладонью, — что человеческие тела способны на такую близость. Неприкрытую страхами и свободную. А насчёт сердец что? Обо всём Роберту расскажет. Лишь только отдышится немного.***
— Роб, — произнёс одними губами, коснувшись его груди. Словно чтобы Роберт считал слова кожей. — М? Роберт обнимал его за спину, легонько поглаживая под одеялом. Они лежали нагие, укрывшись и оттягивая момент, когда придётся встать — выплыть из текучей беззаботности в настоящий мир, где печка понемногу подъедала растопку и в комнате делалось холоднее. Да и голод копился в желудке, пока ещё не слишком тревожа. Это подождёт. — Т-тебе не бывает стыдно? — спросил Уилл. — Из-за того, что мы делаем. — Ты… — Я не жалею, — опередил он. — Наоборот. Но б-бывают всякие мысли. В ответ слушал глубокое дыхание, лёжа на вздымающейся и опускающейся груди. Всё переживал, что Роберт это ребячеством сочтёт, да только хотелось с ним честностью на честность — у него всё тут впервые. Разве Роберт сам не видел? — Например? — спросил он. — Сам знаешь. Что это неестественно. И что это грех. И мне не д-должно быть так хорошо. Тем более… — Тем более со мной, — договорил за него Роберт. — Да. Тем более на Леттермуллене. Видишь же, какие тут обычаи — как из п-прошлого века. Тут что ни проповедь, каждый раз что-то про прегрешения. Я устал уже это слушать — на г-голову давит. Наверное, Роберт не так стыдился. Он здоровый мужик, ему и в постели не девчоночье дело досталось, а больше для мужчины привычное. С другой стороны и мужья ведь на Леттермуллене своих жён не целуют там, где Роберт ему поцелуи дарил. Уилл приподнялся и сложил руки у него на груди. Чтобы выражение лица разглядеть — смотрел Роберт в потолок, лишь пара угольков в глазах горели. Они, интересно, тоже на Леттермуллене зажглись? В тот день, когда один юнец остановился у его дома, приметив на дороге крольчонка. — Да, я знаю, — ответил Роберт. — Конечно. Я же сам здесь вырос. Тоже ходил в церковь, чтобы не огорчать родню. Тоже бывал на исповедях. А говорили, совсем нелюдимый. — До пастора Финнигана здесь служил другой человек, — добавил он. — Мы условились, что я буду ходить к нему раз зимой и раз летом, а рассказывать могу о своей жизни. Я тогда часто бывал около Trá Dhireáin, где песчаный пляж. Тебе бы тоже понравился этот берег. Там есть хорошее место в скалах, где можно наблюдать за птицами и тюленями. Вот я и рассказывал ему в исповедальне обо всём, что видел. Кажись, в полумраке стали глубже ямочки возле губ. Раздумывая, Уилл поводил кончиками пальцев по его ключице — тени замарали сажей чистую кожу, и он спрятал их обратно в кулак. — Так ты в-вообще не верующий? — спросил он. — Я не б-буду осуждать. Мой дедушка… Ну то есть папин отец, он тоже такой. Роберт покачал головой, гладя его по спине. — Не совсем. Давай мы как-нибудь позже об этом потолкуем, ладно? Я не хочу тебе проповедовать. А насчёт твоего вопроса… — Он помотал кистью в воздухе и ответил, вдохнув сквозь зубы: — Когда я был моложе, о чём только ни думал. Но я решил для себя одну вещь, Уилл, — мы никому не вредим. С тех пор стало легче. Уилл опустил голову обратно ему на грудь. Сам тоже для себя всё решил, вот и искал подтверждения своей веры, как каждый человек, какие бы принципы в жизни ни выбрал. Кроме Роберта, пожалуй. Он из тех людей, в которых верят и кто ведёт за собой других — не просто так ведь мальчишка с нищего тёмного острова оказался в руководстве разведки ИРА. Люди на Леттермуллене такие же, как и везде, — все разные и уж всяко большинство неглупые. Только ребята на архипелаге половину зимы в школу не ходят, а лет с одиннадцати и юноши, и девчонки работают — наравне со взрослыми с апреля по октябрь. Вот и cathain тут учиться? О чём бы Роберт ни размышлял на том пляже среди птиц, мысли его простирались далеко за очертания Леттермуллена — будто у них самих есть крылья. — Я т-тебе нравлюсь? — спросил Уилл. — М? — Роберт усмехнулся. И Уилл вновь поднял голову, словно показывая, что готов принять любой ответ — будто смирившийся со своей судьбой и готовый встретить что поцелуй, что пулю. Роберт выбрал иное — скользнул под одеялом и обхватил на миг его ягодицы. — Ну что ты, — фыркнул он. — Я же для всех, кто мне не мил, такое делаю. Знал бы ты, как я привечал чёрно-пегих. — Да я не об этом, — ответил Уилл, хоть и сам улыбнулся. — Как человек я тебе нравлюсь? — А как ты думаешь, почему я ещё здесь? — Есть одна мысль. Но она похабная. Ты вон т-только что сам показал. Роберт вздохнул — даже в уголок рта улыбка не наведалась — и вытащил из-под одеяла руку. Почесал шею, где, наверное, щекотал его волосами. Сердце его совсем рядом, под ладонями билось, а знать бы только, что в нём творится. Уилл собирал моменты, когда пускал внутрь, как ребёнок собирает свои памятные безделушки — камни да пуговицы — в шкатулку. — Если бы у меня просто в брюках зудело, — заговорил наконец Роберт, — я бы уехал отсюда ещё в начале осени. — А зудело же, — поддразнил Уилл. — Ну, — он прыснул. Уилл приподнялся немного, словно занимая позицию для расспросов. — А когда у тебя п-последний раз было? — Какой любопытный, — прищурился Роберт. — Тайна разведчика? — Почти два года назад, — ответил он. — Мне было не до этого. Да и не с кем. Выходит, до ареста и приговора. А после что? У самого сердце болело, когда представлял Роберта в какой-нибудь грязной комнатёнке или камере — как он думал, что зарешеченный клочок родной земли станет последним, что он увидит, прежде чем ему накинут мешок на голову. Может, Роберту не верилось, что он сохранил себе жизнь — мнил себя духом, призванным обратно на родной остров. Вот и не спешил земную плоть вновь трогать руками. — Теперь есть, — ответил Уилл и поцеловал около сердца. — Теперь есть, — в голосе зазвучала улыбка. — Поэтому я и торчу здесь. — Можем б-больше не торчать. Теперь и Роберт чуть приподнялся на локтях. Склонил голову набок, и над левой бровью у него примостилась ямочка — вернулась притихшая осторожность. Плеснулась в глубоких зрачках, что в полумраке зелень радужек совсем скрыли. — Давай уедем, — сказал Уилл. — Вдвоём. В Дублин. — А твои как же? — Не о них говорю. Ответь. Ты х-хочешь или нет? — Билли. То, что тебе один раз понравилось с кем-то в постели, ещё не значит… Отвернувшись — поглядев на печной след, что бежал по полу, — Роберт замолчал. Он и сердце, и разум считывать умел — лишь определить не мог, принадлежат они взрослому человеку или взбалмошному мальчонке, что идёт наперекор семье. Припаянному к нему жаром близости, словно мотылёк, что усаживается на бок масляной лампы. — Так что? — поторопил Уилл. — Я-то хочу, — ответил он. — А ты уверен, что не зря вздумал связаться с мужиком, который старше тебя на двенадцать лет? — Ну а ты со мной? Роберт покачал головой, прикрыв глаза. — Ты только вернулся к матери, — сказал он. — Ты не хочешь, чтобы я уехал один, это я понимаю. Но я не стану тебя подгонять. — Со скуки умрём. — Работа мне тут найдётся. И ты дома всегда при деле. Мурашки побежали по спине — уже ведь представил, что от здешней зимовки избавится и не один к тому же уедет с Леттермуллена. Сам не осенью, так весной бы обратно к родне сбежал, а там впору и своим трудом на жизнь зарабатывать. Какой толк от пары лишних месяцев? Тем более с разницей в двенадцать лет. Даты рождения они друг другу не озвучивали, но не засомневаешься ведь, что Роберт подсчитал верно — значит, интересовался им и выведал невзначай, чтоб добытые в ИРА навыки не растерять. Самому разведничать не пришлось — по дневникам дяди Каллума определил, что Роберт уехал отсюда в Белфаст тринадцать лет назад. Пустился в путь без компании, ещё и был на год младше его нынешнего. Ну не Роберту учить его осмотрительности. Раз уж он с мужчиной решил связать жизнь, остальное — мелочовка. Так, пух на дне кармана. А Роберту ведь тоже хотелось. Пускай не притворяется — как ему взгляды любопытные льстили, пока Уилл отлавливал их случайные встречи по всему острову. Как в постели голодно глядел. И как заслушался его рассказом про брак родителей — чтобы, как они, мол, никогда не сводить глаз со своего любимого человека. Уилл пригладил тёплый блик на его скуле. — Я д-думал, что найду здесь дом, — пробормотал он. — Если и так, то он рядом с тобой, — и, дёрнув плечами, добавил: — Если ты меня не прогонишь, к-конечно. Заработал улыбку. Печали о несбыточном в ней вроде бы поубавилось. — Даже не представляешь, как мне здесь без тебя пусто, — ответил Роберт, подтянув одеяло ему до шеи. — Жил бы ты тут, могли бы не уезжать никуда. — То есть… — Я же соглашусь, — перебил он. — Сам не буду тебя убеждать. Но предложишь ещё раз, отговаривать не стану. — Так с-соглашайся. — Хорошо, — оживился Роберт. — Хорошо, Билли. Мы едем в Дублин. Когда? — Сразу после Рождества, — выпалил Уилл. Роберт помолчал, словно подсчитывая, сколько ещё ему предстоит здесь слоняться. Уилл тоже прикинул — тридцать семь дней. — Только у м-меня средств не шибко много, — предупредил он. — Разберёмся. — Но я смогу п-помогать в конторе или приказчиком. Я ведь учился. И мой дедушка был преподавателем в академии. Он натуралист, мы… — Говорю же. — Роберт погладил его по плечу. — Разберёмся. Я кое-что организовал под подушкой. Нам с тобой на пару месяцев хватит. Уилл высунул руку из-под одеяла и спустил к полу — поводил пальцами в воздухе. — Т-только у меня есть одно условие. Роберт хмыкнул — а плутовство огоньками в его прищур вновь хлынуло, будто по знакомому руслу. — Подожди. Ты зовёшь меня с собой и мне же ставишь условия? Я всё верно понял? — Точно, — Уилл кивнул. — Ну ещё бы, — Роберт усмехнулся. — Зря я спросил. Говори уже — что мне сделать? Пальцы защекотало потоком воздуха. В ладонь мокро ткнулся нос, и Уилл почесал Когтя под подбородком. — Мы берём Когтя с собой, — сказал он. Роберт приподнялся на одном локте и выглянул за край кровати. Лишь белые пятна шерсти мелькали в темноте и золотистым горели глаза — Уилл гладил мягкую юркую тень. — Ему всё равно придётся п-привыкать к новому дому, — объяснил Уилл. — А я видел, чем тут кормят кошек. Уж лучше с нами. Обещаю, я о нём п-позабочусь. Попрошу у мамы корзину. Возьму ему поесть и одеяла всякие. А т-ты мне потом царапины залечишь везде, где он меня покусает. — И поцелую, — заверил Роберт. С этим ждать незачем. Коснулся его шеи, подтягиваясь ближе к нему, — ответы с Робертовых губ цедил сквозь сито, словно чтобы не глотнуть прогорклых или дурных. А обещаний послаще всё равно добился. За окном выл ветер и печка по растопке давно изголодалась, ну а им под одеялом и так тепло. Роберта он обнял обеими руками, на всякий случай держа покрепче, чтобы ни пустошь, ни сам этот остров их не разлучили. В ответ получал те же объятия и ту же ласку — быть может, и мысли те же. Должна ведь вознаграждаться смелость. — М! — Уилл вновь поднялся, вдруг вспомнив. — Ты к ним н-наведывался? К тюленям на тот пляж, я имею в виду. Роберт помотал головой. — А что? — Я вот о чём. Я однажды читал, что тюлени живут до тридцати лет. То есть там м-могут быть те, что тебя помнят. — Не знал, — Роберт хмыкнул. — Только я с тех пор самую малость изменился. — Он поднёс руку к лицу и ощупал кончик носа. — Один нос остался такой же с этой впадиной. — Красивый. — Не скажи-и. Мне его в особые приметы записали. Я в досье видел. Уилл хохотнул. Да его не забудешь и не спутаешь ни с кем. Уедет вновь, а ребятня будет заглядывать к нему домой — все сразу скопом и никогда по одиночке — и пересказывать друг другу островные легенды. Может, и про второго духа, что здесь гостил, придумают историю. — Хочешь, вместе туда сходим? — предложил Роберт. — Запечём рыбу на костре и на море поглядим. — Д-давай. — Как только распогодится. Время на прогулку найдёшь? Он кивнул. Сходим. В один из тридцати семи дней.