Кацуки.
Кацуки подрывает всё на своём пути. Кацуки презирает всех и вся. Кацуки настолько разочаровался в мире, что готов снизойти до общения с таким отбросом общества как больше-не-беспричудным Деку. — Вали отсюда, — лениво рычит Кацуки, пока Изуку выпускает ему прямо в лицо облако серого дыма. — И сдохни уже где-нибудь. — Для тебя — всё что угодно, Ка-ч-чан, — всё ещё тянет Изуку, а в его смеющихся глазах за пеленой дыма почти невозможно различить горечь. Кацуки поднимает руку, протягивает её к Изуку, с садистским удовольствием отмечая, как дёргается Изуку, как он отводит наиболее обожжённое плечо, как нервно бегают его глаза и дёргается кадык. Но Кацуки лишь хватает его за волосы, собираясь подтащить к себе и… Передумывает, ослабляет хватку и лишь оттягивает голову Изуку назад, как бы пытаясь потрепать по волосам. — Сиги гони, — бросает Кацуки, тут же получая бело-серую мятую и уже вскрытую пачку с едва ли десятком сигарет. — Опять всё высосал, сучёнышь. Он отпускает Изуку, засовывает пачку в карман и отворачивается, уходя. Кацуки не видит полный противоречивых чувств взгляд Изуку, не слышит его почти безмолвное «подожди, Каччан», не подозревает, что Изуку еле сдерживается от того, чтобы прямо на месте выблевать с десяток окровавленных бутонов жёлтых хризантем. Изуку дымит как паровоз. Изуку вытирает кровь рукавом пропитанной той же кровью кожанки.Изуку смеётся.
У Изуку есть две причины, по которым он ещё жив: гордость и Каччан. У Изуку есть две причины, по которым он умрёт уже через неделю, лёжа на полу очередной заброшки в луже цветов и в лепестках цветов, как герой дешёвого фильма: ханахаки и Кацуки. А ещё через три дня как обычно надменный Кацуки швырнёт в бетонное надгробие его могилы бело-розовый букет из цветов акации и азалии, после чего впервые за столько лет почувствует, что по его щеке течёт не кровь.