иллюзии

— Ну и жара… — Жан тяжело проговорил, явно устав от пекла, снял рубашку, подкатал брюки, а затем продолжил работать.       Армин приковал заворожённый взгляд к коже подтянутого стройного тела, на которую легко и очень красиво ложился золотистый загар, поразительным образом гармонирующий с миндалевидными глазами, сиявшими от света полуденного солнца. Армин впервые поймал себя на мысли, что Жан невероятно красивый. Но и до сих подсознание будто бы давало знаки каждый раз, когда двое товарищей оказывали друг другу неоценимую эмоциональную поддержку, превозмогая трудности солдатских будней, в которых, казалось бы, и не могло быть места хоть каких-то дружеских эмоций и неуместных лирических отступлений.       Жан лишь на миг бросил пронзительный взгляд, и Армин запунцовел, но всё же недолго и украдкой любовался изгибами долговязой фигуры, выглядывая из-под полей соломенной шляпы, тщетно скрывающей смущение. И даже Эрен, явно загруженный мыслями о судьбе человечества, обратил внимание на робкие взгляды лучшего друга, и не стал отрицать того, насколько похорошел товарищ с «конской мордой». Казалось, Эрен даже и по-товарищески не смел ревновать, а лишь улыбнулся, хлопнув Армина по плечу. — Надеюсь, вы, двое проживете долгую, счастливую жизнь…       В тихом, немного хриплом голосе Эрена отразилась рассеянная, живая тоска, знакомая Армину ещё с детства, но с тех пор сильно остывшая, словно более не таившая за собою настоящей агрессии. И при том давшая о себе знать лишь больше и намного глубже, словно путешествие за пределы стен стало медленно разрушать все преграды для взаимопонимания. Словно Армин никогда по-настоящему не знал Эрена, и начал изучать его истинную натуру лишь через призму мировоззрения, которое будто бы дремало в разуме до определённой поры. — На Жана можно положиться, я в этом уверен. — Меланхоличная улыбка на лице Эрена лишь на миг сменилась ухмылкой. — Только не говори Жану, что я об этом сказал.       Казалось, что-то перевернулось в сознании Эрена, и особенно это было видно в поразительно стойкой реакции на колкие замечания со стороны Жана. Эрен в ответ лишь кивал и извинялся, глядя в глаза товарища — не менее ценного, чем другие ребята, всегда наиболее прозрачные в проявлении дружелюбия. Эрен не съязвил, как сделал бы раньше, и Армин улыбнулся, в надежде на общее счастливое будущее глядя в момент на обоих товарищей, а Конни, Микаса и Саша в это время, как прежде, не вызывали удивления спокойным, дружеским настроем и взглядом в алый закат, невольно внушивший Эрену чувство вины за пунцовые щеки, а Жану — новый повод для несерьёзных колкостей. — Жан… Это всего лишь закат. Из-за него мы все красные.       Мысли Армина в тот миг были спокойны, как и его голос, усмиривший пыл товарища, и это даже польстило. Армину и до сей поры казалось, будто он знает подход к Жану. Либо Жан никогда не позволял себе хоть сколько-нибудь задеть Армина — порою даже чересчур ранимого и нервного, всегда ругающего себя за излишние сантименты и сомнения. Но, удивительным образом, редко когда знавшего колкости со стороны Жана в свой адрес. Однако Армин всегда, в уголках мыслей ощущал особую чуткость, словно Жан всегда умел нащупать, проникнуться чужими чувствами. И словно безуспешно пытаясь утаить при этом собственные, ведь глаза Жана никогда не умели лгать, даже если он умудрялся не проронить и слезинки. Знакомое чувство вины за спасённую жизнь, которая казалась ничем по сравнению со спасением целого мира. Знакомое чувство тоски о прошлом, когда-то создавшем иллюзию покоя, резко развеянную реальностью неумолимой жестокости мира. Сказочную иллюзию о мире за стенами, ставшую понятной для холодного, но обманчиво циничного ума. Иллюзию того, насколько реальными были планы на необозримое будущее, подкинувшее на своём пути сражения с опасными в своей неразумности, врагами которые оказались лишь инструментами в руках столь же разумных человеческих существ, что и жители острова Парадиз, до поры закрытого от целого мира, ставшего шокирующим разочарованием для любых иллюзий и мечтаний, до последнего не покидающих уголки не затуманенной памяти.       Казалось, Армин забыл о смущении, стоило подумать о чём-то более глобальном. И о том, насколько ценности его товарища близки и собственным. Насколько и почему он дорожил Жаном. Насколько и почему Армину знакома чужая тоска по дому, по былой невинности собственных грёз. И почти близка чужая скорбь. А ведь Армину сложно было и представить то, насколько тяжело пережить предстоящую смерть лучшего друга. Армин мог лишь воображать, наверняка не зная обо всей трагедии смерти Эрена, до самого конца таившего тоску о грядущем у себя в голове.       Армин не знал как именно переживёт Эрена. Но боялся, что это однажды случится. Армин не знал, кто из его товарищей выживет, а кто погибнет. Но в тот миг, когда мирно улыбался, глядя в закат, ещё не понимал, что за считанными секундами назад Эрен последний раз улыбнулся в кругу друзей, а Жан бросил в его адрес последнюю безобидную колкость, глядя в лицо. А потому Армин в тот миг почувствовал себя счастливым.       Мысли об иллюзорно мирном прошлом, более-менее тихом настоящем и наивные мечты о неясном будущем воодушевили Армина, а сиюсекундное смущение, минувшее с полуденного зноя, разбилось о реальность, давшую надежду на счастье, которого Эрен искренне желал для друзей. На которое, казалось, более не надеялся для самого себя, несмотря на неутолимую жажду свободы.       Но до одурения смущённо выглядел Жан. Жан, который никогда не стеснялся быть честным и открытым, невзирая на уместность порою откровенно жестокой правды. Быть может, Армин оказался прав, посчитав, что может найти подход к пылкому товарищу, застывшему в смущении от каждого осторожного, неторопливого жеста? Всего-навсего от тихого голоса, в шутку упрекавшего в смущении. — Это… Закат! Не отказывайся от своих же слов! — Нет, не отвертишься…       Армин смотрел на Жана полуприкрытым, томным взглядом. А Жан выглядел милым и забавным, в нелепых для себя самого попытках обвинить во всём красный закат, давно уступивший место серебристому полнолунию. Робкий, нежный, неумелый поцелуй стал в тот миг самым первым в жизни обоих. Жан резко отстранился и согнул ноги в коленях, тщетно старался скрыть пунцовое лицо за шляпой. Но Армин таить новых чувств и не пытался, смущённый лишь новизною их непередаваемой, обжигающей яркости. И совсем не страшился обжечься яркостью образа, будто бы вновь открытого для широко распахнутых глаз. Сильное, но изящное, долговязое тело накрытое полуденным загаром и мягкий, нежный взгляд — без тени былой дерзости, но по-прежнему с горящими искрами.       Армин осмелился погладить красивые длинные ноги, убрал с лица Жана шляпу и доброжелательно улыбнувшись, коснулся тонких контуров точёного лица, и приятно поразился, ощутив до сих пор незаметную, щекочущую юношескую щетину. Армин медленно потянулся губами за новым поцелуем. Решил уж не спешить, ожидая поразительно робкого ответа, ставшего сигналом к новой инициативе, и Армин вновь позволил себе коснуться тёплых дрожащих губ, пока ладони неторопливо, но смело скользили от эстетичной, длинной шеи к широким, острым плечам, дрогнувшим в смущении и юной, расцветающей страсти, надолго объятым в небольших ладонях, медленно соединённых друг с другом в районе выпирающего позвоночника, затем — от выразительной талии и ниже.       В ответ — необычайно нежная улыбка и смущённый, почти неслышный вздох. А потом — и первые объятия со стороны Жана, будто бы он желал скрыть или убить в себе нахлынувшее смущение, и от каждого касания длинных дрожащих пальцев по телу Армина табуном бежали мурашки. Армин выгибался навстречу, безмолвно прося бо́льше, позволяя понять, что доверяет. Зная и понимая, насколько чутко Жан относился к былым страхам Армина перед касаниями. Видел насквозь искренний страх товарища навредить и нанести новые травмы, похожие на те, что невольно пришлось Армину принять и на себя, и на Жана, лицезревшего не самую приятную картину, уже разбитую о реальность настоящих мгновений, буквально переживаемых бок о бок, и ограниченных предстоящим солдатским долгом.       Предстоящими шагами навстречу до сих пор наивным мечтам и долгожданному умиротворению.