Теряя контроль

      Март 2023       — Что всё это значит?       Клеменс, разъярённый, стоит на пороге Маттиаса, газета зажата в кулак. Угловатые от заломов бумаги буквы, черные на белом, причудливыми морскими кристаллами виднеются между побелевших костяшек.       — Не повышай голос. Не здесь.       Харальдссон подмечает, что брата заметно потряхивает. От гнева? Пробегается взглядом по лицу и фигуре кузена. Его губы алее обычного. От разочарования?              Клеменс шумно выдыхает, выдавая не то смешок, не то странный презрительный сип.       — Ну да, — театральным шепотом произносит он, взмахивая кулаком с хрустнувшей в нём бумагой, — ты ведь почтенный деятель искусств, и соседи…              — Не знают, какая я шлюха, всё правильно, — спокойным тоном заканчивает его мысль Маттиас. — Потому не шуми.              Он давно подмечал, что самообладание понемногу покидало кузена, но тот всегда брал себя в руки, да так быстро, что поначалу Маттиас поверил, что сам умом тронулся. Немудрено сомневаться в себе, ведь это Клеменс, человек, которому сохранять голову ледяной что раз плюнуть, он сам есть синоним контроля.       Всегда был.       Сентябрь 2021       Музыка шумела громко, ведь официальная часть давно завершилась и плавно перешла в изысканную светскую попойку. Оторвавшись от губ Роньи, рядом с которой он сидел на диванчике в дальнем углу, и оставив её, непьющую, скучать дальше, он с кошачьей улыбкой продефелировал в противоположную сторону, где Маттиас задумчиво вертел в пальцах ножку полупустого фужера, отвернувшись к окнам и будто забыв, чей же праздник.       — Поздравляю, — тихо, в самое ухо брата проговорил Ханниган, вовлекая его в объятие, одной рукой притягивая к себе за талию, второй салютуя бокалом шампанского.       Вечеринка, приуроченная к помолвке Маттиаса с Бринхильдур, собрала широкий круг гостей. Матти видел, как смазано стеклянная, иссиня-чёрная от уличной темноты поверхность стены отражает блики гирлянд, бокалов и нарядов пришедших, зато лицо кузена на его плече выглядит чётким. Оно, как и всегда, было крайне самодовольным, уверенным, как будто не случалось в жизни его и момента, когда бы Клеменс не ощущал себя победителем. В особенности если дело казалось младшего братца. И не то, чтобы Маттиас жаждал сбить с него эту спесь хоть бы в такой день… Слова сами вырвались, не успел он обдумать их суть, осознать эту суть самому.       — Всё это — благодаря тебе, — он обнял Клеменса в ответ.       Лицо на стекле изменилось. На какой-то лишь миг, но Маттиас заметил, однако быстро отмёл мысль, будто бы смог смутить чем-то брата. Нелепость. Он уже подшофе, это всё игра света.       Клеменс отстранился, но руки от талии брата не отнял и буднично произнёс:       — Не я познакомил вас с Бринхильдур.       — Нет, — согласился Маттиас, — но из-за подозрений о тебе ушла Кристлин.              Мимо процокала каблучками сияющая игривой улыбкой Сольбьёрт, чокнувшись искрящимся бокалом с обоими. Клеменс проследил её направление взглядом и понял, что она торопится к Эйнару, с подозрительно непримечательным видом стоявшему возле приоткрытой двери в одну из уборных.       «Будто пара подростков,» — мысленно закатил он глаза, словно бы вовсе не он с пару минут назад весьма нескромно припадал к шее Роньи и лез к ней под платье, причём не удосужившись уединиться.       — Она же не дура, — продолжил Маттиас там же, где и остановился.              Отчего-то его тянуло сегодня пооткровенничать с братом. Счастье ли от помолвки или отличное дорогое шампанское тому виной — после шестого фужера сказать было не так просто.       — Ты всегда оставлял следы, она знала, что меня трахают на стороне. Терпеть и дальше было не в её силах.       Клеменс насмешливо фыркнул, отмахиваясь от пьяных откровений:       — С чего ей подозревать меня?       — Она не дура, — повторил младший, пространно пожимая плечами. — А не оставь меня Кристлин, я не встретил бы Бринхильдур. Да и… — он на мгновение осёкся и произнёс не совсем, что задумано: — С Кристлин всё равно ничего бы не вышло в конечном итоге.       Вдаваться в пространные смыслы любовных перипетий кузена Клеменс явно не был настроен. Его не слишком-то волновали душевные метания брата до тех пор, пока он его.       Потеряв интерес, он отпустил Маттиаса окончательно, осушил свой бокал за пару глотков и со скучающим видом направился к столу с напитками за следующей порцией.       Январь 2022       В студии царил полумрак. Одна лишь гирлянда, горевшая лиловыми и голубыми диодами, освещала небольшую обитую коврами комнатку, за стеклом же царила кромешная тьма.       Маттиас нетвёрдо переступил порог, дверь за его спиной тихо щелкнула, затворяясь. Он не хотел встречаться сегодня здесь, тем более заполночь. Ему вообще чертовски не нравилось это место — работать в профессиональной студии, где по истечении времени сотрудники попросят на выход, спокойно. Здесь же, в бывшем гараже дома их тётушки, которая почти не бывала в городе, он не чувствовал себя в безопасности.       Клеменс уже ждал его, сидя на уродливом старом диване, который им предоставила в пользование всё та же любезная тётушка. Руки раскинуты по спинке, нога на ногу, грудь вздымается плавно и ровно.       — Эйнара сегодня не будет. Ты знаешь, — проговорил он вместо приветствия, слегка запрокидывая голову, чтобы видеть вошедшего.       — Я… предполагал, — Маттиас кивнул, нервно сглатывая.       — Но пришёл всё равно.       Харальдссон повернул защелку на двери и приблизился к брату. Клеменс фыркнул.       — Не можешь мне отказать, — презрительно покачал он головой. — Делаешь вид, будто до последнего не догадываешься, но сам содрогаешься от предвкушения. Годы идут, а кому-то всё также по нраву быть жертвой, да, Матти?       — Пока не могу, — игнорирует он обращение, хоть от него и мороз по коже.       — И что же изменится? — Клеменс поднимается на ноги, вплотную подходит к Маттиасу, прищур недобрый и пристальный, но…       Нет, ему кажется.       Чтобы кузен волновался о нём? Как нелепо.       Маттиас пусть и недолго, но выдерживает его взгляд, почти что ликуя в душе. Однако шаткая уверенность быстро рассеивается, и он всё же опускает голову, сразу же ощущая, как сильные пальцы впиваются в щёки и разворачивают его лицо обратно, заставляя смотреть в глаза.       — Что же изменится? — чеканит кузен, обливая будто холодной водой с каждым словом.       — У тебя больше нет надо мною той власти, — туманный ответ не приносит удовлетворения, рука сжимается сильнее. — Мы оба сейчас в схожих обстоятельствах, — намекает Маттиас усерднее, на что Клеменс убирает ладонь, морщась в неудовольствии.       Отступив чуть назад, он потёр переносицу. Он уже очень сильно устал за последние месяцы от пространных изречений Маттиаса. Конечно, кузен всегда был несколько высокопарен, всё же он в первую очередь драматург, но теперь он, казалось, утратил границы.       — Матти, что ты затеял? — спросил он устало.       — Всё давно уже сделано.       Ханнигану подумалось, что брат попросту издевается, но внезапная догадка озарила его мысли.       Сентябрь. Помолвка Маттиаса. Ронья сидела в углу под конец вечеринки. Но кто-то был рядом. Ведь будучи примерным ответственным супругом он мельком поглядывал на жену, отвлекаясь от танцев и выпивки. Кто был с ней?       Конечно…       — Не смей, — Клеменс произнёс тихо и угрожающе, но Маттиас не думает идти на попятный. Он хочет, чтобы брат знал… Хоть и не верит, что на этом всё может закончиться.       Он знает Клеменса слишком хорошо, чтобы наивно поверить, будто его отпустят так просто. Его не отпустили, когда он пытался покончить с собой, только сильнее затянули повод, чтобы больше не дёрнулся. Глупо, как глупо надеяться… Но даже ради одной лишь пустой попытки он готов сказать ему так и сейчас.       — Это правда. Я больше не принадлежу тебе всецело.              Конечно.       Рядом с Роньей сидела лишь Бринхильдур, и в бокалах обеих был яблочный сок.                     Со всхлипом Клеменс отвешивает ему такую пощёчину, что темнеет в глазах, и Маттиас оступается, теряя равновесие, падает на бок, ушибая запястье, инстинктивно выставленное куда-то в темноту не восстановившегося ещё зрения, чтобы смягчить падение.       — ТЫ ЕЁ ОБРЮХАТИЛ!!! — заорал Клеменс так, что кузен ему аж позавидовал, хоть в ушах и мерзко закололо. — Ничтожество! Дрянь! Мразь! Ублюдок!       С каждым выкриком тяжелый ботинок ударял без разбора по телу Маттиаса. По хрусту собственных костей и тому, каким слабым и беспомощным он становился с каждой секундой, Харальдссон чувствовал, что Клеменс бил и кричал на пределе возможностей, и если его хватит ещё на пару минут, он покалечит его, и серьёзно. Осознавая это, Маттиас тем не менее не двигался с места, не защищался. Выказать сопротивление и вызвать тем самым в кузене ещё большую ярость было смерти подобно, а умирать он больше не хотел.       Внезапно громогласные выкрики стихли, а удары перестали осыпать ноющее тело. Маттиас ощутил, что брат тяжело опустился на пол рядом с ним. Ему не нужно было открывать глаз, чтобы видеть, как тот обнимает руками колени и смотрит в пустоту перед собой, ботинки забрызганы алым, голый торс под распахнутой пушистой шубой мокрый от пота, живот надувается от рваных вдохов, губы пунцовые, глаза… Влажные от слёз? Вот так бред. Маттиас не решается посмотреть и проверить, просто не верит в возможность подобного. Он закашливается, из уголка рта струйкой сбегает кровь, растекаясь липкой солёной лужицей под щекой.       — Как ты мог, Матти? — пугающе ровным голосом задает свой вопрос Ханниган, развеивая иллюзии брата о слёзном сожалении. — Ты только мой. Ты должен был быть моим.       — Вскоре появится часть меня, над которой бы будешь не властен, — просипел еле слышно Маттиас. — Я ожидал, что ты не примешь это так просто.       — Замолчи, — прошептал Клеменс, — или заткнуть тебя?       Маттиас хрипло посмеивается, приоткрывая глаза, чтобы встретить ничего не выражающий взгляд свысока, обращенный в свою сторону.       — Не предполагал, что ты настолько маньяк — завёлся, пока вытрясал душу из человека.       — Отличная шутка, — кивнул Ханниган, меняя положение, становясь на колени и расстегивая молнию на джинсах. — Придётся превратить её в правду.       Маттиас знал с самого начала, что проиграет. Потому покорно приподнялся на локтях, с трудом усаживаясь, чтобы пах кузена оказался перед его лицом, и, игнорируя головокружение, высвободил ещё мягкий член Клеменса из белья.       — Досадно… Выходит, что я не маньяк? — бросает тот безэмоционально, с лёгкой брезгливостью разглядывая окровавленное лицо с заплывающим глазом, явно на мгновение взвешивая на чаше весов отвращение к предстоящему виду крови на своём члене и необходимость напомнить Маттиасу его место.       Но долго раздумывать ему не представилось: Маттиас обхватил губами нетвёрдую плоть и начал работать головой, намереваясь ускорить процесс возбуждения. Такого делать ему прежде не приходилось — к началу процесса кузен всегда уже был заведённым, сочившимся, готовым взять своё. Сейчас же он выглядел так, будто пробежал дрэг-марафон — ко всем чертям уставшим, но всё же в роскошном наряде, — и необходим ему был не минет, а теплая ванна и постель.       Но Маттиас старался, и, кажется, получалось — член твердел и увеличивался в его рту и вскоре упёрся в горло, когда он недостаточно сноровисто мотнул побитой головой, взяв глубже, чем планировал. Дыхание над ним стало чаще и тяжелее, бёдра задвигались в такт движениям самого Харальдссона, отчего он едва не потерял и без того с трудом удерживаемое равновесие. Кажется, это не укрылось от внимания Клеменса, потому что в этот момент он схватил брата за волосы одной рукой и под подбородок другой, фиксируя его голову, и начал вбиваться уже полностью эрегированным, жаждущим ярких ощущений членом в горло Маттиаса, трахая его рот жёстко, резко и больно.       Маттиас поднял взгляд и понял, что Клеменс не смотрит на него, впервые не смотрит, его глаза плотно сжаты, брови сдвинуты, и он будто не получает удовольствие, а страдает вместе с ним сам…       Дальше мыслить Маттиас не смог: воздуха становилось катастрофически мало, глаза опустились с лица брата, скользнув по его вставшим соскам и прессу, обратно на его пах, где он расплывчато видел только перемазанный собственной слюной и кровью лобок, потому что Клеменс прижал его голову максимально близко к себе, удерживая член внутри, перекрывая доступ кислорода. Он хотел было поднять ладонь и похлопать кузена по ноге, дав понять, что задыхается, но тот внезапно шлёпнул его по щеке, возвращая толику бодрости, чуть отстранил от себя и толкнулся еще пару раз в его горло, со стоном излившись внутрь. Но Маттиас уже не почувствовал: буквально за секунду до этого его глаза закатились, и он окончательно потерял сознание.       Лето 2022       «Танцуй или умри»       Июнь       Эйнар в неверии приподнял брови, глядя на Харальдссона.       — Хочешь сказать, тебе безразлично, насколько изменится песня? Тебе, который всегда бился едва ли не за каждое слово?              Маттиас небрит и нечёсан. В руках банка энергетика, рубашка застёгнута не на все пуговицы, а те, что застёгнуты, попали не в свои петли; горловина видневшейся из-под ворота фубтолки замылена. Казалось, он вообще с трудом сейчас понимает само слово «а-ран-жи-ров-ка», не говоря уж о том, чтобы работать над ней.       — Приоритеты сейчас иные.       — Угум… — задумчиво промычал Стефанссон.       В общем-то, он понимает. Ильва уже давно выросла из пелёнок, но он помнит разрывающий сердце плач по ночам, когда она была крохой. Отцовские будни Маттиаса лишь начинаются.       — Но ведь это твои стихи.       — Честно: делайте, что угодно.              — Точнее, пусть Клем делает?       Маттиас опускает жестянку на пол, под свой стул, и закрывает лицо ладонями, потирая, затем ерошит и без того всклокоченные волосы, смотрит мимо Эйнара и в окне за его спиной встречает свои изможденные глаза.       — Хочешь, выпустим просто инструменталку, если не доверяешь ему, — это не то, что он собирался сказать изначально, но уйти от разговора, который Эйнар навязчиво пытался с ним завести не в первый раз, было необходимо. Впереди фестиваль, сингл, клип… Пока что он не имеет морального права позволить им думать, что вскоре уйдёт. Пусть считают, что он временно перегорел из-за рождения дочери, но вскорости будет в строю.       Стефанссон внимательно всмотрелся в лицо Маттиаса.       — Есть причины не доверять?       — Нет. Он, конечно, давно не писал, но с редактурой справится.       Эйнар кивает, наклоняется, чтобы дотянуться до банки под стулом Маттиаса, отпивает из неё.       — Если что-то изменится, я узнаю? От тебя, а не из газет, — а он всё же настойчив.              Харальдссон закусывает губу, берёт время подумать, пока Эйнар делает ещё пару глотков. Наконец, произносит, не глядя в глаза:       — Будет зависеть от обстоятельств.       Август       Братья репетируют свой «танец» для клипа, а у Эйнара будто всё также перед глазами июльский концерт: Маттиас почти безразличный, растерянный, Клеменс же задумчивый, скованный, будто это вовсе и не он прежде столько раз самоотверженно светил голой задницей. С ними обоими что-то было не так уже тогда, а, может, ещё раньше, и, видимо, к сегодняшнему моменту это нечто так и не разрешилось. Незримое напряжение пронизывало всё вокруг.       — У вас обоих лица, будто горького перца наелись, — негромко заметил он, отчего Матти сбился.       — Ну спасибо, — кисло проговорил Клеменс, тут же отпуская руку кузена и выходя из подсвеченного белой лентой круга к стене зеркальной локации.       — Я всё равно бы споткнулся, здесь… Всё отвлекает, — зачем-то решил оправдаться Маттиас.       Эйнар предположил, что в виду он имел мерцание ламп и диодов, и потому поднялся, чтобы изменить их режим на статичный. Клеменс же прекрасно понял, что брат имеет в виду.       Они очень давно не касались друг друга. Ханниган с трудом смог простить себе ту вспышку ярости, когда зимой фактически чуть не убил его, выебал уже отключившегося от асфиксии, зачем-то прикрыв своей шубой перед уходом его наготу. В такой час давно спали Ронья и девочки, да и все на их улице, так что никому, он надеялся, не представилось наблюдать из тёмных глазниц незашторенных окон как он, будто пьяный, полуголый, в крови бредёт по заснеженной улице, падает и кричит, но затем идёт снова.       Смог ли Маттиас простить его? Узнать этого он не решался — страх признаться самому себе, что ему не плевать, был сильнее. Клеменса до дрожи коробила распадающаяся на куски иллюзия их идеального братства, тяжело было вынести, что люди начали замечать, что его образ как будто бы сыпется. И всё из-за Харальдссона, из-за внезапно начавшего расти в нём стержня, заставившего возомнить, что однажды он сможет уйти. А теперь Клеменс сам отпустил эти вожжи из чувства вины и теряет контроль...       В чёрной комнатке, освещаемой белым, мерцавшим повсюду благодаря расположенным полукругом зеркалам и экранам, отражалось множество одинаковых фигур троих присутствовавших парней, но Маттиас словно нарочно развернулся так, что ни в одной из бликующих поверхностей Клеменс не видел его лица. Глаза же Эйнара не выдавали ничего.       — Готовы, мои балерины? — Балдвин, режиссёр, появился как из ниоткуда.       Март 2023       …Харальдссон нарезает томаты на кухне, когда одновременно со звуком выпрыгнувшего из тостера зарумянившегося хлеба голос Бринхильдур негромко зовёт его.       — Матти, там…       Она осекается, и это странно. С пару секунд поразмыслив, Маттиас подходит к невесте, неподвижно стоящей за шторой так, чтобы с улицы не было видно. Утреннее солнце светило ярко, придавая всему за окном сочных красок и делая стёкла почти что невидимыми из-за не проявляющихся отражений.       Они наблюдают, как Клеменс несётся к дверям, запыхавшийся, бледные щеки и шея пошли красными пятнами, как бывало в детстве, если он болел или плакал.       Бринхильдур смотрит на Маттиаса искоса. Она знает не много, но достаточно, чтобы осторожно извлечь нож из пальцев жениха, вернуть его обратно к томатам и удалиться наверх, закрыв за собой дверь спальни. Она не считает, что беседа кузенов предназначена для её ушей, и ей даже не любопытно. Она уверяет себя, что какими бы словами они не обменялись, Маттиас не изменит своего решения, и сейчас ей уже не так страшно, как раньше. Она осторожно гладит спящую Солей по щеке и опускается на небольшой мягкий коврик рядом с кроваткой дочери.              Младший брат отступает в сторону от дверного проёма, Клеменс, не колеблясь, проходит прямиком в гостиную, резко разворачиваясь к Харальдссону, когда тот затворяет дверь.       Таким Маттиас не видел его никогда — на пределе, на грани… Чего-то, чего он не мог описать, потому что всё это было Клеменсу противоестественно. Раздуваются ноздри, глаза полупрозрачные, что почти что не видно зрачков, и его лихорадит, — но даже теперь он продолжает сомневаться в своей адекватности, в реальности происходящего. Что-то надломилось в Клеменсе, он потерял самообладание, и Харальдссона ужасала одна мысль о том, что виной тому — он, Маттиас.       Вот только сделанного уже не вернуть. Потому-то он именно это и сделал.       — Когда ты собирался сказать? — дрожащим от негодования голосом выпалил кузен, на что сам он потупил взор и неопределённо повёл плечами. Клеменс едва не задохнулся, еле проговорив: — Значит, не собирался…       Клеменса охватило отчаяние. Он должен был сделать хоть что-то, вот только… Нужно ли это ещё кому-то из них?       Он приблизился к брату и взял его за руку. Пальцы Маттиаса были ледяными и влажными.       — Ты ведь знаешь, что Hatari создана ради тебя? — мягко проговорил он, заглядывая в глаза Харальдссона. — Потому что я хотел иметь с тобой что-то общее. Хотел показать тебя миру.       — Мир обошёлся бы и без меня.       Его пальцы дёрнулись, но Клеменс ухватил их чуть крепче, однако не так, как он сделал бы раньше: настойчиво — да, но не требовательно.       — Этот душевный эксгибиционизм, мои стихи — как рана, о которой известно повсюду, и любой может ткнуть в незажившее место… Меня всё это уничтожало, — он отнял всё же ладонь и широко развел руками, будто желая объять сразу столько аспектов, что не перечесть.              Клеменс дышал тяжело, глаза наливались влагой, но Маттиас убедил себя — это от безысходности, Клеменсу жаль только себя, что его «одурачили», а потому он безкомпромиссно продолжил:       — Ты жаждал лишь подмять меня под себя, искромсать мою личность и сделать покорным. Не прикрывайся теперь благими помыслами.              — Но что же дурного я сделал? Что сделал такого, чего бы ты сам не хотел, а, Маттиас? — он почти что сорвался на крик, но вовремя понизил голос, закончив фразу болезненным шепотом. Ведь он знал: та январская ночь окончательно разделила всё на «до» и «после», стала катализатором их отдаления, впервые поселив в нём сомнение в собственных действиях, впервые заставив испытать нечто сродни раскаянию.       Однако Маттиас, проследив без труда мысль брата, качает головой, вызывая недоумение на бледном лице.       — Не думай, что это акт мести. Об уходе не знал никто, даже Бринхильдур.       — Даже Бринхильдур… — медленно кивнул Ханниган, будто мысленно вникая в новую расстановку сил. — Теперь в её полномочиях дёргать за ниточки?       Венки на висках Маттиаса вздулись, но он ответил как можно спокойней, хоть голос и дрогнул:       — Она помогает мне выздороветь. И я… не трофей, передаваемый из рук в руки, ясно?       Клеменс прочитал по его лицу, и словно получил удар в спину: Маттиас был зол на него. Не обижен, не оскорблён, он вправду искренне злился, и в этом сквозила сила. Страх, стыд и вина, постоянные спутники Матти, ушли на второй план, сейчас он стоял перед ним, расправив плечи, но демонстрируя не превосходство, а достоинство. Он горд за себя, что впервые за много лет говорит сейчас с братом на равных и даже может выказать недовольство, не боясь последующего наказания. Потому что для всех очевидно: хищник, живущий в Клеменсе, ослаблен и болен — он растерял нюх и былую хватку, и теперь тихо теряет рассудок, а самое страшное — вместе с тем и Маттиаса.       — По прежнему больше не может быть, — Харальдссон кусает губы. — Но и что всё станет как раньше, до группы, до нас с тобой… Не могу обещать тебе этого.       В пронзительном взгляде Клеменса тоска.       — Ты так изменился, Маттиас.       — Впервые ни от кого не завишу, — кивнул он в ответ, лёгкая улыбка на миг осветила его лицо.       Клеменс интерпретирует её по-своему:       — Полагаю, ты счастлив увидеть мой крах.              — Вовсе нет, — покачал головой Маттиас и потянулся к Клеменсу, оставляя нежный, почти невесомый поцелуй в уголке его рта.       Ханниган замирает, потрясённый, позволяя Маттиасу поцеловать себя ещё раз, и в третий, прикрывает глаза, с трудом веря, что брат действует по собственному желанию. Вот только осознаёт ли он до конца, какую горечь оставляют эти прощальные поцелуи?        — Я любил тебя так, как я мог, — шепчет он едва слышно в приоткрытые губы Маттиаса.       Это самое близкое к слову «прости», что он сможет когда-то сказать.       — На иную любовь я бы и не ответил.       Апрель 2023       Бринхильдур просыпается от плача Солей и понимает, что Матти ещё не ложился. Стрелки показывают третий час ночи. Она подносит малышку к груди, и, к счастью, та успокаивается. Посидев с полминуты в сомнениях на краю постели, девушка всё же решает спуститься.       — Матти! Маттиас! — кажется, он услышал не с первой попытки, и даже, возможно, не с пятой, но Бринхильдур не поднимала голоса, не желая волновать дочь.       В гостиной было темно, за исключением теплого света напольной лампы. Маттиас сидел на диване и выглядел отрешённым, внимательно слушая что-то в наушниках. Обратив, наконец, внимание на невесту, он остановил воспроизведение.       — У вас всё хорошо? — чуть нахмурился он удивлённо.       — Что же ты не в постели? — ответила она вопросом.       Маттиас не был уверен, что найдет нужные слова, потому что не был уверен, что именно чувствует. Но одно точно знал — Бринхильдур его не осудит, и потому жестом поманил её присесть рядом. Когда они оказались плечом к плечу, он вынул один из наушников и вложил в ухо невесты, на всякий случай убавив громкость, хоть засопевшую мирно Солей они бы не потревожили в любом случае. Их желтоватые силуэты отражались в окне напротив, Маттиаса согрела эта картина, и мгновение он поколебался. Но всё же нажал на play.       Хорошо знакомый нежный голос печально тянул:       «Так многое осталось не высказанным…       Пытаешься достучаться до меня, но я ошеломлён:       Ты говоришь, что я обескровил твоё доверие,       И ничему уже не быть прежним теперь, когда мы расстались.       Скажи, что никого не любил так же сильно.       О, как снисходительна эта сердечная боль…»       Маттиас чувствует, как голова девушки ложится на его плечо, чуть заметно качаясь в такт музыке. Кажется, она не собирается ничего говорить, даже когда песня возобновляется уже в четвёртый раз. Он благодарно сжимает её ладонь.       Бринхильдур знает не много, но читает меж строк безупречно, ведь она и сама пишет песни.