Счастливая комбинация

Александр называет Рене мангустой. Она смеется, и в памяти тут же всплывает эпизод из далекого детства: темная комната, освещаемая лишь парой витых свечей, старая рассохшаяся от времени книга с картинками и суровый голос гувернантки, вопрошающий о том, что же мадемуазель де Ноай видит перед собой. Рене хмурится, сводя брови к переносице, переводит задумчивый взгляд на сидящего рядом отца, и тот тревожно кивает в сторону учебника: учись прилежней, ma fille. С картинки на Рене смотрит похожее на хорька животное: заостренная мордочка, вытянутое тельце с плотно прижатыми ушками и кольцевидным узором на хвосте. Мангуст выглядывает из травы, и черные глаза-бусины неотрывно следят за нарисованной рядом змеей. — Значит вы — кобра? Реплика приходит ей на ум почти сразу же, и Александр смеется в ответ, легко отрывает ее от пола, словно новоиспеченная мадам Бонтан ничего не весит, и тут же опрокидывает на кровать. Рене утопает в кольце рук — со стороны она и правда кажется зверьком, попавшим в ловушку к хищнику. Еще момент, и Александр нависает над ней, не переставая смеяться своим особенным грудным смехом, а Рене в который раз думает как же хорошо, что из всех возможных комбинаций ей выпала именно та, где она лежит рядом с любимым мужчиной в принадлежащем только им двоим поместье. Купидоны шаловливо грозят молодоженам с потолка, Рене прижимается к Александру теснее и мысленно кричит в лицо особенно наглому ангелочку с фрески: «Александр — мой. Моймоймой. Не отдам». Бонтан легонько целует ее в висок, Рене зажмуривается и представляет, что все могло сложиться иначе. В памяти мелькает бледное лицо Марии Терезии — в ее почти черных глазах плещется ужас, а ослабевшие руки едва ли могут удержать чашку с отравленным питьем. После видение сменяется другим — сырые стены камеры в Бастилии на фоне окаменевшего от горя Александра, с отчаянием спрашивающего ее о том, зачем она погубила королеву. Рене вздрагивает, но молчит — едва ли она может объяснить свой поступок. Еще немного власти для нее и для него, почему любимый не может понять ее стремление возвыситься над толпой? Александр говорит что-то о ее одержимости, сравнимой с одержимостью бешеной собаки. — Мой отец считал, что бешеных собак необходимо усыплять, — добавляет он тихо. Рене хочет возразить ему, что если она и похожа на животное — то на загнанную лошадь, что не выдержала тяжести ноши и скинула жестокого возницу на землю. Но она не говорит ничего, так как помнит — загнанных лошадей пристреливают. Александр кладет голову на плечо Рене, и видение исчезает, словно его никогда не было. Ей не нужна власть. Не нужны богатства. Ей даже не нужен сам Версаль, который сейчас кажется декорацией в дешевой пьеске, разыгрываемой бездарными актерами для короля-солнца. Ей нужен лишь Александр — Рене понимает это ступая по каменным плитам старой церквушки под монотонный голос Жака-Бениня. Вокруг нее плещется людское море: Бонна и Катерина, принц Филипп и Франсуа, Нанетта и Гортензия, но Рене видит только высокую фигуру в белом костюме перед алтарем. Тот, кто ждет ее и будет ждать всегда. А она всегда будет идти к нему. Они встают рядом — плечом к плечу, одни против всех, и Рене тихо бормочет Александру на ухо, что не может дождаться момента, когда сорвет с него этот совершенно неподходящий ему костюм. — Вы не любите белый цвет, мадемуазель? — парирует Александр, а она лишь качает головой. Нет, это не его наряд. Никогда ночной птице не стать дневной, как кобре не притвориться кроликом — ни она, ни Александр не превратятся в поборников морали. Они шпионы, интриганы, они те, кто принял свою внутреннюю тьму и примирился с ней, приручил ее, как приручают дикую кошку, и подчинил раз и навсегда. Цвет Александра — иссиня-черный, чернее самого темного закоулка в Париже. О чем Рене ему и сообщает, захлопывая дверцу кареты, что везет их в поместье Марли. — Не боитесь этой тьмы, Рене? — Александр не смотрит на нее, но она понимает, как важен ему ее ответ. — Я люблю ваши недостатки едва ли не больше ваших достоинств, — отвечает она тихо. - Тогда нам очень повезло, — Он обнимает ее. — Возможно больше всех. Похоже на рай на земле, какими бы неподходящими фигурами мы для него не казались. — Александр? — Да? — Так теперь будет всегда? Между нами всегда все будет так? — Я надеюсь на это, — Александр делает паузу, и в голосе слышатся отзвуки смеха, — я очень на это надеюсь, моя дорогая мангуста.