Моя палата №6

Психбольница. Затхлость, вшивость и ранняя предопределенность четко сосредоточились в одном одиноком местечке. Оно полно невкусных зрелищ и сомнительных действ, как со стороны персонала, так и самих обитателей. А вообще, санитары, да врачи– странные люди. Все будет по ихнему, ежели совесть дозволит. Скажут тебе, что ты здоров, значит, так тому и быть, а ежели больным окрестят – не отвертишься, даже по воле свыше. Так и случилось. Не поверите, я загремел в психушку. Психоневрологический диспансер, если не врать, а впоследствии, в отделение психиатрической больницы, на якобы временное содержание. Мне так сказали. Уверили белые люди в таких же белых халатах. Перчатки их синие, запахом дешёвой резины отдавали фута за три, а вот лица дюжинно угрюмые. В точности, как у того долговязого парня в собачьей маске из VRC! У-у-у, замотали же мою грешную душонку в этом сомнительном заведении. Сказал бы, что понадеюсь больше туда не попадаться, отнюдь, но, пожалуй, больше и не придется такого случая. Вот она, моя палата №6. Располагайся, сроднился я со здешними ветхими стенами и строгими порядками за сущие дня три. Заведение богоугодное, мирское, а оттого давно позабытое. Едва ли не покинутое руководством и завсегдатаями дорогущих встреч, с толстыми кошельками, что стоя́т ещё выше. Крыша потекла, гулкий ветер резкими порывами задувает во все щели и тянет по полу, не давая покоя и без того холодным ногам. Хотя, те и так давно посинели. Не жалко. Позвольте-с провести краткий экскурс по моей скромной обители! Товарищ главный врач дозволил мне блуждать по коридорам накануне, говоря о том, что я иду на поправку, а потому, юный зевака, позволь господину Вайдану провести тебя по отделению. Взгляни: Просторный кабинет, столик, шкафчики и немыслимо обычные стулья. Инъекционный старый-добрый кабинет. Здесь скучно, особо буйных не ведут, по слухам, колят сульфозиновый крест (инъекции, непосредственно, сульфозина под лопатки и под ягодицы) как только словят, а нейролептики и беленькие "колеса", со львиной долей снотворного, придется глотать за обедом, а не принимать внутривенно. Их мы уже скоро получим, каждому достанется своя цветастая пилюля. Точнее, целая горстка. Мне нравятся жёлтые! Цвет в точности, как мои волосы. Однако, горькие до одури, да сплю после них, точно убитый... Мне не нравится их глотать. Прятать таблетки за щекой, а после растворять в украденной у молодых и невнимательных практикантов воде, кажется мне куда более занимательным действом. Шипят, медленно тонут и иногда булькают. Стоит заметить, чаще всего, нагоняй и звонкую оплеуху я получаю раньше начала экспериментов, что жутко расстроило бы любого, но не меня. Я поменялся. Ужасно изменился! Моей трости и след простыл, окажись я однажды в руках санитаров, что связывали мне руки и застегивали ремни на груди. Я помню этот день так, словно это произошло вчера. Отрывисто, но помню. Было холодно, меня пробрал озноб. Сверху сияли три лампочки-луны. Звёзды тускнели и вместе с натиском неба давили на и без того пульсирующий висок. Ветрено. Я понял это, когда растрёпанные волосы сдуло внезапной прохладой с лица, а вредные ночные светила пуще прежнего лезли мне в глаза, если не в голову. Нагоняло в тревогу так, что хотелось убежать. Вцепиться за дорогого друга... Друг. Ах да, я слышал голоса. Тихие, но басистые, явно мужские, вампирские! Почему вампирские? Я знал этот голос. Высокий человек, характером подобен верному псу. Это заметил не я, а его жена. Донеслось то до меня лишь слухами, ведь я не относился к дружному семейству никоим образом. Этак, посредник знаний величественного прародителя. Мы отошли от темы. Продолжая вести речь об известном мне человеке, мужчина был мил, тревожен и белокур. Что уж там, белокур, он давно поседел! Бубнил вещи малопонятные, шагал у моей головы где-то рядом. Выражал беспокойство, молвил слова о шизофазии и каких-то диагнозах. Мне это было чуждо, а ведь правда, с чего бы вдруг? Я интересовался лишь развратными мыслишками жителей нашего Шин-Йоко, искушая милых дев сказать, чего на ум не лезет. Шнырял, фланировал по городу, чутко выслушивая каждого, кто захочет посмотреть на то, как ясно светится мой посох. А что теперь? Я трезво чувствовал, как под моей головой растекается и вязнет неясная субстанция. Хлюпает и липнет к телу, путая золотые волосы в клочья и комки. Желание встать и как следует стряхнуть с себя все неприятности вспыхивало в груди, обжигая мне всю слизистую своими игривыми языками пламени, но у дуры-реальности были на этот счёт в корне другие планы. Последовательно мутнеющие искры, сильные вибрации. Нет, извольте, я не назову это галлюцинациями! Черепная коробка раскалывалась, погружая меня во фритюр из кипящих и мелькающих над макушкой зданий. Сильно болела челюсть, а от странного холода по телу сводило скулы в улыбке. Я старался двигаться. Тщетно это было, тщетно! Падал в бездну, хватаясь за осколки. Они разрезали мне пальцы, алой жидкостью разливаясь во все концы. Вакханалия выросла в амбассадор абсурдных образов и угрюмых теней на фоне, как только я смог оторвать головы́ от мёрзлой поверхности. Больше не было звёзд. Голос давнего друга стерся с фона так, словно его не существовало отродясь. Так резво и так вдруг. Я никак не ожидал столь подлого и мерзкого удара под дых, что заставило меня покривиться и секундно пощурить глаза. Нужно понять обстановку полностью, как бы трудно это не выдавалось. *** Больница? Ох... Галоперидол подействовал. Уж не знать мне, какие черти выписали лекарств с дюжинно дичайшими побочными эффектами. Видать, студенты те ещё, практиканты, да школота голимая! Спину ломит, меня снова воротит. Каждый раз, загоняясь в мыслишки, я поминаю злосчастный день, когда меня нарядили в белоснежные одежды и впервые пристегнули к коляске. Последняя в момент напоминала мне портшез, лишь без возможности свободно двигаться. Меня катали по отделению, закрыв рот. Под бесконечный гул проводки разлетелся мой смех, сквозь палаты и маску, которой мне старательно фиксировали челюсть. Я глядел на опешивших санитаров, хохотал им в лицо и язвенно смотрел оценивающим взглядом в моменты тишины. Один глаз багровел. Я не чувствовал, я видел! В отражении стекол приемных кабинетов и склянок с микстурами, мимо которых меня нередко возили. Там красовался мой разодранный лик. Вы не ошиблись, я – буйный пациент. Ваш личный сумбурный кошмар, что готов ронять ложки и громко дышать ночами в соседней палате. Из-за меня комната с мягкими стенами – не миф. Из-за меня у тебя проблемы, понимаешь? Твой мозг броди́т, как вино от моих воплей, но сейчас ты не сумасшедший. Ты сойдешь с ума, но это случится потом. Произойдет внезапно, когда твой лечащий врач не захочет разнообразить лечение и оставит все на произвол судьбы. Ты знаешь, какие таблетки вызывают привыкание? А что насчёт бешеной зависимости с отдохняками? Я пробовал все, дружище. Мои вены исколоты, как у тех наркоманов под подъездом. Мне всучили витамины от бессонницы, но и без того стабилизировано получаю внутривенно 0.5 мг фаназепама, как пропитый алкоголик на учёте. Никто не знает мой точный диагноз. Быть точнее, он явно не один. Мне их никогда не говорят, ведь медицинская книжка утеряна (если не выброшена нарочно) ещё в момент, когда шизофазия достигла верха нечленораздельной речи и скопилась моими страданиями на душах слушателей. Слышал, какую только муть вываливают вместо четких и разборчивых слов фрики, которых разобрали на мемы молодые обыватели в интернете? Чудится мне, самое время садиться к обеду. Санитары персонально накрывают мой стол. Этой пакостью в тарелках молодые медсестрички готовы пичкать с ложечки буквально каждого. А как иначе? В противном случае, ты не получишь своих таблеток, что идут последовательно котлеткам из невесть знает чего, а ежели не получаешь и таблеток, в силу вступает карательная психиатрия. Если не гореть желанием отсидеться в изоляторе сутки-двое, лучше уж слюни на ледяной кафель попускать в сортире, а не отнекиваться лечениям. «Нет? Хочешь на вязки?» – это комбо! Палата душит, душат и жгуты на шее. На ночь самых смелых вяжут к кроватям без всяких причин. Кому-то только кисти, ноги, корпус, а "счастливчиков" крепят основательно, едва ли не завязывая крепкий узел из сонной артерии, дабы перечеркнуть мучения. Попадаются под горячую руку мучителей самые разные объекты. Здесь вообще все самые разные. Придурки, шизофреники и молчаливые чудаки заселяют все отделение, пополняются неоднозначные ряды пациентов ежечасно. Как только мест на всех хватает? *** Я с силой кусаю нижнюю губу и неровно дышу. Мое тощее тело распласталось на кушетке в темной палате. Лежать мне выдалось явно не меньше, чем часа два. Три, четыре... Стоит признать, моя больная черепушка давеча сбилась со счета, даже если как таковой цели считать и не было. Я заметил, что с повешенным на меня клеймом "душевнобольного", я вовсе перестал искать цели. Остался один на один с самоцелью существовать, перебирая пальцы, хлопая ресницами, да уставясь вечерами в темный экран телевизора в главном холе. Веки слипаются и я снова обещаю, что выйду отсюда. Последствия прошлых никудышных рвений отпечатались на мне не только гордым званием беглеца и гематомами, но также сильным недомоганием, в ряду с ужесточением дозировок моих лекарств. Не дозволено больше брыкаться и тянуться разорвать веревки по всему телу, в силу физической неспособности. Что там общее недомогание, я уже давно слабый ходок. А ведь ещё совершенно недавно, шлепая босыми ногами по холодному бетонному полу, я думал о том, как себя чувствуют... Близкие люди? О нет, я размышлял о самочувствии охранников, что отхлебнули из моего стакана с крепким снотворным. Это не иначе, как диво дивное, раз уж мне выдалось пробиться к главному холлу накануне. Здесь просторно, изрядно мельтешат различные человеческие фигуры. Самые разные: угрюмые острословы и тунеядцы с искрами в глазах, сильные духом и падающие в бездну, самодуры и филантропы, алчные твари, да твари божьи. Все. Их объединяет лишь зависимость друг от друга. От людей. Но зависимость косвенная, не прямая. Они не думают о том, смогут ли сегодня выйти из комнаты, или как будут чувствовать себя завтра. Никто не заставит поутру лечь под капельницу, либо даться на прием очередных колес с пренебрежительным отношением к дозировкам. От них то и делается, что двоится в глазах, сушится во рту и учащается сердечный ритм, как у зайца. Люди такие... Такие. Казалось бы, дверь прямо в десяти метрах от меня. Рукой подать, но мне не хотелось идти. Я не желал ничего, включая осуществление своего дерзкого побега из местной богадельни. Это кататонический ступор? Вполне вероятно. А я ведь долго готовился. Караулил санитарку, воровал склянки и пилил замки. Не пренебрегал куда наиболее грязными вещами, о которых речи идти не может. Ради чего все это? ПОЧЕМУ ТАК ПРОИЗОШЛО? Голова гудела, ноги подкашивались. Меня трясло, а обрывки странных фраз в сознании смешивались в кашу. Ту, что медленно стекала по стенкам в соседней палате; ту, что никогда не отмоют и не доедят. Разве я остался прежним вампиром-фриком в вычурных жёлтых одеждах, полный коварства и тяги к неистовому кутежу? Мне чуждо понимать, До чего серой стала мораль. До безобразия странно просто взять и свихнуться. Об этом я ещё успею подумать, а сейчас по коже уже поползли мурашки от крепкой хватки подоспевшего за мной медперсонала. Сразу сделалось с себя мерзопакостно. *** На языке презренно тлел горьковатый привкус апатии. Никогда не чувствовала моя прогнившая похотью шкура таких новшеств. Плоть грязна, сознание убито, но меня это не волновало. Я давно страдаю провалами в памяти, замкнувшись в петле с мылом в охапку. Порочным кругом мотается один и тот же момент моего жизненного скитания, перебиваясь краткими бзиками прочих ярких больничных эпизодов. Завтра я снова все забуду и снова повторю. Луна–госпитализация–шестая палата. Мой личный цикл сансары и персональный опиум в лице побега из больницы. Они всегда срываются. Итак, злосчастный день: я, Драус и будоражащие звуки сирены.