Человек и лампочка

      Солнце — каким бы оно ни было, — видело множество первых вдохов и последних выдохов. Касалось лиц достойных того, и жалилось над падшими. Но свет величайшего из даров нашего мира принадлежал не только этой звезде.       Одно из самых щедрых ее мирил было тем, что каждое живое существо могло следовать его пути, освещая мир и своим сердцем. Сродни маленьким пушистым снежинкам, мир озарялся разными сердцами — одни следовали по пути благородства и храбрости, прогоняя холодную и мерзкую тьму; другие дарили свой огонек только самым близким и любимым; но существовал и тот, кто получив этот дар, понять его так и не смог.       Он мог быть громок, или тихо шуршать где-то в темном углу, мог иметь самый звонкий и красивый голос, или слыть немым; и лицо его не имело определенного лика — и груб, и мягок, и на смех неуклюж. Жалкий, страшный, грубый был его свет. Не наделял теплотой, не украшал дома уютом, не прогонял ночные страхи.       Был скорее хромым и жадным. Жадным до любви, которая рождала свет внутри.       И умещался свет его не на просторах бесконечной глубокой души, а в одной маленькой и угрюмой лампочке в каком-нибудь обшарпанном и грязном месте. И грел этот свет только его одного во веки.       И слыли дни его после как самые холодные и злые, голодные до чужого большого и отзывчивого сердца, которое тот понять так и не смог.