и виселица, и висельник, и верёвка

      Кид вываливается в февральскую ночь через заднюю дверь вспотевшая и разгорячённая — яркое пятно в свете одинокого фонаря на парковке. Всклокоченные волосы липнут к лицу, а под дурацкой сценической шубой жарко до мокрых плеч. Сил после концерта остаётся только чтобы доползти до номера и упасть лицом в подушку, размазывая макияж.       Кид щёлкает зажигалкой, дожидаясь Киллера. Поднимает руку к лицу, рассматривая в дрожащем огоньке облупленный лак, сквозь пальцы следит за каким-то придурком в куртке нараспашку и дурацкой шляпе с полями. Крашеные волосы второго не привлекают такого внимания.       — Погоди! — подпрыгивает придурок, осевший снег ссыпается со шляпы, и Кид замечает резиновые вьетнамки, напяленные на носки.       Она хочет разобраться с этим побыстрее. Вроде не её контингент, но кто этих фанатов знает. Кид нашаривает один из маркеров, которые Килл рассовывает ей по карманам как раз для таких ситуаций. Колпачок отлетает в темноту вместе с сигаретой, она ловит парня за плечо и размашисто расписывается у него на груди слева направо, прямо под ключицами.       — А теперь попрошу отъебаться.       За спиной хлопает дверь, Кид забирает у Киллера провода для инструментов. В голове что-то настойчиво зудит, как растревоженный улей пчёл.       — Помоги нам, Кид.       — Чего? — Она возмущенно оборачивается, пар клубами вырывается со рта. — Я тебе что, благотворительный фонд?       Придурок вприпрыжку следует за ней под звуки шлёпанец, за его плечом второй, с кислым лицом и короткой стрижкой. Они ступают в круг света, Кид видит и соломенную шляпу, и зелёные волосы, будто кто-то хлопнул на макушку мха, и горло пережимает. Это от пения, думает Кид, конечно, столько времени провести на сцене, неудивительно, что я осипла.       — Это насчёт Ло.       Соломенная Шляпа бьёт фразой под дых.       Кид запретила себе это имя, отказалась от слов, созвучных с ним, выкорчевала каждый взгляд и каждое прикосновение татуированных пальцев, и всё равно оказалась не готова. Налетела, как пароход на злоебучую льдину, словно судьба у неё такая — трагично опускаться на самое дно воспоминаний под симфонический оркестр жалости. Грустная дудка из «Титаника», блядь.       Кид последние пять лет играет сама с собой — русская рулетка, вместо пули один только слог. Проигрывает всего раз из шести, потом обнуляет, заряжает, крутит и снова стреляет. Педантично превращает себя в решето.       — Я помню, вы дружили!       Кид хочет сказать, что если трахаться по выходным на протяжении месяцев значит «дружить», то да, они были очень близкими подружками.       — Это было до момента, когда Трафальгар решила свалить с родной помойки в одиночку.       Кид, конечно, совершенно не обижена: она тоже свалила оттуда как можно скорее; ещё не успели упасть шапочки выпускников, а она уже выжимала педаль газа в пол. В городе ей было не с кем прощаться и не по кому скучать.       Она думала, что оставила этот багаж дерьма в прошлом: распихала по чемоданам и потеряла по дороге из родного города; оказалось, что всё это время она таскала его за спиной, баюкала, как застарелую травму, которая ноет на дерьмовые воспоминания.       В груди гулко, как в пустой стене, по которой саданули кулаком.       Кид ненавидит, когда Киллер ведёт себя как мамочка дурной бестолковки, но прямо сейчас позволяет встать между ней и приветом из прошлого.       — Сейчас не время и не место, Монки Д.       Она даже не удивляется, что он помнит имя.       — Место и время не имеют для правды никакого значения.       Кид скрещивает руки на груди уже зная свой ответ — это связано с Ло; всегда с ней. Симптом и болезнь, ремиссия терминальной стадии.       Киллер слишком понимающий. Сосредоточенно пялится на дорогу, следуя за легковушкой Монки Д.       — Хочешь, мы уедем? Сегодня, прямо сейчас?       Фонари выхватывают его нахмуренное лицо и сжатые губы. Маска стянута под подбородок. Радио тихо бормочет кидовские же строчки, которые она горланила пару часов назад: «сердце твоё — камень, поэтому стрелять нужно в голову».       — Знаешь, что самое ироничное, Килл? — Он качает головой, будто ей нужен ответ. — Что эта сука продолжает преследовать меня.       — Ты этого хочешь?       Она хочет закончить этот разговор, притворяясь, что не рассматривает всех встречных в пытках попыток увидеть её. «Вместо этого тебя задушила, душе твоей в аду нет места, потому что у тебя нет души».       — Я хочу плюнуть ей в лицо.       Кид хочет не вздрагивать от её волчьих глаз на чужих лицах, не провожать взглядом затылки, скрытые её угольными волосами.       Кид замечает знакомую стрижку в дымном облаке в дальнем углу зала. Обрывает своё возмущение о количестве малолеток на вечеринке в честь начала учебного года, машет рукой Киллеру и бронепоездом двигает в ту сторону через нетрезвую толпу. Она на этот затылок пялится уже второй год сидя на задних партах. На выступающих позвонках под чёрным ёжиком волос уже должно быть клеймо её — кидовского — имени.       Она оценивает количество приконченных окурков и пустых пачек из-под еды. Кид и Ло знакомы заочно, как могут только однокашники с разными увлечениями, и не переносят друг дружку так же нелепо, словно шекспировские Монтекки и Капулетти.       Кид не отказывает себе в удовольствии зарыться пятернёй в эти волосы. Она запрокидывает голову Ло, вырывая её из кумара; кожа у неё горячая и влажная, затылок тяжело ложится в ладонь. Ло лениво перебирает по лицу Кид взглядом — размазанным, с поволокой. Останавливается сначала на глазах, потом ползёт ниже.       Кид облизывает губы.       — О, мисс блядская помада.       Зрачки у неё, как чёрные дыры, и она улыбается Кид, как наиприятнейшему сюрпризу.       Это обманчивое выражение — с таким же она режет лягушек на биологии.       Кид грузно приземляется на диван, нагло теснит детишек и одалживает дымящуюся самокрутку из руки Ло. К ней тут же пытается подкатить Шачи. Кид снисходительно улыбается товарищу по рыжине, закидывает ноги на столик, переворачивая пепельницу, а руки на спинку дивана, притискивая Ло к боку. Ло с энтузиазмом всаживает ей острый локоть под рёбра.       В Кид плещется коктейль из травки-муравки и алкогольного дружелюбия, а потом Ло открывает рот:       — Тебе не приглашали.       Слова тяжело ворочаются у неё на языке, буквы проказливо путаются местами; моргает Ло медленно, будто каждый раз приходится напоминать самой себе о необходимости.       Кид демонстративно обводит компанию рукой не прерывая зрительного контакта с Ло. Возвращает ладонь на её костлявое плечо. Кожа на ощупь как нагретый пергамент, и Кид интересно, ощущается ли разница, если погладить её витилиго.       — У нас почти что трубка мира, блядский боже, Ло, давай ты будешь ебать мне мозг завтра. Иди, не знаю, успокойся. Потрогай траву.       Ло хихикает:       — Мы её скурили.       Но затыкается.       Косячок идёт по кругу, через Пенгвина и Шачи, и снова к Кид — она делает глубокую затяжку, задерживает дыхание до первых мушек перед глазами, выдыхает через нос, рисуясь. У Ло пальцы в крошках от чипсов и печенья, и Кид милостиво подносит самокрутку к её рту, и всё равно та хватает её запястье жирной рукой, чтобы придержать.       Красный помадный след на фильтре исчезает между её губ. Слюна наждачкой скребёт глотку Кид, что-то колючее беспокойно ворочается в животе.       Дурь вставляет не по-детски.       Киллер приносит две баночки пива, музыка становится громче, будто с лица стащили набитую подушку, и Кид решает, что она достаточно накиданная, чтобы повилять задницей на импровизированном танцполе. Она сползает с дивана, кивает парням «увидимся, мальчики» и наклоняется к Ло так близко, что ощущает её дыхание. Приходится упереться рукой в спинку дивана.       — Бываешь же приятной, когда захочешь.       — Не для тебя старалась.       Кид гладит её костяшкой по щеке, по обесцвеченным пятнам кожи; не ощущает разницы.       — Сейчас этот палец знаешь, где окажется?       Ло передавливает ей запястье, как минуты назад держала его, чтобы затянуться. Кид добавляет средний к указательному, делает характерные движения и выдыхает.       — В тебе?       Ло краснеет смешно, всем лицом, из-за чего белые отметки выделяются ещё сильнее. Она отталкивает руку.       — Съебись в туман.       Поддевать Ло так же весело, как бегать по минному полю.       За спиной захлопываются стеклянные двери, отрезая пати на хате от веранды.       Киллер открывает ей пиво. Даёт прикурить. Они звонко чокаются.       — Чего ты к ней прицепилась?       Кид пожимает плечами.       — Это весело?       — Остался всего год, давай обойдёмся без сотен раненых и десятка убитых, когда она рванёт.       Кид хохочет, слизывает пенные усы над губой.       — Это не первое моё родео.       — Предупреди, чтобы я оказался подальше от ваших игрищ.       — Вот за что я тебя люблю, Килл, — кто-то выкручивает ползунок музыки до упора, и Кид виснет с объятием рядом с его ухом, — ты никогда не пытаешься отговорить меня от дурацких затей.       Только по движению грудной клетки она понимает, что Киллер вздохнул.       — Потому что это бесполезно. И потому что мы друзья.       — Ты лучший.       — Ну, хотя бы ты сама признаёшь, что это дурость.       Кид притворяется, что оглохла, и топит бычок на дне банки.       Вавилонская башня из окурков рушится, как только Кид открывает машину. Они сыпятся на землю с дверной выемки, и Кид втаптывает с десяток, почти выпадая на морозный воздух из прокуренного салона. Возвращение в эту помойку воспоминаний почти мучительно, как всадить пулю себе в ногу. И так же бессмысленно.       Киллер глушит тачку — они заехали в самое популярное и востребованное место в городе. Кид хмыкает: все тут окажемся.       Соломенная Шляпа оборачивается на хруст травы под кидовскими берцами. Он непривычно молчалив и угрюм. Кид кивком указывает на могилу. Тигровые лилии огненным пятном скрывают половину памятника.       — Брат.       Она вчитывается в буквы: Портгас Д Эйс. Неродной, значит.       Луффи бессознательным движением гладит вмёрзшие в землю красные бусины, пальцами стирает с них иней.       — Я познакомился здесь с Ло.       — У могилы твоего брата? — Кид прикуривает, чтобы хоть как-то занять пальцы.       — На кладбище.       — Очаровательно.       Кид отходит от скорбящего Луффи — ей неловко наедине с искренним горем.       Снег мелкой перхотью оседает на плечах и волосах, красная кожанка ни черта не греет, а Кид ощущает себя словно на съёмках «Триллера» Майкла Джексона. Приходится выкинуть сигарету и спрятать руки в карманах.       Вскоре вокруг остаются только надгробия, выпрыгивающие из туманной завеси, как убийцы в тёмных переулках. Кид смаргивает снежные хлопья со своих ресниц — розовое пятно не вписывается в трагическую обстановку. Она подходит ближе, нарочно скрипя наледью под ногами.       Человек оборачивается — рослый мужчина в солнцезащитных очках выглядит на кладбище ещё нелепее, чем она. Они играют в гляделки несколько десятков секунд; по крайней мере Кид так думает — она не видит направления его взгляда.       — Мы знакомы?       Мужчина вскидывает брови — такие же светлые, как и волосы, подмечает Кид.       — Меня знают многие. — Он усмехается. — Ещё больше предпочли бы никогда не встречать.       У него подвижная мимика, беспокойные губы. В дополнение к ранней залысине Кид рисует ему морщинки в уголках глаз.       — Вы опекун Ло!       Это вырывается неожиданно даже для самой Кид, но она не позволяет себе смутиться.       — Как вас там… — она прищёлкивает пальцами в попытках вспомнить. — Что-то, связанное с птицей… альбатрос?.. пеликан?       — Дофламинго.       — Точно, фламинго.       Мужчина продолжает улыбаться, только веселья в этом нет. Кид ёжится, снова прячет руки.       — Ло говорила о вас.       Дофламинго пригибается к ней, склонив голову к плечу, нависает, как тень гильотины.       — Надеюсь, только хорошее?       — Я уже и не помню.       Дофламинго отступает, улыбается поощрительно, словно она правильно ответила на телевикторине и выиграла главный приз — возможность уйти на своих двоих с деньгами. Деньги Кид не интересуют, только ответы.       — Что случилось с Ло?       Этот вопрос запросто слетает с её губ после стольких лет повторения в голове. Кид может спрашивать долго: куда делась Ло? Что взбрело в голову Ло? Где мне найти Ло? Когда я увижу Ло?       Ло. Ло, Ло-Ло-Ло. Почему всегда Ло? Извращённый механизм тоскливого мазохизма.       — Малышка Ло сунула нос, куда не следует, и получила по нему щелчок.       Дофламинго оборачивается на могилу в последний раз, засовывает руки в карманы и идёт к выходу. Его фигура в розовой шубе выглядит как бред воспалённого сознания.       Кид приближается к надгробию, смахивает налипший снег. «Донкихот «Коразон» Росинант». Могила выглядит заброшенной: ни венков, ни цветов. Только неаккуратно нацарапанное сердце рядом с именем, как издёвка.       Кид гладит насечку — она шершавая, как иссечённые ланцетом пальцы Ло из воспоминаний.       Какое ей дело до чужого мертвеца, обрывает себя Кид; отдирает непослушную ладонь от гранита. Пора возвращаться к крикливому Луффи.       Уже в машине она шуршит блистером, промёрзшими пальцами пытаясь выдавить таблетку. Киллер заботливо подкручивает кондиционер на максимум. Кид прислоняет тяжёлую голову к стеклу, бездумно провожает вывески взглядом.       Когда они приезжают к её старому дому, солнце поджигает горизонт в закате. Несмотря на все проклятия, которые Кид выплёвывает из себя на протяжении этих лет, здание не провалилось под землю.       Коридор встречает её темнотой и пылью, стены образуют пустой короб. Киллер помогает занести сумки, фасует продукты, купленные по дороге. Отказывается от ночёвки.       — Я уже снял номер.       Захлопнувшаяся дверь оставляет её наедине с тишиной.       Кид закрывает глаза и забывает моргнуть.       Кид просыпается, шторы неплотно задёрнуты, в окно видны созвездия и жёлтый бок луны. Россыпь звёзд ложится на кожу Ло белыми пятнами витилиго, ресницы отбрасывают трепещущие тени на лицо. Ло подползает поближе — острые локти и коленки — и улыбается. Во мраке влажно блестит кромка зубов. Кид нависает над ней, заключает в клетку своего тела и целует. Её рот на вкус как мятный зубной порошок из дешёвых мотелей.       За окном грохочет проезжающая машина; фары бесстыже бьют по глазам светом. Прежде чем зажмуриться, Кид успевает заметить, как Ло что-то шепчет ей. Комната пропадает вслед за звуками — Ло прижимает её к себе, накрывает с головой, прячет страхи под кроватью, а монстров — под одеялом; и вскоре не остаётся ничего, кроме сердцебиения.       Тук-стук! Кид раздражённо вытряхивает себя из постели, и как есть — лохматая и в дурацкой пижаме идёт открывать входную дверь. На пороге валяется газета, от соседнего дома шустро отъезжает малолетка с почтальонкой, хлопающей его по бедру. Утреннюю негу разрывает велосипедный звонок.       Кид ставит чайник, листает газету, пока ждёт. Цены на бензин снова выросли; мэр перерезал ленточку на открытии новой детской площадки; под мостом нашли передознувшегося бомжа, вот фото, может «кто-то знает его? позвоните, пожалуйста, по этому номеру». Новости гоняются по кругу, Кид уверена: опоздай она ещё на десять лет, и ничего не поменяется. Город жуёт и переваривает из года в год одно и то же. Однажды ничего не останется, и он, как тупая змея, отгрызёт себе хвост по самое ебало и издохнет в конвульсиях. Кид с удовольствием плюнет на этот труп.       Сливки на поверхности кофе напоминают витилиго. На холодильник приклеен стикер блевотно-розового цвета с нарисованными перекрещенными костями, чтобы она точно не забыла. Спасибо Киллеру, думает Кид. Потрошит рюкзак, достаёт упаковку, лекарство блестит жёлто-оранжевым боком. Кид шуршит блистером, запивает безвкусную капсулу горькой бурдой и окончательно просыпается.       Старая квартира Кид — музей заброшенных воспоминаний. Предметы лежат, как экспонаты — смотреть можно, трогать нельзя. Как заставить их замолчать?       Кид разбирает вещи назло, чтобы доказать, что ей начхать. Получается в прямом смысле — от пыли разыгрывается аллергия. Она даже не знает, что распихала по коробкам — свалила пять лет назад с одним рюкзаком, не дожидаясь выпускного, будто за ней гналась стая бешеных псин, кусая за пятки.       За то проявление трусости Кид наказывает себя сейчас: сортирует одежду, сваленную в ком; отодвигает в дальний угол медицинскую литературу; на дне ящика с нижним бельём находит чёрный ежедневник.       Кид помнит, что Ло рассерженной кошкой огрызалась каждый раз, когда кто-то хотел заглянуть в него. «Тетрадь смерти, — отшучивалась она, захлопывая его перед любопытным носом, — составляю план по устранению цели»       Кид не было дела до её тайн — жизнь Ло подчинялась строгому расписанию, и Кид была уверена, что в блокноте поминутно расписан режим дня с учётом на поссать и поебаться. Разве она не должна была забрать его с собой? Кид оглядывается, как будто в комнате есть кому осудить её за любопытство. Впрочем, у Ло были ключи и время, чтобы вернуть свои вещи, а Кид не нуждается в оправданиях. Она бесцеремонно открывает дневник не дожидаясь семьдесят лет на истечение сроков авторского права.       Кид листает с конца, до самой последней записи, будто с разлинеенных страниц соскочит правда. Что-то наподобие: «ну ты и тормоз, Кид, жду тебя на нашем месте» и в конце обязательно смайлик с высунутым языком. Ло угорала по смайликам, даже набила себе несколько.       Последняя запись была за девятое февраля девятнадцатого.       «На День святого Валентина я решила купить пистолет.»       Понятнее не становится, как бы Кид не надеялась. Даже, наоборот. Она ещё раз перечитывает текст, но буквы не желают перестраиваться в другие слова.       — Нахуя тебе пистолет?       Кид захлопывает дневник, а потом снова открывает, но уже на первой странице. Анатомический рисунок сердца «cor — καρδιά — corazón» соседствует с карточным королём червовой масти. Почерк у Ло убористый и неразборчивый, всё по заветам медицины, на некоторых буквах стержень насквозь продырявил страницу.       «В доме повешенного не говорят о верёвке. А в доме палача?»       Кид вздрагивает когда с тумбочки раздаётся ор телефонного звонка — дневник выпадает с рук, со страниц сыпется всякий бумажный сор: билетики в кино, чеки из кафе, засушенные цветы, полароидные фотокарточки. Она перебирает их, пока Киллер называет место встречи. На снимках Ло: сонная; раздражённая; мелкая; на плечах у какого-то мужчины; показывает фак в камеру. На более новых Ло с Кид — угашенные в говно, обнимающиеся, целующиеся, дерущиеся за последний кусок сахарной ваты.       Кид понимает, что Киллер на том конце провода молчит уже какое-то время.       — Что, прости?       — Тебя подвезти?       Она глухо хохочет, небрежно запихивая все бумажки обратно в дневник.       — Не, позаботься пока о моей тачке. Скоро буду.       Последнюю фотографию Кид разглядывает неловко, как чьё-то вывернутое наизнанку нутро: под яркими вспышками салютов Кид держит Ло на руках, закутанную в её же шапку и шарф, а та хохочет и хлещет шампанское прямо с горла. Ло показывает пальцем на небо, Кид смотрит только на неё.       Первое совместное празднование нового года. И последнее, как оказалось.       Кид торопливо складывает фото пополам, прямо по своему уязвимому выражению лица. Забирает с собой, как улику с места преступления.       Под ногами снег превращается в слякоть, Кид по-памяти срезает через дворы. Город ощущается меньше, чем в прошлом, или она просто выросла из него, как из позорного костюма на детский утренник? Впрочем, отреставрированные дома или выкрашенные фасады не могут скрыть бессменную дырку в школьном заборе.       Никто не следил за учениками, но лаз был стратегически спрятан за каморкой сторожа, и сбегать с занятий все предпочитают именно через него.       Безбожно опаздывая к концу первого урока, Кид любезно решила угоститься сигареткой в неофициальной курилке, как раз за сторожкой, которая удачно не просматривалась из окон главного здания.       Ло, слившуюся со стеной, Кид замечает сразу, как олениху, замершую в свете фар. Целую неделю они неумело делали вид, что не знакомы друг с другом. Кид носится по всей школе, как в жопу укушенная: припугивает малолетних дебилов, шпыняет слишком наглых, даёт по шапке инициаторам буллинга — короче, напоминает всем, что каникулы закончились и пришло время соблюдать установленные ею правила. Ло же с каждым днём выглядит всё более постной, словно нет нижней границы у её хуёвого настроения.       — Будешь кривиться — лицо таким и останется.       Ло оглядывает Кид так, словно та зашла на частную территорию. Подпирает стенку с таким видом, будто без неё она рухнет. Кид хлопает по карманам, копошится в рюкзаке, Ло щёлкает своей Zippo прямо перед её носом и захлопывает, как только Кид тянется к огоньку.       Кид поднимает взгляд на Ло, и та улыбается, будто знает что-то, чего не знает Кид сама о себе.       — В прошлую встречу ты была более любезной.       — Под кайфом и ты выглядела не такой конченой.       Кид усмехается, прячет сигарету обратно в пачку.       — Вот и открыта тайна, как мы можем переносить друг друга.       И достаёт два косяка. Передаёт один фильтром вперёд, как по правилам безопасности нож рукояткой.       — Аккуратно, плотная забивка.       — За кого ты меня принимаешь?       — За дохлую высушенную воблу.       Кид наблюдает, как разгорается бумага. Ло, наконец раскурившись, беззлобно огрызается:       — Иди на хуй.       — Не заинтересована.       Кид наклоняется вплотную, чтобы подкурить от косяка Ло. Прослеживает взглядом границу белых пятен, спотыкается о грёбаную улыбку Моны Лизы.       Ло выдыхает едкий дым прямо в лицо Кид, оглядывает сверху донизу, как финтифлюшку на распродаже. Топчет дотлевшую самокрутку.       — Всё ещё конченая.       — Значит, всё ещё недостаточно дунула.       Кид затягивается сама, у неё навязчивое желание поймать Ло за челюсть и выдохнуть всё это в её рот, но она только задерживает дыхание и подносит свой косяк к её губам. Ло перехватывает запястье Кид, повторяя ретроспективу; медленно ползёт ладонью на плечо.       Помадная кайма на фильтре исчезает за зубами, как капли крови. Кид облизывается и вмазывается ртом в рот, без поцелуев и языков, состыковывается, как пазлы, чтобы вдохнуть её горький выдох и отвалиться, расслабленной и размазанной. Кид не нужно быть да Винчи, чтобы по памяти воспроизвести эти губы.       — Ой, — раздаётся за спиной.       — Здесь занято, — Кид миролюбиво шпыняет школьника, Ло усмехается, лениво перебирая её рыжие волосы.       Кид докуривает в пару затяжек — голова пустеет, тело приятно ведёт. Вдавливает окурок в землю, пока Ло крутит зажигалку между пальцев.       — Прогуляемся?       — Что, — Кид обновляет помаду в маленьком зеркальце, — уже достаточно хороша для тебя, чтобы позвать на свидание?       — Не в этой жизни, Юстасс. — Ло отталкивает от стенки и становится напротив, прямая, будто ей палку в жопу запихали. — Думаю, можно провести время поинтереснее, чем на занятиях, раз мы уже начали.       Кид щёлкает молнией, проверяет время — теперь они безбожно опаздывают и на второй урок.       — Я без тачки, так что придётся пешком. Шевели спичками.       Кид пролезает через дырку в заборе, закидывает оба рюкзака на плечо, какое-то время идёт спиной вперёд.       — Что? — суживает глаза Ло.       — Тебе идёт, — Кид игриво постукивает себя по подбородку — её помада алой кляксой отпечаталась на чужих губах. Она хохочет, пока Ло пытается вытереть рот тыльной стороной ладони.       Кажется, что они бесцельно бродят по торговому району: Ло заглядывает в магазин одежды, позарившись на несуразные штаны в пятнышко с витрины — Кид уверена, что они висят на манекене уже пару лет, сколько она ходит мимо. Потом они перекусывают на фудкорте — Кид заказывает бургер такой остроты, что почти плачет, Ло колет инсулин и объедается сладким. Её рубашка оказывается в жирных пятнах, и Ло запихивает её в кидов рюкзак, к своим штанам, как только покупает жёлтую безрукавку.       — Транжира, — поддевает её Кид.       — Это всё равно не моя кредитка, — скалится в ответ Ло и тут же бежит к нелепой шапке размером с ядерный гриб. — Смотри, она идеально подходит к джинсам.       У меховушки и правда пятна, как на её новой одежде, и Кид приходится сползти по стенке, чтобы отдышаться смеха, когда Ло выходит из примерочной в новом образе.       На углу они покупают травки, а за углом скручивают косяк и выкуривают один на двоих, запершись в общественном туалете. Какая-то женщина сердито кричит им в след, когда они, обнявшись и хохоча, как гиены из «Короля Льва», выпадают из уборной.       Время подходит к обеду, когда они успокаиваются.       — Вот блядство, — Ло поправляет новою шапку. — Веди себя естественно.       Кид сёрпает газировкой через трубочку, наблюдая за приближающимся копом.       — Мы рвём когти?       — Это знакомый. Всё под контролем.       Больше Ло не говорит ничего, натягивает самую вежливую улыбку и прячет взгляд под козырьком меховушки. Лицо у копа серьёзное и квадратное, самое то для служителя госструктур.       — Разве сейчас не учебное время?       — Тебя ебёт?       Кид таращится на Ло с таким же охуеванием, как и коп. По её мнению, нихуя не было под контролем.       — Хэй, мистер полицейский, мы просто гуляем. В этом же нет ничего противозаконного?       Кид влезает в разговор, становится плечом к плечу с Ло. Пытается всосать остатки содовой, издаёт громкий сёрбающий звук — газировка закончилась, и Кид начинает вращать стакан и бренчать оставшимся льдом, делая ситуацию более неловкой, чем она есть.       — То есть, если я сейчас обыщу вас, то никакой травки случайно не заваляется на дне карманов?       Офицер слишком пристально всматривается в глаза Кид, и она понимает, как лопухнулась — они до сих пор покрасневшие. Её «я рыдала» обрывает Ло:       — Если ты полезешь к нам, Верго, я завоплю о домогательстве и вмажу тебе по яйцам.       Верго поднимает руки, признавая капитуляцию, и отступает.       — Не шалите, девочки.       Ло провожает его взглядом до самого поворота, потом хватает Кид под локоть и тащит.       Кид выкидывает стаканчик в мусорку и подаёт голос спустя десяток минут молчания:       — Будешь должна мне выпить.       — Никто не просил тебя влезать, — раздражается Ло.       Кид игнорирует хватку на предплечье, тормозит.       — Интересные у тебя знакомые.       Ло смотрит на неё, долго и взвешенно, будто решает математическое уравнение в своей хорошенькой голове, разжимает пальцы и прячет руки в карманы.       — Это знакомые опекуна.       И передёргивает плечами. Они стоят, безмолвно, под завывания ветра, посреди улицы, совершенно незнакомые друг другу.       — Всё красиво, когда у папы ксива, — не выдерживает Кид, и Ло совершенно бессовестно хохочет, пихая Кид кулаком в многострадальную руку.       На следующий день Ло как примерная ученица появляется за первой партой на первом уроке. Кид приподнимает голову, чтобы увидеть те проклятые пятнистые джинсы, и снова роняет её на скрещенные руки. Удар отдаётся в висках фейерверком.       Кид тошнотно видеть Ло наяву после того, как она всю ночь напролёт видела с ней сны, и она сбегает покурить на крышу, потому что шансов столкнуться с ней в курилке намного больше. Она прогуливает третий урок ради перекуса с Киллером, у которого окно, а к шестому достаточно успокаивается, чтобы нагло задрать рукав кофты Ло и перманентным маркером вывести свой номер на запястье.       — Ты всё ещё торчишь мне выпивку, дохля.       Дорисовывает поцелуйчик и подмигивает.       Ло суёт ей под нос оттопыренный средний палец, и Кид, щёлкая зубами, почти ловит его. Играет, будто она голодная сучка, а Ло — лакомая кость.       В кафе она добирается последняя — Луффи уже доедает свою порцию, Киллер цедит кофе.       Кид садится за стол, не скрывая раздражения. Про дневник решает умолчать — она считает, что должна изучить его первой, как право первой ночи и всех последующий ночей вместе с Ло; право сердца, обвитого сорняком.       — С Ло что-то случилось. — Луффи умудряется жевать и разговаривать одновременно. — Я ещё не знаю, что именно, но точно уверен!       — Прожуй, а потом говори, — перебивает его Кид.       — Ты злая, потому что голодная. — делает вывод он, с аппетитом вгрызаясь в шницель. — Я делиться не буду. Но мы можем заказать ещё.       Кид приходится терпеть, ожидая заказ. Луффи успевает рассказать обо всём, что произошло в городе за последние пять лет, но делает это так сумбурно, что Кид всё равно ничего не понимает.       Минуты тянутся, как макароны со рта Луффи. Хотя, это будет ошибочное сравнение, думает Кид, ковыряя вафли, пока Соломенная Шляпа приканчивает вторую порцию пасты за рекордное время.       — Зоро, — машет он рукой вошедшему парню и снова оборачивается к еде. — Мы как раз обсуждали Ло.       Имя Ло многотонным якорем падает в живот, и Кид со вздохом отодвигает тарелку.       — Зачем вам я?       — Не против, если я доем твои вафли? — Луффи подпрыгивает от нетерпения.       Кид качает головой, мимоходом вспоминая, что Ло ненавидит выпечку, и что она сама по привычке давно её не ела. Старых собак не обучить новым трюкам.       — Ты была лучше всех знакома с Ло, — как само собой разумеющееся отвечает Луффи и заглатывает её завтрак в один присест. — Разве тебе не стыдно думать, что она просто сбежала?       Вот именно, думает Кид, «лучше всех». Ло просочилась незваным гостем в её нутро, а потом исчезла под покровом ночи, как воришка, унося с собой покой.       Луффи с деликатностью бульдозера раскапывает всё, что так усердно хоронила Кид, и с энтузиазмом мельницы дробит любые попытки откосить. Кид без энтузиазма сравнивает школу со своими воспоминаниями.       Луффи носится по кабинетам, как заводная игрушка, больше вспоминает, чем помогает. Его тоже помнят, так что вокруг постоянно крутятся учителя в попытках сдержать ураган имени Монки Д. Кид тоже вспоминают, кивают из вежливости, просят забрать диплом, потому что в этом году выходит срок хранения документов её года выпуска.       Неприлично оживляются на вопросы о Ло. Кого не спроси — все слышали о ней: она руководила школьной газетой; участвовала в благотворительных обедах; подрабатывала в ветеринарной клинике в ночные смены; переводила старушек через дорогу; снимала с деревьев котят.       А как же: умница, отличница, спортсменка и, наконец — просто красавица. Кид не может слушать это всерьёз: она раздела Ло глубже, чем до кожи. Сняла с неё не только одежду, но и маску хорошей девочки.       Кид отчётливо помнит её наедине. Когда она сама заваливалась на диван головой вниз, ногами на спинку, затягивалась до головокружения и выдыхала дым рот в рот склонившейся над ней Ло. Её лицо было так близко, что можно пересчитать ресницы, если бы Ло не заслоняла собой свет.       Кид спускается в архив по памяти. На скрип железной двери поднимает голову высохшая пожилая женщина с лицом, больше напоминающим курагу по количеству морщин. Пять лет назад Кид помнила её такой же старой; может, подвальное помещение возвели вокруг старухи, как вокруг опорной стены.       — Я за аттестатом.       Архивариус надевает очки с толстыми стёклами, глазами как у стрекозы оглядывает Кид, поджимает губы при виде пирсинга.       — Фамилия, год, документ, удостоверяющий личность?       — Юстасс Кид, девятнадцатого года выпуска. Водительские права.       Приходится покопаться по карманам, чтобы достать их.       — Ожидайте.       Время превращается в кисель. Кид считает плитки на стене напротив глаз, сбивается после тридцать восьмой и начинает сначала. На семьдесят второй архивариус возвращается. Помечает что-то в своих журналах и отдаёт корочку.       Кид продолжает мяться.       — Что-то ещё?       — Это всё?.. в смысле… там были ещё чьи-то аттестаты?        Губы старухи превращаются в тонкую линию. Кид знает это выражение лица: сейчас её вежливо осадят и дадут от ворот поворот. Она хватается за последний шанс.       — Понимаете, моя подруга уехала ещё раньше меня, и я до сих пор не знаю, забирала ли она свои документы. — Её продолжает нести. — Я понимаю, это звучит нелепо, в наше время гаджетов и соцсетей, но так получилось…       — Фамилия, год? — перебивает её архивариус.       — Трафальгар Ло, год тот же.       Кид подаётся вперёд, почти перевешивается через стойку, следит, как старуха снимает очки и они повисают на цепочке, как бусы.       — Я не должна этого говорить, но, — старуха задумчиво жуёт губы, — её документы остались в архиве.       — То есть…       — То есть их никто не забирал.       — Спасибо.       Железная дверь захлопывается, оставляя за спиной склеп.       Дышать на открытом воздухе почему-то не легче. Кид обещает самой себе урезать количество сигарет в день и тут же прикуривает с шестого раза — непослушные пальцы соскальзывают с колёсика зажигалки. Вторая сигарета идёт проще, руки перестают трястись. Третью Кид приканчивает усадив жопу на цепные качели. Детская площадка пустует, мимо ног шуршит фантик как перекати поле. Кид лениво отталкивается, чертит подошвой линии на земле.       Ленточка, повязанная бантом, полощется на ветру.       Кид понимает, что мэр с разворота утренней газеты и мужчина в розовой шубе с кладбища это одно лицо — жестокое, подвижное, с оскаленными в улыбке зубами. Со скрытыми за стёклами очков глазами.       Фотография во внутреннем кармане жжёт, как украденный Прометеем огонь.       Беспощадное солнце преломляется через лобовое стекло и жжёт ей глаза. Рука Кид расслабленно лежит на руле, магнитола качает «навигатор по прямой вверх рисует три еще часа и мы в поселке Седьмые Небеса», ветер задувает в опущенное до конца окно и бросает ей в лицо рыжие пряди. Кид снова пальцами пихает их под бандану.       Ло сползает по сидению, закинув ноги на переднюю панель, колготки в крупную сетку натягиваются на коленках. Кид поддевает свободной рукой нитку, получает по пальцам, гладит выше и дразнит, стискивая бедро.       Ноги заканчиваются, а мини-юбка Ло всё не начинается. Она лениво курит в своё окно, откидывает кидову руку — жарко. Тянется к переносному холодильнику в задней части тачки, пьёт жадно, мимо, вода стекает по подбородку и шее. Кид перегибается и слизывает капли до того, как они впитаются в топ на груди.       Ло ничего не говорит, не одёргивает её — всё равно на шоссе пусто на мили вперёд — откидывается на сиденье и прикладывает бутылку к голове. Палящее пекло успело доконать даже коренную аризонку, что уж тут говорить про Кид: как у натуральной рыжей, у неё была светлая, молочная кожа и чувствительные к солнцу глаза, и она успела обгореть ещё в первый день. Сейчас с неё слезает пятый по счёту слой кожи, на её место сыпятся веснушки.       Очки сползают с потной переносицы. Ехать приблизительно ещё целую вечность по шестому кругу ада. Дорога вдали расплывается, знойная дымка клубится над асфальтом.       Ло шелестит страницами — что-то про «пожарных», сжигающих книги. Кид бросает взгляд на приборную панель — и название подходящее.       — Ты знала, что асфальт начинает плавиться при температуре выше 86-ти по Фаренгейту? — Она видит боковым зрением, как Ло поворачивает голову в её сторону, заложив пальцем книжицу. — Сейчас почти сотка, и, если стать на него, то на трассе останется расплавленная подошва.       Через пару миль Кид останавливается поссать, сворачивает с дороги на обочину, колёса сразу вязнут в песке. Тачку не глушит, выходит, потягивается до хруста в позвоночнике и идёт за ближайший камень. За спиной хлопает дверь — Ло всё так же молчаливо выходит из машины.       Кид заканчивает, щёлкает пряжкой ремня, тут же пытается достать мелкий камешек из обуви, раздражённо думая, что песок придётся вытряхивать даже из трусов. Допрыгивает до урчащей тачки на одной ноге, из неё лейтмотивом репетуется: «мы едем, мы едем, только не усни, гони, не усни, гони вслепую, я тебя страхую». Кид опирается на капот, тут же одёргивает руку и материться под нос — металл, казалось, оставил ей ожог на всю ладонь. Она через окно подбирает бутылку с сиденья Ло, ополаскивает руки тёплой водой, оглядывается.       Они посреди ничего на мили назад и вперёд, под колёсами вьётся артерия магистрали, и по бокам высушенные кустарники стоят надгробиями самим себе. Выбеленный круг с неба слепит, что даже солнечные очки не помогают; Кид складывает пальцы козырьком.       Ло отошла вперёд. Её босоножки и правда размягчаются чёрными разводами на асфальте. Зыбкое марево расплавляет её фигуру, съедает её тень. Кид подходит на расстояние объятия, только черты Ло не становятся чётче.       Она оборачивается, солнце долбит ей в спину. Кид щурится. Волчьи глаза Ло впиваются в неё, свинцовые руки придавливают её, обветренные губы касаются её. Где-то за Ло должно быть прописано наказание на законодательном уровне.       Кид закрывает глаза, солнце раскаляет ей веки. Реальность прячется в шкатулку, как декорации после спектакля. Поцелуй на вкус свежий, как роса.       Ощущения — симулякр.       Домой Кид возвращается затемно по городу, напоминающему незнакомца, которого постоянно видишь в первых рядах в концертной толпе. Автомобили, как хищники в лесу, просыпаются под вечер.       Читать дневник трудно, удивительно, что Ло не зашифровала записи — видимо, решила, что её почерка будет достаточно. Пометок было не так много, чаще страницы заполняли схематичные рисунки: череп с перекрещенными костями; стол с набором хирургических инструментов; ворон с сигаретой в клюве; очки с загнутыми кверху краями; эскизы татуировок, которые она обводила на коже Ло.       Кид представляет мост из их переплетённых рук. Пальцы покалывает от фантомного воспоминания.       У Кид остаётся одежда Ло — та, которую она сменила в городе. Кид могла бы просто принести её и отдать, но ей интересно, в какой момент Ло нажмёт на тормоза.       Ло соглашается на чашку чая; соглашается на руку Кид на своей коленке; соглашается закрыть за собой дверь спальни. Отказывается только от выпечки.       Ло смотрит на неё, и Кид чувствует себя голой.       Это больше похоже на голод, чем на жажду, но Кид уже сделала свой ход, поставив шах и мат. Ло бьёт с козырей — снимает штаны с трусами быстрее, чем сгорает спичка — и оставляет её в дураках.       А следом всё идёт не так.       Ло спотыкается о домашнюю обувь на пороге, ловит лицом майку, которую в неё кинула Кид, садится рядом, как отличница, со сдвинутыми коленями и сложенными руками.       — Ты раньше?.. — Кид зачем-то очерчивает в воздухе девяносто-шестьдесят-девяносто.       — Я не девственница, — вздорничает Ло и уклончиво добавляет. — И я читала соответствующую литературу насчёт…       И насмешливо пародирует движение кидовских рук.       Дурой себя ощущает, почему-то, Кид.       — Два тебе за домашку, Трафальгар. — Придётся импровизировать. — Останешься после занятий.       Кид не даёт стянуть с себя джинсы и перехватывает одной рукой её запястья, валит на живот поперёк коленей и отвешивает смачного шлепка, так, что Ло вскрикивает от неожиданности и пытается лягнуться. Вертится, как уж на сковородке.       Майка задирается и гармошкой складывается на плечах, Ло удачно не носит лифчик с её минус пятым в спину вмятым. У неё красивая спина с улыбающимся смайлом поверх белых пятен, и Кид придавливает дёрнувшуюся было Ло рукой обратно. Красный маникюр хорошо сочетается с чернилами, Кид обводит рисунок ногтем, царапает кожу.       — Какого хуя, Юстасс.       Голос у Ло глухой, а уши пламенеют красным знаменем. Кид зубами стягивает пару колец и тут же теряет их между подушками.       — Считай, давно мечтала это сделать.       И снова отвешивает размашистый шлепок.       Под ладонью сошлись и разошлись лопатки в глубоком вдохе — Кид держит так, чтобы Ло могла вырваться, если бы захотела. Но Ло не хотела. Этим вечером любые травмы — с обоюдного согласия.       Ло только стискивает коленки и поджимает ягодицы — Кид, словно приклеенная, смотрит как на коже расползаются красные пятна в форме отпечатков её ладони. Ло трётся и ёрзает у неё на коленях, и тогда Кид кладёт руку между её бёдер. Ло раздвигает ноги, и Кид не может игнорировать такое приглашение — внутри горячо и мокро.       Ло вздёргивает задницу, перевешивается с коленей головой вниз, задушено всхлипывает где-то у пола. Она вся лихорадочная, сумасшедшая, опьянённая. Изворачивается гадом ползучим, и её бредовые глаза полосуют кипятком.       Кид душно, горловина оборачивается удавкой, у неё немеет плечо и запястье, но она продолжает. Добавляет третий палец, пялится на вздрагивающую Ло и складывается пополам, чтобы впиться зубами в ягодицу. Что-то первобытное таится в том, как Ло сорвано вскрикивает, сжимаясь вокруг её пальцев, а Кид сильнее стискивает челюсти, не выпускает её, пока она не обмякает совершенно обессиленно.       На ткани джинс остаётся влажное пятно смазки из-под Ло.       Кид стукается с ней коленками и локтями на диване, врезается в её тазовые кости, наставливает синяков о её рёбра. Ей легко держать оба запястья Ло своей ладонью и вгрызаться в плечи и позвонки, как ненасытной собаке.       Кид — служебная ищейка, натасканная на образ Ло, как на наркотики.       Потом Кид устраивается подбородком на животе Ло, насытившаяся и приручённая, и играет в пятнашки с отметинами на её теле. Составляет личную карту сокровищ. Ло треплет её по волосам, зачёсывает их со лба, обнимает лицо руками и ведёт пальцами по почти прозрачным, как у всех огненно-рыжих, бровям.       Их карета любви с разъёбанными колодками несётся к обрыву под истеричный визг тормозов, и Кид делает музыку громче.       Ло присваивает кидову толстовку и отправляется в ветеринарную клинику на ночную смену.       С утра Киллер заезжает за Кид, чтобы встретиться с Луффи. На стоянке напротив ветклиники уже стоит его легковушка. Сам Шляпа, отвратительно бодрый, выбегает из круглосуточного магазина с упаковкой снеков.       На колокольчик у двери выглядывает паренёк с кудрявой шапкой волос. Когда он радостно обнимает Луффи, Кид замечает, что он на две головы ниже её.       — Разве у нас нет закона о регулировании труда несовершеннолетних?       — Это Тони Тони Чоппер. — Луффи отбегает стянуть пару конфеток из вазочки со стола регистратуры. — Он работал здесь в то же время, что и Ло.       — Да. — Застенчиво прячет руки за спиной Чоппер. — Мы были коллегами, только работали в разные смены. Ло всегда брала ночные подработки.       Чоппер любезно открывает им ординаторскую, предлагает чай и шоколад. Это всё падает в Луффи, как в бездонную бочку.       — Правда, Ло в какой-то момент перестала приходить. Она могла опаздывать, но всегда предупреждала. — Он хмурится. — А тогда даже заявление об увольнении не подала.       — Ты можешь рассказать что-то ещё? — Кид оживляется, как гончая, напавшая на след. — Может, что-то необычное?       Тони мнётся, прячет лицо за чашкой с северным оленем, но начинает издалека. Кид наступает на ногу Луффи, как только он открывает рот для чего бы то ни было.       — Ло очень хорошо оперировала, была хирургом, как говорится, от бога. Я брал у неё пару уроков и интересовался, где она научилась так быстро и чётко резать и накладывать швы. «Была практика». Я потом наткнулся на эту «практику». — Чоппер аккуратно подбирает слова. — Я всегда прихожу пораньше на смены — проверить расходники, подготовить оборудование. В то утро Ло заспанная вскочила из-за стола. Встретила меня с отпечатавшимся на лбу швом от рукава и съехавшей хирургической шапочкой. На кушетке лежал парень, а в лотке — окровавленные пули.       Луффи, крутящийся на месте, как юла, громко ухает. Кид переглядывается с Киллером.       — Ло выпнула парня, взяв плату, как за приём большой собаки. Тщательно убрала рабочее место, написала фальшивую историю болезни. Я спросил про полицию, Ло ответила: «никаких копов, Тони. Это была дружеская помощь». Непохоже, что у неё были проблемы.       Чай давно закончился, Чоппер взбалтывает чаинки на дне кружки. Приступает к заключительной части.       — Когда Ло ушла, я пролистал папку с историей. Потом — не заглядывал, хотя видел, что Ло вклеивала туда новые листы.       — У вас есть что-то типа архива? — Киллер крадёт вопрос с её языка.       — Может, ты помнишь, что это была за папка? — добавляет Кид.       — Старые дела находятся в отдельной комнате. — Хмурится Чоппер. — И папку запомнил. У неё ещё такое интересное имя… как дамский пистолет…       Он вспоминает всю дорогу до чулана.       — «Деллинджер. Бультерьер».       Лампочка тускло мерцает под потолком комнатки три на три метра, металлические коробки грозятся упасть и похоронить под собой за любое неловкое движение.       Луффи и Киллер начинают говорить одновременно:       — Я проголодался.       — Схожу за кофе.       Кид осуждающе провожает их спины.       — Предатели.       Только Чоппер остаётся неловко переминаться с ноги на ногу.       — Я могу чем-то помочь?       — Принеси график работы Ло. Я попробую сопоставить истории и даты.       Первым делом Кид находит того самого «Деллинджера». Смотрит на расход препаратов, проверяет дозировки. Комнату заполняет шелест страниц. Возвращается Киллер, становится совсем тесно, но вдвоём они справляются быстрее. Кид уверенно откладывает папки под названием «Сахарок», «Детка-5» и «Торао».       Луффи влетает под самый конец с предложение позавтракать.       — Ты уже завтракал.       — То был первый, — искренне возмущается он. — Пришло время для второго. Заодно полистаем бумажки. Мы заберём их, Чоппер? Спасибо.       Кид прогревает машину, Киллер заказывает в автомате ещё два стаканчика с кофе, один отдаёт ей. Невыносимое пойло немного заглушает вой желудка.       — В мотеле, — начинает Килл между прихлёбываниями, — отвратительный кофе.       Кид усмехается: «отвратительный» — это мягко сказано, раз даже неприхотливый Киллер так считает. Он продал свою квартиру, как только они отправились в свой первый музыкальный тур, и теперь ему приходится терпеть всю прелесть сферы обслуживания.       — И матрац ужасный. — Он трёт шею. — Позвоночник скоро высыпется в трусы.       — Я слишком стар для этого дерьма, — заканчивает одновременно с ним Кид и смеётся.       Город суетливо копошится, оживая к обеду. Со всех сторон щерятся кабаки и ломбарды.       Мимо проносится вывеска гостиницы «Оушэн-Вью», слабо мерцающая в дневном свете.       Ло хватает бумажник и выпрыгивает из машины до того, как Кид успевает припарковаться, и исчезает за дверями мотеля на границе с ничем. Кид заглушает тачку и подхватывает их рюкзаки. На парковке никого, кроме них. Солнце плавит двухэтажное здание.       Ло встречает её на пороге, поигрывая ключом от номера, вертит его на пальце с таинственным видом. Разворачивается и снова пропадает в тени входа. Кид поднимается по ступенькам, ведёт рукой по облупившимся перилам.       В холле светло и парко, пахнет нагретым деревом. На ресепшене никого, где-то в глубине хлопает дверь. Гудит автомат с газировками. Ощущается, будто все мотели вместе взятые, как что-то знакомое из сна.       Только сейчас Кид понимает, как пересохло в горле, сглатывает, шарит по карманам в поисках монет. Четвертаки один за другим с лязгом опускаются в прорезь, автомат надрывно чихает, и баночка с лимонадом возмутительно застревает у стекла. Кид опускает ладонь на колокольчик вызова персонала у стойки, металлический звон разносится по всему этажу, прорезая сонное марево. Никто не спешит. Кид раздражённо ещё несколько раз бьёт по звонку; из последнего номера выглядывает Ло.       — Обслуживание на высоте, — Кид разводит руками и с размаха пинает автомат.       Баночка падает, Кид достаёт её и тут же открывает. Лимонад пенится и шипит, газ забивает носоглотку до слезящихся глаз. Кид допивает её в несколько глотков, сминает и кидает в мусорку. Ло нельзя эту сладкую смерть в железке, но у них точно есть простая вода в рюкзаке.       Кид идёт в конец коридора, безвкусный бордовый ковёр глушит шаги. Дверь в номер приоткрыта, Ло мелькает по всему номеру, её тень мечется по такому же ковру на полу. Кид захлопывает за собой дверь, но даже не закрывает её на ключ — она сомневается, что тут есть ещё неудачники, которых угораздило остановиться в этом богом забытом месте. Кидает рюкзаки на кресло, валится на двуспальную кровать, со стоном вытягивает ноги, замлевшие от долгой езды. Она скоро пустит корни в сиденье машины, а голова станет такой же пустой, как нутро трухлявого дерева.       — Чур, я первая в душ, — Ло машет рукой, продолжая копаться в своей сумке.       Дверь в душ Кид тоже не закрывает — ждёт, когда Ло присоединиться к ней. Вытряхивает одежду — под ноги тут же сыпется горсть песка. Выкручивает ржавый кран сразу на максимум, комната заполняется паром. Мотельные шампуни физически делают больно её волосам, но здесь выбирать не приходится. Со стойким запахом парфюма, но уж точно лучше, чем «магия востока» или «райское наслаждение» — её начинает тошнить от забивающей нос приторной химической сладости.       Она не задёргивает шторку и всё равно пропускает момент, когда Ло заходит в ванную. Стоит, опираясь поясницей на раковину, в запотевшем зеркале сквозится её мутное тёмное отражение.       — Наслаждаешься видом? — Кид отфыркивается, смывая пену.       Ло сбрасывает свою одежду в кучу к одежде Кид, переступает через бортик, и тут же мокрые волосы облепляют её лицо и закрывают обзор. Кид ловит одну прядь, крутит её между пальцев.       — Пора что-то сделать с твоими отросшими патлами.       Ло встаёт на цыпочки, виснет на ней и целует — вода тут же забивается в нос, Кид морщится, но отвечает на поцелуй. Руки Ло на распаренной коже ощущаются как рыбьи плавники. Кид затягивает её под горячий душ отогреться. Помогает промыть волосы от песка, целует покатые плечи, выступающие крылья лопаток. Зачёсывает чёлку и сама целует, глубоко и жадно, до белых пятен под веками. Губы сухие и потрескавшиеся, на нижней выступает кровь и тут же смывается водой.       Ло первая выходит из душа, оставляет следы. Кид отряхивается, как собака, просушивает волосы полотенцем и идёт за Ло, след в след по мокрому. Свежести после душа хватает ненадолго, Кид чувствует как духота снова укрывает её, как пуховым одеялом. Бельё неприятно липнет к коже, хочется оголиться до внутренностей.       Кид вытягивается поверх покрывала, устраивает голову на животе Ло. Где-то за стеной неразборчиво бубнит телевизор; Кид не может разобрать голос, как не старается.       Ло листает сказку с ребёнком и розой на обложке — Кид давно не видела, чтобы она читала что-то, связанное с медициной. Толстенные словари по латыни и талмуды по анатомии остались далеко в прошлом. Она припоминаниет, как один такой Ло из вредности уронила ей на ногу.       — Почитай мне вслух, — бормочет Кид и тут же проваливается в беспамятство, густое, как кисель, не дожидаясь голоса Ло.       — Зорко одно лишь сердце, — нашёптывает темнота знакомый мотив.       Когда Кид открывает глаза, солнце, кажется, не сдвинулось ни на дюйм, всё так же назойливо слепит глаза сквозь прорези жалюзи, но тени, выстилающие пол, становятся длиннее.       Ло стоит у входной двери, то ли собралась выходить, то ли только вернулась. Щёлкает зажигалкой, дым лениво вьётся под потолком.       — Разве в номере можно?.. — Кид следит, как Ло приоткрывает окно, приземляется на подоконник. — А впрочем, похуй.       Кид стягивает себя с кровати, усаживается рядом, бедром к бедру. Солнце греет спину. После дневного сна она всегда ощущает себя прокрученной через мясорубку.       Ло протягивает сигарету, подкуривает от своей. Кид постоянно удивляется, почему она травится такой дурной, шибающей в нос маркой. Дело точно не в экономии. Но Кид привыкла, главное не пытаться выдыхать носом — её как-то некруто прошибло на слёзы сразу после этого.       Кид сбивает пальцами пепел, выкидывает сигарету в окно. Сигарета Ло не кончается, в руке тлеет время. Ло выдувает кольца, свивающиеся в ленту Мёбиуса, Кид взглядом достигает конца и, значит, возвращается в начало. Уроборос кусает свой хвост, солнце садится на западе, Кид целует Ло. Слух засыпает, утихает глас, вереск сна осыпается мышьяком.       Мир замирает после глубокого вдоха.       На парковке всё ещё пусто. Кид возвращает взгляд в меню, рассеянно чешет собачий лоб. Бепо восторженно скачет вокруг неё первые пять минут, а потом кладёт башку ей на бедро и всё оставшееся время пускает слюни.       Санджи дамским угодником пытается обслужить всех девушек в его кофейне, но стоит только отвернуться, как Луффи тянет в рот всё, что не приколочено. Последний раз, когда Кид его видела, он жевал кружевную салфетку прямо перед стаканами с парфе. Пока Санджи читает лекцию об этом блюде французской кухни, Шляпа успевает проглотить десерт и вылизать пиалу, за что тут же получает ласковую затрещину.       Помимо них в кафе сидят Пенгвин и Шачи. Кид смутно помнит их постоянно крутящимися рядом с Ло. Последней заглядывает Нико Робин, Санджи улетает на второй круг кокетства несмотря на то, что на её пальце поблескивает помолвочное кольцо. Это что, вечер встречи выпускников, хочет возмутиться Кид, но Робин достаёт из футляра очки, и все как по команде принимают позы прилежных учеников и начинают кропотливо разбирать истории болезни.       Кид даже не уверена, что они ищут, просто листает документы, надеясь, что в какой-то момент на кого-то снизойдёт озарение. Пенгвин замечает, что дозировки препаратов почти всегда превышают собачьи нормы, Робин добавляет, что у них, конечно, не самый добропорядочный город, но даже в нём вряд ли бы стали так часто стрелять в животных. Особенно из такого калибра, со знанием дела добавляет она.       — Слушайте, — спустя минуты шелеста страниц подаёт голос Шачи. — А разве у Ло не было шрама под лопаткой?       Все взгляды перекрещиваются на нём. Шачи, почему-то, решает оправдаться.       — Я просто в какой-то момент ухлёстывал за Ло, она ж красивая, и умная, и классная. И я видел её в лифчике. Со спины. Это не считается, это было до тебя. — Он тыкает пальцем в Кид и тут же прячет руку под стол. — А потом я флиртовал с тобой. Чёрт, вы что, из-за меня так?..       И, пока Шачи не ударился в показную депрессию с вырыванием волос и посыпанием головы пеплом, Пенгвин хорошенько ерошит его рыжие волосы до состояния лохматой метёлки.       — Да, у Ло шрамы не только под лопаткой.       — Вот!       Шачи тыкает пальцем в нужную строку и чуть не сталкивается головой с Пенгвином, который наклоняется над текстом.       — Не против?       Робин аккуратно забирает папку, поправляет оправу и хорошо поставленным голосом лектора зачитывает описание. Кид подтверждает каждый шрам и с каждой строчкой становится угрюмее. Она всё ещё ждёт, что из-за угла выскочит оператор и закричит «это розыгрыш! Вас снимала скрытая камера».       — Это может быть совпадением. — Шачи сам не слишком верит в то, что говорит.       Бепо скулит под столом, тыкается Кид в колено.       — У меня для тебя ничего нет, — бормочет Кид, но не отпихивает собаку.       — Многовато совпадений. — пожимает плечами Робин.       Кид противится, как будто, стоит ей согласиться, и она проиграет:       — Почему у всех такие скорбные лица? Да смоталась Ло с этой помойки, как всегда и хотела, а мы собрались, как бесплатные клоуны, и выплясываем на потеху зрителям.       — Ло бы ни за что не оставила Бепо, — чуть повышает голос Пенгвин.       — И тебя, тупица! — поддакивает Шачи.       Кид не замечает, в какой момент поднимается из-за стола. Ей хочется что-нибудь разъебать. Подсчет вдохов-выдохов не помогает.       — Сейчас вернусь.       Кид скрывается в уборной, захлопывает за собой дверь. Врубает ледяную воду, плещет на лицо, а когда это не помогает, то суёт голову под кран. Уши тут же противно заливает.       Она поднимает голову от раковины, на неё смотрит её отражение в хэллоуинском макияже. Кид снова обновляет помаду — она разорится, оставляя такое количество цветных поцелуев на Ло.       Дверь на секунду приоткрывается, дискотечный бит становится чётче, а потом Ло плотно захлопывает её за собой и поворачивает замок. Перед самым выходом они спорили о костюмах, и Ло проиграла — теперь её приходится таскаться в вульгарном наряде медсестры с кровавыми брызгами, хотя она настаивала на мешковатой одежде мясника с фартуком до пола.       Кид видит тонкую полоску кожу между подолом и чулками, и в животе что-то голодно ворочается. В вырезе мелькает татуировка на груди, и Кид снова прикладывается к ней губами, пачкает ворот перманентно красным.       Они отступают, пока Ло не упирается спиной в край раковины. Кид снова смотрит в зеркало поверх плеча Ло — грим на секунду складывается в маску голодного демона. Под натянувшейся тканью с лопаток Ло ей в ответ скалится чернильная улыбка.       Кид нисходит вдоль тела Ло, будто проваливается, колени пребольно стукаются об пол, кафель холодит кожу. Ведёт рукой от щиколотки вверх, ловит мурашки на коже губами, ощущая, наверное, то же, что и первооткрыватели при виде новых берегов.       Ло за волосы вытаскивает её из-под подола халата, подушечками размазывает помаду по подбородку.       — Ты как будто кого-то загрызла.       Кид наклоняет её над стойкой, пока она хохочет, задирает одежду до пояса и лезет ладонью между ног. На трусах влажное пятно.       — Серьёзно, Юстасс? — Она, вопреки словам, послушно ложится и прогибается. — Тут можно подхватить триппер, просто потрогав стульчак.       — Займи рот чем-нибудь полезным, Трафальгар. — И даёт облизать ей фаланги.       Кид не надо смотреть, чтобы понимать, как сделать Ло хорошо — она знакомо расставляет ноги, Кид без прелюдий вставляет два пальца, большим давит на клитор. Ло крупно вздрагивает, по запястью течёт смазка вперемешку со слюной.       Кид опирается на свободную руку, наваливается на Ло, трётся об её отставленный зад. Спина Ло под ней ходит ходуном, грудная клетка раздувается, как кузнечные мехи. Удары сердца Ло, как копьё, что пробивает их насквозь.       Кид задирает ей подбородок, прижимается щека к щеке, чтобы Ло смотрела в зеркало, на их отражение, на зрачки, чёрные, как самая мрачная ночь, на искусанные губы, на то, как Кид прожорливо слизывает пряный пот с её шеи, как морскую воду. Чтобы стонала на каждое движение внутри, чтобы текла, как подлодка с пробоиной, скулила, когда Кид добавляет третий палец.       Ло трясёт, будто в неё всадили двести двадцать вольт, она стискивает бёдра и стискивает пальцы Кид внутри себя, бьётся затылком об её подбородок и падает на стойку, придавливая ладонь Кид о край до онемения. Спина от поясницы до лопаток мокрая от пота, ноги от бёдер до коленей мокрые от смазки. Кид облизывает пальцы.       Ручку в туалет яростно дёргают. Кто-то по ту сторону орёт «харэ ебаться!». Ло отлипает от горизонтальной поверхности и показывает двери средний палец.       Электронный синтезатор искажается дрожью в костях: «синий-синий отсвет на лице моём сегодня мы вдвоём».       Кид снова врубает холодную воду, ополаскивает руки с мылом.       Нервы натягиваются, как тетива, «ты во тьме неразличима ты во мне неизлечима», мелодия закольцовывается сама в себе.       Кид пялиться в зеркало на мутное отражение Ло. Она, поставив ногу в берцах на крышку унитаза, поправляет съехавшие чулки. Подмигивает ей. Губные метки матово блестят как карта пулевых ранений.       «Потанцуем-помолчим.»       Кид выходит из туалета не оборачиваясь. Дверь захлопывается предупредительным выстрелом, сердце дребезжит пустой бутылкой. Плохое предчувствие лижет её, как сквозняк по спине.       Она сбегает из кафе не прощаясь, Луффи что-то кричит ей вслед, она машет рукой «не сейчас». Больше никто не останавливает её.       Кид спешит так, словно ей подпалили пятки. Смутное подозрение трансформируется в догадку, как в уродливую бабочку-капустницу, что начинает глодать её изнутри.       Поворот улицы сталкивает её с Беллами — Кид смутно помнит его кривую рожу и выбеленные волосы, зато кличка — гиена — сразу прыгает на язык. В школе он огрызался на младшеклассников, а сейчас, видимо, дорос, чтобы открыть тявкалку на Кид.       — Ты зашла не в тот район, Юстасс.       — Ты охуел? — уточняет Кид и вмазывает ему кулаком по носу.       Не давая достать из-за пояса нож, она пинает его по коленям, а следом, как только дебил скрючивается креветкой — прямо по затылку.       — Ты у меня кровью ссать будешь. — Примеривается Кид для удара по почкам.       Насилие предотвращает Верго, буквально за шиворот оттаскивая Кид. Она не сопротивляется — вспышка гнева гаснет сразу же, будто крутанули вентиль.       Всю дорогу до участка Беллами плюётся кровью из прикушенного языка и шепелявит оскорбления в её сторону. Верго хватает ума рассадить их, иначе бы Кид, потакая паршивому настроению, вытолкнула бы его из машины на полной скорости.       Обезьянник встречает её, как родную. С последнего посещения изолятор почти не изменился. В прошлый раз она куковала здесь с Ло: это было бурное празднование кидового семнадцатилетия в январе с петардами и несанкционированной барбекю-вечеринкой, переросшей в кострище, через которое они, пьяные в дупель, прыгали.       Если бы не знакомства Ло, им бы впаяли нарушение общественного порядка и неумышленный поджог.       Всю следующую неделю Ло подкалывает, что Кид малявка не только по имени — ей самой исполнилось восемнадцать ещё в сентябре. Старше — монарше, кривляется Ло. Кид ставит локоть ей на макушку и тут же получает тычок под ребро.       В участке не было других заключённых, чтобы до них доебаться. Кид с ногами вытягивается на кушетке. Самое время пересчитать прутья решётки.       Уверенную поступь Верго было слышно издалека.       — Пойдём. — В руках позвякивают ключи.       Процесс допроса чисто номинальный — Кид даже не пристёгивают, приносят кофе из автомата. Верго допивает свой, и на щеке у него крошки от пончика. Он выглядит так же, как и пять лет назад, только теперь у него звание посолиднее, а у Кид с собой нет ни травки, ни Ло.       — Просто формальности. — Верго щёлкает Паркером, крутит ручку между пальцев. — В последнее время стало совсем спокойно, и всё благодаря нашему уважаемому мэру.       Он начинает заполнять бланк.       — Что с Ло?       Ручка останавливается. Верго откладывает её на край листка, поправляет манжеты, складывает руки домиком, как сраная пародия на какого-нибудь психолога.       — Ло? Кто знает. Может, она уехала, а может сторчалась, или, может, стала случайной жертвой бандитских разборок.       — Разборок? — хмыкает Кид.       — Да, тех самых, которые были до того, как господин Донкихот стал мэром.       — Ага, Аве Дофламинго.       — «Идущие на смерть приветствуют тебя», — подхватывает цитату Верго и возвращает своё внимание к документам.       Они молчат оставшееся время, скрип ручки наводит сон. Кид вздрагивает, когда Верго щёлкает кнопкой. Собирает листы стопкой, ровняет. Она снова спрашивает его «что с Ло?», когда он уже одной ногой за порогом.       — Можешь выбрать любой ответ. — Пожимает плечами Верго.       — А если меня не устраивает ни один?       — Ничем не могу помочь.       Ещё никогда её не пытались выпнуть из участка, как бродячее животное, а не задержать. Беллами так и не появляется в изоляторе. Верго провожает её до главного входа. Почему он сам занимается этим?       — Будьте осторожнее на улицах. — Верго галантно придерживает ей дверь, под задравшимся рукавом мелькает схематичное красное сердце.       — Это угроза?       — Нет, что ты, просто совет. Ведь господин мэр всё-таки следит за порядком в городе.       И захлопывает дверь так, что в раме дребезжит стекло.       На парковке уже ждёт Киллер.       Кид застёгивает куртку под горло, кутается, как в броню. Килл ничего не говорит и не спрашивает, но она знает, как встревоженно поджимаются его губы под маской. По крыше машины барабанит мокрый снег. Они не трогаются с парковки, пока он не пристёгивает Кид.       На светофоре Киллер вытаскивает из бардачка её таблетки, предусмотрительно распиханные по всем углам. Кид держит капсулу в руках так долго, что она начинает таять в пальцах. Проглатывает, не запивая.       Голова наливается свинцом, тяжелеет, Кид позволяет себе прислониться к стеклу, остужая висок. На окне тут же выступает конденсат от её дыхания, превращается в капли и скатывается вниз.       Машина гудит, город оставляет в лужах своё искажённое отражение, вечерние фонари высвечивают красный лабиринт сосудов под закрытыми веками.       Когда Кид открывает глаза, Ло нет за рулём. Кид соскребает себя с сиденья, спросонья забывает про ремень безопасности, и сначала падает обратно, а потом, отстегнувшись, чиркает макушкой по обшивке и вываливается наружу, как мешок с картошкой. Ноги гулко стукаются об асфальт, вибрируют в коленях.       Заправка как под копирку похожа на остальные, словно кто-то ленивый просто ставит их каждые пятьдесят километров. Звенит колокольчик, Ло выходит из магазинчика с несколькими пакетами и бутылкой воды подмышкой. Кепка надвинута на самые брови, но открытые руки покрылись аккуратным загаром. Кид смотрит на румяную кожу, на витилиго, похожие на кремовые розочки, и сглатывает. Во рту поселяется пустыня.       Кид забирает у Ло пакеты и мимоходом целует в плечо, задевая тонкую бретельку майки — кожа горячая и сухая. С открытых окон магазина доносится какая-то мейнстримная попса, рифмуя любил-убил-дрочил, и Кид мотает головой, зная, что этот надоедливый мотив въесться в неё до конца дня, как мозговой червь.       Они приземляются на нагретый бампер, Кид потрошит пакет и тут же впивается зубами в бургер — двойной стейк, халапеньо, маринованные огурчики — и стонет от блаженства. Ло тягает картошку фри и чесночный соус. Вода в бутылке за считанные минуты превращается в отвратительно тёплую.       Со стороны мусорки к ним крадётся бездомная псина, потасканная, грязно-серая, со свалявшейся шерстью. Пригибается к земле, прячет уши и скалит зубы, но продолжает шаг за шагом приближаться. Кид уже различает слезящиеся глаза и морду в застарелых шрамах.       Ло кидает той под ноги картошину, Кид хочет возразить, что только такие отчаянные скиталицы в лице них будут жрать этот фастфуд с заправки, но собака кидается и слизывает еду в мгновение ока. Кид пожимает плечами: если Ло хочется делиться обедом с бродячими псинами и прикармливать каждую из них, это не её дело.       Ло присаживается на корточки, сама приближается к собаке, медленно, чтоб не спугнуть и не спровоцировать.       — Я, конечно, знаю, что зараза к заразе не липнет — невнятно проговаривает Кид, дыша ртом от остроты перца, — но давай обойдёмся без бешенства.       Ло не оборачивается, только показывает фак, и аккуратно высыпает оставшуюся картошку перед дворняжкой. Та тянется, недоверчиво, но позволяет потрепать себя по холке, пока таскает еду. Ло берёт морду в две руки, заглядывает в глаза, лезет пальцами в пасть, совсем не боясь быть укушенной. Пёс только рад, бодается лбом и подметает хвостом песок.       Кид хмыкает и идёт в магазин. Никто не выныривает из подсобки на перезвон дверного колокольчика. Она выбирает сосиски, хватает пачку сигарет, и за кассой всё ещё никого. Кид торчит под кондиционером несколько минут, или, может, часов, просто закрыв глаза, пока холодный воздух перебирает волосы и остужает разгорячённую кожу. Попса успела закончиться, по радио затянулся какой-то меланхоличный рэпчик — «и мне надо минимум сук, чтобы понять — я шавка, которая тоскует по ласкам никогда не виданных рук» — Кид раздражённо отстёгивает двадцатку и ставит на неё банку с мелочью, чтоб не снесло порывом ветра. Хватает какую-то жвачку с мятным вкусом в счёт компенсации и выходит, будто снова попадает в личное пекло — солнце в зените, воняет разогретым асфальтом, резиной шин и протухшим мусором.       При приближении Кид собака ворчит и прячется за Ло.       — Безмозглая животина, я принесла пожрать.       «Пожрать» действует почти магически — бродяжка принюхивается и уже мягко щёлкает пастью и хватает сосиски с рук Кид. Ло прижимается плечом и бедром, от этого ещё жарче, но Кид только поворачивается и снова оставляет поцелуй за ухом, под челюстью, путешествует по пятнистой коже губами, пока собака не начинает оттаптывать ей ноги, выпрашивая добавки. Кид отмахивается от дворняги, и Ло отмахивается от Кид точно таким же движением. Кид хмурится, отдаёт оставшиеся сосиски Ло и идёт в машину.       — Возвращайся, как намилуетесь.       Кид садится на водительское, она отдохнула, и самое время сменить Ло. Кидает на задние сиденья покупки, закуривает. В приоткрытое окно тянется тоскливое «выхожу из сети, что делать без тебя в этом мире, куда убежать от тоски? воображение спит посреди окурков и недочитанных книг, я не знаю, как быть», звенит колокольчик, песня становится громче, Кид поворачивается к двери, но никто не выходит из магазина.       Хлопает пассажирская, Кид вздрагивает и выкидывает дотлевшую до фильтра сигарету. Ло щёлкает своей зажигалкой и крутит радио, пока Кид выезжает на шоссе. Натыкается на какую-то джазовую станцию, Кид кивает, мол «оставь», лишь бы не наткнуться на эти кишковыматывающие строчки рэпа.       Когда заправка растворяется в зеркале заднего вида, Ло перелазит на задние сиденья и скручивается беспорядком длинных конечностей. Кид делает магнитолу потише, бездумно щёлкает несколько раз. «Поворот ключа царапает что-то в кишках, в квартире тихо и мрачно, как в мавзолее, новое постельное бельё из икеи, я на нём один, как труп, буду спать.»       Вторая половина кровати заброшенная, Кид вытягивает руку, но нащупывает только холодную пустоту. Она даже не просыпается, когда Киллер вчерашним вечером относит её домой.       Кид начинает свой день со стойкого желания умереть и сигареты на голодный желудок. Она листает дневник, пока курит, пока сидит на туалете, пока спотыкается о распотрошённые коробки. Это превращается в одержимость — складывать буквы в слова, слова в предложения, а абзацы в воспоминания.       Киллер дразнил их любовными пташками, Кид грозилась натравить на него Ло, чтобы она выклевала ему глаза.       Она собирает образ Ло, как пазл из моря и неба. Важной деталью проскальзывает «Колизей», то ли бар, то ли тату салон — в гугл-картах нет отзывов. Последние татуировки на руках Ло делает уже при Кид, кривится на причитания о порушенной карьере, суёт под нос факи с вызывающей «смерть» на фалангах. Кид, с её пальцами в себе, умудряется схохмить: во Франции оргазм называют маленькой смертью, умереть — значит кончить.       Кид умирает много-много раз в прошлом, и никогда — сейчас. Функционирует, как механизм со ржавыми запчастями, заливает их кофе и таблетками вместо капитального ремонта.       Она оставляет дом за спиной, как разорённое гнездо.       В парке почти никого, вдалеке парочка выгуливает собаку. Ло сосредоточено выписывает уравнения из учебника по химии, Кид лежит прямо в куче опавших листьев и бренчит на гитаре. К обеду земля успевает прогреться, но она спиной чувствует сырость приближающейся зимы.       — Давай рванём на море.       Ло хмурится на сорвавшийся визг струны, поднимает голову.       — Мы обе не умеем плавать, — в итоге отвечает она.       — Это «да» или «нет»?       — Это «дай я закончу домашку или карандаш откажется у тебя в глазу».       Кид с самым невинным лицом поднимает руки, и, как только Ло возвращает нос в тетрадь, берёт самый мерзкий аккорд, который может. Вдалеке начинает лаять собака.       — Юстасс, — шипит Ло.       — Порхай, как бабочка, жаль, как си-бемоль.       — Жаль, что убийства незаконны.       Солнце ласково печёт, Кид плавает между сном и явью. Какая-то букашка садится на струны, звук слабо трепыхается вокруг. Ло использует её бедро, как подставку для книги.       Когда Кид снова открывает глаза, то вместо книги покоится тяжёлая голова Ло. Кид кладёт руку на её макушку, накручивает прядь на палец.       — Погнали хоть куда-нибудь, — продолжает Кид оборванный разговор.       — Что в твоём понимании «хоть куда»?       Кид пожимает плечами, по бокам шуршат листья.       — Без разницы. Куда захочешь? У меня есть тачка и права, у тебя — кредитка.       — Кредитка не моя. Всё, что у меня есть, это долг, и я его отдам.       — Ты торчишь своей семейке денег? — Кид приподнимается на локтях.       — Если бы это были деньги, я бы уже свалила. Вместе с их кредиткой. — Ло позволяет себе короткую улыбку. — Считай, обязательства перед воспитавшими меня людьми.       Кид снова опускается в листья, тянется к гитаре, перебирает знакомые аккорды. Ло мурлыкает себе под нос: ты умён, а я идиот, и неважно, кто из нас раздаёт, даже если мне повезёт, и в моей руке будет туз, в твоей будет джокер.       — Ну хотя бы с выпускным ты меня не опрокинешь?       Ло посмеивается, вибрация отдаёт в ногу.       — Это официальное приглашение?       — А что тебе ещё нужно, кольцо? Эй, Трафальгар, не молчи, ты же не серьёзно? Ло? Ло!       Теперь она хохочет в голос, скатившись с ноги Кид.       — Не говори глупости, Кид, какое кольцо — кредитка-то у меня.       Ло видит вытянувшееся лицо Кид, снова валится на неё, упираясь руками по бокам от головы. Заливается так сильно, что начинает икать. Кид смотрит на её раскрасневшиеся щёки и слёзы в уголках глаз, думает, что Ло это удар под дых, и она его принимает.       — Это «да» или «нет»?       — Это «тебе чертовски повезло, Юстасс, потому что с тобой на выпускном будет самая крутая девчонка».       Она с размаху падает на Кид, выбивает весь дух, промазывает и целуется с её подбородком. Кид загребает руками листья и хоронит их в листопаде.       Опавшая листва догнивает на земле, лысые кроны переплетаются узловатыми ветвями, и, когда Кид срезает через парк, он стоит — голый и покинутый. Подмёрзшая за ночь слякоть хрустит по подошвой.       «Колизей» выглядит так, как будто закрылся пару лет назад, но внутри Кид встречает чистое помещение, поделённое на секции. Первой в глаза бросается барная стойка, потом — стены, полностью завешенные эскизами и фотокарточками. Бармен ждёт, пока она осмотрится, заинтересованно косясь в её сторону.       На стойке лежит коктейльная карта и альбом с предлагаемыми татуировками. Кид просматривает обе бумажки.       — Вам что-то подсказать?       Кид наклоняется, будто хочет рассказать какой-то секрет.       — Я от Ло.       — Ло? — Бармен прекращает замешивать кофе. — Не припоминаю.       — Худая, вечно недовольная, с синяками под глазами и татуировками по телу?       На что Кид рассчитывает: может, парень новенький и никогда не пересекался с ней.       — А, Трафальгар «хирург» Ло, — бармен солнечно улыбается. — Она здесь давно не работает.       «Работает»? Кид вскидывает брови, потом хмурится, достаёт из арсенала самое участливое выражение.       — Очень жаль. Могу я поговорить с кем-то, кто её знал?       — С ней что-то случилось? — Вскидывается парень.       — А должно было?       — Ну, она не попрощалась.       — Значит, ты не один такой.       Кид могла бы похлопать его по плечу, но она злорадствует — в дураках оставили не только её.       — Я думаю, я смогу вам помочь.       Кид понимает, почему это заведение называют «Колизеем»: на этаж ниже, в подвальных помещениях, куда её отводят через закрытую на ключ дверь, ей представляется арена с подпольными боями. Кид старается не пялиться слишком сильно.       — Сейчас ещё рано, — касается её локтя сопровождающий, — но Диаманте почти всегда здесь.       Даже без указания Кид поняла бы, к кому идти — мужчина на голову выше всех присутствующих, и это только сидя. На каких стероидах выращивают этих шпал, удивляется Кид, решительно подходя к единственному дивану в ВИП-уголке.       — Так-так-так, кто тут у нас? — Выразительные губы на лице Диаманте складываются в усмешку. — Заблудшая овечка?       Он прекращает партию в покер, отсылает партнёров по игре.       — Из овечьего на мне только шкура. — Кид садится на предложенное место напротив мужчины, утопает в мягкой обивке. — Мне сказали, что вы знаете Ло.       Официантки в нарядах, что раздетыми было бы приличней, быстро сервируют стол напитками. Кид терпеливо ждёт, пока Диаманте пригубит алкоголь, даёт ему шанс придумать красивую ложь.       — Было дело. Мы все думали, что знаем Ло.       — Где она?       Диаманте посмеивается, отставляет бокал на подлокотник. Кид замечает татуировки карточных бубен у него на внутренней стороне запястья.       — Покинула нас, — он выдерживает паузу, — даже не попрощавшись. Неблагодарная девчонка.       Он тасует карты, выкладывает рубашкой вверх. Кид вытаскивает одну из колоды — червонная дама.       — Несчастливая масть. — Диаманте разглядывает матовую поверхность карты. — За разбитое сердце — голову с плеч.       — Что не так с червами?       — Никогда не везло с ними. Коразон — ветреный орган. — Он прячет даму в колоду и замешивает её, напевая. — Ах, сердце, тебе не хочется покоя!       Она испытывает беспокойство, когда Ло не возвращается домой целые выходные после того, как Кид отвезла её на ночную смену в ветклинику. Появляется Ло в понедельник, на учёбе, пришибленная и накуренная, что себе никогда не позволяла. Заваливается на задние парты к Кид как ни в чём не бывало.       — Где была?       — На юбилее смерти.       Ло не может усидеть спокойно, дёргает ногой, тянет пальцы в рот — ногти у неё обгрызены под корень — а на губе запекается и снова лопается корочка. Она пристаёт к Кид.       — Поиграем?       Она рисует виселицу и загадывает слово. Кид наблюдает, как с каждой ошибкой её человечек всё больше повисает в петле. Отгадка: коразон — и Кид упрямо хочет ругаться, потому что она не знает испанский, так какого чёрта, но Ло становится хуже, она бледная и потная, и её взгляд бегает, не задерживаясь ни на чём.       Кид шепчет «подыграй» и выводит Ло из класса в медпункт. На середине пути Ло начинает упираться, материть их медичку, обзывая её гарпией. Конечно, Кид не собиралась даже показывать обдолбанную Ло медсестре Моне — она выгружает её у себя дома, даёт пить, ставит ведро, меряет температуру. Уже придумывает, как будет объясняться перед парамедиками за чужой передоз.       Ло свешивается с дивана, блюёт желудочным соком. Утирает рот, потом протягивает руку, шарясь по постели. Кид берёт её стылую ладонь в свои.       — Мне уже лучше, Кора, — она не открывает глаз, слабо сжимает пальцы. — Как я выздоровею, сходим на карусели?       Кид молчит. Хочет отобрать ладони и закрыть уши от личного, но Ло всхлипывает, сворачивается в клубок и прячет руки у груди. Сердце отбивает ритм барабаном.       — Не уходи, — клянчит Ло и, наконец, расслабляется.       Кид аккуратно выпутывается, трогает лоб Ло — жара нет. Опускается у дивана. Когда Ло ворочается, чтобы встать в туалет, то Кид вырывается из поверхностного сна. Становится в позу «недовольная жена поймала мужа с любовницей», но молчит.       Ло умывается, чистит зубы. Кидает потную одежду прямо на пол ванной и выходит, одетая в кидовы шмотки. Тормозит, будто на стену наткнулась.       — Это была… оплошность, — она теребит подол майки руками, замечает это и тут же скрещивает их на груди, защищаясь.       — Что, таблеточки сами прыгнули тебе в рот? — язвит Кид, злая, испуганная и невыспавшаяся. Ло пожимает плечами. Кид решает, что это хорошее время — расспросить про Кору.       — Это мой опекун, — отвечает Ло рублено. — Он мёртв.       Рассвет они встречают в тишине.       За спиной ликующая толпа взрывается возгласами — кому-то снова набили морду на ринге. Диаманте выкладывает карты рисунками вверх.       — Символы дарят людям надежду. Люди убивают за символы. Люди умирают за символы. — Он накрывает карты танцующим джокером — красное и чёрное поверх всех мастей. — Ло любила символизм.       — Ло умерла за это? — Кид тыкает пальцем в колоду, прямо в нарисованное сердце.       Губы Диаманте обнажают зубы в улыбке, но взгляд остаётся холодным.       — Это просто карточные масти, бестолковая девчонка. Коразоны, диаманты, треболы и пики никого не могут убить. А вот настырная глупость — да.       Кид механически кивает головой, чувствует сверлящий взгляд весь путь до выхода. Вывеска над головой с треском загорается красным, по-королевски вычурная К подмигивает золотой короной.       Кид не чувствует под собой земли, бредёт до мотеля и берёт свою машину с парковки, как воришка. Ключи несколько раз выскальзывают из пальцев. Немая указывает дорогу незрячей.       Кид не торопится, ответственно тормозит на каждом светофоре, не превышает скорость. Ло закидывает ногу на ногу, одетая не по погоде, со взглядом снулой рыбы.       — Почему ты молчишь?       Кид глушит машину перед кладбищем, отстёгивает ремень безопасности. Ло смотрит на неё ласково и жалостно, как на хозяина домашнего питомца, которому назначена эвтаназия.       — Потому что во сне никто никогда не врёт, — произносит она одними губами.       Ноги ведут Кид, пылающее сердце Данко слепит глаза. Она возвращается, разматывая плёнку в обратном порядке, к Коразону. Могила рядом — новенькая и безымянная, и такая же позаброшенная. Кид застывает, вмазывает кулаком по памятнику, опускается на колени, обессиленная, выпотрошенная, как рыба на прилавке на потеху покупателю, а потом переворачивается и оседает на промёрзлую землю. Красная кожанка не греет её, холодные руки обвивают её.       Достаёт фляжку с простой водой, которую носит чисто для скандального образа, запивает таблетку и салютует ею.       — Твоё здоровье.       Заходится лающим смехом, давится слюной.       — Прости, текилы сегодня не будет.       Окончательно сползает на землю, вода из отброшенной фляжки собирается в лужицу. Ненасытные черви прогрызают её тело, голодные птицы выклёвывают ей глаза, сорная трава прорастает сквозь её кости.       — Ну и кто теперь несносная малявка.       Ло лежит рядом, наконец-то рядом, рука об руку, плечом к плечу, бок о бок, три метра под землёй. Город ворочается за оградой, как ленивое, вечно алчущее чудовище.       Проходят сезоны или всего пару часов, Кид выползает с кладбища, словно свежеоткопанный мертвец. Уходит всё глубже из мрака, но оборачивается — вдоль арки над входом выведено: пройдя долиной смертной тени не убоюсь я зла.       — …потому что ты со мной.       Они сидят на капоте остывающей машины на обочине жизни. Кид стелит плед — ночи тут холодные и безжалостные. Достаёт корзинку для пикника. Ло валится спиной назад, закидывает руки за голову — на ней снова дурацкая меховая шапка в пятнышко — одну ногу подтягивает к себе, согнув в колене.       Ло смотрит на небо, быстро темнеющее с востока. Солнечный диск уже пару минут как скрылся за горизонтом, и, казалось, поджёг тот край земли. Наверное, проходит ещё полчаса до того, как зажигаются первые звёзды. Ло поднимает руку, указывает на яркую точку.       — Ага, полярная звезда. — Кид прослеживает направление за пальцем. — Её ещё называют путеводной, потому что она всегда указывает на север.       Ло роняет руку на бедро Кид, та сжимает её пальцы — тонкие и холодные.       — Пошли в машину, а то простудишься.       Ло мотает головой, тянет Кид на себя, опрокидывает и обнимает ногами и руками. Прижимается, как к ходячей печке.       — Я не буду подтирать тебе сопли.       Кид закрывает глаза и видит Ло. Кид открывает глаза — Ло щериться, губы влажно блестят в свете звёзд, за зубами прячется аспидный провал. Она лезет руками под водолазку Кид. Её передёргивает. Ло кладёт ладонь на грудь Кид, замирает, пальцы как гарпуны, что ищут сердце. Кид отсчитывает такт — оно отбивает ритм скерцо в паучью хватку.       — Зорко…       — …одно лишь сердце, — продолжает Кид.       — Лишь сердце… — повторяет Ло ей на ухо, голос сипит и искажается, как эхо поломанного динамика.       Динамик в машине глухо вторит из соседней вселенной: «когда на алкоголь уже не хватает крови — твои глаза отражаются в каждом море, каждой другой жизни, которую я проживаю перед сном».       Она встречает утро на остывшем металле машины, пробуждение ощущается как выстрел. Секунды тяжело и торжественно падают, Кид целует свои сны, как уродливых младенцев.       На берегу влажно и солоно.