Сгорая во тьме

«Как только Психея открыла глаза, то с удивлением обнаружила, что находится в таком красивом дворце, какого никогда прежде не видела. Она испуганно вскрикнула, и, хотя никто не отозвался на её крик, в воздухе послышались чьи-то еле слышные успокаивающие голоса, от шёпота которых у неё сразу пропал страх. Она выпрямилась, тут у неё мелькнула мысль о еде, и сразу перед ней, словно по волшебству, появилось блюдо с сочными ароматными плодами. Едва она утомилась, как тут же возникло мягкое ложе, на котором она спокойно уснула. Кто-то разбудил Психею среди ночи. Она почувствовала чьё-то присутствие, но не испугалась. Ленивая безмятежная нега окутывала спальню. Психея закрыла глаза, охваченная сладостным круговоротом чувств. Вдруг её обхватили чьи-то руки и привлекли к себе, она не сопротивлялась, целиком отдавшись захлестнувшему её блаженству. — Кто ты? — прошептала она, впрочем, зная ответ. То был её незримый во тьме супруг, тот, кого жрец назвал чудовищем, неясного могущества которого боится даже Зевс и всё царство Аида. Но ей больше не было страшно. Поэтому когда невидимый гость ладнью прикрыл её губы, она больше ни о чём не спрашивала». «Мифы и легенды народов мира. Древняя Греция» (в пересказе К. Салливана) *** Кто бы знал, насколько за этот месяц я устала теряться в догадках, додумывать, искать объяснения буквально всему. Как бы абсурдно это ни звучало, больше, чем уже на постоянной основе вклинившийся в мою жизнь смертельный риск, больше, чем всякие чудовища и прочее… меня утомляют нечеловечески осточертевшие, застревающие поперёк горла недоговорки. Господи, да хоть кто-нибудь вокруг меня умеет разговаривать словами через рот?! Особенно он… Красноречия-то ему не занимать, но речь о другом. Неужели Мехмед, столь проницательный, с опытом за гранью моего понимания, не видит и не чувствует, что я уже не выдерживаю?! Хотелось разрыдаться как маленькая от скопившегося в душе напряжения, обняв подушку, или что-нибудь разбить, растоптав осколки. Но вместо этого я продолжала ищущим взором спотыкаться о каждую чёрточку невозмутимого красивого лица из моих снов. — Я прошу хоть каких-то внятных объяснений. — На них нет времени. Едва не захлебнулась от негодования, услышав этот непринуждённый ответ. — Ну конечно, это я уже слышала! Следить за мной пока я сплю, значит, время есть, а на объяснения нет?! — усталость и страх превращались в яд, сочащийся с моих уст. — Верно. Это спокойствие ещё больше вывело меня из себя. Его слишком легко спутать с равнодушием, что вдруг ранило слишком глубоко. — Тогда уходи. Не хочу отвлекать столь занятую персону. — Как пожелаешь. Он действительно развернулся и направился к двери, каждым шагом забивая гвоздь в крышку гроба моего душевного равновесия. «Блефует! А вдруг нет?.. Правда уйдёт?.. Ну и скатертью дорога! И когда же я увижу его снова?» Он поравнялся с дверью, и я не выдержала: — Мехмед… останься, пожалуйста. Мой голос дрогнул, но на фоне раздиравших меня противоречий это было пустяком. — Почему? — обернувшись, спросил он. Я растерялась, не зная, как облечь в слова мою больную жажду, мою острейшую потребность в его присутствии. Формально мы знакомы всего несколько дней и совершенно очевидно, сколь многое нас разделяет. Я всё ещё не знаю наверняка, насколько важна была для него в прошлой жизни, и имею лишь смутное представление о том, зачем нужна ему в этой. Сейчас я знаю о нём слишком мало, и слишком хорошо осознаю исходящую от него опасность, чтобы неумолимая к нему тяга была хоть сколько-нибудь разумной. Вот только она оказалась сильнее любых доводов разума. — Я спрашиваю не для того, чтобы потешить самолюбие. Мне действительно важно знать. Что-то в этих словах или в том, как они были произнесены, отозвалось во мне, словно струна инструмента под касанием музыканта. Утратив дар речи, я порывисто приблизилась к Мехмеду, и ладонь сама взметнулась к его лицу, желая уколоться о шероховатость щетины, провести по скулам, гордому подбородку и будто бы случайно дотронуться до губ, чтобы дотянуться до них хоть так… но замерла в считанных миллиметрах, пока я тщетно пыталась удержаться в потоке захлестнувших меня чувств. Как же наивно и глупо! Как будто можно что-то утаить от этих пронзительных чёрных глаз… Мехмед безошибочно уловил мой порыв, это отчаянное стремление к нему, и принял его как лучший из ответов. Твёрдая ладонь легла мне на щёку, непреклонно поднимая лицо. Наши взгляды встретились. Несколько секунд Мехмед смотрел мне в глаза, настойчиво и упрямо, проникая в самую глубину моих нехитрых тайн. Мы стояли слишком близко в полутёмной комнате, освещённой лишь вспышками огня камина. Я слышала его дыхание, чувствовала его особый чуть пряный запах кожи, видела сияние глаз, и одно только это сводило меня с ума. Взгляд Мехмеда увидел слишком много… но ещё больше говорил мне в ответ. Чересчур откровенно, так, что от его прямоты у меня закололо в груди. Глаза напротив были полны решимости, нетерпения, отчаянного желания… превозносили и тем самым подчиняли меня. Я вдруг осознала, что сейчас он может попросить о чём угодно: выполню, с радостью сделаю всё… Меня охватил страх от такой покорности перед ним, но ещё больший — от того, что Мехмед понимал и это тоже. — Прошу, расскажи мне о себе. Поясни, что прои… Договорить я не смогла: он обхватил мой затылок обеими руками и резко притянул к себе, впившись поцелуем своими жёсткими губами в мои мягкие и податливые, оборвав слова, дыхание и, кажется, даже биение сердца. Больше всего я боялась и ничего так не желала, как этого. Но даже самые смелые, мучительно сжигавшие меня фантазии о том, каким мог бы быть наш поцелуй, не подготовили меня к реальности… такого пронзающего пламени, такой силы, неразрывно слепившей нас друг с другом и столь безумного отклика на каждое движение его губ я не ожидала от своего тела. Оно вздрагивало, изгибалось, сгорало в пепел, выдавая с потрохами всю жажду по нашей близости. Нездоровую, граничащую с помутнением, но до того жгучую, что никакая сила в этот момент не заставила бы меня оборвать это сумасшествие. Но ещё более жадным был сам Мехмед: он словно желал присвоить, впитать каждую частичку меня. Мысли спутались, куда-то исчезли, оставив лишь неприкрытое взаимное желание. Мехмед вдруг разорвал поцелуй, одурманенно глядя в глаза, и горячо прошептал в губы: — Лайя… Он отступил на шаг, хмуро и почти отрезвлённо глядя куда-то в окно, а я… вдруг ощутила такую зияющую пустоту, будто из меня вырвали душу. Меня целиком поглотило леденящее чувство потери, смертельной, не помещающейся в сердце тоски, словно я веками ждала мгновения, которое от меня стремительно ускользает. Вновь посмотрев на меня, Мехмед явно намеревался что-то сказать, но вздрогнул и замер, будто слова встали поперёк горла. Вновь шагнул ко мне, и неожиданно нежным, невесомым жестом, от которого у меня всё внутри перевернулось, стёр с моих щёк слёзы, которые я умудрилась даже не заметить. — Неужели я снова, сам того желая меньше всего на свете, причинил тебе боль? Я горько улыбнулась. Боли мы оба принесли друг другу слишком много, но ещё больше — злая, жестокая судьба. От этой мысли во мне поднялась непримиримая волна протеста. Мне стоило бы подумать о друзьях, которые наверняка не находят себе места после того, как я исчезла у них на глазах с их давним врагом. Стоило бы, в конце концов, сосредоточиться на том, что даже после исчезновения атаковавших насекомых городу всё ещё грозит какая-то страшная притаившаяся опасность. Или вновь вспомнить о пропасти моего неведения и его недоговорок между нами. Но всё, о чём я могу сейчас думать — о его поцелуе, разрывающем меня на части и собирающем заново. Думать лишь о Мехмеде, сгорая во тьме его глаз. — Почему всё так?.. Почему, почему даже спустя чёртовых шестьсот лет мы не можем просто… быть вместе? Будто сама судьба против. Но знаешь что? Плевать я уже хотела на судьбу, гори оно всё синим пламенем! Не можешь рассказать мне всей правды? Хорошо, не рассказывай. Только останься со мной. Сегодня. Сейчас. Даже если взамен мир рухнет. — Но там… Применяя его же оружие, я притянула к себе Мехмеда и поцеловала, не дав договорить слова, которые, очевидно, столкнут меня в ту пустоту, что образовалась, когда он отстранился. Мысли опять вышибло из головы, и я погибла, когда его горячие губы перехватили инициативу, не оставив мне и шанса на спасение. Я ощутила его крепкую ладонь на своём затылке, которая сжала мои волосы у корней до приятной боли, настолько волнующе, что я не сдержала стона. И словно кто-то нажал на курок, отмечая точку невозврата. Вскоре мы почти вгрызались друг в друга, как голодные дикие звери, охваченные общим безумием. Он выпивал до дна моё дыхание, прижимая к себе с такой силой, будто хотел вплавить в своё тело, навсегда сделать меня частью себя, а я почти рвала ногтями плотную ткань его одежды, исступленно обнимая его твёрдые как камень плечи, несдержанно кусая его губы почти до крови. Это было самое всепоглощающее чувство, которое мне когда-либо доводилось испытывать, на которое прежде я бы сочла себя просто неспособной. Страсть, давным-давно переродившаяся в нечто большее, а теперь и вовсе ставшая чем-то чудовищно сильным, чем-то, что сильнее смерти и самого времени. Кажется, мы оба даже не заметили, как переместились на кровать, которая так удачно стояла совсем близко. Сама не ожидая от себя такой напористости, я оседлала его сверху, словно поймав собиравшегося сбежать пленника, и сковывала его дразнящими поцелуями крепче цепей и оков, одну за другой расстёгивая золотые пуговицы его одежд. В прошлом я была неопытной девушкой, слишком плохо понимающей свои желания, но сейчас знаю точно, чего хочу. Точнее, кого. Всё вокруг кружилось и плавилось до искр под веками, когда Мехмед, оставшийся с обнажённым торсом и вновь перехвативший инициативу, так страстно целовал мою шею, словно ведая все мои слабости, читая как открытую книгу. Когда и я осталась в одном белье, он замер, разглядывая меня с такой обжигающей страстью и восхищением, что я покраснела от смущения, при этом не испытывая ни капли неловкости. Ещё никогда в жизни не ощущала себя настолько желанной, необходимой как воздух. По венам вместо крови растекалось пламя, такое, что когда он слегка прикусил мой возбуждённый сосок прямо через кружево белья, я тихо вскрикнула, задыхаясь от нетерпения. А когда длинные ловкие пальцы отодвинули уже насквозь промокшую ткань и быстро нашли самую чувствительную точку моего тела, лаская дразняще медленными круговыми движениями — едва не захлебнулась от удовольствия. До сих пор у меня был не слишком богатый опыт в сексе, потому что в отношениях я всегда была избирательна, но в целом хорошо знаю своё тело и как доставить удовольствие партеру. Спонтанных связей у меня не было, всегда в основе были в разной степени глубокие чувства, но то, что творится со мной теперь… Я даже не подозревала прежде, что можно так кончить от прелюдий, невыносимо горячих прикосновений и взглядов, концентрированного секса, в который, кажется, превратился сам воздух в этой спальне. Мехмед оказался в этом… весьма искусен, и если любовь — война, то пока что я в ней безнадёжно проигрывала. А ещё меня внезапно, совершенно иррационально пронзила острейшая ревность ко всем женщинам, что были у него за всю его долгую жизнь. Глупо? Несомненно, но поделать с собой ничего не могла. Ведомая страшной жаждой владеть им единолично, целиком и полностью, я ловким и довольно резким движением вновь опрокинула его на подушки. — Ла… — В пьяных от страсти чёрных глазах мелькнуло удивление, но я мягко приложила пальцы к его губам и горячо шепнула на ухо: — Ты даже не представляешь, какого дьявола приручил. Но отступать уже поздно, и сегодня ты весь мой. Он вздрогнул, когда я прикусила мочку его уха и пустилась в путешествия, очерчивая сладкими поцелуями линию волевого подбородка, затем к шее, и ниже, ниже… запах его разгорячённой кожи сводил меня с ума окончательно, словно наркотик, а то, как сокращались его стальные мышцы под каждым касанием моих ладоней, губ, языка… Я никогда раньше не пробовала оральные ласки, но тут впервые желание свести с ума партнёра захватило и возбудило меня больше собственного удовольствия, придавая смелости. Слава двадцать первому веку, теорию я знала. Сначала обвела кончиком языка головку, медленно лаская, затем начала посасывать, касаясь языком уздечки. Когда я принялась за дело глубже, Мехмед, чувствуя мою неопытность, положил ладонь на мой затылок, не давя, лишь мягко направляя. Его несдержанные стоны были самым сексуальным, что я когда-либо слышала. Но закончить начатое мне не позволили. Вновь оказавшись на подушках, я вцепилась в его плечи, оставляя на спине царапины, громче любых слов говоря о нетерпении. Он закинул мои ноги себе на плечи и вошёл в меня резко, на всю длину, но замер, позволяя привыкнуть. А дальше… взмокшая от страсти, я комкала пальцами шёлковые простыни, извивалась, в полубреду шептала его имя, молила о чём-то и сгорала, сгорала, пока всё моё существо не разлетелось на части, словно пепел по ветру. Это был не просто оргазм, не просто удовлетворение тела, а дикое, сумасшедшее единение самой сути, когда страсть физическая неразрывно сливалась с духовной потребностью в человеке, нежностью и тоской. Некоторое время мы просто лежали в объятиях друг друга с молчаливым пониманием, что это не продлится долго. Что даже эта ночь не принадлежит нам полностью, что вот-вот придётся вновь расстаться. Но эти мгновения — всё, что мне было сейчас нужно. Несмотря на зудящую тревожность от дышащих в спину опасностей, я ощущала себя до неприличия счастливой, словно мне вернули недостающую часть души, что прежде зияла рваной раной. Пусть ненадолго… пока что. Теперь я знаю: злая судьба в этот раз обломает о нас зубы и больше не разлучит, чего бы это ни стоило.