Но ночь сильнее

Шла уже шестая попытка дублировать вокал Цоя. Каждый раз — все новая тональность, но ни один из вариантов не подходил. — Мне кажется, нам нужна девушка, — выдал Густав. — Чего? — не понял Юра. — Ну, женский вокал тут подошёл бы, — пояснил Гурьянов. — У вас есть кто-нибудь на примете? — Могли бы взять Джоанну, но её тембр вряд ли подойдёт, — отметил Каспарян. — М-да... — протянул Густав, — такими темпами придется отложить эту песню. — Сессионные вокалистки для нас дороговаты, качественно за такие деньги никто не споёт, — сказал Саша. — Это верно, — подтвердил ударник. — Пошли покурим, может, идеи появятся. Музыканты молча согласились и вышли на улицу. Спустя пару минут к студии подъехала машина. Из неё вылез Африка и, не поздоровавшись, протянул кассету Каспаряну. — Вы обязаны послушать, — обратился он к группе, — вам это понравится, Вите тоже должно. Кстати, а где Цой? — Не знаю, — нехотя протянул Юра, — вроде, он за сигаретами пошёл. — Ладно, не забудьте ему показать, — протараторил Африка. — А мне пора, бывайте! Каспарян кивнул, Густав махнул рукой и посмотрел на остальных. — И что это было? — Понятия не имею. Стоявший молча всё это время Саня вдруг оживился. — Что за кассета? — Спросил он. — Дай глянуть. — Густав вырвал из рук гитариста плёнку. — The Smith... Meat is mude... murder, — задумчиво произнёс он. — Похоже, новый альбом. Круто! — Супер. Завтра можем собраться и послушать. — Можем у меня, — предложил Титов, — я недавно новую магнитолу добыл. — Да ну! — Не поверил Юра. — Тогда, договорились. Кто Цою скажет? — Я могу сгонять за ним, — снова вызвался Саня. — Почему нет. Гус, ты как на это смотришь? — Нормуль, — ответил барабанщик. — Тогда, договорились? — Ага, до завтра! — Крикнул Титов уже уходившему Густаву. Тот обернулся, отсалютовал и, снова развернувшись на каблуках, направился к дому. — Модник. — Констатировал Юра. — Дэнди, — подтвердил Саша. ****** Витя сидел уже пол ночи и все никак не мог подобрать слова для песни. По сути, они уже пробовали её играть и даже думали записывать, но что-то ему не нравилось. Что-то было не так. Может, дело и правда в бэк-вокале? А что, если вообще её переиграть? Клавиши наложить и припев... Что-то с его исполнением было не так. Густав советовал сделать все по последнему писку, а Юра предлагал поскорее закончить — за пару недель надеялся управиться с записью. «Новые романтики» с Запада сулили работать ещё усерднее. Витя хотел, чтобы получилось идеально и по-новому, чтобы они были первыми, кто в этом жанре экспериментирует. «Вэйв», все дела. В один момент он задумался. А что, если самого Густава поставить петь? Голос у него есть, тональность совпадает. Надо бы поговорить с ним. От воспоминаний о Густаве по телу разлилось тепло. Как он там, живой ещё? Гоша любил поэкспериментировать со всем, что под руку попадалось. Был бы физиком — сам бы аппаратуру создавал. Наверняка, сейчас мудрит что-то с волосами. Любил он это дело. Он — эксперименты, а Цой — его. Что ж с этим поделать? Очень хотелось, чтобы он об этом узнал. Но никто и предположить не мог, чем это обернется. Георгий вроде и вёл себя слегка... не так, как все. Но он не был ярым сторонником всей этой «свободы отношений», «равноправия» и остального. Он политики в целом не касался, только искусства. Зазвонил телефон. Цой сдвинул бумажки с колен, поднялся с дивана, чуть не задев гитару, и направился в прихожую. Звонок не прекращался. — Алло? — Поднял он трубку. Из телефона донëсся голос Титова: — Ты куда пропал? Сказал, что позвонишь, как домой доедешь! Мне тебе кое-что рассказать надо. — Извини, забыл, — ответил Цой. — Что у тебя там? — Кое-что интересное, — заговорщически произнёс Саша. — Сегодня к нам Африке заскочил, передал кассету. Smith! Альбом новый! — Ого! И че вы, слушали? — Нет ещё, планировали. Короче, завтра у меня собираемся, ты тоже должен прийти. — Обязательно, — воскликнул Цой, — как я могу такое пропустить? «Пропустить и не увидеть реакцию Гоши? Да я обязан! Он всегда так счастлив, когда находит что-то новое. Да и возможность неплохая — не кошенное поле в Советском Союзе». Юра бы сказал: «Ну, мы тут наведём порядок». — Ладно, тогда я жду тебя? — Прервал его размышления Титов. — Ага, буду вовремя, — незамедлительно ответил Цой. — А вот это уже не обязательно. Для начала нам нужно «достичь необходимой кондиции», — чутка в нос проговорил он, цитируя кого-то из знакомых. — Чтобы послушать его. Вино, все дела. Ну, ты и сам понимаешь. — Ага, понимаю. До встречи! — Давай, не вешать нос — вот наш девиз, — произнёс фразу из какого-то фильма Саша и распрощался. «Гений, блин, цитирует всё подряд» — подумал Цой и усмехнулся. Он вернулся к своему занятию уже более воодушевлённым, чем до этого. Весь находился в предвкушении завтрашнего дня: встречи, прослушивания. И, конечно, разговора с небезызвестным барабанщиком. Витя посидел за песней ещё какое-то время но, так и не придя к толковому решению, отправился спать. Утро ждало лёгкой головной болью и холодом, распространившимся по комнате. По радио говорили что-то про магнитные бури, но никто не придавал этому большого значения. А стоило бы. Потянувшись, Витя поднялся с кровати и пошёл в душ. Намного согревшись, он выбрался на кухню, выпил аспирин — не от похмелья, просто. Головную боль как рукой снимало. Он поставил заваливать чай и перебрался на диван к брошенной вечером гитаре. Подобрал пару песен, сыгранных на днях Костей Кинчевым. На часах была половина первого — время летело незаметно. Полтора часа до встречи. Пересмотрев ещё раз аккорды, Витя пошёл собираться. Он, словно беря пример с Гурьянова, сам начал следить за собой. Серьезнее подходил к выбору одежды. Густав научил. Не насильно, уж точно — даже хотелось учиться. Он будто гипнотизировал, когда рассказывал о каком-то новом образе в мире моды. Цой всегда заглядывался на его наряды, а ещё чаще — когда тому приспичит в принципе скинуть с себя одежду. Возможно, такой эффект он производил только на Виктора. Тем лучше. Никто его не поймёт, никто и не догадается. Если любишь первого модника всея Руси — надо соответствовать. Так он шутил про себя. Поэтому, найдя выглаженную полосатую рубашку и чёрные джинсы, он решил поднять воротник и заправить под него новенький шарф — почему нет? Может быть, Гоша оценит. Собравшись, он вышел из квартиры и отправился на трамвайную остановку. Повезло, что Титов жил не далеко от путей — меньше идти. Трамвай долго ждать не пришлось, доехал тоже довольно быстро. Всю дорогу он думал, каким будет Густав. «Наверняка, одет с иголочки. И настроение его вечно приподнятое. Без него Густав — уже не Густав. Так, Георгий Гурьянов, сын своих родителей. Не более». Хотелось бы сегодня с ним поговорить. Не в компании, а именно с ним наедине. Послушать его голос, новые истории из жизни. Как он гнался сейчас за автобусом, как выкручивался, оправдываясь перед соседями за громкие звуки, как встретил кого-то знакомого, с кем «сто лет» не виделись или о новой картинной выставке в галерее на окраине... Витя надеялся, что Гоша и сегодня будет пунктуален, что с ним удастся повидаться до прихода Каспаряна. Пока Юра не отвлёк его на какой-то разговор об очередной местной группе. За размышлениями Витя чуть не пропустил нужную остановку. В последний момент он выскочил из трамвая — за секунду до того, как двери захлопнулись и прищемили полы пальто. Дойдя до дома Саши, он нашел нужную квартиру и позвонил в дверь. Откуда-то из глубины раздалось: «Да-да, иду» и перед ним явился Титов с гитарой наперевес. — О, привет! Заходи, Густав уже тут. Витя облегчённо выдохнул. — А Юра? — спросил он. — Пока не подошёл, — ответил Саша. Он уже был слегка навеселе. — Надеюсь, скоро будет. Хочу поскорее врубить ту кассету. — Он развернулся и направился в гостиную. — Гус, тут Витя пришёл! Или сюда! — О'кей, — донеслось из квартиры. Гоша вышел в прихожую, завернутый в какую-то простыню. — Зацени, я древний грек, — вымолвил он и принялся позировать. Витя рассмеялся. — Отлично, да ты сама античность! Отсмеявшись, он разулся, скинул пальто и направился в комнату. На столе были разбросаны кассеты и пиратские пластинки. В кресле рядом лежала одежда Густава — классические чёрные брюки и какая-то синяя гавайская рубашка. Подумав о том, что Густав сейчас голый под простыней, Цой решил, что он должен, по идее, смутиться. Но он не покраснел, в целом ничего не изменилось. Поэтому Витя уселся в соседнее кресло, загинув ногу на ногу и спросил: — Ну, что у вас там за кассета? — Да ты взгляни только на неё! — Густав подлетел к нему и протянут пленку, — Импортная! Альбом вышел совсем недавно, а она уже у нас! Витя повертел кассету в руках и отдал обратно другу. — Ну, круто! Что тут еще скажешь. Надеюсь поскорее послушать её. — Да, только придется Юру ждать. Где его черти носят? — Возмутился Густав. В его глазах искрилось счастье, будто он уже прослушал альбом и влюбился в каждую песню. Витя неловко усмехнулся. «Надо же, прямо как я в тебя». Он сам не понимал, как это могло произойти, но не мучился с этими мыслями и не пытался перебороть себя. Витя привык называть вещи своими именами, вот и сейчас не тревожился из-за этого. Просто смирился. Назвал себя пару раз влюблённым идиотом — не более. Когда пришёл Юра, бутылки пива уже были вскрыты, некоторые же успели опустеть. Вина не нашлось, но хуже от этого никому не стало. Настроение у всех было хорошее, Каспаряну протянули его бутыль в то время, как Густав ринулся к магнитоле. Он распоковал кассету и вставил её в проигрыватель. Из динамиков донеслась зажигательная музыка. Юра сразу оценил гитарную партию и сообщил группе, что хочет замутить что-нибудь подобное. Густав поддержал идею, барабаня вилками по столу. Витя в тот момент лежал на диване. Он пожал руку Юре, но больше, пока, ни с кем не контактировал. Лежал и думал. Надо уже решать, что делать с альбомом. Название уже выбрали. Романтический альбом и фраза «Это не любовь» на обложке. Довольно звучно. А вот с вокалом надо что-то делать. Тем более, у Густава возникли проблемы и пришлось использовать драм-машинку. Витя не мог решить, что делать с Гурьяновым. Голос у него хороший. Приятный такой фальцет, хоть до смерти заслушайся. Но он пел не так часто, объясняя это тем, что не являлся вокалистом. Но понравившиеся песни всегда мурлыкал себе под нос, отбивая ритм по любой твёрдой поверхности. Так было и сейчас. Кассета сыграла уже по второму кругу, закончившись пару минут назад. Юра подливал в себя пиво и яростно спорил с Сашей, что же сделать с необходимым женским вокалом. Особенно, песня «Проснись». Титов утверждал, что девушка необходима для записи, Каспарян же отстаивал версию, что им самим удастся что-то напеть. В один момент Густав прошёлся мимо Цоя и плюхнулся в кресло. Он напевал: — What he said was sad! — почему-то изменяя «she» на «he», но никто не обращал на это внимания. Он перестукивал бешеные барабаны, играющие в голове. — But then, all the rejection he's had... Юра моментально замолк и заткнул Сашу, в очередной раз ему что-то доказывающего. — To pretend to be happy Could only be idiocy! — Ты только послушай! — Крикнул Юра. — Вить! Это ведь именно то, что нам нужно! Густав отвлекся от своего увлекательного занятия и вопросительно посмотрел на Каспаряна, продолжая настукивать ритм по столу. Витя повторил его выражение, тоже взглянув на гитариста. — Гус! Ты гений! Будешь петь. Витя обдумывал его слова несколько секунд. Потом произнёс: — А ведь он прав! Гош, сможешь спеть для альбома? Даже Титов задумался над предложением. Этот вариант, как ни что другое, подходил к их задумке. Голос Гурьянова идеально вписывался в песни. — «Проснись», «Рядом со мной», — начал перечислять Витя, — к следующему альбому тоже можно было бы его добавить. В «Ночи» просто необходим твой бэк. — Да-да, — подхватил Каспарян, — не в самой песне, а, к примеру, «Танец» или «Твой номер». Что думаешь? — Обратился он к Цою. — Точно! Песни словно для этого и созданы! Раззадоренные алкоголем и новой идеей музыканты начали уговаривать Гурьянова. Тот сначала отписался, но это скорее так, для приличия. По факту же он был только «за». На том и порешили. Послезавтра должен был вернуться Вишня и они продолжили бы запись. Цой в приподнятом настроении шёл домой по тёмному городу. Он был рад, что нашлось такое решение. Во-первых, голос Гоши и правда очень подходил его песням, особенно в этом жанре. К слову, жанр этот привнёс в группу сам Густав. Во-вторых, Витя был счастлив, что сможет послушать голос ударника. «Бойцы невидимого фронта» — так их обычно называют. Поэтому Георгий не любил прятаться за барабанной установкой и играл стоя. Он должен был видеть зал, а зал должен был видеть его. В-третьих, в конце концов, Витю не покидала мысль, что они вместе с Густавом будут разбирать вокальные партии. Когда тот сосредоточен, он всегда сгибался в три погибели над бумагами и старался разобраться в теме как можно глубже. Если Витя будет ему что-то обьяснять — они будут сидеть непозволительно близко. Это, хоть и немного, но грело душу. «Слепая надежда помогает человеку выжить» — так сказал кто-то из Великих. Но Витя не хотел соглашаться с этой фразой. Он на хотел мириться с тем, что его надежда слепа и, поэтому, всячески старался приблизиться к цели. Хоть на шаг. К кучерявой крашеной цели, что звалась Георгием Гурьяновым и без перебою барабанила в такт, словно для этого и была создана. Он не верил в Бога, не верил в судьбу, но не верил и в своё поражение. Как там учил Брюс Ли? Хахах! Не сдаваться? Он и не сдастся. «Мы учились у лучших, мы добились успеха!» Он не верил в слащавые приободряющие фразы, но верил в искусство и в то, что оно сближает, как ни что иное. Это успокаивало. И, благодаря этой вере, он продолжал надеяться и двигаться вперед. Когда-нибудь, ведь, это случится, верно? Когда-нибудь он доберётся до Гоши, поймет его целиком и полностью и добьётся взаимности. Когда-нибудь... Такое странное слово. Но он с уверенностью мог сказать, что это произойдёт. Обязательно произойдёт. ****** — Ребят, я сейчас лёгкие выплюну! Я не создан для того, чтобы петь! — изнемогал Густав. — Дайте хотя бы пивка! — Ахахахха, а ты еще постарайся, — невозмутимо ответил Каспарян. — Что ж это такое, меня в рабстве держат? — Верно, — подхватил Африка. — А тебя вообще здесь не должно быть. Ты даже в записи не участвуешь. — А кто меня выгонит? — вопрошал тот. — Я тут для моральной поддержки. Давай, Гус, давай! Юрик, вперед! — Какой я тебе «Юрик»? — возмутился Георгий, чьё имя, к слову, вполне законно было так склонять. — Классический! Да кто ты, если не Юра? — А я тогда кто? — возмутился Каспарян? — Наверное... — начал Африка. Ответ «Юре оригинальному» не дал дослушать вошедший Вишня. Он приблизился к усилитель от баса и начал там что-то крутить. — Сань, тебя не слышно, — сказал он. — Что уже могло произойти? — спросил Африка. — Ты в технике разбираешься? — проигнорировал вопрос Титов. — Вроде, да, — ответил Африка и подошёл к Вишне. — Есть отвёртка? — Спросил он. — Где-то была, — ответил Леша и пошел рыться в кладовке. Когда Африка разобрал усилитель — сказал, что тот неисправен и придётся играть без баса. — То есть, на сегодня всё? — Резонно заметил Саша? — Для тебя — да, — ответили ему. — Тогда, давайте собираться! — обрадовался Густав. Он проигнорировал укоризненный взгляд Африки, убрал палочки во внутренний карман пиджака и уже собирался на выход, как его остановили. — Постой, у нас, кажется, был запасной! — Выкрикнул Алексей и занёс пыльный старый усилитель. — Саш, попробуй. Саша попробовал. Звук был чуть хуже, но всё работало и это главное. — Продолжаем! — Выкрикнул Юра. — Давайте, — сказал Цой, — за сегодня мы можем начать писать бас и закончить с тобой, Гош. Барабанщик посмотрел на него. Витины глаза внушали воодушевление и он принялся за работу. Как бы то ни было, голос у него правда был хороший и Густав этого не отрицал. Не любил просто делать акцент именно на этом. Запись была окончена около восьми вечера. Ко всеобщему удивлению Титов умудрился записать партии ко всему альбому за один раз. Когда вышли, Густав отлучился к телефону. Сказал, что нужно договориться о чем-то с матерью. Во время звонка грозовая туча над Гурьяновым всё разрасталась. Он был мрачнее врубелевского поверженного демона, когда вышел из телефонной будки. Витя беспокоился. Он же не мог поссориться с родителями. Не мог ведь? Они всегда были в хороших отношениях, предки Густава не являлись консерваторами и поддерживали его увлечения; очень любили его друзей и всегда были радушны. — Ребят, идите без меня, — начал он. — Мне нужно кое-что ещё из студии. — Что-то случилось? — Спросил Каспарян, тоже заменивший перемену в его настроении. Да и как такое было не заметить? — Ничего особенного, я попозже домой пойду. — Помощь нужна? — Спросил вдруг Витя, сам от себя не ожидая такой активности. — Я мог бы остаться, помочь. — Нет-нет, не стоит. — И Густав направился обратно в студию. — Как думаете, что это могло быть? — спросил Титов. Африка сразу покинул компанию и даже не догадывался, что с барабанщиком что-то произошло. — Без понятия, — ответил Витя. — Маргарита ведь никогда голос не повышает. Они привыкли называть старших уважаемых людей просто полным именем. Так проще и нет ощущения, что они далеки друг от друга. А родители Густава всегда принимали компанию сына и настраивали с ними дружеские отношения. — Значит, что-то серьёзное. Может, он напился? — Да не, — ответил Саша, — вряд ли они бы его не поняли. Ну, разве что, очень сильно. — Тоже верно, — задумчиво произнёс Каспарян. — Но он не бухает по-серьёзному и в последнее время в целом не часто пил. Странно всё это. — Ага... — протянул Витя. На этой ноте и разошлись. Уже дома Витя вспомнил, что забыл гитару на студии. Собирался взять её домой и подобрать новую мелодию, но, видимо, не судьба. Он подумал, что Вишня мог её заметить и решил позвонить тому. Звукорежиссёр сразу взял трубку: — Слушаю. — Леш? Привет, это я, — каждый, наверное, задумывался, как человек на том конце провода догадывается, кто такой этот «Я», — Ты давно из студии ушёл? Не видел, где моя гитара оставалась? — Да, когда я уходил, на ней Густав брынчал. — А он там что делает? — Он разве не сказал? Остался на ночь. Говорит, с родителями поссорился. Попросил ключи ему оставить. Ну, а я что? Честный парень, мы давно знакомы. Вряд ли он что-то натворит. — А ты не знаешь... — Цой остановился, подбирая слова. — Он тебе не говорил, что именно случилось? — Нет, да я бы и не спрашивал. Это его личное дело. — Что думаешь, если я к нему заеду? — Почему нет? Скучает там, наверное, в одиночестве. Кстати, он же мог запереться. Позвони хоть заранее. — Это вряд ли, есть у него такая привычка: никогда не запирать дверь. Вредная, но он не хочет отучаться. — И правда, вдруг что... — Вишня помолчал. — Ты ему как-нибудь намекни, что аппаратура у меня дорогая. Украдут — голову ему оторву. — Хахах, не надо. Он не настолько безответственен. — Витино настроение слегка приподнялось. — Ладно, спасибо за помощь. Пока! — Ага, до связи! И Алексей повесил трубку. Витя быстро оделся и собирался уже выходить, как вдруг подумал: зачем он вообще это делает? Поздним вечером, практически ночью подорваться и ехать к другу на студию, который там заночевал. Странная ситуация, ничего не скажешь. Но хотелось от чего-то быть поближе. Поэтому он и шёл по пустынной улице, выдыхая сизый дым. Хотелось оказаться рядом с человеком, которому, наверняка, сейчас было хреново. Поддержать, обнять его, поговорить о чем-нибудь постороннем. Да чем угодно можно заняться, это ведь Густав! С ним можно чем угодно. Подойдя к студии, он все-таки решил, что стоило бы позвонить. Густав маялся фигней уже два часа. Или больше. Вишня давно ушёл, близилась полночь. Гитару он уже отложил и принялся листать журналы, оставленные Африкой. Как вдруг зазвонил телефон. Сначала Густав не понял, кому понадобилось звонить в такое время на студию. Потом решил, что кто-то собрался договориться о записи и забронировать время. Алексей был деловым человеком, хоть сразу этого не было заметно. Густав подошёл к телефону и взял трубку. Первые несколько секунд слышалось только чьё-то нервное дыхание и шорох ветра на фоне. Потом раздался до боли знакомый голос. Густав чуть не взвыл. Как же он хотел услышать этого человека. — Привет, — сказал Витя. — Ты не спал? — Привет, нет. Но планировал. Какими судьбами? — Вишня сказал, что ты тут. «Ну, конечно, кто же ещё». — Ладно, ты для чего-то конкретного звонишь? — Да... Гм, — Витя немного нервничал. — Ты можешь открыть дверь? — Чего? — Не понял Густав. — Ну, в общем, я тут стою. Рядом. Цой действительно стоял в той самой телефонной будке у студии, где накануне мрачнел Густав. — Да... Конечно, давай. — Он повесил трубку и пошел встречать названного гостя. Витя вошёл, скинул плащ и направился к дивану, на котором лежала его гитара. Положив её на колени, он опëрся локтями о корпус и посмотрел на Густава. Тот стоял всё это время, не шевелясь. — Ты почему ещё здесь? — Вишня не сказал? — Нет, эээ, сказал, но я же не знаю, правду ли ты ему сообщил. — Витя сомневался. Вряд ли бы Гурьянов рассказал всё знакомому звукорежиссёру. — По сути, так дела и обстоят, — ответил Густав. — Я не хочу ночевать дома, поэтому сижу здесь. И пинаю стены от скуки. — Да уж... — задумчиво произнёс Витя. — А если серьезно? Почему ты не хочешь там оставаться? — Это долгая история, — протянул Георгий. — Если короче, мы немного... повздорили. И я временно перекочевал сюда из дома. Не будем об этом, ладно? — Без проблем, — согласился Цой. Он видел, что Густав не намерен раскрывать причин своего «переезда». — Чаю хочешь? Ещё кола есть, её Джоанна привезла. И пиво. — Давай колу, — согласился Витя. — Чем ты тут занимался всё это время? — Да ни чем особо. Посидел там, тут, пошагал по студии, перебрал демки кассет. Полистал ещё журналы «африканские», вычитать кое-что. Вот, смотри. Он наклонился к столу, вытянул из груды какой-то журнал и зачитал: — «Boney M — немецкая группа австрийских продюсеров из Ямайки, поющая на английском о русских...» Как тебе? — Хахахах, да ну! Что за бешеная комбинация! Густав, увидев реакцию Цоя, сразу повеселел. До этого он находился в каком-то меланхоличном настроении, сейчас же его губы тронула улыбка. План удался — Вите понравился заголовок, вырванный из контекста. А Густаву понравился Витя. Он подошёл к небольшому холодильнику, почему-то стоявшему в студии звукозаписи и извлёк оттуда две банки американской кока-колы. — Приятного, — произнёс он, протягивая банку Цою. — Спасибо, — ответил тот, приняв угощение. Витя был рад, что ему удалось пообщаться с Густавом. Они просидели в студии ещё около часа. Потом Вите удалось уговорить барабанщика поехать домой. Но не обратно. Цой пригласил его в собственную квартиру. Там они довольно удачно расположились. Никто никому не мешал, никто ни с кем не спорил — идиллия, одним словом. Когда легли спать, Густав немного нервничал. Он не знал, куда себя деть. В квартире был только один раскладной диван, и тот на полтора человека. Смирившись, в конце концов, со своей участью, он замотался в кокон из одеяла и попытался уснуть. Морфей ухватил его не сразу, но, найдя, утащил в своё царство незамедлительно. Витя же ещё долго лежал без сна. «Какой же Гоша красивый» — думал он, глядя на мирное лицо друга. Внезапно он ощутил сильное желание погладить того по волосам. Пушистая шевелюра Густава выглядывала из под одеяла. Витя немного подтянулся и коснулся мягких волос. Лицо спящего барабанщика дрогнуло, но Витя не успел отнять руку. Не успел он и придумать себе оправдание. Но Густав не проснулся, а лишь блаженно улыбнулся сквозь сон. Складки на лбу разгладились. Цой провёл рукой ещё раз, потом ещё и ещё. Ему на секунду показалось, что ещё немного и Гоша начнет мурлыкать, словно кот, давно ждущий ласки и, наконец, получивший её. «Что это я делаю, — думал Витя, — лежу в одной кровати с лучшим другом, обнимаю его, глажу. А ведь я его люблю. Сам он об этом, конечно, не догадывается...» Подумав над ситуацией ещё немного и не придя к однозначному выводу, Витя сам прикрыл глаза и попытался заснуть. ****** Прошло около месяца с выпуска «Это на любовь». Народ был в восторге, они угадали со стилем. Сейчас же группа только закончила очередной концерт. Вечно пустующий ДК в глубинке под столицей не нравился Густаву от слова «совсем». Здесь не было толковой гримëрки, не было нормальной акустики, декорации на сцене были слишком старыми. Он был счастлив покинуть это место. На выходе из здания группу остановил немолодой мужчина. Он был очевидным консерватором. Утверждал, что их музыка «развращает молодёжь». Конечно, такие люди были всегда. Каспарян лишь хмуро промолчал, а Густав нашелся, что ему ответить — спокойной объяснил, что никто никого и не думал развращать. А, когда мужчина начал спорить, он просто послал его к чёрту. После Густав пояснил, что такие люди «просто с жиру бесятся». Густав всегда умел постоять за себя и за других. Он умел запоминать только плюсы, брать на заметку чужие советы, пусть это и была агрессивная критика. Это Витю в нём очень привлекало. Он был холериком в чистом виде, хоть и нападали иногда приступы меланхолии. Но такое случается. Это нормально для любого жителя Ленинграда. В меланхоличном настроении Гоша тоже был прекрасен. Он был эдаким питерским интеллигентом, умевшим красиво и достойно держать себя в любой ситуации. И иногда любил порассуждать на философские темы. Они шли по городу после концерта, дышали ночным воздухом и Юра, очень кстати, задал один такой философский вопрос. На тему искусства. Густав рассказал, что один его знакомый работает в магазине тканей. «На витринах мебельного магазина выставляют образцы однотонных ковров мягким градиентом, словно мозаика эпохи Барокко. И в таких местах пропадают "молодые таланты" — выпускники множества художественных вузов, тратя свой потенциал понапрасну». Когда он об этом говорил, Цоя завораживала не столько сама мысль, сколько этот магический голос, что мог преображаться из академического фальцета в ровно поставленную речь молодого диктора на радио. Он говорил красиво. Слегка витиевато, образно, но вполне чётко выражая свои мысли. Это тоже привлекало. Так тяготило Витю то, что он не может просто подойти к Густаву посреди улицы, прервать его речь и поцеловать. Мягко, нежно, без обязательств. Просто поцеловать, отступить и продолжить его слушать. Когда разошлись, Витя словно находился в прострации. Он много думал и мало говорил. Когда Густав сел в трамвай, он только запоздало махнул рукой. Каспарян попытался его растормошить. — Вить, ты чего? Устал после концерта? — Спросил он. — Вроде того, — протянул Цой в ответ и неожиданно выдал. — Я, наверное, пешком пойду. Пока. — До встречи! — крикнули хором Каспарян и Титов. Придя в квартиру, он скинул обувь и подошёл к окну. Светила полная луна. Красота! На улице было тихо, спокойно. Но на душе у Виктора бушевала буря. Ему хотелось рассказать обо всём. Обо всех своих терзаниях. О том, что он чувствовал, что видел, чего желал. Хотел рассказать, как иной раз хочется к Гоше прикоснуться, прервать его, просто посмотреть в глаза. Потрогать пушистые волосы, провести пальцами по линии скул, прильнуть к губам... Иногда, совсем уж редко, он желал прямо утащить того подальше от толпы, выкрасть его из центра внимания и целовать, целовать, целовать. Но это было невозможно осуществить. И понимание этого разрывало Виктора изнутри. Цой быстрым шагом прошёлся по комнате, извлёк из кухонного шкафа бутылку с какой-то настойкой и щедро отхлебнул из неё. И подумал. А что, если сказать Каспаряну? Поймет ли он Витю? Поможет ли? Чем он может помочь, что сделать? Да что угодно! Лишь бы избавиться от липкого чувства одиночества. Он метнулся к телефону в порыве эмоций и быстро набрал номер Юры. Гутки были слишком медленными, секунды тянулись невыносимо долго. Но, когда из трубки донёсся голос гитариста, из головы сразу вылетели все слова. — Юр? Привет, это я. Цой. — Да, да, Вить, я понял. Ты чего так поздно? — Юр... Я могу тебе кое-что рассказать? — Да, я слушаю. — Это... Не телефонный разговор. Можешь приехать? — По голосу было слышно, что Витя находится не в лучшем состоянии. — Или, лучше, я к тебе? — Я могу. Когда? — Сейчас. — Ладно. — Каспаряна удивила такая срочность, но против он ничего не высказал. — Жди меня. Спустя час они уже сидели и распивали вскрытую ранее бутылку с настойкой на неизвестных им травах. — Так, что все-таки случилось? — Спросил, наконец, Каспарян. — В общем... Я даже не знаю, как выразиться, — замялся Витя. — Есть один человек, от которого я без ума. — Тааак, продолжай. — И я не знаю, как мне быть. Его реакция на меня не может быть однозначной. — Я его знаю? — Витю удивило, что Каспарян никак не отреагировал на местоимение мужского рода. Но, наверное, это и к лучшему. Так проще будет говорить дальше. — Да, причём довольно хорошо. И я его хорошо знаю. И он нас. — Это кто-то из тусовки? — в ответ прозвучало мерное мычание, выражающее согласие. — Связан с группой? — Напрямую. — Участник группы? — Удивился Юра. И снова кивок. — Тааак, Виктор Робертович, теперь надо что-то решать. — Ты понял, о ком я говорю? — спросил Витя. — Густав? — Да, — Цой выдохнул. — Тогда, нам даже лучше. Ситуация складывается странная. Но не безнадёжная. Не бойся, ты своего добьёшься! — Сказал Каспарян и опрокинул в себя ещё одну стопку. — А сейчас нам надо решить, что именно делать. — Постой, — притормозил его Цой. — Я не собирался никому об этом рассказывать. Ну, как, «никому»... Ему — нет, тебе вот только довериться могу. — Тааак, — Юра почесал щёку. — И что ты предлагаешь? — Пока ничего. Просто мне легче, когда кто-то об этом знает. — Хо-ро-шо, хорошо-о, — протянул Каспарян на манер советской эстрады. — Ладно, тогда делать, пока что, ничего не будем. Хочешь что-нибудь ещё об этом рассказать? — Он налил себе и Вите новую порцию алкоголя. — Ну... Как бы тебе сказать... Есть кое-что. — Я весь во внимании. И в тот вечер Юра узнал, каким прекрасным может быть Густав во сне, какое красивое у него лицо, пушистые крашеные в ярко-рыжий волосы; какие, должно быть, мягкие у него губы; как приятно смотреть на его подтянуть тело, на плавные движения в танце, на то, как выявляются вены на руках, когда он играет; на то, как он хорошо одевается, удачно сочетая, казалось бы, несовместимые предметы гардероба. Да на него в целом было невероятно приятно смотреть! Для Вити он был идеалом со своими привычками и замашками. Но грубоватые или, наоборот, слишком мягкие черты характера его вовсе не портили — добавляли некоего шарма. Юра наслушался и о том, как красиво тот говорит, какой приятный у него голос, как завораживает его пение. Как виляет он, когда размышляет о чем-то, переходя с темы на тему так, что ты уже забываешь, о чем был разговор в самом начале. Каспарян даже немного завидовал Вите, что тот может так восхищаться кем-то. Но, стоило увидеть его печальный взгляд, он тут же брал свои слова обратно, хоть и произносил их мысленно. Ему было жаль Витю, истинно по-дружески жаль, ведь тот и правда никому не мог о таком рассказать. Он — самый близкий и умеющий держать язык за зубами — был единственным человеком, которому можно так «исповедаться». Юра это прекрасно понимал и никому бы ни за что не рассказал о тайне Вити. Разве что Густаву, и то — с согласия Цоя, да только в случае если тот как-либо будет склоняться к взаимности. Юра отправился домой полным сил, несмотря на бессонную ночь и распитую пополам с Цоем бутылку. Было приятно. Пели птицы, дул свежий воздух, улицы пустовали. Только изредка встречались одинокие бабульки на лавках у подъездов и сонные люди, спешащие на работу куда-то далеко. Может быть, у них рабочий день начинался в шесть утра? Может быть, им не повезло найти работу за городом, куда добираться добрых три часа. А, может, они шли с ночной смены, измотанные суточным дежурством. Кто знает... ****** Квартирник шёл уже второй час. Вите захотелось посидеть «по-домашнему», без большой публики. Они приглашали добрую половину тусовки, но прийти смогли не все: у кого-то намечался концерт, кто-то уехал, кому-то просто было лень. Присутствовали Кинчев, Чумычкин и Самойлов из «Алисы», вся «Поп-механика», Африка с парой девчонок, даже Джоанна пригласила нескольких подруг. Не зря рок-клуб процветает — американки в восторге от из музыки. Да и в Европе не отстают — слушают, наслаждаются. Густав, чисто случайно, как с ним это всегда и бывает, раскопал нового исполнителя: Хьюберт Ках, пишущий песни популярной Сандре, сам тоже поёт. Причем, жанры ещё такие... Красота, одним словом. Сначала сидели и просто исполняли свои песни, потом кто-то предложил игру: кто сможет спеть с гитарой с завязанными глазами под градусом. Как итог, никому этого не удалось. Алисовский Чума поспорил, что сможет разбить бутылку о голову. ВДВ какое-то, честное слово. Спасибо и на том, что в фонтанах не купаются. После всего этого действа Чума предложил поставить кассету Led Zeppelin, которая «случайно» оказалась у него с собой. Густав невероятно обрадовался. Сказал, что в детстве их обожал и теперь плывёт по течению ностальгии. Потом решил поведать, как его заставляли учиться играть на балалайке, дабы понять Led Zeppelin. Народ посмеялся, но долго Гурьянову разглагольствовать не пришлось. Африка предложил сыграть в «правду или действие». Бессменная классика, как выразился он. Дамы, тем временем, щебетали о чём на диване. Наверняка, сплетни. Витя не особо следил за ходом игры, сам всегда выбирал «правду», дабы от него отстали. Большую часть времени он наблюдал за Густавом. Выбор того частенько падал на «действие» и он с радостью выполнял всё загаданное. В какой-то момент ему стало скучно и он решил в чем-то признаться. В чем, конечно же, ещё никто не знал, так как вопрос не был придуман заранее. До того, как Африка успел выдать какой-то каверзный вопрос, Витя спросил: — А как ты начал курить? Густав всю игру видел, как завороженно Цой за ним наблюдает, от чего сердце скакало из угла в угол, не успокаиваясь. — Это долгая история, — произнёс Густав. — Ну, мы для этого здесь и собрались, — подал голос Кинчев. Он всегда недолюбливал Гурьянова, а Густав — его, но на сегодня они решили временно оставить всё. И развлекались. — Ну... — Георгий задумчиво посмотрел в потолок, театрально почëсывая подбородок. — Так и быть, расскажу. — Ну, не ломай комедию! — Крикнул Африка. — Мы ждём. — Ладно, ладно. Попробовал я в детстве, лет двенадцать было. Нашёл у отца в кармане пачку, незаметно стырил пару штук и замотал в какой-то платок. В тот же день мы с одноклассниками пошли гулять и там я их достал. Вкус был не очень приятным, что естественно. Но, в целом, я понимал, как люди могут этим наслаждаться. — А потом? — спросил Витя. — Я не верю, что ты начал с двенадцати лет. Одному Цою было известно, откуда в нём столько заинтересованности, но он, само собой, не собирался об этом говорить. — Верно, — продолжил Густав. — Потом в школе на какое-то мероприятие к нам притащили хореографа. Эта женщина сама курила и детям прощала. Были у меня такие одноклассники, что хотели попробовать всё в своей жизни. Так вот, второй раз был с той же компашкой и хореографом за гаражами у школы. Было весело прятаться от каждого прохожего и смотреть в серьёзные глаза той женщины, когда её могли какие-то бабки обвинить в развращении и склонении к курению детей. Никто нас и не спалил. А потом были школьные туалеты. Ну, об этом вы и сами прекрасно знаете. — И ты уверен, что зависимости у тебя нет? — Именно. Иногда просто хочется вдохнуть терпкого дыму, иногда — выглядеть эффектно. — Ну, это ты и без сигарет умеешь. — Произнёс Петя Самойлов. — Неужели, в школе тоже ценили твой шарм? — Ещё как! Тем более, это был лучший способ узнавать последние новости. В школьном туалете собирались все: курильщики, сплетники, «диллеры», хахах, ну и далее по списку. Представьте ситуацию такую. Густав вскочил со своего места, обошёл компанию с другой стороны, вынул из кармана пачку сигарет и высоким голосом произнёс: — «Смотри! Это я в Майкопе купил, когда ездили». И вот так постоянно. У всех что-то происходит и им необходимо с тобой этим поделиться. А, заодно, и ты мог что-то рассказать. — Тешить самолюбие тебе, видимо, всегда требовалось, — заметил Кинчев. — Тут, может быть, ты прав, — ответил Густав, вернувшись на своё место. Через несколько заданий очередь снова подобралась к нему. Густаву, очевидно, нравилось находится в центре внимания и к следующему вопросу он решил снова воспользоваться такой возможностью. Выбрал «правду», надеясь рассказать ещё историй из жизни. Вопрос об ориентации миновал, нечего было больше бояться. Странно он вёл себя на публике, тут не поспоришь. Но, как выражался Вишня: «Густав мог проколоть ухо, одеться в женское, накраситься, но мужества он не терял. Его атлетическое сложение и греческий профиль давали ему неоспоримым образ». — Ну, и о чём мне вам поведать на этот раз? — спросил Густав. — Нет-нет, языком ты мелешь и так постоянно, — сказал Кинчев. — Давай какой-нибудь вопрос поинтереснее. У Африки тут же созрел план. Он подал голос. — Гус... Ты знаешь такую штуку, когда тебе даётся три глагола и ты должен назвать людей из компании, которым позволишь это сделать? — Ну... Да, слышал, — ответил Георгий. — Так вот. У меня есть такие глаголы. — Хм, ну, давай, задавай. — Густав рассчитывал отстреляться по-быстрому. — Значит, так, — произнёс Африка, заговорщически оглядывая компанию. — Первое — съесть твою еду, второе — потеребить волосы и третье... Поцеловать! Вот. Ну, давайте, Георгий Гурьянов, народ жаждет хлеба и зрелищ. — Тааак, дайте-как подумать. Еду я готов отдать Самойлову, так и быть. Как участник ритм-секции участнику ритм-секции, — подмигнул он. — Дальше причёска, так? — он дождался ответное кивка от Африки и продолжил. — Пусть будет Каспарян, он единственный понимает меня в вопросах укладки. Юр, надеюсь на твоё благоразумие, — посмотрел он на гитариста. Тот кивнул. — Продолжай, — произнёс Африка. — Теперь последнее — поцелуй. — Ну, что за детский сад? — Возмутился Густав. — Сидим, будто в песочнице, и обсуждаем кто кого поцелует. — Ну так? — выжидающе молвил Каспарян. — Только из нашей компании? — переспросил барабанщик. — Только из этого круга, — подтвердил Африка. — Ну, не ты, уж точно, — фыркнул Густав. — Наверное, это будет... Цой. — Что?! — Витя осоловело взглянул на него. — А что? — Как ни в чём не бывало спросил Гурьянов. — Гус, — начал Каспарян, — почему именно он? — А что, ты хотел бы быть на его месте? — Иди ты, — рассмеялся Юра. — Ну, так, почему? — Переспросил-таки Витя. — А почему нет? — ответил Густав вопросом на вопрос. Он окинул взглядом всю компанию. — Ну, а кто, если не ты? Он поднялся, накинул пальто и отправился курить. Витя так и остался сидеть, ничего не понимая от слова «совсем». Продолжать стало скучно — главный комик и поставщик идей вышел из игры. Витя отправился к камину. Каспарян, завидев его потерянный взгляд, подошёл ближе. Он присел рядом с другом и приобнял того за плечи. Витя чуть расслабился. Из магнитолы раздавались гитарные поливы Def Leppard. Густав всегда говорил, что не представляет, как удаётся их барабанщику играть, имея только одну руку. Гости разбрелись по комнатам: кто-то сразу вырубился, кто-то ещё держался, несколько человек вышло на перекур. Цой сидел рядом с Юрой и наблюдал за пламенем. Он думал над сегодняшним случаем. Может, это что-то значит? — Вить? — М? — Ты чего так? — Спросил, наконец, Юра. Ему трудно было игнорировать такое состояние друга. — Да, сам не знаю. Пламя так завораживает. Посмотри. Он посмотрел. Но не нашёл в этом ничего необычного. Огонь как огонь. — Вить, пойдем, а? Выпьем ещё немного. — Не, я не хочу больше. — Он помолчал. — Как ты думаешь, Гоша сегодня много выпил? — Не знаю, не видел, — ответил Юра. — Такое ощущение, что вообще ни глотка. — Видишь? — Что? — Не понял Каспарян. — Он, наверное, не пил, а мы тут что делаем. Вот зачем ты пьёшь? Скажи. — Ну... Не знаю, чтобы расслабиться. Повеселиться. — Я тоже хотел расслабиться. Только, как видишь, не вышло. — Вить, может, пройдёмся? Тебя чего так на рассуждения потянуло? — Да, сам не знаю, — ответил Цой. — Я уже второй день так хожу. И очнуться не могу. Ощущение, будто всё, что здесь происходит — сон. И я во сне. И ты. И все они, — он указал себе за спину, в то место, где чья-то компании рубилась в карты. — Вить, это точно не сон. Я могу сказать тебе это с уверенностью. — А откуда мне знать? Откуда мне знать, Юр, что ты мне не во сне об этом говоришь? — Давай поговорим о чем-нибудь другом, — прервал Юра. — Например? — Ты помнишь слова Густава? — внезапно спросил он. Витя аж встрепенулся. — Да... Да, помню. Ты об этом предлагаешь поговорить? — Не совсем, — ответил Каспарян. — Мне кажется, он не лгал. — Что? — Ну... — Юра остановился, подбирая слова. — Мне кажется, он не лгал, когда говорил про тебя. И у тебя, наверное, даже есть шанс. В этот момент в помещение вошёл сам Густав. «Вспомнишь, вот и оно» — подумалось Юре. Витя же посмотрел на вошедшего как-то потерянно. Заторможенно и слегка смущенно. — Подумай над этим. — произнёс Каспарян. — Подумать над чем? Над этим?! — возмутился Витя, рукой махнув на Густава. — Тише, тише. Спокойно. — он положил руку на плечо Виктора. — Мне кажется, сегодня вы можете поговорить. Он трезво оценит обстановку. И сделает всë правильно. И ты сделаешь всё правильно, я уверен. — Думаешь, это стоит делать? — спросил Витя ещё раз. — Не сомневаюсь. — Конечно, он сомневался. Но, во-первых, нельзя было показывать это Цою, а, во-вторых, им следовало бы действовать. Иначе, Витя страдал бы ещё долго. А так, всё произошло бы быстро. Быстро и безболезненно. Но, если его догадки подтвердятся, будет ещё лучше. Намного. Значительно лучше будет. Густав не мог просто так без причин ходить хмурым последние пару месяцев. И не мог он просто так постоянно заглядываться на Витю. Со стороны было заметно, но Витя об этом даже не догадывался. Следовало их постепенно наталкивать друг на друга. —Ну, так? Что думаешь? — спросил Каспарян. — Даже не знаю. Можно попробовать, конечно... — потянул Цой. Юра мысленно дал себе пощечину. Ну, собирался же по-сте-пен-но. Постепенно! А не то, что сейчас. Ну, да ладно. Сказанного не заберёшь назад, значит — двигаемся дальше. Юра поднялся с ковра. За ним встал и Цой. — Давай. Я верю в тебя, — он положил руку Вите на плечо. — Или сейчас, или никогда. В глазах у Вити сверкнула уверенность. — Ладно. Я попробую, — произнёс он. Каспарян притянул его к себе и крепко обнял. Он почувствовал, что Витя уже не так напряжëн, как было до этого. Юра отпрянул, прохлопал пару раз Цоя по плечу и произнёс одними губами: «Я в тебя верю». Витя развернулся и подошёл к Густаву. Буркнув что-то на подобии «надо поговорить» он снова развернулся и направился к выходу из дома. Гурьянов вопросительно посмотрел на Юру, но, не найдя в его глазах ответа, сам поднялся и пошёл вслед за Цоем. Каспарян мысленно ходил по потолку. По стенам, по воздуху из угла в угол. Вити и Густава не было уже довольно долго. Они оба не были скандалистами, не поссорились бы уж точно. Но на душе у Юры было как-то не спокойно. Он прошёлся по комнате несколько раз и только после того, как Самойлов поинтересовался, что с ним, он решился. Каспарян молча надел кожанку и вышел из дома. Там немного походил по двору, прислушиваясь. Благо, была у него такая способность — бесшумно ходить. Решив, что на улице он никого не найдёт, а если найдёт — потревожит, Юра решил вернуться в дом. Цой с Густавом, наверное, уже разъехались и следовало им обоим позвонить. Каспарян остался бы в любом случае, ведь дом гостям предоставил он, а, значит, придётся за ними проследить. И, стоило только занести ему ногу над лестницей, как вдруг он услышал чей-то хриплый смех. Очень знакомый смех. Голос Цоя раздавался из-за дома, где должен был находиться мангал с лавкой по соседству. Юра остановился. Поразмыслив немного, он решил всё-таки проведать друга. И, видимо, его нового любовника. Боже, кто же знал, что они окажутся именно в таком положении! Пройдя в другой конец двора, он медленно, специально шурша подошвой, направился за дом. Выглянув из-за угла, его глазам предстала такая картина: Витя сидит на лавке, закинув ноги на бортик потухшего мангала и гладит по волосам лежащий на его коленях силуэт. Тёмным силуэтом был никто иной, как Густав. Собственной персоной барабанщик развалился на лавке, уложив голову на Витю и размахивал руками, что-то рассказывая приглушённым голосом. Заслышав шаги, Витя обернулся и встретился взглядом с Каспаряном. Густав, тоже заметив человека, нарушающего их идиллию, подорвался. Но, поняв, что это Юра, чуть успокоился. — Он ведь знает? — Шёпотом спросил Гурьянов. Витя кивнул. Тогда Густав совершил один из самых спонтанных и неожиданных поступков в своей жизни. Он наклонился к Цою и впился губами в его губы. Тот от неожиданности выпучил глаза, но, поняв свою участь, поддался. Юра пару секунд наблюдал за этим детством, но, решив не тревожить их покой, направился обратно в дом. — И что это было? — спросил Витя, оторвавшись от столь желанного всё это время человека. — Не знаю, — пожал плечами Густав. — Но мне понравилось.