***
Арсений открывает глаза от солнечного света, пробирающегося сквозь неплотно задернутые шторы, и недовольно щурится. Он рефлекторно закидывает руку на сторону, где обычно спит Антон, но ладонь вместо теплого тела встречает остывшая простыня. Воспоминания наваливаются резко и оглушают. Арсений открывает глаза и дергается в осознании – простыни смяты, но Антона рядом нет. Он медленно проводит ладонью по пятнам, оставшимся от вчерашней ночи, и заставляет себя подняться и пойти в душ. Моется, как ни в чем не бывало, а когда переводит взгляд на полку, видит там антоновский гель для мужчин 10-в-1. Вспоминает, как они спорили, стоя у кассы супермаркета, и Арсений говорил, что это ерунда, а Антон настаивал, что мыло оно и есть мыло и нечего выдумывать – мылится и ладно. Арсений невольно усмехается этому воспоминанию, берет в руки гель и выливает себе на ладонь каплю. В ванной резко пахнет Антоном. И тут все пробки выбивает. Прорывает все краны и срывает все тормоза, и Арсений плачет. Он садится прямо на холодное дно ванны, обнимает колени и рыдает во весь голос. Запрокидывает голову к потолку, отчаянно зажмуривается и орет. Он орет и воет, и не думает о том, что скажут соседи. Он кричит так долго, что в какой-то момент от него остается только свистящий хрип. За шумом воды и собственными хрипами Арсений не слышит, как в спальне звонит его телефон, заботливо поставленный на зарядку вовсе не Арсением.Не уходи?
26 января 2024 г. в 00:11
Арсений лежит на расправленной кровати, прижав телефон к груди, и невидяще пялится в потолок. Больно уже не было. Было пусто. Пугающе, поглощающе. Плакать тоже не хотелось. Есть, пить, вставать в туалет. Ничего.
Сначала он просто не мог поверить, что Антон с ним так поступил. Первые несколько дней злился, обижался – даже хотел выбросить все его вещи, но перед соседями было стыдно.
Следующие несколько дней Арсений метался от жалости к себе до попыток встать на место Антона и постараться понять причины его поступка. Он даже наступил на горло собственной гордости, чего практически никогда не делал, и первым решил позвонить. Чтобы хотя бы узнать, почему Антон не пришел. Они ведь вдоль и поперек обсудили, что Новый год встречают вместе – никаких исключений, и Антон согласился.
Это не впервые, когда Антон нарушил их договоренность и не пришёл, но впервые, когда он даже не удосужился объясниться. И это задевало сильнее всего. Арсений бы простил его, как прощал много раз до этого – да обиделся бы, да поистерил, может, даже не разговаривал бы с ним все эти дни, но Антон был бы рядом. Арсению было бы спокойно – он бы понимал, что его все равно любят, ценят. Примирение оставалось бы лишь вопросом времени. Но Антон не дал ему даже шанса обидеться.
Слезы текут по вискам, и Арсений сильнее сжимает телефон, чтобы опять не дернуться в попытке проверить экран на наличие пропущенных. Звук на телефоне включен.
Самое обидное, что за все шесть дней Арсений так и не нашел в себе сил даже притвориться, что ему плевать, и на все предложения друзей развеяться и продолжить празднование Нового года у них отвечал отказом.
Тридцать первого Арсений, как правильный партнер, ушел с работы пораньше, как они и договаривались, чтобы все подготовить. А потом сидел на кухне до трех часов ночи в праздничном костюме с голубой мишурой на шее, смотрел на огни, мерцающие на елке, которую ставил в одиночку, и ждал Антона.
Антон постоянно перерабатывал – для Арсения это было не ново, иногда забывал предупреждать о том, что опоздает, и Арсений жутко бесился. Но он всегда, ВСЕГДА приходил домой ночевать. Арсений старался относиться к чужому делу с пониманием и терпеливо съедал все обиды и недовольства, которые копились годами. Видимо, не стоило быть таким понимающим и всепрощающим.
Что Антон не придет, на самом деле, стало понятно почти сразу. Арсений просто продолжал сидеть в своем идиотском костюме и на что-то надеяться, пока не психанул и не отправил два обидных смс о том, что домой Антон может не возвращаться и видеть его Арсений больше не хочет.
Арсений переворачивается на живот, уткнувшись лицом в подушку, и начинает горько рыдать. Ему сейчас так больно и так обидно, что кажется, он может от этой боли задохнуться. Он снова прокручивает в голове слова Антона о том, что у их компании будет загородный корпоратив в новогоднюю ночь и как Антон на него хочет пойти, но Арсений наотрез отказался из-за дурацкого Ванечки, к которому Антона ревновал. И тот вроде без сожалений согласился провести этот вечер вдвоем. Во всяком случае Арсений тогда себя в этом смог убедить. А теперь он, как какая-то тупая малолетка, лежит и заливается слезами, глотая обиду, как битое стекло.
Первого января Арсений со злости выключил телефон, чтобы Антон понервничал. А когда включил его, аж третьего числа, дрожащими пальцами смахивая уведомления из соцсетей, от Антона было ровно ноль пропущенных. Антон даже не собирался извиняться или оправдываться, хотя Арсений надеялся на это каждый новый день. А сегодня вот, видимо, перестал. Как там говорят – отрицание, гнев, торг? Кажется, у Арсения настала стадия принятия. Хотя менее больно от этого не становилось.
Отчаянно вцепившись в подушку, он продолжает давиться слезами и мысленно себя жалеть. Отвратительное, мерзкое чувство. Арсений был Антону верен до самого потаенного уголка своей души. Только тому этого всего, видимо, было не нужно.
На третий день отсутствия Антона Арсений весь обзвонился, нарезая круги по кухне и слыша в ответ лишь механическое «абонент не доступен». И хотя Арсений часто ревновал, в изменах Антона он никогда не подозревал, даже если тот возвращался под утро. Тогда казалось, они уже прошли ту стадию отношений, где влюблённость с ног сбивает волной, а до доверия ещё плыть и плыть. Но проснувшись в одиночестве в первый день нового года, Арсений впервые позволил себе засомневаться.
И сейчас, захлебываясь слезами и обидой, он думает, какой же он дурак. Дурак, что верил. Дурак, что думал, что Антон позвонит. Дурак, что до сих пор ждет хотя бы простого «извини».
Шесть долгих дней прошло в каком-то сумбуре и эмоциональном раздрае. Ближе к ночи у Арсения не остается сил даже на слезы. Он так и пролежал весь день на кровати, лишь один раз сходив в туалет, и все так же прижимал телефон в груди, как будто выпусти он его на секунду, Антон точно никогда ему больше не позвонит.
Когда Арсений уже витает на грани сна, вымотанный переживаниями, из прихожей слышится звук отворяющейся двери, а за ним хлопок.
Он тут же подскакивает с кровати, выбегая в коридор, не успев распознать собственные чувства. Он рад, он в ярости, ему все еще безумно больно.
Вылетев в коридор, он чувствует будто его неожиданно ударили в грудину, выбив весь воздух из легких. Его захлестывает волной ужаса, и он просто впадает в ступор.
Он не знает наверняка, где пропадал все это время Антон, но сейчас ему по-настоящему страшно. Одежда Антона вся в грязи, а правая половина лица залита кровью. Арсений лишь надеется, что кровь не принадлежит самому Антону. Он так и стоит, замерев в дверном проеме, и беспорядочно бегает взглядом по Антонову лицу, пытаясь понять, что произошло.
Антон, весь какой-то серый и побледневший, лишь виновато улыбается:
— Арс, прости меня, — и маленькая капелька крови, просачиваясь сквозь потрескавшуюся от мороза кожу, выступает в уголке его губ.
Арсений в полнейшем шоке и непонимании продолжает молчать. Ему страшно даже подумать, почему Антон выглядит так. Возможно, ему нужна медицинская помощь. Возможно, медицинская помощь сейчас нужна кому-то другому, потому что Антон своим видом пугает. Его глаза как-то бешено бегают, и это выглядит дико на фоне болезненно бледного лица, перемазанного грязью и неизвестно чьей кровью. Арсений лишь выдавливает из себя:
— За что? — Он пытается выровнять голос, но все равно срывается на шепот. — Что ты сделал, Антон?
Арсений очень напуган, и мысли, одна хуже другой, мрачной стаей роятся в голове. Предположения сменяются одно за другим и кажутся просто абсурдными, страшнее любых кошмаров вплоть до убийства человека.
— Я пропустил наш вечер, — с каким-то сожалением проговаривает Антон, делая прискорбное лицо, но продолжая тянуть уголок губ в вымученной улыбке – это выглядит жутко и делает его чужим. А потом Антон добавляет: — Вчера.
По лицу Арсения пробегает нервная усмешка.
— Не смешно, Антон, — он пытается его упрекнуть, хотя тревога уже начинает бить в колокола.
Антон непонимающе хмурится на его слова, а у Арсения звенит в ушах от перенапряжения. Он ничего не понимает. Только молчит и смотрит, как с лица Антона изредка осыпаются чешуйки ссохшейся крови.
— Пойдем, — Арсений отмирает и тянет его за руку в кухню, и Антон послушно следует за ним.
Снимая с него куртку и все еще не понимая, чья на Антоне кровь, Арсений старается не думать, что это, возможно, улики и от них нельзя избавляться. От них нужно избавиться. Антон, не обращая внимания на его манипуляции, покорно позволяет снять с себя верхнюю одежду. Арсений скидывает ее прямо на пол и, достав аптечку из шкафчика, осторожно начинает стирать кровь с его лица ватным диском, пропитанным перекисью. Антон смирно стоит и прижимается к его ладони измазанной щекой. Смотрит на него и продолжает жутко улыбаться. Сердце бьется как бешеное, и Арсений, пытаясь выровнять голос, наконец спрашивает:
— Так что стряслось?
— Я засиделся на работе, — начинает оправдываться Антон, все так же не отводя от него взгляда, — а когда понял, что опаздываю, сразу же все бросил и поехал к тебе.
Арсений слушает будто сквозь толщу воды, а сердце выпрыгивает из груди с каждым стуком. Бездумно продолжая тыкать ваткой по лицу Антона, он переводит взгляд на валяющуюся на полу куртку и только сейчас понимает, что на Антоне была та же одежда, в которой он вышел из дома утром тридцать первого.
— На дорогах гололед жуткий, — продолжает Антон. — Машину занесло, — рука Арсения замирает на щеке Антона, и он все еще не может отцепиться взглядом от злосчастной куртки. — Я даже понять ничего не успел. Только думал о том, что ты меня ждешь, а я опять облажался.
Антон грустно усмехается и нежно обхватывает запястье Арсения. Целует в центр ладони, как часто это делал, когда извинялся, сухими губами. Арсений все никак не может оторвать взгляда от куртки, а поцелуй вроде, как и всегда от Антона, ласковый, только почему-то холодный. Арсению мерещится, что краем глаза он видит едва заметное облачко пара, которое вырывается у Антона изо рта. Арсений вздрагивает, хотя в доме тепло, и спрашивает:
— А что с машиной? — Он едва выговаривает слова, и его начинает колотить, как от озноба.
С третьей попытки он все-таки переводит взгляд на Антона и только сейчас замечает, что тот слишком уж бледный, хотя вовсе не выглядит раненым. Почти нет.
— Я же говорю, слетела с трассы, — Антон кладет руку Арсению на талию и это ледяное прикосновение пугает до дрожи. — Не помню, как перевернулся и как выбрался. Только как шел к тебе пешком, — грустно добавляет он.
Чтобы убедиться в своих догадках, Арсений находит в себе силы и спрашивает:
— Как занесло машину?
— Не помню, — Антон выглядит недоуменно. — Помню только, как шел по дороге. К тебе. Домой.
— И что, ты шел и тебя никто не заметил? Никто не помог тебе? — пытается найти хоть какое-то опровержение своим догадкам Арсений. Его голос звенит, а руки трясутся. Он как завороженный смотрит Антону в глаза, чтобы убедить себя, что не прав.
Антон задумывается, хмурит брови:
— Нет. Не знаю. Я не думал об этом. Думал только о том, что ты меня ждешь и будешь злиться, что я снова опаздываю.
Они смотрят друг на друга, и Арсений все-таки произносит это.
— Ты не выбрался, — в голосе звенят истеричные нотки, и Арсений сам не верит в то, что говорит. Он кладет руку Антону на грудь с левой стороны и ничего не чувствует. Отсчитывает про себя минуту, а потом две. Смотрит на Антона с мольбой, но сердце под его ладонью не бьется.
— Что ты такое говоришь? — Антон тепло улыбается, но от этой улыбки веет мертвенным холодом. — Конечно я выбрался. Не мог ни о чем больше думать, даже о боли. Только о том, что должен идти к тебе. Что ты меня ждешь. И я пришел. Ты же ждал меня?
От осознания произошедшего у Арсения неконтролируемо текут слезы из глаз. Он отказывается понимать.
— Антон… — голос дрожит, как порванная струна, а слезы льются рекой. — Я ждал тебя. Я очень ждал. И вчера, и сегодня, и все эти проклятые шесть дней.
Последние слова вылетают с каким-то лающим звуком. Взгляд Антона из непонимающего превращается в тревожный, а Арсений все держит ладонь на его груди в надежде почувствовать стук сердца. Но ничего не происходит.
— Антон, — Арсений глотает слезы вместе с болью осознания. — Наш вечер был не вчера. Он был шесть дней назад. И ты не пришел, Антон, — уже еле слышным шепотом добавляет он.
Взгляд Антона меняется с теплого на сожалеющий, и он кладет свою ладонь поверх арсеньевской, что покоится на его груди, и снова виновато улыбается.
— Значит… — Антон сглатывает, — я здесь, потому что ты все-таки ждал меня. — Арсений смотрит, как дергается его кадык, а потом слышит: — И дождался.
Арсений не плачет, но слезы не переставая текут. Антон, не отпуская его руки́, смотрит с отчаянной нежностью, так что у Арсения дрожит подбородок от этого взгляда. Он тянется к Антону и тычется в него солеными губами, и Антон целует его в ответ. Арсений дрожащими губами осыпает поцелуями все его лицо. Он целует Антона самозабвенно, отчаянно, как будто пытается вдохнуть в него жизнь. Или, возможно, отдать свою. Утаскивает его в спальню и бережно усаживает на кровать, как будто боится, что одним неосторожным движением может разбить на мелкие кусочки. Он садится Антону на колени и судорожно стягивает с себя футболку, а затем и домашние штаны. Хватает края его рубашки, чтобы стянуть ее через голову, но мешкается, боясь увидеть под ней что-то не то. Не то, что он привык видеть обычно. Антон, кажется, его понимает и успокаивающе придерживает за руки, а потом снимает рубашку сам. Под ней Антон такой же бледный, но ни ссадин, ни синяков, ни видимых повреждений нет. Как оно на самом деле, Арсений себе думать не позволяет. Он сползает с Антона на пол и стоя на коленях стягивает с него джинсы и белье. Проводит руками от коленей вверх к бедрам, ощущая под ладонями жесткие волоски и ледяной холод. Пытается вложить в свои прикосновения всю ласку и тепло, на которые только способен, и не выдерживая, утыкается Антону лицом в живот. Антон понимающе гладит его по волосам, пытаясь успокоить, но Арсений продолжает плакать.
Когда он наконец берет себя в руки и поднимает голову, то встречает полный любви и сожаления взгляд. Арсений не позволяет себе тратить драгоценное время, которое им чудом было отведено, и бережно укладывает уже голого Антона на кровати. Он подползает к нему и забирается сверху, а затем снова начинает целовать. Но уже не так судорожно и болезненно, а жадно, яростно, страстно. Он пытается взять от этого момента все и запомнить каждую его секунду. Запомнить каждую клеточку Антона, впитать его в себя. Арсений крепко прижимается к его губам и трется всем телом, уже не разбирая свое и чужое возбуждение. Он садится Антону на бедра, приподнимается и впускает его в себя. Он не чувствует боли или дискомфорта, только желание брать. Желание давать. И отдаваться как в последний раз. Последний, самый приятный и самый болезненный. И Арсений отдается. Антон проникает в него всем телом, и Арсений выгибается, запрокидывая голову, шаря руками по груди Антона. Он хочет Антона трогать, он хочет Антона в себе, он хочет его всего. Ему катастрофически мало. Ему безнадежно много. И он уплывает сознанием, теряясь в ощущениях и продолжая качаться как на волнах. Слезы не прекращаются, но это больше неважно. Арсений широко раскрывает глаза, но вместо потолка видит тени. Сгустки темноты, черный эфир, который бродит и медленно опускается ниже. Арсению кажется, что он хочет их поглотить. Поглотить Антона. Он снова прикрывает глаза и упираясь Антону в грудь руками, вдавливается в него с отчаянным стоном на каждом толчке. Как будто хочет впечатать в себя. Так, чтобы никто не смог забрать. Так, чтобы уже не разделить их надвое. Он чувствует холодные, но теплые прикосновения рук, блуждающих по его телу, и ему кажется, что у Антона их как минимум тысяча. Он слышит свои стоны, как будто отдаленно, и они похожи на крики каркающих ворон, но Арсений не собирается останавливаться. Он вталкивает в себя Антона, протыкает себя им. До ноющей боли в сердце, до острого кома в горле, до грохочущего пульса в висках. Арсений чувствует, что Антон кончает и кончается сам. Он ощущает себя, будто ему кончили прямо в душу, и не снимаясь с члена, ложится на грудь Антона и обнимает крепко, как может.
Арсений не хочет, чтобы Антон уходил. Арсений знает, что Антон уйдет. И сам себя не слыша, он задушено скулит, как брошенный щенок:
— Не уходи? — С отчаянной надеждой, которая только причиняет боль.
Антон гладит его по спине, невесомо касаясь пальцами, и целует в макушку:
— Я всегда буду рядом. Слышишь? — он пытается поднять его голову, но Арсений не дается, утыкаясь лицом в его грудь еще сильнее. — Всегда.
— Это не то же самое, — шепчет Арсений, и чертов болезненный ком снова разрастается в горле.
Антон на это лишь улыбается – Арсений не видит, знает – и целует его в висок. Они так и лежат: Арсений, уткнувшись в Антона, и Антон, гипнотизирующе его поглаживающий по позвонкам.
Арсений боится, что как только откроет глаза, Антон исчезнет. И отчаянно, по-детски не поднимает на него взгляда. Они лежат так, кажется, целую вечность, а потом Арсений все-таки засыпает, ощущая прикосновения Антона на теле, которые уже не кажутся такими холодными.