Не берите ничего у незнакомых упыриц

Всё на этой обычной хрущёвской кухне вечером 22 ноября было фантастично и как-то хищно и огромный чёрный кот, и почти голая, рыжая женщина, и разлёгшиеся по всем горизонтальным поверхностям бледные парни с расширенными зрачками. Парней было пятеро, но безвольная комковатость тел, как будто увеличивала их количество вдвое. Чёрные толстовки, почти одинаковые джинсы и однотипные стрижки создавали впечатление театрального запасника, куда второпях свалили ненужные больше в постановке манекены. Гелла и Бегемот за беседой опустошившие уже третью бутылку плохого портвейна, (причём Гелла подливала Бегемоту в блюдечко, которое тот держал на растопыренной лапе), компанией не смущались настолько, что Бегемот даже разговорился, не меняя котовьей формы. Благо у всех невольных зрителей к утру была одна дорога: в реанимацию. А неча, как сказал бы Азазелло, незнакомые грибы жрать, количество психоактивов в них не уточнив. Тем более от незнакомой тёти. Даже если тётя и одета-то в бисерное бельё, да бархатные шнурочки, даже если тётя выглядит как сошедшая с плаката мечта пубертата и намекает будоражаще прямо на неприличные дела. Впрочем тут Гелла никого не обманула, приличного на кухне не происходило, нельзя же отнести пять бездыханных тел в кухне, да ещё одно в прихожей, да к ним ещё и девочку в отключке на диване в комнате, к чему-то «приличному». Гелла нараспев читала лесбийский древнегреческий приворот, используя его как аргумент в споре о том, что человеческая натура не менялась никогда, всегда стремилась к любви. Сама идея спора была уже подзабыта, но жар от него ещё клубился под потолком. — Ахейрос… Это не пытка, а вот как бы тебе перевести… Жар во всём теле как будто тебя выкручивают после стирки… — Похмелье после «ханаанского бальзама», — блеснул Бегемот знанием классики, — нужны значится технический спирт, граммов сто, пиво тёмное, такое бархатное — стаканчик и главное: политура очищенная! Всё смешать до такого однородного цвета, а наутро…о-о-о-о-о, вот это твоё «ахейрос». — Ты и такое пил? — с лёгкой записью спросила Гелла, сама она вкусы почти не ощущала, поэтому даже о неведомой политуре немного грустила. — Я всякое пил, — неожиданно мрачно ответил ей шут, — но конкретно этот рецепт не пробовал. — А про похмелье ты откуда тогда знаешь? Брешешь? — возмущённо сощурилась Гелла и острые ногти потянулись к кошачьему уху. — Брешут псы! А я полагаюсь на Венечку Ерофеева, — завизжал Бегемот, прикрыл ухо лапой и отпрыгнул от упырицы, каким-то образом не уронив блюдечко — уважайте классика гражданка Гелла, он не зря мотался в свои Петушки! — За Петушки тут скоро будет статья, — хохотнула Гелла, — и за лесбийские привороты. А на изнасилования всё ещё сквозь пальцы смотрят. Она растопырила пальцы с красными ногтями, посмотрела сквозь них на лампочку, лампочка смущённо и устало замигала, она откровенно устала освещать преступления и быть не в силах о них рассказать. Гелла помолчала, в её мутноватых и стылых глазах светились всё же две страшные точки и когда она застывала без движения, не обаивала, не соблазняла, не шутила, они будто росли и вбирали в себя свет. (Когда она подошла два часа назад к «мальчикам», выбравшимся за алкоголем, необходимым для подкрепления сил, потраченных на борьбу с несговорчивой девицей и секс, точек в её глазах не было, а были сплошные обещания головокружительного досуга). Кот опасливо на неё покосился, но стих с упырицы уже сошёл, поэтому он вернулся на стул, а оттуда вовсе перелез на гладкое, как мрамор, голое бедро и по кошачьей привычке потрогал лапой бисерные висюльки на лифчике и вздохнул: — Попортил людей интернет… — А одна ведьма, — сказала вдруг Гелла, — по имени Канидия, однажды по самую шею закопала в землю мальчика и оставила его умирать от голода и жажды. А перед ним поставила вино и фрукты, чтобы он весь, умирая пропитался страшной жаждой. Потом из печени и сердца сварила приворотное зелье. По задумке, значит, его эта смертная мука, должна была перейти на того, кто выпьет зелье. — И чего? — спросил Бегемот, — сработало? — Сработало, — сказала Гелла, — только её судили и приговорили к смертной казни. Так что кому там смертная мука передалась это ещё вопрос. Я, собственно, к чему, не обязательно же девку толпой-то бить, чтобы она ноги раздвинула, а? Вон сколько способов придумали. — Не обязательно, — согласно кивнул Бегемот, — да, Артём? Артём ответил бы обязательно, будь в сознании, не каждый всё-таки день, огромные чёрные коты задают тебе вопросы, но душа Артёма была занята какими-то неописуемыми ужасами, которые одним глазком видел Данте и, говорят, ещё, Нил Гейман заглядывал, но это скорее всего враки ушлых американских пиарщиков. — Слезай с меня давай, — сказала Гелла и спихнула кота на пол, — нам с тобой ещё разбираться кто такая Ксюша Собчак и понравится ли Мессиру её квартира. Пошли, тут больше делать нечего. Шубка её, висевшая в прихожей, подозрительно напоминала цветом и выделкой шкуру самого Бегемота, он на этом внимания не заострял, но по случаю решил обидеться, когда будет поменьше занят. — Уёбочки, — ласково сказала Гелла и как на кнопку звонка нажала на кончик носа,  застывшего на обувнице в неудобной позе Бориса, — так бы и сожрала целиком, жаль крещённые, ну да ничего, кредит скоро кончится. Она накинула шубу на голые плечи и почти уже открыла дверь, как вдруг развернулась и прошла в комнату, в последний раз посмотреть на голенькую и побитую девчонку, в отключке, лежащую на диване. — Жить будет, — бодро сказал Бегемот из прихожей, — толком и не вспомнит ничего. Гелла наклонилась, поцеловала девочку в окровавленную щеку, задумчиво облизнула губы и поцокала языком: — Залетела… Это кто ж из них папа? — Да какая разница, — пробурчал кот, — может пойдём уже? С подъезда тянет у меня лапы мёрзнут… — Бегемотик, — нежно-нежно сказала Гелла, — котичек, лапушка, убери у ней ребёнка, а? — Я тебе что акушерка что-ли? — Ну, убери! — С окна её сбросить? Не умею я детей убирать! Гелла посмотрела на девочку мёртвыми глазами, потрогала языком острый клык и уже было открыла рот, когда потерявший терпение Бегемот засунул голову в комнату и заорал: — СТОЯТЬ! МЫ СЮДА НЕ ЖРАТЬ ПРИШЛИ! — А я не жрать! — СТОЯТЬ ГОВОРЮ! Я МЕССИРУ РАССКАЖУ, ЧТО ТЫ ТУТ НЕСАНКЦИОНИРОВАННО УПЫРЕЙ ПЛОДИШЬ! — ЖАЛКО ЕЁ! — завизжала Гелла, которая поорать тоже была мастерица, — КАКОЙ ЕЙ РЕБЁНОК В ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ!  Гелла была мастерица не только поорать, дебоширить она тоже умела и любила, страсти её контролю не поддавались, усмирить её кроме Мессира и ближних его старых друзей не мог никто, поэтому Бегемот обороты сбавил, не первую сотню лет её знал. Буйная упырица в его планы на вечер не входила. С неё бы сталось и дом поджечь, Александрийской библиотеке вон когда-то тоже не повезло. — Ну Геллочка, — замурлыкал он, — может, наоборот, обойдётся всё. Найдёт утешение в святом материнском долге. — Кот, ну не охуевай, а? Какой материнский долг после группового изнасилования? — Согласен, — сказал Бегемот, — борщу. Ладно, щас я за Пастинором в аптеку метнусь, без магии обойдёмся, но если мне кто-то выговаривать будет за задержки, я скажу, что ты виновата, так и знай! Гелла, оставшись одна, присела на подлокотник и вдруг погладила девочку по щеке, по-птичьи заворковала: — Вот к утру придёшь в себя, в скорую позвонишь, потом по ментам, по допросам, по освидетельствованиям, потом по терапевтам походишь, а потом всё и хорошо будет. Будет-будет… Обязательно. Я бы тебе память стёрла, но уж поверь, не понравится тебе… Мир, он Дашенька, такой, блядский, ты ему доверишься, а он тебя выебет…и души лишит. В зелёных её глазах замерцало как будто что-то нежное, но к приходу Бегемота уже растворилось, таблетку в рот девочке она впихнула с лицом почти брезгливым и нос её держала зажатым, пока не сработал глотательный рефлекс с таким видом, как будто выполняла сложную и скучную обязанность. — Всё? — поинтересовался Бегемот, когда они вышли на улицу — прошёл гуманистический порыв? Можно мне обратно мою красотулечку бездушную? — Мо-о-о-о-о-о-о-жно, — протянула Гелла, потягиваясь. Шубка её распахнулась и крепкое ладное тело бесстыдно засияло в свете фонарей, едва прикрытое бусинами и бархатом. Так засияло, что редкие прохожие встали как вкопанные. — Полетели, котик, дурить охота, — сказала Гелла, шагнула в тень и в ней растворилась. — Ей дурить охота, а я её потом из ментовок вытаскивай, — недовольно пробурчал Бегемот и шмыгнул следом.