в нефрите кроется гноящееся сердце.

      Первая затяжка на утро — будто первый поцелуй, затягивающий рваные раны, а дальше как по накатанной, неважно, во время обеда, ужина или за обычной чашкой горячего кофе. Когда смиренная тьма покрывает город, обволакивая в свои крепкие узы, голова идёт кругом от сомнений в существовании чего-то более изящного, чем худые, тонкие запястья.       Самые яркие, бурные сны снятся в покрове ночи, отчего по утрам ощущается влага на нижнем белье. От этого ощущения хочется скрыться, погрязнуть в низком либидо и не чувствовать возбуждение, задумываясь о тех самых руках, гуляющих по подтянутым, упругим рельефам.       Она является, когда ей вздумается, даже не предупреждая о своём визите. Каждый раз опаляет горящим взглядом с ног до головы, поджигая внутри не ожидающей девушки что-то особенно приятное. Всегда идёт уверенно, с поднятой головой, будто она на подиуме, и за ней следят десятки, а то и сотни заворожённых глаз.       Её великолепие поражает: небольшие и достаточно аккуратные стрелки делают глаза особенно выразительными, а румяна на лице всегда нанесены правильно. Тонкие губы, подведённые карандашом коричневого оттенка, подчёркивают каждую мелкую, но чудесную деталь на её лице, заставляя сердце отдавать удары в самом бешеном и ускоренном ритме.       Невероятное чувство.       Она берёт девушку, которая от неё без ума, всю и полностью, в каком бы положении она не была и как бы себя не чувствовала. Шёпотом произносит всё самое пошлое и извращённое, заметая следы своего резкого, но привычного исчезновения, вгоняя в краску юную девушку, пытающуюся жить так, как раньше, до её первого появления.       Никогда не чувствует вины за уход после секса, который может затянуться на долгое время. Уходит, напоминая, что являться она будет всегда, куда бы девушка ни делась.       Виолетта отказаться от этого не может, она за своей мечтой давней хвостиком готова бегать, молить, чтобы та свои действия продолжила, если понадобится.       Если попросят.       Готова последние силы срывать с языка, чтобы доставить удовольствие желанное. Но будто отказаться в моменте хочет, чтобы как все остальные наконец-то зажить.       Она будет вымещать свои чувства в бездну литературных страданий, будет каждый год искать её во фляге, берясь за краски и рисуя своё дно. Ни разу не подумает, что совершает ошибку, каждое мгновение думая о том, что вот-вот к ней постучится нежданный гость.       Забывает о себе, когда по телу табунами пульсаций начинает эндорфинный дождь проноситься.       Продолжает считать, что нормальность жизни — это асфальтированная дорога, но ведь по ней цветы не растут. Она в хаосе и ожидании привыкла жить, забываться в чтении, уходя от всех проблем в реальном мире. Будет пытаться написать собственный гнилой и плаксивый роман.       Каждый раз, повторяя и прокручивая в голове символизмы своих снов, она будет вспоминать только чудесную небольшую грудь, которую трогать — подвергнуться чему-то большему, нежели обычному человеческому счастью.       В один момент, слыша те самые знакомые три стука в дверь, она поправляет выпавшие, довольно короткие пряди за ухо. Направляется в сторону двери, даже не смотря в злосчастный глазок. Открывает дверь и застывает, видя свой объект обожания в привычном коротком платье одного из бордовых оттенков, обшитом красивыми чёрными рюшами.       Иногда Малышенко интересно, как в таком извращенском появлении девушка имеет право вырывать из крепкого нефрита кроющееся гноящееся сердце и царапать иголкой на нём слова раскаяния. Что управляет мыслями гостьи, когда она является ни свет ни заря?       Мысли витают в голове хаотично и по-разному, пока изящные ноги ступают, цокая каблуками по полу. Её рука тянется к исхудавшему за временное расставание лицу, пальцем большим приподнимая голову, легонько прижимая его к острому подбородку. Глаза, в которых тайн кроется больше, нежели в Бермудском треугольнике, вьюжат спокойствием и равновесием, пока уголки губ от удовольствия приподнимаются.       — Ешь больше, — срывается с них, пока чёрные туфли на шпильке отлетают куда-то в стену с грохотом, позволяя оголиться аккуратным ногам, прикрытым капроновыми колготками.       Сокращает расстояние между собой и Виолеттой, слыша её сбитое дыхание, укладывает ладони на чужие плечи и ощущает, насколько сильно греется её кожа, будто лаву разлили на определённые участки тела. Гуляет пальцами по голым ключицам, опустив взгляд на них, прикусывая нижнюю губу, съедая большую часть помады.       Она видеть это маленькое чудо и правда рада. Маленькое, потому что Виолетте девятнадцать. Чудом зовёт из-за её вида идеальной наивной девчушки, ожидающей, пока к ней с ласками снова явятся.       Её рассудок слишком бренный и сам держаться в тонусе не может, пока рядом объект, от которого в жилах стынет кровь. Ей не важна напускная надежда, останавливающаяся на обещаниях о том, что их души в один момент вновь будут сплетаться воедино, как и в каждый их незапланированный секс.       Лиза понимает, нераскрытость её души девчонку губит, скрывая всё самое яркое и нежное, но быть вместе они не могут.       Им судьбой не суждено.       Они не звёзды, что в небе сошлись. Они астероиды, что лететь бок о бок даже не смогут. Для неё недостижимое удовольствие — познание счастья, которое кроется только в сексе и непозволении сотворить что-то большее, что-то массивнее за нечто.       Великолепием происходящего она позволяет себе надавить на лезвие, стержнем торчащее из израненной иллюзиями и заблуждениями души, позволить девочке понять, что всё вокруг неё не крутится и никогда не будет. Андрющенко тешит власть над телом и разумом девушки. Она ею играется знатно, целуя рёбра, заставляя вылизать себя всю, до момента, пока на кровати подкидывать не начнёт.       Как бы это всё не забавляло, не заставляло получать уловимую дозу удовольствия, в голове назревает вопрос, почему Виолетта ещё не бежит. Почему всё ещё смотрит с таким восторгом на изображающее радость встрече лицо?       — Буду есть, — через время отвечает остолбеневшая от прикосновений девушка, от нежности подушечек пальцев забывая даже дышать.       Послушная.       Единственное слово, которое появляется в голове, эхом разносясь по всей квартире, заполняя собой всё пространство.       Наивная.       Потому что её душу в клочья рвут, терзают всю и полностью, обливают с ног до головы смесью резкого появления, твердят, что они всегда будут связаны.       Андрющенко проводит пальцами по щекам фарфоровым, своими прикосновениями сыпет соль на открытые раны, и ей это нравится. Она забирает власть над младшей, как это и бывает обычно. Морозит зимней стужей, которая Виолетте кажется самым мучительным и долгим наказанием, а после вновь обливает раскалённой лавой, от которой плавится нежная кожа.       Оказывается всё ближе и ближе, оставляя считанные сантиметры, разделяющие их губы. Улавливает на слух такое родное сбитое дыхание и ухмыляется, ей эти звуки дороже награды. Сама возбуждается только от этого, зная, что обделённой в этот вечер она точно не останется.       — Ты хочешь, чтобы я коснулась тебя вновь? — проговаривает с издёвкой, будто собирается удивляться от ответа.       Она ведь знает, что одержимость Виолетте отказаться не позволит. Татуированная всегда ждёт Лизу, в каком месте бы не находилась. Мечтает о томных вздохах, о ярком оргазме, который бывает только от рук нежных, от тонких пальцев и пронзающего насквозь взгляда.       Андрющенко замечает краткий кивок и еле касается тоненьких губ. Знает, насколько для девушки это жизненно важный процесс, и растягивает удовольствие. Наслаждается чужим мычанием в губы, словно судьба ещё нескоро сведёт их. Будто это та самая последняя встреча, разлучающая их на веки вечные.       Руками талию обхватывает, аккуратно проходится пальцами перед тем, как полностью опустить на неё руки, и притягивает к себе как можно ближе. Терзает чужие губы, кусает, слизывает кровь, упивается ею вдоволь. Спускается к шее, пока у Виолетты ноги кажутся двумя кусками ваты; они дрожат, да так, что земля в моменте уходит из-под ног, и Лизе приходится руками нежными, но крепкими удерживать её на весу.       — Ты такая же, как и раньше, абсолютно. Таешь от моих прикосновений за считанные секунды, мне это в тебе и нравится, — шепчет в воздух, но до ушей Виолетты это прекрасно доносится. — Ты особенная, Ви, моя любимая, самая достойная.       Под льстивым наплывом слов девушка не замечает, как прихожая сменяется гостиной. Словно они переместились в воздухе, пока удерживали зрительный контакт, сплетая тела и души воедино. Только когда Виолетта чувствует под собой тумбочку, осознаёт реальность происходящего.       Понимает, что в моменте, когда рядом Лиза, для неё нет реальности. Она не видит совсем ничего, ощущениями концентрируется только на прикосновениях к её подтянутому телу, а взглядом только на две зелёно-карие бездны.       Андрющенко наслаждается тем, что имеет сейчас. Она ведь веки младшей импровизированной вуалью прикрыла, чтобы та другой любви себе не представляла. Ей нечего скитаться среди пустышек, совсем не умеющих воплощать в жизнь настоящее воссоединение душ.       Нечего пылать при виде другой.       Мысли должны быть заполнены только одной.       Лизой.       Присаживается на неё сверху, ощущая подушечки пальцев, пробегающиеся по спине, прикрытой только одной тонкой тканью платья. Наваливается всем телом, заставляя ту спиной удариться о стену, и целует уже с напором жадным. Слышит, как та мычит, потому что губы горят, они искусаны, а кровь ещё сочится из ранок, сделанных Лизой.       Её платье задирается к поясу, полностью обнажая бёдра, Лиза перемещается на одну ногу, промежностью трётся и выпускает первый за это время стон в поцелуй. Извивается на Виолетте как змея, делая это слишком пошло, позволяя той почувствовать горящую и возбуждённую плоть.       Спускается на пол, гладит нагревшиеся от трения участки кожи, целует в колено и раздвигает ноги в разные стороны. Колорит эмоций на лице Виолетты заставляет вернуться в реальность, удерживать взгляд на лице при каждом вздохе. Пододвигается ближе, присаживаясь на колени, и большим пальцем проводит по влагалищу, прикрытому только одним нижним бельём.       Виолетту в моменте кроет, пелена возбуждения в голове перекрывает абсолютно все плохие мысли, заволакивая в приятные ощущения. На губах горят стоны из-за пальцев, массирующих самую чуткую эрогенную зону во всём теле. Она ощущает поцелуи на коленях и внутренней стороне бедра, чувствует, как проворная рука пробирается под ткань трусов и размазывает смазку по складкам.       Рефлекторно раздвигает ноги шире, удобно облокачиваясь, закусывает губу и томно вздыхает, когда сразу несколько пальцев оказываются внутри неё. Знает, что Лизе нравится мучать, поэтому готовится к этому заранее. Поглядывает на лицо, полное старательности и интереса, сжимает пальцы на ногах, пока Андрющенко наращивает темп.       Непристойные звуки хлюпанья, будто мелодия для ушей, разносятся по комнате так же, как и шёпот с просьбой увеличить темп ещё. Усладой для глаз Лизы становится то, как девушку начинает выкручивать. Её изгибы и формы сводят с ума, от них не отвести взгляда.       Сил в руках старшей намного больше, чем может казаться. Тонкие пальцы, но достаточно рельефные руки и постоянные тренировки позволяют чувствовать сильную боль и усталость при таком сладком процессе намного позже, чем это бывает обычно.       — Ты ждёшь меня всегда? — спрашивает вдруг Андрющенко, сбавляя темп, слыша жалобный скулёж, наполненный просьбами и мольбами.       Знает, как тяжело девушке ответить в такой обстановке, но мучает. Ей нравится управлять ощущениями младшей, иметь над её телом полный контроль и власть. Льстит то, как Виолетта ждёт её. Сидит, словно самый преданный друг человека, и выжидает у моря погоды. Специально смотрит в глаза, при этом понимая, как младшую смущает зрительный контакт во время секса, и улыбается хитро.       — Только тебя одну, — задыхаясь, произносит и постанывает вновь, ощущая, как темп нарастает в несколько раз.       Её ноги дрожат и дёргаются, в голове каламбур, смешанный с желанием забыть это и прочувствовать на себе сотни раз вновь. От предвкушения желаемого оргазма на глазах выступают слёзы, глаза закатываются, но Лиза не позволит, чтобы это всё закончилось настолько быстро.       Она вытаскивает пальцы резко, приподнимается и целует в живот, стелет мокрую дорожку из поцелуев вниз, к самому лобку, параллельно стягивая нижнее бельё. А когда ненужная вещь валяется где-то на полу, сглатывает слюну и языком проделывает нехилый мазок, заставляя Виолетту удобно расположить свои руки на голове любимой.       Андрющенко изящные ноги удерживает, которые так и норовят сомкнуться, помогает себе головой, двигая вверх и вниз. Нахально слизывает и глотает смазку, наблюдая за реакцией Виолетты. А та пылает. Внутри неё неописуемая буря. На глазах застывшие на месте капельки слёз, рот приоткрыт, из него доносятся сладкие стоны, такие красивые, Лиза бы слушала их вместо колыбельной или сказки на ночь.       Она прижимает лицо старшей ещё ближе к промежности, взъерошивая причёску, даже когда её подбрасывает на этой несчастной тумбочке. Двигает тазом в такт с проворным языком, который норовит принести удовольствие. Изо всех сил пытается не забывать дышать.       Финальные движения языком — и Виолетта кончает, обретает ощущение истомы и расслабленно гладит Лизу по голове и плечам. К себе притягивает, небрежно целуя в губы, и пытается перевести дыхание.       — Ты великолепна, впрочем, как и всегда, — проговаривает Лиза, а после рукой вытирает рот. — Такая же красивая и горячая.       Малышенко не знает, что на это ответить. На её щеках появляется румянец, заставивший старшую хихикнуть. Ей в голову не лезет, как девушка её мечты может быть настолько бесстыдной. Как у девушки получается так хорошо трахнуть ту, которая сходит по ней с ума, а после сделать ещё комплимент, и не один, который заставит смущаться, будто на первом свидании.       Она глаза прикрывает на несколько секунд, вздыхает и поднимается с места. Ей хочется Лизу отблагодарить тем же. Хочется принести удовольствие и ей, она ведь тоже этого хочет. Глаза девушки горят страстью.       — А ты такая же бесстыдница, которая приходит ко мне тогда, когда ей пожелается, — подходит ближе, укладывая руки на родные плечи.       — Ещё скажи, что тебе не нравится. Ты ведь ждёшь меня всё время, пока меня нет, я это знаю, — и улыбается невинно.       — Меня больше напрягает то, что ты исчезаешь и не даёшь никаких новых новостей о себе, когда возвращаешься. Ты будто переносишься в другую вселенную, и в этом городе никто о тебе никогда не слышал, — выпаливает прямо в глаза, спуская ладони к ключицам, а после к талии.       — Милая, я думаю, в этом нет никакой необходимости, — целует в уголок губ.       — Почему же? Почему ты поступаешь так? Сначала приходишь, трахаешь меня и просто уходишь. Тебе никогда не хотелось иметь со мной чего-то ближе? — ведёт ту в спальню, набравшись смелости, и бросает девушку прямо на кровать, нависая сверху. — Ответь мне прямо сейчас.       — Потому что меня абсолютно устраивает, — отводит взгляд, не понимая, откуда в этой даме появилось так много уверенности.       — Почему ты трахаешь меня, не позволяя предоставить тебе то же самое? Или тебя трахает кто-то другой? Смотри мне в глаза, — поворачивает лицо той к себе и, не давая ответить, целует с напором, всё ещё рукой придерживая подбородок.       Лиза впервые теряется, не понимая, что ей на это отвечать и почему ей не дают этого сделать даже. Отвечает на поцелуй и хочет переместить свои руки на лицо младшей, но в мгновенье за подбородок её ничего не удерживает. Виолетта перехватывает их, удерживая за запястья и припечатывая к постели.       — Нет, ничего не отвечай, нас же ничего кроме секса и моей зависимости от тебя ничего не связывает, верно?       — Верно, — неуверенно отвечает.       — И ты совсем не возбудилась, пока тёрлась о мою ногу как сучка, пока слушала мои стоны? Дорогая, я чувствовала, насколько ты мокрая, пока ты творила со мной чудеса.       Андрющенко полностью выпадает, желая деться куда-то, дабы не выдавать своего впервые покрасневшего лица. Малышенко будто подменили, но она выглядит и звучит даже так превосходно. Её напор, пошлость и вопросы заставляют ощутить, как стягивает низ живота.       Она нервно сглатывает слюну, улавливая себя на мысли, что ей это всё начинает даже нравиться. Оказаться снизу, под девушкой, которая от тебя без ума, не так уж и плохо, как казалось ранее. Совсем новые, другие ощущения. Нарастающее желание уже значительно превосходит все нормы.       — Ты совсем не хочешь, чтобы я взяла тебя прямо здесь? Не хочешь кончить от моих рук? Тебя не привлекает то, что я готова падать к тебе в колени? — усаживается на чужие бёдра, почти около тазовых костей, рассматривая, в каком положении она сейчас находится.       — Хочу, но не могу себе позволить попросить этого. Меня привлекает то, что ты готова скрутиться для меня в восьмёрку, что ты как кошка готова ластиться. Меня, блять, чертовски манит то, как ты ко мне относишься и как ты от меня зависима, — выпаливает, когда её соски встают от ощущения от соприкосновения двух пар голых ног.       — Почему же не можешь? Трусиха, получается, да? Или на то есть другие причины? — уверенный тон заставляет саму Виолетту удивиться себе, ведь раньше она была совсем другой и вела себя иначе.       — Получается, трусиха.       — Так попроси меня, скажи, как ты хочешь, чтобы я взяла тебя. Расскажи, чего ты от меня хочешь, как тебя лучше трогать. Грубо или нежно? Дразнить или дать тебе кончить быстро? Попроси меня, — указывает.       — Трахни меня, умоляю. Будь со мной грубой, шлёпай меня, души, делай всё, что хочешь, — произносит с уже совсем тяжёлым дыханием.       Она и не думала, что девочка может быть такой. Не задумывалась о том, что когда-то всё зайдёт настолько далеко.       Виолетта стягивает с неё абсолютно все вещи, рассматривает голое тело, запоминает каждую родинку. Не знает, к чему приступить, ведь хочется опалить горячими поцелуями всё тело. Хочется услышать её стоны и всхлипы.       Подушечками пальцев проходится по чувствительной груди, скручивает соски между пальцами, а после нагибается, спускаясь пониже, и берёт их в рот, прикусывая слегка зубами. Оттягивает, отпускает, облизывает их, таким образом извиняясь за укусы. Ставит несколько отметин, это выглядит для неё слишком по-собственнически.       — Скажи, ты трахаешься с кем-то кроме меня? — отрывается от дела, задавая вопрос, но на ту не смотрит, только на засосы, появляющиеся на её теле.       — Мне незачем, — отвечает, пока подушечки пальцев нежно проносятся по всему участку живота, распыляя по коже приятное ощущение, становится щекотно.       — Всё это время, такую красоту, как ты, имею только я? — выводит узоры невидимые по телу, думая, что же ответит девушка.       — Да.       Виолетта довольствуется этим, переворачивает девушку на живот и шлёпает, указывая на то, что нужно встать на колени и раздвинуть ножки. Когда та исполняет просьбу, младшая ложится на спину и пододвигается ближе, а когда её рот оказываются прямо напротив половых губ — укладывает ладошки на задницу, и та опускается чуть ниже, позволяя достать до нужной точки.       — Не медли, пожалуйста, — слышится от Лизы.       — Чего-чего? Не услышала.       — Отлижи мне уже, блять, — говорит громче, расслабляя ноги, а когда начинает резко ощущать язык, хаотично гуляющий по складкам и специально задевающий клитор, взвизгивает и напрягается. — Блять, блять, блять.       Виолетта хмыкает, ускоряясь, вставляет язык внутрь, а после заменяет сразу двумя пальцами. Вдалбливает их в неё, слушаясь просьбы Лизы, а другой рукой внезапно ударяет по ягодице, сжимает её, оставляя красные пятна, после каждого прикосновения. Старается, выбивая из той стоны, доводит до пика наслаждения, а после, как ни в чем не бывало, целует в лобок, переворачивая девушку на спину.       Тело Андрющенко ещё какое-то время содрогается, ощущая фантомные прикосновения, а после она сама тянется, чтобы поцеловать ту в лоб. Она давно не ощущала чего-то такого одурманивающего.       — Я даже не знаю, что сказать, — сонно бормочет старшая.       — Обычно ты кидала что-то пошлое или какой-то комплимент, а сейчас не можешь связать пары слов? — звучит из уст Малышенко насмешливо.       — Да, не могу. Просто в следующий раз делай так почаще, — что-то мямлит напоследок и впервые засыпает в квартире младшей.