Велкам ту посмертие

Когда-то давно, – кажется, это было целых три жизни назад – шаман Будаев проводил один из своих ритуалов в Бирюлёвской трёшке по просьбе местных обитателей. Просьбы такие случались редко, только когда экзорцистам казалось, что другого выхода нет совсем, потому что ритуалы, даже если они проходили успешно, дорого обходились шаману. Когда всё заканчивалось, заклинатель казался таким опустошённым, будто жизнь почти вытекла из него по капле. Он отдыхал один в пустой комнате, молча глядя в потолок расфокусированным взглядом. Снаружи, за окном, уже сгущались сумерки, и мрак скапливался по углам липкими чернильными кляксами. Свят без стука неслышно просочился в сквозь приоткрытую дверь, опустился на кровать, та в ответ уютно скрипнула. Заклинатель не двинулся, и какое-то время они просто слушали позднюю январскую тишину. – Когда ты камлаешь, у тебя очень пугающие глаза, будто пустые, – наконец задумчиво сказал Хмельницкий. Он сам не знал почему, но поделиться этим своим наблюдением для него было сложно. Словно он делился чем-то очень сокровенным. Чем-то, о чём вслух не говорят. Кирилл сначала долго ничего не отвечал. Потом тихо сел рядом, оказавшись чуть сзади, поэтому его голос послышался над самым ухом. – Это потому что когда я камлаю, я как бы не здесь, – он говорил встревоженно и словно даже с укоризной немного. – А зачем ты смотрел? Я ведь закрыл лицо. – Ну знаешь… – экзорцист виновато усмехнулся, – каждого обычного человека тянет хоть раз заглянуть за грань. *** Ну вот ты и заглянул, Свят. Там, за гранью его встретило Одиночество. Низкое небо, сплошным безжизненным полотном раскинувшееся над головой. Когда лежишь навзничь, его вдруг сразу так много. До наступления сумрака было ещё далеко, но Свят уже сейчас по своему природному наитию догадывался, что на этом небе даже ночью не бывает звёзд. Сухой пляжный песок царапал щёку, пах солью и дымом. Ступни лизала медленная мёртвая вода. И сам он тоже как будто мёртвый, только почему-то очень болит в груди. Из неё льётся чёрное и густое, сочится сквозь пальцы, впитываясь в песок. Вдали, на затянутом пылью горизонте, мелькали медленные вытянутые тени, напоминающие пауков на длинных лапах. Свят не мог двинутся, мог только смотреть на них, запрокинув голову. Тело ощущалось чужим. Во рту было мучительно сухо. Хотелось сглотнуть. Внезапные порывы ветра врезались в стоячий промозглый воздух. Секундой раньше послышался шелест до боли знакомых крыльев. В плечо ткнулась морда Василиска. Он озабоченно заглянул в глаза хозяину, качая рогами. – А, и ты тут, – Свят попытался поднять руку, чтобы потрепать товарища по свалявшейся шерсти, но это начинание у него не задалось, и ладонь вновь бессильно упала на песок. Впрочем, «тут» – это где? Свят лежал, глядя в пустое мёртвое небо. Сбоку доносилось сосредоточенное воркование Василиска. Он толкал мордой в бок, вызывая новые вспышки боли; копал песок рядом. «Хочет, чтобы я летел с ним,» – отстранённо подумал экзорцист. Вопрос «куда» казался ему странным, словно в этом мире не было маршрутов и направлений. Но если так, то не всё ли равно, куда лететь? Свят подозвал Василиска негромким свистом, и вытянутая морда мгновенно оказалась напротив его лица. Он быстро понял, чего хотел от него хозяин, склонил голову, подставляя длинный, чуть изгибающийся посередине рог, чтобы за него можно было ухватиться. Терпеливо подождал, пока Свят, едва владеющий своим телом, взберётся на его спину, как делал это всегда. И взмыл воздух легко оттолкнувшись от сыпучего пепельно-серого песка, укрывшего берег. *** Когда выпадает твоя очередь дежурить на общей кухне, можешь на эту неделю распрощаться с отдыхом. А заодно и со спокойным сном. Одну картошку чистить для всей этой оравы – часа два. А на суп нужна не только картошка, ещё и зелень, и курочка, и какие-то местные овощи, названия которым Саша не знала. По её скромному мнению, травниц вообще должны освобождать от так з дежурств за общественно-полезную работу, но управляющий кухней её мнением не интересовался. Наварить еды на всех – это ещё полбеды. Настоящая запара наступала тогда, когда приходило время мыть посуду. Местные, привычные к непосильным объёмам котлов, тарелок и поварёшек, справлялись быстро и разбегались по своим делам. Саша всегда задерживалась дольше всех и, оставшись одна в кухне, заканчивала полоскать блюдца только поздней ночью. Сейчас до ночи было ещё далеко, но все уже разошлись. Саша как раз заканчивала драить большой суповой котёл, как увидела, что во внутренний двор приземлился василиск. Наблюдая за окружающими, она поняла, что василиски здесь всё равно что голуби. Никто особо не обращал на них внимания, только близко к ним старались не подходить. Но чтобы он приносил с собой человека – такого Саша ещё не видела. Находу вытирая руки передником, она сбежала по ступенькам во двор и тут же остановилась, вспомнив, что к этим «птичкам» лучше не приближаться. Василиск увидел её, медленно наклонил голову, словно приглашая подойти. Травница осторожна сделала шаг. Василиск отобрительно ухнул, качнув рогатой головой. Отсюда было видно уже, что тот человек, которого он принёс на спине, был без сознания и, кажется, сильно ранен. Саша резко выдохнула и, почти зажмурившись от страха, в пару прыжков пересекла двор, разом оказавшись у пушистого бока потусторонней твари. Василиск замер, точно сделавшись восковым, спокойно позволил стащить с себя наездника, правда, это всё равно оказалось задачей не из лёгких. Расцепляя мёртвую хватку, пачкаясь в его крови, Саша потянула на себя бессознательного парня, и он обрушился на неё всем своим весом, заставив подогнуться колени. «Ну ничего, – подумала травница, сдувая со лба выбившуюся прядь и перехватывая ношу поудобнее. Она уже на себе таскала раненых. Она прекрасно знает, каково это. *** По потолку ползут лучи тусклого неживого света, едва рассеивая полумрак. И в этом полумраке можно различить дверь с облупившимся по краям лаком, потемневшие от времени стены, паутину под потолком. В углу друг на друга свалены какие-то вёдра, тряпки, непонятного происхождения свёртки, перетянутые джутовой нитью. Место напоминает подсобку или чулан. И совсем немного – родную трёшку в Бирюлёвской многоэтажке. Свят морщится сонно, ощущая, как скрипит под ним жёсткая раскладушка. – Ого, очнулся! – знахарка, уже поднёсшая было ладонь к его лицу, отскакивает, роняет блюдце с отваром от неожиданности, тут же озлобленно чертыхается. – Ладно… Как тебя, блин, зовут? Ну, приём все равно чуть более радушный, чем можно было бы ожидать в таком-то месте. – Свят. Свят Хмельницкий, – он сам удивляется тому, как слабо звучит его голос. Правда, от допроса с пристрастием это всё равно его не освобождает. – Откуда ты тут взялся? – травница нависает над ним, уперев руки в бока, как прокурор. – Не помню. Очнулся здесь уже. Она придирчиво осматривает его, словно не верит. – Ну да, – заключает в конце концов так, будто он сообщил что-то совершенно очевидное. – Ранение у тебя смертельное, – кивает головой, будто в подтверждение только что сказанному. – Ну я-то не мёртв, – фыркает Свят в ответ на это странное заявление. – Ты-то? Ещё как мёртв! – незамедлительно заверяет его Саша и наблюдает, как выражение лица у её странного собеседника меняется. – Я… умер? – рассеянно переспрашивает он. И вдруг вспоминает. Как потерял контроль на взбесившимся василиском. Как пронзил свою грудь кинжалом, чтобы его остановить. Как она смотрела на него стеклянными серыми глазами, прежде чем всё исчезло. Он подмечает, что боли нет, что есть только отчаянная абсолютная пустота, в которой не на что опереться. Вид у него, видимо, очень потерянный, потому что даже знахарка смягчается слегка. – Ладно, – неловко мнётся она. – Прости, что сказала раньше, чем сам догадался. Как ни крути, ты рано или поздно понял бы. Но только это всё равно странно! Обычно мёртвые сюда не попадают. В смысле, их сюда не закидывает вот так сразу, сами потом приходят. «Сюда – это куда?» – проносится в голове у Свята, но спросить не выходит, он будто разом забыл все слова, и сил хватает только на отчаянный рывок вперёд. Знахарка от неожиданности тотчас отскакивает в сторону, и хватаясь за маленький кинжал с чёрным изогнутым лезвием, наставляя его на буйного пациента. Впрочем, буйство у пациента проходит так же быстро, как началось. – Зачем ты мне помогла, если хочешь прирезать? – равнодушно интересуется экзорцист, откинувшись на подушку. – И как ты вообще планируешь меня прирезать, если я уже мёртв? – Я не планирую тебя прирезать, да? Просто понять не могу, что ты такое. Свят смотрит на неё долгим печальным взглядом, и что-то в этом взгляде одновременно и смущает, и пугает знахарку, и завораживает, и даже немного злит. – Лежи тут тихо. Позже к тебе зайду, – она пятится, до самого порога стискивая в побелевших пальцах рукоять изогнутого кинжала. *** – Где я? В следующий раз, когда знахарка появляется снова, Свят с этого начинает. И тут же тянет скривить лицо, потому что слова эти звучат пафосно, как в плохом кино. Впрочем, Саша тут же исправляет эту ситуацию. – В кладовке, – сухо отвечает она, раскладывая на подушке бинты, чтобы менять повязку. – Не бойся, сюда никто не зайдёт. Потому что я сказала, что потеряла ключ. – она морщится, будто в памяти всплывает что-то неприятное. – Ммм, влетело, конечно, жутко. Ну что поделаешь. «Вот так всю жизнь гадаешь, есть ли у человеческой души какое-нибудь посмертие, – с усмешкой думает Свят. – Находишь успокоение в слове Божьем. Вроде веришь, но скользит какая-то тень сомнения. Борешься с ней, ищешь истину. А потом оказываешься в кладовке». – Про кладовку понятно, – покладисто кивает экзорцист. – ну а в более широкой… перспективе? – В более широкой перспективе – это замок Левиафана, – доносится в ответ с лёгким раздражением. – Ещё не совсем Ад, но уже предместья, приграничная территория. Знахарка выглядит так, будто её заперли с доставучим ребёнком, который уже в первые две минуты умудрился задолбать её тупыми вопросами. Свят, сглатывает своё непонимание, не позволяя ему выразиться словами. Пока Саша помогает ему подняться, снимает старые бинты и промывает рану, он молчит, хотя его мучительно тянет переспросить, а точно ли это Ад, нет ли здесь какой закравшейся ошибки. «Я, может, конечно, косячил в жизни, но не настолько». Хотя, наверное, все так говорят… – Не больно? – спрашивает травница, затягивая на нём повязку. – Ничего, к боли я привык, – мужественно отвечает экзорцист, осознание, что это тоже звучит ужасно избито, настигает его секундой после, и чтобы как-то сгладить впечатление, он спрашивает. – И что, в замке Левиафана живёт вот прям сам Левиафан? Лучше не становится. Саша терпеливо вздыхает. – Когда-то здесь и другие верховные демоны жили. Но Махаллат пропала несколько лет назад. А недавно исчез и Бафомет. – Допустим, куда делся Бафомет, я знаю. На этих словах травница резко вскидывает голову, и тут же Свята посещает мысль, что, может, ему лучше было бы не подставлять Алёнку, ей ведь и так несладко приходится. Но Саша скользит по нему нечитаемым взглядом и ничего больше не спрашивает. – А почему я кстати в кладовке? – вдруг озадачивается пациент. – Подлечишься, выпущу. Здесь такой бардак творится, что тебе легко будет смешаться с толпой. Дальше сам решишь, что делать. Знахарка отвечает по касательной, избегая смотреть в глаза. Но кое-что из этого ответа извлечь всё-таки можно. Например то, что Свят не должен здесь быть. И что пряча его в кладовке, она рискует. За времена экзорцистских допросов, Хмельницкий научился такие вещи подмечать. – Почему ты мне помогаешь? – спрашивает он, приподнимаясь на локте. Движение неудачное, от очередной вспышки боли всё перед глазами плывёт. – Потому что так быстрее, – следует короткий ответ. – Быстрее что? – Быстрее заживать будет. Ну да, – думает Свят. Резонно – кивает он. В абсолютной тишине Саша складывает обратно в сумку все свои склянки, бинты и травы и выходит из комнаты. *** В следующий раз мрачные предчувствия знахарки её настигают, и Саше приходится стокнулкнуться с ними лицом к лицу. Вместо ставшего привычным тихого поворота ключа Святу слышится, будто за дверью происходит лютая потасовка. Это заканчивается тем, что её распахивают настежь. Первым порог переступает высокий темноволосый парень с мечом, на вид Святу почти ровесник, хотя возраст в нём определить сложно. Если смотреть только в глаза, то можно дать и несколько сотен. За его спиной маячит знахарка с приглушённым незамолкающим ворчанием: – Марс, ну давай без этого, ну невозможно терпеть уже твою паранойю. Визитёр замирает с таким видом, что становится ясно: если он и ожидал увидеть за этой дверью что-то криминальное, то явно не целого человека. – Ну и кто это такой? А если шпион вражеский? Ты вообще хоть что-нибудь про него знаешь? – Я его не допрашивала, слабый ещё пока, – угрюмо огрызается знахарка. – Да и не моё это дело. Пусть бы хоть и шпион. – Кто ты такой? – Я экзорцист, – отвечает Свят. «И еблан,» – мысленно добавляет он. В предместьях Ада признаться, что ты экзорцист – да он при жизни таких эпических фокусов не выкидывал, как в посмертии. Марс глядит на Сашу так выразительно, что едва не прожигает взглядом насквозь. Та в ответ закатывает глаза. Эти гляделки обрываются резко, как раз в тот момент, когда пришедший вскидывает свой меч. – Ладно, хватит! – Саша сначала пробует повиснуть у него на руке, но потом забегает вперёд и становится между нежданным посетителем и болезным, закрывая собой последнего. Марса это только сильнее злит. Он перехватывает её под локоть, оттаскивая за спину к себе с такой лёгкостью, с какой это можно проделать с тряпичной куклой. В её глазах и её отчаянии ему чудится то, чего не было. – Только не говори мне, что вы тут вдвоём ещё и… – он не договаривает, срываясь на злобный свистящий шёпот, но наступившая тишина оказывается красноречивее слов. Саша захлёбывается от возмущения, поэтому объясняться Хмельницкому приходится за двоих. – У нас ничего не было. У меня жена есть. Ну, почти жена, невеста. Я сделал ей предложение, прямо перед тем как… – Зачем ты так с ней, это очень жестоко, – говорит Саша из-за спины своего начальника, так что лица её не рассмотреть, но звучат эти слова тихо и грустно, будто ранило Святово признание лично её. – Жестоко? – непонимающе переспрашивает Хмельницкий. – Живые должны жить свою жизнь. А из-за тебя она теперь всегда будет балансировать на грани, ходить по краю. Искать тебя, искать свою смерть. Экзорцист вдруг вспоминает, как в те два года, когда тоска в тисках сжимала сердце, он приходил к их дому, просто чтобы постоять под окнами, вспомнить, как они отогревались чаем на кухне после дежурства в мороз и снег, как делили обязанности по дому, и как это всегда скатывалось в шумную беззлобную перепалку. Теперь ничего этого не будет. Марине некуда пойти, кроме как на его могилу. Ему, в общем, тоже некуда пойти. – Ты можешь убить меня, если хочешь. Я смерти не боюсь, – говорит он глухим, ничего не выражающим голосом, подняв глаза на своего визитёра. Тут же получает болючий подзатыльник от Саши, вынырнувшей из своего укрытия. – Скотина неблагодарная! – она злостно потирает ушибленную ладонь, огнеглазая и сердитая. Свят сносит эту кару молча, вздыхает устало и отворачивается к стене. – Ну всё, пошли отсюда, – Саша хватает незваного гостя за руку и увлекает за собой прочь из подсобки. *** В лазарете стоит тяжёлый дурманящий запах лекарств, крови и несвежего постельного белья. Страшно хочется глотнуть свежего воздуха, но даже если рывком распахнуть форточку и высунуться оттуда по пояс, легче от этого не станет. Снаружи точно такой же стоячий, густой как желе, воздух, оседающий на горле прогорклой плёнкой. – Саша, – зовёт старшая медсестра своим строгим голосом, в нём всегда слышится упрёк, как будто ты уже провинился, – вот ещё сюда подойди. Там, куда она зовёт, там, на койке кто-то лежит без сознания и стонет сквозь муторное забытье. Сегодня после боя много раненых. «Я сейчас не вывезу ещё одного лечения», – проносится в голове, но говорить об этом бесполезно. Старшая медсестра видит перед собой только конечную цель, и ей дела нет до того, что ты работаешь без передышки уже несколько часов, и уже смертельно устал. Травница оглядывается на Марса, словно ища поддержки. Но тот стоит у стены, потупившись, и на неё не смотрит. – Хорошо, – тяжело вздохнув, Саша кивает. – Сейчас подойду. Она жадно глотает воду из оловянной фляжки, ждёт, пока картинка перед глазами встанет, прекратив вращение, обретёт вновь чёткие очертания. И подходит к раненому. В лицо она старается не смотреть, потому что если вдруг запомнишь лицо, оно будет вставать у тебя перед глазами поздно ночью, когда пытаешься заснуть. Ещё долго. Ещё много месяцев. Особенно если не сможешь вытащить. Саша только отмечает про себя, что тот, к кому её подозвали, очень бледен, и бледность это нехорошая. Словно бы неживая. Пока она закрывает глаза, собирая энергию в кончиках пальцев, почти ни о чём не думает. Разум пуст, чёрен и тих, как беззвёздная ночь. Чтобы спасти жизнь другому, она начинает отдавать свою по капле. Медленно выжимая из себя всё, что ещё осталось. Но у всего есть предел. Свет подрагивает, словно внутренняя лампочка вот-вот готова перегореть. Трепещущие искорки оседают на постель и медленно гаснут. – Всё, – опустошённо вздыхает Саша. – Что «всё»? – тут же слышится над ухом требовательный голос старшей медсестры. – Он даже ещё не очнулся. – Я всё, больше не могу. – Есть такое понятие, как «надо». – Он ещё не очнулся, но уже не умирает. Мне _надо_ поесть. И поспать хоть пару часов. В голосе знахарки вдруг появляется холодная вкрадчивая твёрдость. Она так устала, что, кажется, готова уже кого угодно послать к чёрту, хоть самого Левиафана. Хотя в его случае это получится посыланием к самому себе. Старшая сестра смотрит с пренебрежением, осуждающе, так, будто это было сиюминутная блажь. Под таким взглядом Саше и самой начинает так казаться. Начинает казаться, что она на самом деле может ещё чуть-чуть, просто не старается, слишком себя жалеет. А то, что дрожь в пальцах не унимается и уже очень шумит в ушах – это так, пройдёт, просто скачки давления. Они не успевают вступить в полноценную перепалку, потому что сзади подходит Марс, разворачивает Сашу к себе и заглядывает в лицо, придерживая за подбородок. Взгляд его на секунду меняется, словно подёргивается дымкой от лесного пожара. – Сделаем перерыв, – коротко объявляет он, но шум в ушах уже такой, что знахарка едва его слышит, только кивает интуитивно, и поворачивается к двери. – Я провожу, – говорит Марс. Но Саша падает без чувств раньше, чем успевает дойти до двери. Прежде, чем он успевает её поймать. *** Обычно знахарка заглядывает в кладовку к своему пациенту при свете дня и проводит там не больше пятнадцати минут. Но сегодня она приходит под утро, когда ещё даже не рассвело, и долго сидит у его постели, обняв себя руками. Свят не спит. У него вообще в посмертии со сном беда, так что он и без посетителей ночью привык часами пялиться в потолок. А когда рядом сопит обиженная девушка, про сон не может идти и речи. – Сильно поругалась со своим парнем из-за меня? – он начинает таким тоном, каким ведут светские беседы, тут же становится смешно, и хочется лицо руками закрыть, хотя вокруг и так тьма, и ничего не видно. – Он мне не парень, – угрюмо бубнит травница, не поднимая голову. – Таскается следом постоянно, потому что охраняет меня. – От кого? – Не «от кого», а чтоб не сбежала. Хотя куда отсюда сбежишь! – фыркает Саша. Она слышит, как пациент её на миг замирает а, потом начинает возится под одеялом. В конце концов он сползает на пол и устраивается рядом с ней, повернув голову так, будто ждёт продолжения. И она продолжает. – Меня забрали из семьи года два назад, чтобы я лечила здешних… обитателей. И тут, в общем, не так плохо, – из груди вырывается долгий усталый вздох. – Но иногда это тяжело. – Меня тоже когда-то забрали из семьи, – вдруг признаётся Свят. – Чтобы был экзорцистом. Людей спасал. Произносить эти слова странно хотя бы потому, что он в жизни ни с кем о своей судьбе не говорил. До этого случая. – И как оно было? – с невесёлой усмешкой спрашивает Саша. – Тоже несносно? Сбежать не думал? – Ну, я хотел быть экзорцистом. Вернее, думал, что хотел. Теперь это уже не важно. Теперь вообще уже ничего не важно. Я хотел защитить дорогих мне людей, но в итоге всё потерял, и больше их не увижу. Надеюсь, что не увижу, как бы ужасно это не звучало. Они не должны проделать весь свой тяжёлый путь, просто чтобы оказаться здесь. Саша молчала. Она знала, что ту рану, которая сочилась чёрной кровью, он нанёс себе сам. От чужих клинков таких не бывает. Как и почему он это сделал, травница с самого начала решила не спрашивать. Она просто вылечит его, отпустит, а дальше он как-нибудь сам. Ей ни к чему чужие проблемы – своих выше крыши. Никакой дружбы, никаких разговоров по душам. Теперь, когда этот план трагически близок к тому, чтобы пойти по швам, этот кадр недолеченный делает такие вот откровения, за которые хочется его стукнуть кулаком в плечо ободряюще, потрепать по пепельно-русым волосам. Саша мнётся. И вдруг ситуацию спасает уже совсем что-то неожиданное. До них доносится шум какой-то сосредоточенной возни с улицы, и вдруг оба замечают, как маленькое запылённое окошко под потолком косит чей-то светящийся во тьме глаз. Знахарка безошибочно определяет василиска. – Дурацкая птица. Это твой что ли? Поди успокой его, ненужное внимание привлечёт. Ходить ведь можешь уже? Она помогает Святу выбраться во внутренней двор, и его питомец тут же бросается к хозяину, чуть не сбивая последнего с ног. – Странно, я думал, ты улетишь, – тот рассеянно треплет его по шерсти. – Вас двоих связывала печать, – Саша говорит это, сложив руки на груди, и смотрит нарочито в сторону, будто происходящее её совершенно не интересует. – Когда человек умирает, печать сгорает. Обычно в этот момент василиск нападает на своего прежнего хозяина. Этот не такой. Он здесь, потому что он сам так хочет. Потому что он хочет быть с тобой. – Хочешь прокатиться? – вдруг по-хулигански спрашивает Свят, словно пропустив мимо ушей всю эту тираду. – Дурацкая идея. – Да лааадно, здесь же всё равно других развлечений нет. Или боишься, что твой охранник не разрешит? – Ещё чего! Со стороны шерсть кажется свалявшейся и жёсткой, поэтому, седлая Василиска, Саша с удивлением замечает, какой у него тёплый бок. *** Знахарка выпускает своего пациента погулять в часы, когда на внутреннем дворе никого нет. Свежий воздух идёт на пользу и Свят начинает поправляться быстрее. Его энергичность даже иногда подбешивала. Рассветные лучи разлились трепещущим золотом по черепичным крышам, выхватывая силуэты двенадцати замковых башен, врезавшихся в небесный свод, подсвеченный восходящим солнцем. Здесь редко бывают такие рассветы. Всё больше серость и духота тумана. Саша возвращалась с кухни, куда бегала, чтобы прихватить с собой какой-нибудь еды для своего неугомонного пациента. Вокруг её головы нарезал неровные восьмёрки разбуженный утренним шумом Иероним. Уголёк был непомерно трепливый, поэтому она старалась его в подсобку с собой не брать. Но тут уж было не отвязаться. Знахарка замедлила шаг, увидев, что Свят сидит на пологих ступеньках, подняв голову к небу. Сюда, за колонны, доносились отзвуки его голоса. – М-да, уж, тихо сам с собою я веду беседу, – скептично резюмировал Иероним. – Да тихо ты, – отмахнулись знахарка. – Я плохо служил тебе, господи? «Не то чтобы я ради спасибо всё это делал. Но хотелось бы достойную пенсию. Неужели не заработал?» «Очнись, друг, ты людей убивал, о чём речь вообще». От того, как он это сказал, сердце сжалось, и Саша тотчас разозлилась на саму себя. Ей жаль было, что она не может для него ничего сделать. Ничего по-настоящему стоящего. Да, она знахарка и лечит раны, но он ранен гораздо глубже, чем видно на первый взгляд. И эту рану она не в силах вылечить. Она не в силах даже до неё достать. – Здесь он тебя точно не услышит. Ну знаешь, тут мы как-то своими силами. Откуда ты только такой набожный взялся, – Саша опустилась рядом и тут же нахохлилась, будто утренний холод проникал даже под ватную куртку, заставляя зябко вести плечами. Экзорцист – впрочем, он не был уже экзорцистом – рассеянно улыбнулся в ответ на этот упрёк. – Я в семье священника вырос вообще-то. – О, а сюда попал, надо понимать, за красивые глаза? – Я сюда попал за сделку. – Всё ясно. Сделка со злом отправляет в ад, самопожертвование в рай. На этом кретине система и сломалась, – победоносно заключил Иероним, взмывая на всякий случай повыше, чтобы не огрести за свои гениальные выводы. Свят хотел было не согласиться с тем, что он кретин, но потом подумал и принял своё кретинство, как данность. – На вот, поешь, – устроившись рядом на ступеньках, Саша протянула ему контейнер с тем, что удалось достать на пустынной кухне. – Здесь тоже надо есть? – он так по-детски трогательно удивился этому, что знахарку тотчас перекосило. – Меня немножко бесит, какой ты придурочный. Свят со вздохом принял контейнер. Волей-неволей ему приходится признаться себе: времена, когда он был старшим наставником, миновали. Он мало что понимает в послежизни. Да и в жизни мало что понимал. – Знаешь, у меня есть сестра твоего примерно возраста. Чуть младше, – почему-то вдруг признался Свят, ковыряясь вилкой в остывших макаронинах. Знахарка вопросительно изогнула бровь: – Повздыхаем на эту тему? – Ты злая, – обиженно насупился Хмельницкий. – Тихо! – тотчас шикнули за него. Саша подскочила, хватая своего болтливого пациента за рукав и утаскивая за колонну, в глубокую промозглую тень, которой ещё не успели коснуться лучи рассвета. Вскоре причина столь внезапного шухера прояснилась. – Вот не спиться же кому-то с утра пораньше, – пробурчал уголёк. И все трое замерли, наблюдая, как чья-то тёмная фигура сонно потягивается на ступеньках. Как этот кто-то набирает воду из колодца, как долго плещется, умываясь. Как потом стоит, запрокинув голову, и наблюдает за облаками. Наконец тень снова скрывалась под замковой крышей, и Саша облегчённо вздохнула, сползая вниз, на поросшие мхом каменные плиты, так, словно страх отнял у неё все силы. – Что будет, если нас поймают? – осведомился Свят всё ещё шёпотом. – Лучше не спрашивай, – та отвернулась, и проворчала в сторону. – Подлечишься ещё дня два. Улетишь потом на своём василиске подальше. В глубине души ей не хотелось, чтобы эта история заканчивалась вот так. Этот горе-экзорцист вскоре исчезнет просто, и, может, очень скоро они друг о друге не вспомнят. Это был бы хороший конец, в котором у каждого свой путь. Но как было бы замечательно иметь здесь, в этом Сером мире, друга, который хотя бы в прошлой жизни был человеком, который знает, каково это. Но иначе было нельзя. – Знаю, это я уже спрашивал это, – Свят опустился на колени рядом со знахаркой, заглядывая в её лицо, – но почему ты мне помогаешь? – Потому что… это всё, что я умею, – созналась Саша после недолгих колебаний, и стало видно, что она утирает слёзы. – Потому что ты единственный, кого я могу выбрать лечить по своей воле . Так что не ной, что ты всё потерял. Это не так уж плохо. Это значит, что в отличие от нас, ты теперь свободен. От ненависти. От любви. От обязательств. Свят открыл было рот, чтобы поспорить, но вдруг понял, что травница права. Что он действительно впервые за долгое время не ощущает тот безумный груз ответственности, которой давил на его плечи все эти годы. Больше не наставник. Больше не экзорцист. Больше вообще никто, которому не надо оправдывать чужие непомерные ожидания. Здесь, в этом пустом и Сером мире, где нет бога, он впервые за всю свою жизнь действительно был свободен. Он мог выбирать свой путь сам, без оглядки на прошлое.