Зимняя безмятежность

Сидя на кресле, обшитым зеленым бархатом, Николай, то ли от скуки, то ли для избегания реальности, занимался вязанием шарфа. Шерстяной клубок валялся где-то под ногами писателя, казалось, немного обижаясь на такую грубость со стороны человека. Хотелось бы быть на коленках, ну или уж в корзине для клубков. Если взять клубок в руки и сильно-сильно вдохнуть носом, то можно ощутить запах сена, а там воображение самое начинает переносить тебя в сарай какого-то дворянина, где находятся овечки с шерстью черного цвета, которые чувствуют, что вот-вот и их обреют на материалы, чтобы всякие дамы ( ну или Гоголь) вязали для своих любимых теплые вещи, чтобы, не дай Бог, не заболели. За окном был самый настоящий новогодний пейзаж: торговцы на санях перевозили срубленные елки, женщины покупали еду для праздничного стола. Но ничто не трогало Гоголя. Он был, как бы сказать, в некотором затишье. Он предчувствовал, понимал, что скоро будет темное время. Он заболеет, снова одеревенеет его тело, вновь он будет сидеть неподвижно, смотря на стену (будто ведя с ней разговор в своих мыслях). Но пока болезнь не одолела его, он постарается сделать максимум, который сможет ему позволить здоровье. Время шло, спицы позвякивали друг о дружку, а шарф становился длиннее и длиннее. Вдруг Николай дрогнул от услышанного топота.  «Кажется, вернулся»,  - пронеслось у него в голове, губы расплылись в улыбке приятного ожидания. А действительно, ведь прошло около двух часов, как Сашенька ушел за покупками. Дверь отворилась, а в проходе встал краснощекий творец, на кудрях которого начал потихоньку таять залежавшийся снег.  - Здравствуй, я вернулся, - проговорил Александр Сергеевич, - принес и для тебя гостинцев. Такая вакация на дворе, а ты будто чем-то удручен, вот и решил поднять настроение, - тем временем Гоголь уже отложил рукоделие и подошел к любимому. - Ты не замерз? У тебя уши краснее мака, говорил же шляпу надеть! – Он интенсивно начал тереть уши между большими и указательными пальцами. – Я же волнуюсь… - Мне не по чем мороз, я же все-таки русский человек, привыкший, - он положил свободную руку на щеку Николая, тот покрылся мурашками от внезапного холода. Александр медленно наклонился к чужому лику, давая некоторое время для подготовки Николаю. Его замерзшие губы мягко обхватили Колины, - последующие разы буду надевать, простишь? Я кубики сахара тебе принес.   Конечно, простит. Безусловно. Как же не простить того, кого любишь? Как же не простить того, кто является единственным лучом света в этом темном мире? Тем более, когда у него для тебя кубики сахара, ха-ха. - Завари пока чай, а я переоденусь, - Гоголь послушно прошел в столовую, сделав просимое, естественно, уже взяв в рот лакомый кусочек счастья. – Для кого же ты вяжешь, неужели для меня? – Послышалось из гостиной.   - Д-да, для вас, чтобы не болели. Вы чаще меня на улицу выходите, он вам нужнее, - тут же Пушкин положил ладони на талию Гоголя, иногда он сильно пугал своей незаметностью, сколько же практики ушло, чтобы научиться ходить по деревянному полу без шума? Только самому Александру Сергеевичу известно.   - Как же чудесен травяной аромат этого напитка, не правда ли? – Прошептал на ухо он. – С его теплом не сравнится ничто, разве что слова лести в адрес моих произведений, что, естественно, очень приятно и греет душу. Я уж не говорю про твою любовь, она горит жарким пламенем, согревая меня в столь холодные дни. Не забывай, что мы на «ты». – Он уткнулся носом в шею писателя, который еще не успел разлить чай по кружкам, и медленно вдыхал его родной запах.                         * * *   Они распивали напиток и болтали обо всем на свете. Пушкин даже поведал забавную историю, которая с ним случилась во время его отсутствия. Какие-то женщины не смогли поделить перчатки, это пара перчаток была обшита красивыми узорами, а какими именно, ему было неизвестно. Так вот, они начали предлагать купцу свои деньги, все повышая и повышая планку, так они ее повысили до такой степени, что ни одна из них не смогла бы их выкупить, ну что за дурачество.   Затем они перешли в гостиную, уселись в кресла друг напротив друга. Пушкин достал свою трубку из обрамленного футляра и закурил. Гоголь же принялся за свое вязание. Медленно, но верно начало смеркаться. Пламя из камина стало ярче освещать комнату, а хруст дерева приятно отдавался в ушах, будто мамин голос, от которого в младенчестве ты невольно начинаешь засыпать. Их мирное молчание прекратил тихий голос Александра Сергеевича:   - Какая ночь! Мороз трескучий, - тут прервался стук спиц, - на небе ни единой тучи; Как шитый полог, синий свод пестреет частыми звездами. – Николай улыбнулся, всегда отрадно видеть Сашеньку в таком расположении духа, - В домах все темно. У ворот затворы с тяжкими замками. Везде покоится народ; Утих и шум, и крик торговый…   Кажется, Гоголю стало чуточку лучше.  Да, это точно. Может, его опасения были напрасны? Может, все будет хорошо? Возможно. Но сейчас он наслаждается минутами душевного спокойствия, любви и наслаждения и не думает о будущем.