Changes | Перемены

Коттедж Поттеров выглядит совсем иначе, чем двадцать лет назад, когда крышу снесло, а пол в гостиной усыпало осколками стекла и дерева. Ремонт и реконструкция завершились за каких-то несколько месяцев, когда после войны Гарри решил, что хочет привести в порядок дом своих родителей и наполнить его новыми воспоминаниями — новой жизнью. Со временем им удалось сделать коттедж таким же, каким он был до разрушения. Для крестника было важно, чтобы дом выглядел так же, как до той роковой ночи, поэтому он привлек Ремуса и Сириуса, чтобы те помогли вернуть дому былое воплощение, как только могли. После нескольких месяцев, проведенных в счастливых, особенных и столь же болезненных воспоминаниях, Гарри переехал в коттедж. Прошли годы с тех пор, как маленький дом заполнился таким количеством людей. Улыбающимися лицами и смехом. Наполненный любовью. Так почему же он так несчастен? Сириус редко пил так много, — но если это случалось, то только для того, чтобы забыться. Конечно, бывали время, когда он распивал алкоголь, словно бродил по пустыне, отчаянно нуждаясь в воде, но в обычные дни он выпивал лишь время от времени. Выпивал, чтобы расслабиться после долгого дня, выпивал, чтобы отпраздновать юбилей близких людей, и, хотя это случалось редко, может быть, даже выпивал, чтобы успокоить нервы. Последний раз он был так взбешен три года назад, после окончания войны, когда Ремус рассказал ему правду о Регулусе. О том, как его брат, его глупый брат, бросил вызов Волдерморту и погиб из-за этого. Чувство вины захлестнуло Сириуса быстрее, чем огневиски, которое он налил в свой стакан, и все, что он мог сделать, — это утопиться в нем. Он дал себе время на жалость, на упрек за то, что не старался изо всех сил, не верил в то лучшее, что было в его брате, и не понимал, что их способы выживания в той жалкой и удушающей жизни, которую навязали им Орион и Вальбурга, были совершенно разными. Там, где Сириус бунтовал и боролся за свою индивидуальность и свободу, Регулус подчинялся и следовал планам, которые для него уготовили родители. На следующий день он проснулся от того, что рядом с ним спала незнакомая волшебница, прижавшаяся к нему, как нюхлер, только что нашедший золото. Он не знал, кто она такая, даже не помнил, как выходил из дома, но Сириус был вежлив. Он разбудил незнакомку, предложил воспользоваться душем и выпить чашку кофе, а затем выпроводил ее. От отрезвляющего зелья он отказался, предпочтя провести все утро, изнывая над унитазом. Сириус избавился от чувства вины. Вместо того чтобы провести остаток жизни, сожалея о сделанном или не сделанном выборе, он поклялся, что проживет ее, вспоминая своего брата как героя. Пусть он был Слизеринцем, но он был таким же храбрым и отважным, как Гриффиндорец. Тогда он пообещал себе никогда больше не выходить из себя и не страдать. Так как же так получилось, что он выпивает уже восьмую рюмку маггловской водки? Потому что он чертов лжец и слабак, вот почему. Слаб перед длинным каштановым кудрям, по которым так и хочется провести пальцами, чтобы убедиться, что они такие же мягкие, какими кажутся. Слаб перед медово-карими глазам, напоминающие ему о его любимой марке виски, и пухлых губах, которые хочется поцеловать, чтобы узнать, так ли она вкусна на самом деле. Он слаб перед носиком-пуговке и щекам, покрытым веснушками, о которые хочется потереться. Слаб перед этими самыми веснушками, напоминающие ему о ночах, проведенных на Астрономической башне Хогвартса, в созерцании звезд и созвездий. Единственный способ сохранить рассудок на этой проклятой вечеринке, когда на ней надето платье, идеально облегающее ее изгибы, — это напиться до такой степени, чтобы вообще не думать. Но все, что он мог делать, — это думать, и что еще хуже, все его мысли — о ней. С тех пор как он в последний раз напился, волшебный алкоголь не справился, и именно поэтому Сириус решил употребить как можно больше маггловского алкоголя, любезно предоставленного для потребления. По подсчетам, около десяти рюмок доведут его до точки невозврата. Остались еще две. Сириус наклоняет голову, отпивая водку из рюмки. Жидкость обжигает горло и проникает в грудь. На мгновение он дает ей остыть и согреться, делая несколько глубоких вдохов. На мгновение Сириус пересматривает свой план. Ему не обязательно находиться здесь. Он может просто уйти и отправиться домой, где хорошо и тихо… и где мысли будут еще громче, поглощая его. Так что к черту этот план. Кроме того, он обещал быть здесь — и остаться — ради Гарри. Присутствие Сириуса на вечеринке парня его крестника крайне важно для него. Сириус делает последний глубокий вдох и испускает разочарованный вздох. Он качает головой и тянется к бутылке, собираясь налить еще одну порцию, как вдруг покрытая шрамами рука обхватывает горлышко бутылки и отдергивает ее. — Ты в порядке, Бродяга? — Затуманенные глаза Сириуса следуют за рукой вверх и встречаются с темно-зелеными глазами, внимательно наблюдающими за ним. — Я в порядке, Ремус, — рычит Сириус и снова тянется к бутылке, но оборотень оттаскивает ее подальше. — Какого черта? — Может, тебе уже хватит, а? Сириус ударяет кулаком по столу, и оказывается лицом к лицу с Ремусом. — Мне, черт возьми, сорок два года, Ремус. Мне не нужно, чтобы со мной обращались как с гребаным ребенком. — Тогда перестань вести себя как ребенок, который закатывает истерику из-за игрушки, с которой не может поиграть. Сириус хмурится. Ему плевать на беспокойство Ремуса по поводу того, как он решает свои проблемы, но вот чего он не может и не хочет принять, так это то, что он назвал ее игрушкой. — Да пошел ты! — шипит Сириус, скривив губы и обнажив зубы, прежде чем уйти, шатаясь и натыкаясь на несколько тел. Ремус следует за ним. — Я… черт. Я не это имел в виду, Бродяга. Он резко останавливается и поворачивается на пятках, отчего оборотень врезается в него. — Она не гребаная игрушка. — Это не… — но Ремус прерывает себя, делая шаг назад и сжимая переносицу. — Как долго продлится это увлечение, Сириус? Его грудь вздымается и опускается, внутри нарастает гнев, готовый вот-вот вырваться наружу. Разве Ремус не знает, что будь у него выбор, он бы предпочел, чтобы то проклятие, которое бросила в него кузина-психопатка, убило его, а не заставляло жить с этой влюбленностью? Влюбленностью в женщину, которая младше его на двадцать лет, которую он знает с подросткового возраста, потому что та лучшая подруга его крестника, — это ведь совсем не весело. Он собирается сказать еще что-нибудь, но коттедж Поттера маленький и полон людей, и хотя в нем играет музыка и никто, скорее всего, не обратит внимания, он не хочет рисковать тем, что кто-то подслушает их разговор с Ремусом. Вместо этого, даже не задумываясь, он находит ее на другом конце комнаты, на кухне, окруженной слизеринцами. Вот уже год, где бы она ни была, если они оказываются в одном и том же месте, он находит ее. Как будто она — его Полярная звезда. Как будто он заблудился и ему достаточно взглянуть на нее, чтобы отыскать дорогу назад. Сострадание и бескорыстие Гермионы заставляют его чувствовать и вести себя так безнадежно. Гермиона застала его врасплох, когда появилась на Гриммо на тридцать девятом дне рождения его брата. Она сказала, что хочет быть рядом с ним, потому что знает, каково это — иметь день, посвященный тому, кто должен быть жив. День, который напоминает им о том, что они потеряли. Гермиона принесла торт, который испекла сама. Небольшой, с белой глазурью и тонкой черной надписью «С днем рождения, Регулус». По ее словам, это напоминание о том, что они существовали. Оно помогало ей, когда наступали дни рождения ее родителей, и Гермиона подумала, что, возможно, это поможет и ему. Сириус был так тронут этим жестом, что практически умолял остаться ее и отпраздновать вместе. До прошлого года Гермиона не слишком откровенно рассказывала о своих переживаниях во время войны. Она рассказала ему о том, что нашла своих родителей мертвыми в доме детсва. Все ее воспоминания разрушились в одну секунду, заменяясь кровью и разрухой. О том, что она сделала недостаточно, что не смогла добраться до них раньше. На ней лежит столько вины, что иногда ей трудно дышать. Сириус знал, что она пожертвовала многим, чтобы спасти мир, полный людей, ненавидящих ее. Которые хотели смерти ей и другим магглорожденным. Мир взрослых волшебниц и волшебников, которые подвели ее, ее друзей и однокурсников, позволив сражаться на войне, для которой сами были слишком трусливы. Войне, на которой погибли ее родители. И все же, несмотря на все это, Гермиона отпустила боль и была рядом с друзьями, когда те так нуждались в ней. Она пекла им пироги с улыбкой на лице, словно сама осталась невредимой. Сириус даже не подозревал, откуда она узнала о дне рождения Регулуса. Он никогда никому не говорил, даже Ремусу. Многое из своей жизни он держал слишком глубоко в сердце. Его жизнь до Азкабана была слишком болезненной. А тут еще Гермиона, которая, наверное, успела поговорить с ним всего несколько раз, прежде чем появилась у его двери с тортом для его брата. Сказать, что она застала Сириуса врасплох, значит преуменьшить. Это было похоже на то, как если бы его снова поразило проклятие, только на этот раз шанс на выздоровление отсутствовал. Сириус не замечает, что все еще смотрит на нее, пока она не выходит на задний двор, в специально отведенное место для курения, под руку с Тео — именинником — и вынужден отвести взгляд. Он позволяет взгляду переместиться на темно-зеленые глаза, все еще смотрящие на него. — Просто… позволь мне, хорошо? Я не собираюсь ничего предпринимать, так что просто дай мне забыться. — Сириус проводит ладонями по лицу и опускает руки по бокам. — Пожалуйста. — Сириус… — Ремус делает шаг вперед, но Сириус отступает на шаг назад, подальше от его рук. — Я знаю, хорошо? Ее любят и заботятся о ней. Защищают. Я не посмею испортить ее своей беспечностью и развратом. — Это не то… — Ремус пытается заговорить, но Сириус прерывает его. — Разве недостаточно того, что я оставляю ее в покое? Того, что я делаю то же, что и ты, и Молли, и Гар… — Он устал. Он так невероятно устал. — Разве этого недостаточно? Сириус отворачивается, не давая другу шанса ответить, и хватает ближайшую бутылку водки, которая попадается ему на глаза. Еще две рюмки. Еще две, и он ничего не вспомнит.

***

Кровать под его щекой скрипит, пробуждая от сна. Что-то щекочет ему нос, и, когда с Сириуса срывают одеяло, на него ложится волна прохладного воздуха. Яркий свет проникает сквозь незашторенное окно, и Сириус изо всех сил старается заглушить боль в голове, вызванную похмельем. Он раздраженно отмахивается от того, что посмело разбудить его в это проклятое воскресное утро. Он зевает и потягивается — руки вверх, ноги в стороны, — когда его тело соприкасается с другим теплым телом, Сириус замирает. — Черт побери, — шепчет он себе под нос. — Только не это. Он медленно поворачивает голову в сторону, и его тут же окутывают каштановые локоны, слабо пахнущие сигаретами, алкоголем и жасмином. Каштановые локоны кажутся знакомыми, они уже не раз снились ему. Он тихонько вдыхает воздух и в недоумении выплевывает попавшие в рот волосы. Сириус приподнимается на локтях и медленно наклоняется, чтобы получше рассмотреть лицо рядом. Он моргает раз, два, три раза, избавляясь от сна, затуманившего зрение. Она выглядит умиротворенной. Длинные темные ресницы касаются верхней части веснушчатых, загорелых щек. Розовые пухлые губы слегка приоткрыты, пока она тихонько посапывает. Сириус ловит себя на том, что смотрит на них дольше, чем собирался. Запомнившиеся детали, которые он знает лучше, чем тыльную сторону своей ладони. — Живоглот, уйди. Я сплю, — бормочет она, натягивая одеяло, чтобы прикрыть лицо, и еще сильнее вжимается в подушку. Если раньше у него и были какие-то сомнения, то теперь их не осталось. Тело, крепко спящее рядом с ним и отобравшее все его одеяло и пространство, — Гермиона Грейнджер: лучшая подруга его крестника. Черт, — внутренне паникует он. — Мерлиновы чертовы сиськи. Как? Как только он задает себе этот вопрос, перед его мысленным взором проносятся размытые воспоминания о горячем потном теле, шлепающих звуках, о спутанных ногах, о настоятельной необходимости и неряшливых языках, борющихся за господство. На этот раз он застонал, его член дернулся, угрожая стать толще при мысли о том, что произошло прошлой ночью, но прежде чем он затвердел, Сириус поднимается с кровати, надевает первые попавшиеся треники с пола и выходит из комнаты. Он тихонько закрывает за собой дверь, чтобы не разбудить ее. Он очень осторожно ступает по скрипучим деревянным полам Гриммо и, отойдя достаточно далеко от лестницы, чтобы она его не услышала, пробегает остаток пути до кухни. Вместо того чтобы паниковать, он решает сохранять спокойствие, насколько это возможно, и вытягивает руки над головой. Он выкручивает талию, его спина хрустит, когда он наклоняется, касаясь пола кончиками пальцев. Он уже немолод, и утренняя зарядка помогает ему разогнать кровь и быстрее проснуться. Сириус продолжает свое утро, как и любое другое, и ставит чайник на плиту, зажигая огонь, чтобы дать воде закипеть. Затем он достает маггловскую кофеварку и ставит ее на плиту рядом с чайником. Сириус держится руками за раковину, низко опустив голову. Если у него болит голова с похмелья — а он полагает, что именно так они оба и оказались здесь, — он уверен, что она тоже проснется в подобном состоянии. Он проводит руками по лицу и наклоняет шею, собирая волосы в пучок и закрепляя их резинкой, которую всегда носит на запястье. Он подходит к небольшому шкафу, стоящему в стороне, и достает оттуда два отрезвляющих зелья, выпивает одно, а второе ставит на поднос. Потянувшись к другому шкафу, берет с полки две кружки и ставит их рядом с зельем. Когда чайник тихонько засвистел, он быстро выключает плиту, пока звук не стал еще громче. Он наливает горячую воду в ее кружку и опускает в жидкость чайный пакетик, давая ему настояться, пока он занят своим кофе. Сириус делает глубокий вдох, слишком крепко сжимая столешницу, и смотрит на кофе, от которого поднимается пар. Внутри него медленно нарастает разочарование. Как он мог допустить такое? Мало того, что он совсем озверел и проснулся рядом с девушкой, которую не смог сразу узнать, так еще эта девушка — Гермиона, мать ее, Грейнджер. Сириус качает головой и приступает к приготовлению кофе. Он уже много раз делал это, поэтому позволяет своим мыслям блуждать и дальше. Он пытается вспомнить, как это произошло. Как волшебница, в которую он так влюблен, очутилась в его постели. Он ведь специально напился до чертиков, чтобы забыть… Теперь он жалеет о каждой секунде, потому что не может ничего вспомнить после ссоры с Ремусом. Он, блять, не может вспомнить, как провел с ней ночь. И все же Сириус не хочет обнадеживать себя. Он неустанно флиртовал с Гермионой с тех пор, как она принесла тот торт, и хотя она спит наверху, в его постели, он не уверен, многое ли из этой ночи она вспомнит и значило ли это для нее хоть что-нибудь. Пока все думали, что его флирт — это просто, ну, Сириус в своем естественном проявлении, они не знали, что она сделала для него. Не знали, что это значило для него, но Ремус достаточно хорошо знал своего друга, чтобы понять разницу. Ремус был единственным, кто знал о визите Гермионы за год до этого, и все равно оборотень отозвал его в сторонку и предупредил о последствиях, к которым приведет его увлечение. Ему хотелось возразить. Сириусу никогда не было свойственно заботиться о том, что думают о нем другие, или делать то, что от него хотят другие, особенно это касается его старинного друга, который однажды уже ошибся в нем. Сириус считает, что Ремус несколько лицемерно отреагировал на его влюбленность в Гермиону, учитывая, что собственная жена Ремуса, кузина Сириуса, на тринадцать лет моложе оборотня. Однако, он подумал о своем крестнике и о том, как сильно его ранит, если Гарри не захочет с ним общаться из-за этого поступка. Сириус упорно работал над тем, чтобы исправить ущерб, нанесенный его импульсивными решениями, и, наверное, никогда не перестанет ненавидеть себя за то, что пропустил так много в жизни Гарри, что позволил отнять себя у него на целое десятилетие. Сколько Сириус себя помнит, у него никогда не возникало желания заводить с кем-то серьезные отношения. Большинство, если не все, его подвиги — это просто удовлетворение самых первичных потребностей. Одна ночь бессмысленного секса с любой готовой прокатиться с ним на мотоцикле. Некоторые хотели большего, но Сириус любезно напоминал им, что это всего лишь одноразовая сделка. Он просто не тот парень. Однако участие в двух войнах заставило многое переосмыслить. Время быстротечно, и, хотя двенадцать лет в Азкабане показались долгим сроком, кажется, что это было только вчера, когда он был брошен в волшебную тюрьму, не имея ничего, кроме одежды на теле. Ему ничего не оставалось делать, кроме как думать. Только о том: «что, если бы…», и сожалеть. Может, ему стоило серьезнее относиться к своим прошлым возлюбленным? Может, ему следовало сразу после Хогвартса остепениться и завести детей, дать им ту жизнь, которой у него не было. Любящих родителей, дом, полный любви, принятия и поддержки. Жену, о которой хочется заботиться и которой хочется подарить весь этот гребаный мир. Он часто смеялся над Джеймсом, над его верностью и преданностью Лили, но правда в том, что глубоко внутри часть его самого жаждала этого — всегда жаждала. Он видел, как Сохатый смотрел на Лили, как будто на ней висели звезды и луна, как будто она была солнцем, а он вращался вокруг нее. Он изо всех сил старался сохранить эти надежды и мечты. Уберечь их от дементоров и укрыться ими, как теплым одеялом, когда он спал в образе Бродяги. Эти мысли просачивались в его тело, наполняя, и согревая в холодной и сырой камере. Как бы он ни старался, иногда он проигрывал битву, и его охватывал страх, что он умрет, холодный и одинокий, в той самой камере. И никогда больше не вспомнит о себе. В Гермионе есть что-то такое… Как будто она — физическое воплощение всего, за что он так упорно боролся. Вся любовь и надежда, которую он носил в себе, когда думал, что больше не сможет продолжать. В ней всегда была искра, которая напоминала ему его собственный огонь. Желание большего. Хотеть большего, знать больше, быть больше, и Сириус хочет помочь ей с этим. Каждое его общение с волшебницей после того, как они отпраздновали день рождения его брата, значило гораздо большее. Сириус не знает, появилось ли ее хобби печь торты для своих друзей после того, что их связало. Гермиона — самая добрая и заботливая волшебница из всех, кого он когда-либо встречал, не считая Лили, но в тот день что-то изменилось. Это изменило их отношения. По крайней мере, его. В сорок два года он готов остепениться с кем-то, кто на двадцать лет моложе его. Это даже жестоко. Ей еще столько предстоит прожить, испытать, а он так хочет стать частью этого пути. Дать ей все и показать все. Он не может не задаваться вопросом, не испортила ли их совместная ночь все то, что он надеялся иметь с ней. Станет ли она думать о нем хуже? Решит ли она, что их совместная ночь — это все, что ему от нее нужно? Для него это все неизведанная территория. Он хочет с ней долгих прогулок по пляжу, свиданий в кофейне и скучных вечеров дома. Он хочет писать ей любовные письма, от которых она будет терять дар речи и краснеть. Он хочет пикников и долгих разговоров. Он хочет готовить вместе с ней. Он хочет засыпать и просыпаться с ней в объятиях. И он очень, очень хочет, чтобы их миниатюрные идеальные копии — дикие волосы, как у нее, но черные, словно ночь, как у него, с ее теплыми медово-карими глазами — носились вокруг, сводя его с ума. Слишком умные, как и их мать. Больше всего на свете, он надеется, что Гермиона не думает, будто бы ему нужен только секс. Он хочет большего. Гораздо большего. Сириус отмахивается от своих мыслей, решив сосредоточиться на настоящем и на том, что делать дальше. Он ставит кружки на поднос, а также фруктовый салат из клубники, ананаса, апельсинов и арбуза. Сириус делает глубокий вдох, набирается гриффиндорской храбрости и бесстрастно призывает поднос следовать за ним. Он заговорит с ней: спросит, может ли их совместная ночь привести к чему-то большему. Пустяк. Гермиона всегда была разумным человеком, готовым логически рассуждать о чем угодно. Он уже прошел половину коридора, собираясь подойти к лестнице, когда останавливается, встречаясь лицом к лицу с Гермионой. Она смотрит на него, как олень, попавший в свет фар. Рот приоткрыт, глаза широко распахнуты, тушь размазана. Ее волосы в беспорядке. По бокам лица складки от сна, платье надето задом наперед, туфли на каблуках в руках. Она… убегает? Сириус паникует, но не подает виду. — Доброе утро, милая, — улыбается он. — Я как раз принес чай и фрукты для тебя. — Гермиона вздрагивает от громкости его голоса, чуть не роняя туфли, и прикрывает глаза от солнца, шипя, как вампир. Сириус хихикает. — И отрезвляющее зелье. Она смотрит за его спину, на поднос с двумя кружками, пузырьком и тарелкой фруктов. Не говоря ни слова, она отступает от него и медленно идет назад в гостиную. — Гермиона, милая. Мы… мы должны поговорить об этом. Почему бы тебе не присесть, не выпить чай, зелье и не съесть немного фруктов? — Он приближается к ней, держа руки перед собой, словно она дикий зверь. — Нет, я… мне нужно идти. Мы… переспали. — Она отворачивается от него, зажав нижнюю губу зубами. — Мы действительно переспали. — Может быть, ему не стоило этого говорить, но она в растерянности, а все, что он знает, — это юмор в такие неловкие моменты. Гермиона качает головой. — Это была… нет, это была ошибка. Он будет так зол, — слезы наворачиваются на глаза, нижняя губа и подбородок дрожат. Сириус делает шаг вперед, чтобы попытаться утешить ее, но она отступает назад. — Ты… ты не можешь сказать ему, что случилось. Гарри… Ты не можешь ему сказать. Это было ошибкой. Ее слова снова и снова звучат в его голове, а в груди появляется боль, которую он не чувствовал с 1981 года. — Гермиона, милая, успокойся. Все в порядке. Все хорошо, мы можем поговорить об этом. — Нет! Это была ошибка, Сириус! И ты должен пообещать мне, что никто не узнает. Этого не должно было случиться, и никто не должен знать, — ее голос строг, и не оставляет места ни для споров, ни для дискуссий. — Хорошо, Гермиона, — кивает он, потерпев поражение. — Я никому не скажу. Если ты действительно хочешь забыть о том, что произошло, то я могу притвориться. Никто не узнает, — его голос звучит слабо, надрывисто, а боль в груди становится все сильнее. — Я… я должна идти. Я не могу. Прости. — Не говоря больше ни слова, Гермиона хватает горсть летучего порошка и исчезает в изумрудном пламени. Эхо исчезновения заполняет комнату, и Сириус в замешательстве качает головой. Что, черт возьми, только что произошло? Гермиона ушла. Она просто… ушла. Мало того, что она умоляла его ничего не говорить. Умоляла так, будто стеснялась его. Как будто переспать с ним было самым худшим из того, что она когда-либо делала. Рационально он понимает, что это из-за Гарри. Он надеется, что это из-за Гарри. Сириус надеется, что это только потому, что Гермиона боится, потому что он крестный отец ее лучшего друга, потому что она на двадцать лет младше его, но… почему Сириусу кажется, что за этим кроется нечто большее? Она ушла, оставив лишь шлейф жасминового шампуня, забрав с собой все его надежды и желания, и сжигая их дотла.