Just a little change Small to say the least Both a little scared Neither one prepared Beauty and the Beast.
Celine Dion - Beauty And the Beast
— Твою мать, кто тут ботинки раск… а, это я. Мо Жань проснулся. Он не сомкнул глаз всю ночь, а теперь, в ожидании Чу Ваньнина, задремал в кресле, изогнувшись, как креветка. Это было не худшее место, где ему доводилось спать. По крайней мере, лучше нескольких слоев газеты The Washington Post в одной из ночлежек, где он проводил время за пару дней до возвращения на родину. Но он уснул, поджав под себя ногу, и теперь она отказывалась признавать мозг командиром. Потряхивая затёкшей конечностью, Мо Жань сонно взглянул на экран телефона. Три часа ночи. Вот чёрт… Свечи, которые он зажёг, дешёвенькие, в алюминиевых гильзах, давно погасли. Томлёная говядина с рисом и овощами остыла. Разбросанные по кухонному столу лепестки цветов завяли. Потуги устроить что-то романтическое в попытках сгладить события прошлой ночи и утра теперь казались нелепыми и смешными. Какой же я дурак, подумал Мо Жань. В прихожей Чу Ваньнин, опершись о стену, пытался не развязывая стащить с ноги ботинок. Мо Жань никак не мог понять, трезв архитектор или пьян. С координацией у него было плоховато, галстук сбился, волосы растрепались… — Мо Жань, почему ты не спишь? — но взгляд его миндалевидных глаз оказался ясным и холодным. — Иди отдыхать. — Я весь день отдыхал, — проворчал Мо Жань, подхватывая его под локоть, но архитектор всё же решил бороться с ботинком, сидя на полу. — Где ты был так долго? — Я шёл пешком из тиф… кхм, из района… на юге города. Из «тифозной ямы». У района было настоящее название, но его никто не помнил, как и не помнил, почему, собственно, яма, да ещё и тифозная — и вовсе это была не яма, а даже возвышенность… Дома, построенные в начале восьмидесятых годов, сменили собой те убогие деревянные постройки, что гнили там с начала века, но и сами постепенно приходили в негодность. Квартиры там были крошечные, лестницы разбитые, трубы — проржавевшие. В одной из таких нищих квартирок, где вечно протекала труба, а плесень чернела на обоях, когда-то Сюэ Чжэнъюн и нашёл грязного голодного ребёнка. Госпожа Ван тогда сказала — вечно ты подбираешь брошенных дворняжек. Первый и последний раз в жизни он орал на неё — это не брошенный, это мой, и вы с Сюэ Мэном — мои. Кажется, именно тогда она ему по-настоящему поверила. — Я давно не слышал, чтобы это место так называли. С детства, наверное. — Я не называю так этот район. Но да, да, из «тифозной ямы». — Это же чертовски далеко отсюда! — Решил проветриться. — А там ты что делал? — настаивал Мо Жань. — Да пил я там! — не выдержал допроса архитектор. — Единственное место, где можно напиться до чертей, не наткнувшись ни на кого из знакомых! Надо же мне иногда отдыхать. Мо Жань, я предупреждал, что я алкоголик, чему ты удивляешься?! Мо Жань вздохнул. Ему не хотелось сейчас ругаться с Чу Ваньнином. Да и кто они друг другу? Вправе ли он предъявлять претензии, как сварливая жена подгулявшему муженьку? То, что они быстро оказались в одной постели, вовсе не означает близости. Мо Жань опустился на колени возле архитектора и развязал шнурки его «оксфордов», не встретив, что удивительно, ни малейшего сопротивления. Чу Ваньнин чуть отвернулся, но ничего не сказал. Мо Жань поставил в сторону левый ботинок, стащил с ноги архитектора правый и увидел тёмные пятна, расползающиеся по светлой ткани. — У тебя носок в крови. Чу Ваньнин равнодушно пожал плечами. — Это новая обувь. Она предназначена только для того, чтобы элегантно стоять в ней, а не тащиться через весь город. Он с презрением отказался от всяких предложений Мо Жаня промыть ссадины и заклеить их пластырем, но сам Мо Жань, глядя на эти узкие израненные ступни, почувствовал что-то необычное. Ему невыносимо захотелось целовать их — такими, с коркой засохшей крови, слизывать эту кровь, обсасывать каждый палец… Вот чёрт! Так и футфетишистом стать недолго. Или заправским садистом — идеальным героем проклятого списка эротических фантазий. Может, и вправду есть в нём, в Мо Жане, нечто… извращённое? Может, Чу Ваньнин просто почувствовал в нём ростки этих наклонностей? — А где твоя машина? — спросил он, чтобы сбросить с себя жуткое очарование багровых следов на нежной коже. — Оставил на стоянке торгового центра, оплачено до утра. Завтра заберу. Я слишком… У тебя ещё есть ко мне идиотские вопросы? — Ты есть будешь? Стол накрыт, так что… — Убери в холодильник. Утром разогрею что-нибудь, — Чу Ваньнин неловко поднялся, споткнулся вновь, и Мо Жань поймал его, обхватив за талию. Оба они замерли. На мертвенно-бледном лице Чу Ваньнина читалось сомнение. Под глазами у него залегли жуткие тени, но капризно изогнутые губы в полумраке казались такими тёмными, словно были накрашены, угол рта чуть дрожал, на лоб падала прядь… Пальцы рук Мо Жаня соприкасались, и он медленно поглаживал спину Чу Ваньнина, а затем, прижав архитектора к себе, наклонился, чтобы его поцеловать, потому что… а что ещё делать, когда в твоих объятиях мужчина, к которому тебя неудержимо тянет каждую секунду? Даже если от него несёт каким-то дешёвым пойлом. Архитектор, помедлив, всё-таки его оттолкнул. — Ты злишься на меня? — обречённо спросил Мо Жань. — Прости, если я вчера… сделал что-то не так… — Мо Жань, ты понимаешь, за что ты просишь прощения? — Нет, но… — Тогда какой смысл в твоих извинениях? — в голосе Чу Ваньнина звучало нескрываемое раздражение. — Хватит, я устал. Полежу пару часов. Минут через пятнадцать Мо Жань прокрался мимо постели архитектора к «своему» дивану и увидел, что Чу Ваньнин спит, свернувшись клубочком, в той же одежде, в которой явился домой, на самом краю своей огромной кровати. Пиджак его валялся на полу. Двигаясь очень осторожно, юноша принёс плед и накрыл им Чу Ваньнина. Тот чуть поёжился и, не просыпаясь, забрался под этот плед с головой. У Мо Жаня защипало в глазах. Как же он похож на своенравного кота! Шипит и выпускает когти, когда его пытаются погладить, а сам и рад. Но почему его уязвимость так ранит? Почему за него тревожно и больно? Мо Жань мало знал о Чу Ваньнине и подумал тогда, что у архитектора есть какая-то страшная тайна, что-то с ним не так. Нужно добраться до поражённой страданием сердцевины, чтобы утолить его бесконечную тоску, нужно разгадать его загадку, и если архитектор ему доверится — всё будет хорошо. Переплетаясь, сочувствие и страсть стали самой прочной верёвкой, затянувшейся на запястьях Мо Жаня.***
Он проснулся, когда солнце уже бойко светило в панорамное окно. Плед согревал его ноги. Ни архитектора, ни пары его белоснежных «оксфордов» в доме не было. Части приготовленного накануне ужина в холодильнике Мо Жань тоже не досчитался и порадовался, что его стряпню оценили. Так Мо Жань остался на «Алом лотосе», и Чу Ваньнин его не выгонял. Отталкивал, игнорировал, огрызался, но не сделал ни единой попытки запихнуть в свою дорогущую машину и вернуть под строгие дядюшкины очи. Так началась опасная игра, которую они вели друг с другом последующие несколько лет. Говорят, в паре один любит, а другой — позволяет себя любить. Но Чу Ваньнин любить не позволял. Ни себя, ни себе. Любой нормальный человек уже сбежал бы с «Алого лотоса», роняя кроссовки. И впоследствии раз за разом Мо Жаня спрашивали — почему он остался на «Алом лотосе» тогда, почему оставался снова и снова, почему возвращался туда, разрушая все прочие связи, превращая в кошмар собственную жизнь и жизнь Чу Ваньнина. Спрашивал и он себя. Но у него не находилось ответов. Он не мог объяснить происходящее с ним ни судьбой, ни одержимостью — это глупые отговорки, сентиментальные истории из книжек для девочек-подростков. Люди не связаны друг с другом судьбой, невидимой красной нитью и прочей чушью. Но что тогда?.. В его прежней жизни, в сущности, всё было просто: ему кто-то нравился, он кому-то нравился, они занимались сексом. Но Чу Ваньнин ему не нравился. Чу Ваньнин его с ума сводил. Мо Жаню было решительно нечем заняться, поэтому… он ничем и не занимался. Чу Ваньнин милостиво разрешил ему навести в доме порядок или подобие порядка, но уборка не входила в число любимых занятий Мо Жаня, и он лишь время от времени выкидывал пустые упаковки и бутылки. Бродил по окрестностям, познакомился со всеми уличными кошками и собаками, исследовал заброшенный сад и нашёл тот самый пруд, на берегу которого когда-то видел такой странный и отчего-то знакомый сон. Больше ему ничего не снилось. Нужно было искать работу, и он даже начал сочинять резюме, но заподозрил, что ему светит разве что карьера бариста, кассира или курьера — не так уж и плохо. Правда, он и сам не знал, чем хочет заниматься, но пообещал себе поразмыслить о призвании попозже. Когда-нибудь. Спустя несколько дней на Чу Ваньнина свалился сложный проект, у которого к тому же значительно сдвинулись сроки. Архитектор то пропадал на работе до поздней ночи, то сидел, уткнувшись в монитор, и вполголоса безжалостно ругал неизвестных Мо Жаню людей. Больше всех доставалось какому-то Цзян Си, и Мо Жань даже начал сочувствовать этому человеку. Незнакомцу последовательно желали отравиться, утонуть в реке, попасть под бульдозер и подавиться насмерть пряником. Что он такого натворил? И всё же, когда Мо Жань просил, архитектор сидел с ним перед сном, подтянув острые колени к груди и обхватив их тонкими руками. Узорчатый светлый шёлк просторной пижамы скрывал его фигуру, и Чу Ваньнин казался бестелесным, как привидение. Они не прикасались друг к другу, почти не перебрасывались фразами, но, когда Мо Жань говорил — «посиди со мной», Чу Ваньнин оставлял все свои срочные дела и безропотно опускался на пол возле дивана. Он оставался рядом до тех пор, пока Мо Жань не засыпал. И Мо Жаню хорошо спалось. Было кое-что ещё странное. Архитектор делился с ним конфетами. «Да на работе подарили, я подумал, может, тебе понравится», — объяснял он с неожиданным смущением, бросал ему коробку и незамедлительно перемещался в другую часть дома, не дослушав вопросы и благодарности. Мо Жаню это казалось милым и трогательным. Только когда он узнал о детстве Чу Ваньнина — понял, как сложно ему, в те далекие годы не имевшему ничего своего, чем-то делиться с другими. В общем-то, тогда Мо Жаню хорошо жилось на «Алом лотосе» — вот только человек, расхаживавший там среди хлама то в тонких шёлковых одеяниях, то в изящно скроенных светлых костюмах, не позволял себя трогать. А Мо Жань, пару раз попробовав ЭТО тело на ощупь и на вкус, вскоре изголодался так, что готов был согласиться на самые абсурдные требования архитектора, лишь бы ещё раз поцеловать, лизнуть, укусить… коснуться. Вот и теперь, сидя на диване с томиком Хайнлайна, позаимствованным из библиотеки Чу Ваньнина, Мо Жань был занят отнюдь не чтением — он тайком рассматривал архитектора, который застыл неподалёку с телефоном в руках и вёл какую-то яростную переписку. Откинув со лба чёлку, Чу Ваньнин глянул на своего постояльца, будто увидел впервые, и сказал: — Мо Жань, исчезни на минутку. Должен приехать Сюэ Мэн… или он знает, где ты живёшь? — Нет, не знает. — Вот и пусть не узнает. Мо Жань, бурча, вышел в сад, устроился в плетёном кресле, скрытом зарослями акации. В траве стрекотали кузнечики, пахло сыростью, цветами и землёй. Сиреневый сумрак прорезал жёлтый свет фар. Потом послышался голос Сюэ Мэна. Мо Жань напряг слух. — Я не хотел этого делать! — Ты всегда так говоришь. И делаешь. Мо Жань испытал не укол ревности, а настоящий удар. Как это, почему это ЕГО Ваньнин говорит с каким-то там щипаным павлином с отшлифованной рожей таким сексуальным бархатным баритоном?! Да этим голосом нужно произносить только «да, милый, да, ещё» и... тому подобное! — Я чувствую себя убийцей. О чём это он? — Убийцей ты будешь, если водка палёная, — и следом послышался хрипловатый смешок. — Учитель! Не надо так шутить! — Будь любезен, езжай домой и выспись. Завтра мне нужна вся твоя концентрация. Я постараюсь не умереть от алкогольного отравления. — Я не понимаю, зачем вам это нужно, — припечатал Сюэ Мэн и уехал. Вернувшись в дом, Мо Жань увидел, что его куртка, прежде висевшая в прихожей, валяется у дивана — ну, разумеется. Она слишком бросалась в глаза на фоне белых пиджаков и бежевых плащей хозяина виллы. А хозяин виллы распотрошил привезённые Сюэ Мэном пакеты и теперь грыз что-то белёсое, вытаскивая длинными тонкими пальцами из пакетика с кричащей надписью. — Что ты ешь? — Чипсы из… из тапиоки, — Чу Ваньнин посмотрел на упаковку. — Достаточно калорийно, чтобы я пережил ещё одну ночь без сна. — Но… я же приготовил ужин… — Вот и ешь его ближайшие два дня. Я не могу отвлекаться на долгие трапезы. Мне не до того, Мо Жань. Я спал суммарно десять часов за неделю, нам в кратчайшие сроки нужно переделать половину проекта прибрежной территории из-за мудака Цзян Си, у которого, видите ли… Впрочем, тебе этого знать не нужно. И… наверное, мне пора перестать говорить людям, что я о них думаю. Ох… — он поморщился. — Не слушай меня. — Если тебе надо выговориться… — Нет. — Но я готов… — Мо Жань, это пустая болтовня, — отрезал архитектор. — А… чипсы будешь? Мо Жань отказался.***
Чу Ваньнин, вернувшись к столу, обессиленно уронил голову на руки. Чёрт, чёрт, чёрт! Нельзя же быть таким слабаком и ныть мальчишке о своих проблемах. Как вообще можно обсуждать такие вещи с посторонним человеком? И почему так тянет выболтать этому мальчику всю историю своей позорной жизни, рассказать о каждом прожитом дне? Нельзя привязываться. Нельзя давать повод привязаться. Хватит. Ну Цзян Си и Цзян Си, чего бубнить-то. Ту-по-ры-лый-са-мо-до-воль-ный-уб-лю-док. Надо выпить. Зря, что ли, бедняжка Сюэ Мэн тащил несколько бутылок самой ядрёной рисовой водки из винного магазинчика на окраине города? Каково такому паиньке-отличнику было покупать сомнительный алкоголь в грязной подворотне?***
Мо Жань немного засомневался в том, что Чу Ваньнин действительно в состоянии различать, был заварен чай кипятком или водой той самой идеальной температуры — придирка, так огорчившая юношу, не имела под собой реальных оснований. Потому что под его изумленным взором архитектор насыпал в чашку полбанки растворимого кофе, разбавил вонючей водкой и выпил с таким видом, будто это был самый обыкновенный американо. После чего снова уткнулся взглядом в монитор, всё так же проклиная какого-то Цзян Си до седьмого колена и похрустывая чипсами из тапиоки. Мо Жань сделал глоток из оставленной на столе чашки и долго полоскал рот водой. И подумал, что этот человек не знает, как ужасно относится к себе. И что с медицинской точки зрения он инопланетянин. Он… всегда так живёт? В этом чудовищном хаосе, с дикими переработками, алкоголем и едой, которой место — в мусорном контейнере? Это подозрение привело Мо Жаня в панику. Он с подступающей тошнотой осознал, что влюбился в фанатика, занятого лишь работой и самоповреждениями. И если он продолжит издеваться над собой, Мо Жаню вскоре придется его хоронить. Но… может быть, никто просто не показал ему… как он ценен, как он дорог, как он любим? Никто не заботился о нём, никто не готовил ему, не укрывал одеялом, не целовал перед сном? Что за ужасные люди были прежние его партнёры, если он хочет только боли и не принимает никакой заботы! И в ту секунду, в очередной раз выплевывая в раковину воду с привкусом рисовой водки, Мо Жань утвердился в своём намерении показать Чу Ваньнину любовь. А показал лишь своё влечение. Проплевавшись, Мо Жань уселся подле архитектора. Бледный профиль в синем свете монитора казался высеченным из белого нефрита. — Когда я тебя впервые встретил, я подумал, что красивее тебя никого быть не может. Чу Ваньнин бросил на него косой взгляд и поинтересовался: — А что ты думаешь сейчас? — Что ты нынешний — красивее тебя прежнего. Странно, пожалуй, это звучало теперь, когда архитектор, растрёпанный, осунувшийся, с чёрными от бессонных ночей подглазьями, время от времени потирал покрасневшие веки. Но следы усталости и ранние намёки на старение в глазах Мо Жаня лишь придавали Чу Ваньнину утончённости. — Ерунда. — Ага, — легко согласился Мо Жань, продолжая его внимательно рассматривать сквозь ресницы. И вновь не сдержался, мягко сжал его руку и притянул к своим губам, провёл языком по синей венке, ощутил солоноватый вкус кожи, запах яблочных Escada… Чу Ваньнин вздрогнул, отвлёкся от работы. — Ты что делаешь?! — возмутился он. — А ты как думаешь? — Мо Жань снова лизнул его запястье. — Считаешь, я могу вот так просто находиться рядом с тобой и ничего не чувствовать? Ходишь тут в своих белых шелках… прозрачных… Носил бы ты дома что-нибудь попроще! Мо Жань сам не понял, как после этой дерзкой реплики оказался распластанным по полу. Перед глазами мелькали звёздочки. А Чу Ваньнин прижимал его к полу, упираясь коленом в грудь, и ощущение было… волнующим. — Будь любезен, научись различать, когда твои домогательства уместны, а когда нет! — Поцелуй меня, — вдруг сказал Мо Жань, заворожённый выражением холодной ярости на этом тонком лице и металлом в голосе, ещё недавно звучавшем так вкрадчиво, обволакивающе. — ЧТО?! — Что слышал, — воспользовавшись замешательством, он спихнул архитектора с себя и навис сверху, стискивая его худые руки. — Или я сам… Наивно было ожидать, что ему немедленно не прокусят губу, и уже ничуть не игриво. Этот человек умел кусаться, как умеют только дикие животные. Мо Жань, изумлённый и напуганный, решил не превращать «домогательства» в настоящую драку, потому что после своего неожиданного падения немного сомневался, что у него есть шанс выйти победителем. Он никогда не дрался всерьёз, «победа или смерть» — пожалуй, кроме того случая, когда Сюэ Мэн в школьные годы чуть не размазал его по полу спортзала, как масло по куску хлеба. Чу Ваньнин, похоже, был способен драться только насмерть. Мо Жаня поразила та сила, которая скрывалась в этом хрупком теле, и ещё больше — сама двойственность Чу Ваньнина, его опасность и беззащитность. Впрочем, уже понимая, что архитектор — человек непредсказуемый, он и прежде здраво предполагал, что коварное нападение из-за угла с шипованной насадкой на члене (или что-то ещё в духе пресловутого списка) может обернуться весомой оплеухой. Парочку таких он уже отхватил, пытаясь без разрешения обнять Чу Ваньнина. Теперь его чуть не загрызли! — То-то же, — хмыкнул архитектор, поднимаясь с пола и стирая тыльной стороной ладони кровь Мо Жаня со своих губ. — Я сегодня не настроен дрессировать щенят. — Ну ты и зверь, — в сердцах сказал Мо Жань, всё ещё лежа. — Какой? — в голосе Чу Ваньнина прозвучало искреннее любопытство. — Снежный барс! Дикий белый кот, исчезающе редкий, но чертовски опасный. — И на него найдётся охотник? — Этого я не позволю, — пообещал Мо Жань. — А ты куда?! — На работу! — Ночью?! Ты точно архитектором работаешь?! Чу Ваньнин как-то странно посмотрел на него сверху вниз и сбежал, накинув плащ на пижаму. Мо Жань, не поднимаясь, закрыл лицо руками. Да блин! Как вообще с ним обращаться? Как приручить эту лесную тварь? Почешешь за ушком и попрощаешься с рукой.***
Чу Ваньнину показалось, что на стоянке возле бизнес-центра стоит машина Сюэ Мэна, но он отверг эту догадку. Сюэ Мэн уже выпил на ночь что-нибудь ужасно полезное — протеиновый коктейль, смузи со шпинатом, как там принято у поклонников здорового образа жизни? — и спит сном праведника, коим, безусловно, и является. Но кабинет был открыт, и, войдя, архитектор услышал… Плач? Сюэ Мэн рыдал, сидя за своим столом. Это было пугающее зрелище. Он прижимал руки к лицу, как ребёнок, его широкие плечи, обтянутые серой рубашкой, вздрагивали. Не зная, что его подслушивают, он всхлипывал с отчаянием, как на похоронах сердечного друга. Что ещё может заставить взрослого мужчину так плакать? «Да он же не взрослый мужчина, ему двадцать лет!» — оборвал себя Чу Ваньнин. Но эта сцена его парализовала. Он стоял на пороге, глядя на то, как самозабвенно предаётся своему горю главный архитектор «Бэйдоу», самый-лучший-ученик-на-свете, звезда школы, звезда факультета, звезда олимпиад и конкурсов, а также лицо (вернее, торс) какого-то местного спортзала и бренда мужской уходовой косметики (тут уж точно лицо). Чу Ваньнин не умел утешать плачущих детей. А теперь это лицо, тело, мозги и всё прочее было расстроенным ребёнком. — Что случилось? — спросил наконец архитектор, понимая, что теперь у него не будет возможности развернуться и убежать, придётся выдавать посильную поддержку и чувствовать себя идиотом от неуместности любых действий и слов. — Ой, Учитель… — Сюэ Мэн поднял голову и заморгал в недоумении. — Вы… Я не думал, что вы приедете так поздно. Ох, надеюсь, вы не пили перед дорогой? Я… нет, не важно, — и шмыгнул носом. — Ты-то почему здесь? Я же тебя домой отправил! Чу Ваньнин понял, что странно одет, и запахнул поплотнее плащ, но, кажется, Сюэ Мэн вовсе не обратил на это внимания. — Нужно переделать часть проекта, — объяснил он севшим голосом. — Послезавтра межведомственная комиссия. — Нам необязательно представлять полный проект. — Да, но мы должны были изменить прибрежный участок, убрать смотровую площадку, и… Чу Ваньнин перебил его. — Если ты не успеваешь — ничего страшного, можно не… — Дело не в этом! — по щекам Сюэ Мэна снова потекли слёзы. — Я всё исправил, но… Я её неделю делал! Она была такая красивая, такая красивая, моя площадочка! Площадочка моя… я ей такие опоры придумал, они по форме как каркас купола в вашем концепте… и… там такая рифма… Чу Ваньнин понял. С чувством осуждённого на казнь он подошёл к Сюэ Мэну, легко приобнял его. И, конечно, инженер благодарно прижался к нему — инстинктивно, но… как странно. «Кажется, меня назначили отеческой фигурой… зря, очень зря, детка, у нас будет самая дисфункциональная семья в КНР». — Сюэ Мэн, ты ещё сто таких придумаешь, поверь мне, — мягко сказал архитектор, поглаживая его по плечу. — Ты отработал методику, теперь знаешь, как проектировать такие объекты, и в следующий раз сделаешь в десять раз быстрее. А теперь надо отдохнуть. Ты устал, езжай домой. Сможешь вести машину? Давай, я тебя отвезу? — Смогу. А вы… — Пришла в голову мысль, хочу проверить, а у меня рабочий файл здесь. — Учитель… — начал Сюэ Мэн, чуть поколебавшись. — Да? — Нет, ничего… Спасибо. — Слушай, прости. Это я не отстоял твои решения. Она и правда была хороша. Я… так себе руководитель, признаю это. В следующий раз, обещаю, я буду добиваться внедрения твоих конструкций. И постараюсь не называть инвесторов тупорылыми ублюдками. — Не нужно. Я… просто счастлив, что вам понравилось. Они перебросились ещё парой фраз, и Сюэ Мэн ушёл. Чу Ваньнин устало опустился на стул. С мальчиками Сюэ умом тронуться недолго. Вот она, карма — Сюэ-то натерпелся с ним. Подняв глаза, он увидел свое отражение в зеркале и вздрогнул. Как сказала та женщина? Призрак? Пожалуй, нетрудно принять его за призрака. Ох и видок у него! Он не просидел в офисе и двух часов — начало клонить в сон, нужно было ехать домой. Быть может, Мо Жань уже заснул. Чу Ваньнину не хотелось возвращаться на «Алый лотос». Ему было стыдно за вспышку гнева, за свою импульсивность, за то, как он обошёлся с Мо Жанем, было стыдно и за ту пару пощёчин, которые он, не задумываясь, выдал зарвавшемуся мальчишке. И за чувства, которых он не понимал и не мог описать, и за то, что не в силах поставить точку в дурацких отношениях с Мо Жанем, которые, очевидно, ни к чему хорошему не приведут, и за то, что больше не может, как десятилетие назад, корпеть над проектами целыми сутками, не чувствуя усталости и не теряя творческого запала. И за слёзы Сюэ Мэна, и за то, что другие люди вынуждены расхлёбывать последствия его слов и поступков. Никому никогда не будет с ним хорошо. Одно дело — не жалеть себя, но мучить других… Когда он приехал, в доме было темно, и Мо Жань действительно спал — или прикидывался спящим — на диване. Архитектор выдохнул. Главное — сбежать завтра пораньше и не смущать ребёнка. Что с ним делать? Зачем они оба в это ввязались, и во что — в это? Он плеснул себе водки в кофейную чашку и сделал несколько глотков, ощущая обжигающую горечь. Какая гадость, а.***
Но выпивка ему не помогала, как не помогла и тёплая ванна. И, ворочаясь без сна, он вдруг услышал что-то странное. И вполне… однозначное. Этот мальчишка… что… что он… Твою ж мать, в его доме!.. Чу Ваньнин закусил губу и зажмурился. Тоже не помогло. Перед его внутренним взором вставала эта картина — Мо Жань во цвете своей юности и очарования, волосы мягкими завитками рассыпаются по подушке, по виску стекает капля пота, длинные ресницы чуть трепещут, мышцы напряжены; пульсирует жилка на шее; нога согнута в колене; крепкая рука обхватывает не менее крепкий член внушительного размера и безупречной формы. Судорожное дыхание срывается с алеющих губ, густые брови сведены на переносице… О ком он думает? О нём? Глупости! Быть может, о прошлых своих победах? Не понадобилось бы подниматься с постели и подкрадываться к Мо Жаню во мраке, чтобы видеть, как наяву, эту порочную картину — юноша дикой и нежной, как положено старшим подросткам, красоты, удовлетворяющий свою страсть в отсутствие… доступных телесных отверстий, в которые можно было бы всадить этот восхитительный кусок плоти. Чу Ваньнин пытался упражняться в цинизме, но удавалось плохо, мёрзли руки — кровь приливала к иным участкам тела. Дыхание, дразнящее его слух, звучало ритмично и чётко, и, как любой ритмичный звук, заставляло подстроиться, звало присоединиться. Похолодевшие пальцы Чу Ваньнина скользнули за пояс шёлковых пижамных штанов — только затем, чтобы обнаружить уверенную эрекцию. Что ж, ему даже не нужно прикасаться к этому мальчишке, чтобы заводиться, как пубертатный юнец — достаточно слышать его вдохи и выдохи, достаточно представить скольжение его пальцев, белые костяшки, мягко выступающие вены. А-а-а-а-а-а, какой позор! Но, быть может… увлечённый собой, Мо Жань и не услышит ничего неподобающего? Не осознавая, он двигался в темпе, обозначенном горячим дыханием, будто бы одним на двоих. Будто бы, пусть разделённые пространством дома, они обратились в единое существо, и губы, лёгкие, сердца, руки их оказались подвержены приказам неведомой силы, той, что охватывает нерестовых рыб и глухарей на току. Чу Ваньнин в кровь искусал губы, лишь бы не выдать себя случайным звуком, Мо Жань не сдерживался и, кажется, уже намеренно громко стонал, и стоны эти вызывали у архитектора будоражащую смесь возмущения и восторга. Ах ты, зараза!.. Они кончили не одновременно. Мо Жань раньше — Чу Ваньнин догадался, услышав мягкий, медленный выдох; сам он — позже, коротко и с отвращением. — Спокойной ночи, — громко сказал Мо Жань в темноте, и архитектор понял, что тот, конечно, обо всём догадался. Укрыться одеялом с головой не помогало. Хотелось провалиться сквозь землю. А Мо Жань пытался унять бешеное сердцебиение. Ему не приходило в голову никаких сложных метафор и аллегорий, он был не так хорошо образован и начитан, как Чу Ваньнин. Но образ архитектора, в праведной ярости нависающего над ним, и образ его же, беззащитно свернувшегося на краю кровати, дополнились ещё одним — незримым, растворившимся во тьме и в лихорадке внезапно нахлынувшего желания. «Ты меня хочешь, хитрец, — с удовольствием подумал юноша. — Ты тоже по мне с ума сходишь».***
Утром, пока начальник самым бесстыдным образом опаздывал на работу, сотрудники «Бэйдоу» трепались обо всякой ерунде, то и дело отвлекаясь от подготовки документов для комиссии, и неизбежно скатывались в грязные сплетни. — Как ты думаешь, он верхний или нижний? — Это вообще-то стереотип, в однополых парах обычно нет разделения на… — Это ты МНЕ рассказываешь? — хихикнула Ши Мэй. — Ну, то, что ты… Это не значит, что ты не можешь перенимать расхожие убеждения относительно геев, — назидательно заметил Сюэ Мэн, невыспавшийся и опухший, но оттого не столь пугающе совершенный, каким он казался обычно. Помощница архитектора сочла, что сегодня инженер выглядит очень милым — насколько мужчина может быть милым, разумеется. Впрочем, чтобы быть хоть мало-мальски привлекательным, мужчина должен напоминать женщину, а Сюэ Мэн уж слишком брутален. «О чём это я?». — Я не спрашиваю тебя про всех геев, я спрашиваю тебя про Учителя. — Верхний, конечно. — Вот и я так думаю… Колись, представлял, как он… доминирует? — Ши Мэй подняла глаза от монитора. — Фантазировал, а, братец Сюэ? Ты только вообрази его с плёткой! — Нет, ты что?! — Сюэ Мэн всерьёз разволновался. — Ой, фу! Кошмар какой. — Ты вообще не фантазируешь? О сексе, я имею в виду. Я знаю, что некоторые асексуалы смотрят или читают порно, и это никак не противоречит… — Некоторые даже пишут. Но я не из таких. Мне это… неинтересно. — Но… тебя вообще ничего не возбуждает? — упорно допытывалась Ши Мэй. — Может, есть что-то… — Гиперболоидные сетки Шухова, — отчеканил Сюэ Мэн. — Был такой русский изобретатель. Ши Мэй даже не улыбнулась. — А я думала, твоё сердце отдано Учителю! — очень строгим тоном сказала она. Главный инженер «Бэйдоу» покачал головой. — Ты же спросила про секс, а не про любовь.