Героиновый рай, и они там вдвоём, И мы, наверное, туда попадём. По дорогам вен, по дорожкам пыли, Ведь мы так любили, мы были… (Lumen «Сид и Нэнси»)
Тихая возня в комнате будит Нэнси не сразу. Может, и не будит, на самом-то деле. Под кайфом не проснёшься и от гораздо более сильного шума — хоть концерт у тебя над головой играй. А это — так, будто мыши скребутся. Она просто прокумаривается — и, ещё не вполне придя в себя, слышит возню. Шорох… шаги… Сперва она думает, что это Сид. Но нет — Сид не стал бы шебуршать тихо, как мышь. Даже из боязни её разбудить. Сид прекрасно знает, что она не проснётся от каких-то там шагов. А ещё кажется, что по комнате ходит не один человек. И если бы к Сиду кто-то зашёл — тот же барыга, — они бы тоже так не тихарились. Схуяли. Сонная одурь слетает с Нэнси в момент. Охваченная внезапным порывом ужаса, она распахивает глаза, резко садится на кровати (каждый бы раз так быстро вскакивать, прокумарившись после дозы) и видит в их с Сидом гостиничном номере двух нахрен незнакомых мужиков. Мужиков, которые, сука, шарятся по шкафам и тумбочкам — в том числе и той тумбочке, где лежат их грёбаные деньги. В любой другой момент Нэнси, возможно, подумала бы, что привлекать внимание — не лучший выбор. Она под кайфом, Сид тоже, и если сюда вломится полиция… Но сейчас она не успевает подумать ни о чём. Мозги всё ещё затуманены, силы есть только на одну эмоцию — и страх мгновенно сменяется ослепляющей яростью. Нэнси открывает рот и начинает вопить во всё горло. Краем глаза видит Сида — всё ещё в отключке, раскинулся на спине, глаза закрыты, из уголков полуоткрытого рта стекает слюна, грёбаный Сид, какого хрена ты в отрубе, пока нас грабят, — вскакивает с кровати и, всё ещё ни о чём не думая, бросается на одного из мужиков, метя ногтями в глаза. Её легко отшвыривают на пол, но она снова подлетает на ноги, шипя, словно разъярённая кошка. Да какого хрена! Это их грёбаные деньги, они их заработали, чёрта с два она позволит каким-то двум обмудкам просто так их унести! Нэнси снова кидается на ближайшего к ней грабителя. Тот матерится сквозь зубы, несколько секунд пытается отцепить её от себя — и наконец она снова падает на пол, больно приложившись виском. Кажется, этот ублюдок перед тем, как оттолкнуть, ткнул её кулаком под рёбра. Больно… чёрт, как же больно… Нэнси снова порывается дотянуться и схватить ублюдка за ногу, но тот уворачивается, и секунду спустя оба скрываются за дверью. Блядь. Надо растолкать Сида и сказать ему, что их, чёрт подери, ограбили. И — он что, отмерил ей вчера дозу меньше, чем себе? Раз она прокумарилась — и пыталась не дать этим гандонам унести их деньги, — а он так и ловит благополучно приход? Счастливчик, блядь. Лучше бы и она до сих пор валялась в отрубе. Всё равно ничего не успела сделать. Больно… блядь, почему так больно?.. Нэнси, матерясь, пытается встать на ноги. Опирается ладонями о пол — и те скользят. Она опускает глаза — и видит под собой грёбаную красную лужу. Блядь… Нож. Это был не кулак, а нож. Ублюдок ткнул её ножом. Надо… надо разбудить Сида, ей надо в больницу… — Сид… Сид, твою мать… я ранена, слышишь, я… помоги… Не слышит. Ни хрена он не слышит. Блядь, а он-то живой вообще? Не передоза? Похоже, нет, но… Встать в полный рост не удаётся. Стоя на четвереньках, Нэнси дёргает Сида на свисающую с кровати руку — но он только что-то невнятно мычит. Живой, блядь. Живой — а она тут ранена, истекает кровью, не может встать с грёбаного пола… А он даже не слышит. И не видит — ловит приход и не видит, как она умирает рядом с ним. Нэнси громко всхлипывает. Уходит злость, уходит страх — и вместо них приходит обида. Ей очень больно — и, чёрт побери, очень обидно. Они же с Сидом собирались уйти вместе. В один день; когда-нибудь. Двойное самоубийство, золотая доза… Золотая доза, блядь, а не удар ножом от долбаного грабителя! И — вместе, а не рядом с ним, когда он жив-живёхонек, но в полном отрубе! Как же обидно… — Сид… Сид, бля… Не слышит. И голос у неё всё слабее — она это чувствует. Надо выползти в коридор. Позвать на помощь. Кого угодно — пусть даже поймут, что Сид под кайфом, что они оба под кайфом… В номере у них наркоты не хранится — значит, не посадят. А если бы и посадили — это не так страшно, как… Как умирать от руки долбаного грабителя. Чёрт. Она не боялась смерти; ведь не боялась же? Просто не думала… никогда не думала, что — вот так… Нэнси ползёт по окровавленному полу, как ей кажется, в коридор — и только увидев под руками кафельную плитку, понимает, что вместо этого дотащилась до ванной. Вот же блядь… — Сид… Очнётся он наконец или нет? Должен очнуться. Должен успеть позвать на помощь, должен… Потом подержит её за руку, поможет остановить кровь, пока не приедут грёбаные медики… Ведь приедут же? Скоро… скоро приедут… Скоро… Не успев позвать в очередной раз Сида, Нэнси падает на измазанный кровью пол ванной.***
Первое, что чувствует Сид, придя в себя, это жажда. Пиздец хочется пить. Хоть глоток воды, или пива, или… А лучше — и воды, и пива. По очереди. Двойной отходняк — от ширева и от алкоголя — заставляет хотеть сдохнуть на месте. Сдохнуть… или догнаться. Совсем чуть-чуть. Просто чтобы не было так погано. Оставалось у них ширево на утро или нет? Вроде, нет. Придётся снова покупать. Но это ничего; бабки есть, он помнит. Сперва глотнуть пива… или воды. И — где Нэнси? Уже прокумарилась или ещё не?.. — Нэнс?.. Нэнси не отвечает — но, с трудом повернув голову, Сид обнаруживает, что рядом на кровати её нет. Вышла? Может, за дозой? Хорошо бы за дозой. Ладно. Где бы там ни шлялась Нэнси, вставать нужно в любом случае. Хотя бы для того, чтобы выпить воды… и пива. Он с трудом садится на постели, трёт ладонями лицо — и, переведя взгляд на пол номера, громко и витиевато матерится. Весь пол, блядь, в крови. Нэнси… не могло же её вырвать кровью?.. Или из носа… Или у неё начались долбаные месячные, и она в невменозе заляпала ими пол. Такое вообще бывает? Заблевать всю комнату точно можно — а заляпать месячными? Или… От следующей мысли по спине у Сида на секунду пробегает холодок. Не могла же Нэнси… не могла же она, блядь, вскрыться, пока он был в отрубе? Случился плохой приход, и… Нет. Нет, нет, нет; это точно нет. Они же договорились вместе… когда-нибудь. Когда-нибудь потом. Это точно долбаные месячные. Или кровь из носа, или… Неважно. Надо её найти и всё выяснить. Или хотя бы убедиться, что она в порядке — это главное. Потом пойти вдвоём прошвырнуться — а в номер вызвать уборку. Здесь, конечно, та ещё дыра, но уборка номеров всё-таки есть. И панк-культура панк-культурой, но дрыхнуть в номере, угвазданном кровью — особенно если правда месячными, — это уже, чёрт побери, слишком. Пусть вымоют долбаный пол. Вода. Пить. Вода в кране… в ванной. Сид бредёт к открытой двери в ванную и снова матерится, видя, как ноги оставляют отпечатки на уже начинающей густеть крови. Из носа чёрта с два столько натечёт — неужели правда месячные? Нэнси же не могла… не могла, чёрт побери, вскрыться?!.. Нет, не могла. А если месячные — ну и к чёрту, она же не специально. Если бы, допустим, заблевала весь пол — был бы один хрен. Заказать уборку номера, да и всех делов. Сид включает свет, перешагивает порог ванной и видит Нэнси. Блядь… Первая мысль — она всё-таки вскрылась. Плохой приход, не дождалась его и… Почему, блядь, не дождалась его?!.. Он падает на колени. Переворачивает Нэнси на спину, не обращая внимания на то, что всё больше марается в её крови, сперва бросает взгляд на руки — нет, не вскрылась, порезов нет, — и только потом видит пятно на одежде. Блядь… Нэнси… Нэнс, девочка, как же так?.. Почему я, нахуй, ничего не помню? Почему я не проснулся, пока ты… Это же не я… это же не я?.. Нет, не я. Это точно не мог быть я. Может, я и нихуя не помню, но знаю, что не мог бы… не мог бы тебя… не мог бы — так… Мысли путаются и мечутся, как мечется и сам Сид. Сперва хлопает Нэнси по холодным щекам, потом кидается к телефону, звонит — в скорую, в полицию… Вроде всё. Он сделал всё, что мог. Да?.. Совершенно некстати возвращается жажда. Причём с такой силой, что, перегнувшись прямо над телом Нэнси (нет, нет, она жива, её же спасут, правда?..) и всхлипнув от этой мысли, он открывает кран на полную мощность и сперва подставляет под него открытый рот, а потом и суёт голову. Его начинает трясти — всё сильнее. То ли начало ломки, то ли… Нет, не ломка. Просто… просто… Нэнси же успеют спасти?.. Сид соскальзывает по стене ванной на пол, обхватывает колени дрожащими руками — как ребёнок, испугавшийся бабайки в шкафу, — и застывает неподвижной статуей, неотрывно глядя на Нэнси. Словно всё ещё ждёт, что она очнётся. Всё происходящее кажется дурным сном. Плохим приходом. Блядь, даже плохие приходы у него ни разу не были таким говном, как наступившая реальность. Реальность после смерти Нэнси. И от любого плохого прихода рано или поздно прокумариваешься. А вот от реальности… Может, от реальности тоже можно прокумариться? Может, вся реальность — это один плохой приход? Может, Нэнси уже прокумарилась. И ждёт его… где-то там. А он никак не придёт. Уже два раза попытался — и оба раза успели откачать. Суки. Всё-то они знают лучше него. Конечно, лучше в говённой реальности, без Нэнси, — но живым, да? Лишь бы откачать. Лишь бы вернуть к реальности. А дальше — ебись, чувак, как хочешь. Мы своё дело сделали: причинили добро и нанесли справедливость. Его обвинили в смерти Нэнси — но выпустили под залог. Он не может толком оправдаться, он по-прежнему нихуя не помнит, иногда, в самые поганые минуты, даже сам готов поверить, что правда её убил, — но в глубине души всё-таки знает, что не убивал. Скорее всего, его оправдают. Адвокат сказал: прямых доказательств нет. Интересно, адвокат-то ему верит? Или просто выполняет свою грёбаную работу? А, да хуй с ним, с адвокатом. И с вердиктом суда тоже — хоть и хорошо, если оправдают. Подыхать в тюряге всё же не хочется. Похуй. В тюряге или не в тюряге — хочется просто сдохнуть. Оправдают его или нет — Нэнси это не вернёт, так? Кто же её всё-таки… Но кто бы не — её больше нет. И это главное. Он её любил. Он её любил, блядь, и похуй, кто что говорит. Он не мог её убить, не мог, блядь, не мог! Но её нет. Так или иначе — её больше нет. Она о нём заботилась. Иногда могла, конечно, достать, вывести из себя — но и похуй, он тоже не святой. Поди найди такую парочку, чтоб не сралась. Всё равно. Он её любил, и она его тоже. Она заботилась о нём так, как никогда не заботилась родная мать. И теперь… оправдают или не оправдают — похуй. И найдут ли настоящего убийцу — по большому счёту похуй тоже. Нэнси больше нет. Она… где-то там. Прокумарилась от плохого прихода, называемого грёбаной жизнью. А он — ещё нет. До сих пор нет. Два раза не получилось. Хоть и пытался. Нэнс, ты же знаешь, что я пытался? Ведь знаешь, да? И что мне без тебя здесь нахуй ничего не надо — тоже знаешь? В третий раз… в третий раз должно получиться. Он уже рассчитал дозу. Теперь точно не откачают. Нэнс, ты же ждёшь?.. Я тоже… скоро. Прокумарюсь. Может, очнусь от того, что ты бьёшь меня по щекам и орёшь: да сколько, блядь, можно, приходи в себя, я уже заждалась! Ты заждалась. Я знаю. А я… я скоро. Ты была моей девочкой, И я разделял с тобой все твои страхи. Такое счастье было обнимать тебя И поцелуями собирать слёзы. Но вот тебя нет, осталась только боль, И ничего не поправишь. Я не хочу продолжать жить, Если мне больше нельзя жить ради тебя. Моей прекрасной девочке. Наша любовь никогда не умрёт.