Пропитано тобой пробитое тобой сердце, Я не открывал, но выбита ногой дверца.
(1) После разговора с Марком в кабинете Иво Лу впервые хочет напиться вдрызг, в говно, как сказали бы в Термитнике. Ей хочется наполнить желудок алкоголем до края, опьянеть настолько сильно, чтобы не вспомнить и собственное имени. Груз этих знаний невыносимо тяжел даже для нее, телекинетика четвертого уровня. Лу выходит из кабинета с ощущением, будто ее голову со всех сторон сдавили бетонные блоки, а коридор впереди растянулся в бесконечную, простирающуюся во все стороны иллюзию, утратившую всякие границы. Она идет, стараясь держать спину ровно, но под весом этой огромной ответственности, что невообразимо сильно давит каблуком на хребет, не способен выстоять никто, особенно одна незначительная, крошечная псионичка. Ощущение это настолько явное, почти физическое, что Лу ссутуливается и проходит мимо Даниэль, не поднимая головы. Ей то ли стыдно, то ли больно смотреть на девушку. Кей маячит где-то на фоне, идет за спиной, ступая след в след на допустимо близкой дистанции. Лу чертовски благодарна за эту мелочь. Пусть она не эмпатик, но сейчас чувствует все тревогу Кея, будто он — нервно мигающая белая лампочка под серым потолке. Он — единственный источник света в темной бетонной коробке без окон и дверей, без единой щели и свежего дуновения. Лу думает, что именно такой и будет работа на рудниках, если Иво окажется недостаточно стойким, если хоть на секунду дрогнет перед опасностью, нависшей над всеми ними. Лу надеется, что они с Кеем все же туда не попадут. Желательно, никогда. Рид доходит до лифта, нажимает на кнопку «вниз», и едва не сползает по стенке, потому что сил элементарно не осталось даже на вертикальное положение. После бессонной ночи и двух суток, наполненных бесконечными размышлениями, догадками и волнением, ей удалось поделится своими предположениями с Приором. И, пусть она оказалась права, а тревожные мысли теперь занимают не только ее собственную голову, это ни в коей мере не победа, напротив, — открывшаяся под ногами пропасть, что, вынырнув опасным хищником из ночной темноты, готовится напасть. Лу чувствует эту растерянность и первобытный страх перед неизвестностью ровно секунду до того, как ее опущенную руку обхватывает крепкая холодная ладонь Кея, обвиваясь вокруг запястья тугими браслетом. Чертов эмпатик. Всегда рядом, всегда слишком близко, так часто касается кожи, уже раскинулся под ней, проник до самого нутра и крутит его в пальцах, маленькое и хрупкое, стараясь рассмотреть в глубине невзрачного мутного кристалла что-то чудесное. Рид хочет дернуть рукой, отбросить чужую ледяную ладонь, но… тяжелый выдох на самом деле ей не хочется, ведь это только притворство и привычное желание пойти наперекор, ведь так всегда выходило лучше, безопаснее. Она привыкла делать вид, что следует правилам, но в тайне поступала по-своему, но не сейчас: это не сработает, если дернуть — отпустят: Кей не станет насильно удерживать, а уж тем более причинять боль. Он, будто чувствуя вину за систему, что сделала из Лу ту, кто она есть, и причинила ей столько страданий, всегда дает выбор и, оставляя необходимые миллиметры свободы, позволяет отступить в любой момент. И именно поэтому, имея право выбора, а не обязанность, принуждающей ее к решению, Лу хватается сильнее, не поднимая взгляда, потому что слишком неловко и странно. Вместо этого находит глазами на полу идеально чистые туфли эмпатика, и думает о том, какой же он чертов аккуратист и дотошный зануда, следующий каждой букве закона и использующий эти законы себе во благо. А она задира, правила ненавидящая и следующая им со сжатыми зубами под страхом смерти. Они — пара обуви из непарных сапога — один из дорогой кожи, надеваемый только по праздникам, второй — изношенный сотней тысяч шагов берц. Но оба они добро служат бессмысленному скитальцу по имени случай, что, рассекая ядовитую пыль и асфальт разбитых дорог, держит путь к удаляющемуся горизонту. Лу улыбается, признавая поражение, подается вперед, утыкаясь в грудь Кея лбом, и ненадолго прикрывает глаза, пропуская через всю себя поток из запутавшихся в клубок эмоций — страха, волнения, гнева, растерянности и решительности. Кей сильнее сжимает запястье и прижимается холодным лбом к ее взмокшей макушке — будто говоря: «я всю тебя вижу, насквозь». *** (2) Желание напиться не покидает Лу и по выходу из здания Инквизиции, так что она быстро забирается на байк, слету седлая его, откидывает подножку и кидает Кею винтажный шлем, ставший в ее соцгруппе «легендой». Стоун едва улыбается легкомысленному дизайну, будто шлем — старинный друг, ударившийся в гранж, и надевает его, плотно застегивая ремешок. Они мчат на байке в сторону Термитника. Лу недавно узнала, что на краю Центра есть классное тусовое место, где танцую чистые и нестабильные, а диджеят лучшие жрецы бога электроники в Нью-Пари. Кей ничего не говорит и держит руки строго на талии, обнимая ее настолько сильно, чтобы не упасть, но не настолько, чтобы это объятие переросло в нечто интимное. И это правильно, привычно, он везде, окутывает ее, как удобная одежда, но в то же время держится на небольшом расстоянии. Будто есть некая невидимая граница, которую он ощущается поразительно четко и не пересекает, оставляя Лу эти необходимые сантиметры, минуты и мысли… Лу рада, что может отойти на эти сантиметры, когда нужно, и рада, что сейчас она может поделиться с Кеем своим ощущением свобод, почти полета на скорости под сотню. Птицей ей не стать, за Периметр не сбежать, но хотя бы так, на границе между ветром и дорогой ощутить себя свободной от всего, вольной лететь на байке, куда вздумается, гнать до самого горизонта по бесконечной ленте автобана, не видя живых людей и границ. *** (3) Она напивается. Напивается вдрызг, в хлам, в говно, почти до блевоты, вливая в себя все новые и новые шоты остро-горячих напитков в попытках забыть, в желании забыться. Ее доля свободы кончилась сразу, как она сбросила скорость и перестала ощущать ветер на лице, после клацанья подножки удушающее ощущение бетонных стен и бесконечная иллюзия коридора, ведущего из этой комнаты, вернулись. Страх и тревога, страх и тревога. Кей, ощущая все эти дрожащие цепкие эмо-волны, ничего не мог с этим поделать. Он никогда не слышал, чтобы псионики могли навязать кому-то желаемы эмоции. Усилить что или ослабить — да, но не внушить, не заглушить полностью. А Лу сразу сказала, чтобы он в ее мозги даже лезть не смел, читать и реагировать — да сколько влезет, но трогать чтоб не смел. И он не трогал. Но всегда находился рядом и всегда вокруг себя распространял спокойствие, будто по умолчанию у него в плеере стояло «умиротворение». И сейчас опять где-то рядом: она кожей ощущает его расфокусированный неодобрительный взгляд, сканирующий толпу на предмет опасности. Это самое неодобрение лишь на поверхности, а ниже, глубже — ласковое тепло, и Лу в нем если не тонет, то купается. Уютно, надежно. Чтобы держаться на воде, не нужно ничего контролировать, просто расслабиться. И Лу расслабляется, как может. Она выпивает последний шот из «ядерного» сета и идет на танцпол. Танцы — не совсем то, что она должна делать, но то, что хочет. Лу двигается лихорадочно, дергано и ни капли не изящно, закрывает глаза и отпускает опьяненное тело, повинуясь ритму электронных нот и синтетических басов. Под закрытыми глазами взрываются вспышки от стробоскопа, дискошара и кучи осветительной техники, делающей танцпол похожим на детскую мозаику с черным игровым поле, где детская рука хаотично расставила шестигранные цветные фишки. Кей не танцует, стоит у барной стойки, облокотившись на нее локтем, и лениво посасывает безалкогольный ярко-оранжевый коктейль, продолжая сканировать незнакомый клуб на наличие опасности, а ее движения цепляет краем глаза. Он не танцует, но это пока — широкая пьяная улыбка расцветает на ее лице. Лу знает: Кей не такой деревянный, каким хочет казаться, пусть ему и далеко до свободного в танце Йоноса. Йон. В пьяной голове всплывает их первый и последний совместный танец. Тогда Лу еще не до конца поняла, что между ними существует напряжение , и что она должна выбрать одного мужчину и остановить второго у отметки «дружба», пока не стало поздно. Потому что, если она смогла бы полюбить двоих, то ни один из них не смог бы полюбить другого. Она так думает. Сейчас рядом с ней Кей, пусть пока он только смотрит и не видит себя в паре с ней, но совсем скоро Лу обязательно вытащит его на танцпол, она ведь упрямая и не таких уламывала. *** (4) Они стоят где-то на улице за клубом, Лу пытается дышать глубже, чтобы прогнать тошноту и остановить вращающийся мира. За запястье ее снова держит Кей. Она тянется к карману — достать сигарету, а он тут же подкуривает, продолжая ее движение. В голове Лу всплывают его же слова: «Через касание священник благословляет, а эмпатик считывает эмоции». Читает ее, пытается понять, что делать дальше. Заботливый, даже слишком, лезет иногда не в свои дела, а иногда тати что-то от нее, будто от несмышленыш какой-то. По-детски хочется отомстить Кею за его порой излишнюю холодность, сдержанность и осторожность: Лу обращается к самым горячим воспоминаниям о нем, внутри разгорается азарт и возбуждение, а потом она резко перекидывается на лицо Викария, и внутри уже не тлеет, а горит, обжигает злостью, а затем на смерть отца. И делает больно уже себе. Все это — сильные переживания, а Кей молча их принимает, каждую эмоцию из того коктейля, что она на него выливает, принимает как должное. Стоун тянется к ней, закрывает своим телом, почти прижимая к стене: они с Лу почти одного роста, так что перекрыть ее фигуру своей ему не удается. — Все путанное, Лу. Твои эмоции обманчивы, я не понимаю. Алкоголь все искажает, — он смотрит на нее как-то устало и болезненно, она бы даже подумала — разочарованно, если бы не помнила всех его слов о себе. Так говорят о чем-то неземном, настолько потрясающим и невозможном, что достаточно веских правильных слов для описания нет ни в одном языке. Он считал ее то ли чудом, то ли подарком Единого, то ли удачей — неважно. Значит, разочарован Кей не в ней? Но, может, в том, что не в силах считать, увидеть больше, заглянув в самую глубину зрачка, и понять, что на душе, как привык со всеми? Лу улыбается: из-за алкоголя ее мысли спутаны, а оттого и чувства двоятся, накладываясь одно на другое, словно слоистое тесто. Кей не может ее прочитать, не может предсказать, что она сделает дальше, а значит сейчас он беспомощен перед ней. Пьяной, усталой, взволнованной и нерационально импульсивной. Лу тянется к нему и медленно целует, проводя языком по сомкнутым зубам. У Кея они тоже странные: кажутся ровными и гладкими, но на деле каждый зуб кончается острым краем или зазубринами, похожими на лезвие пилы. Этакая акула, маскирующаяся под кита. Кей выдыхает, она берет инициативу в свои руки, а у него какая-то оторопь, он будто не готов к ее движениям, не до конца считывает ее намерения. В итоге Лу переворачивает их, и Кей оказывается у стены. У нее в голове какая-то дикая, непреодолимая жажда обладания: хочется трогать везде, куда дотянутся руки, прижиматься так близко, чтобы ощущать своей грудью движения его диафрагмы. Лу забирается рукой под водолазку, кожа у Кея прохладная, как и он сам. Он нежный, удивительно чувствительный для того, кто привык защищать других своим телом и убивать без раздумий. Рид ведет пальцами по животу и до груди, задевая середину: Кея простреливает, он делает судорожный вдох, но продолжает держать ее за другое запястье. Он — парадокс, удивительно тактильная с ней, но не контактный, постоянно нарушает личное пространство, будто это общественная норма, но ершится, если его не так задеть потоком воздуха. В своем доме хозяин, и не то чтобы мизантроп, но растения порой любит больше людей. Пока Лу над всем этим размышляет, они целуются под аккомпанемент басов и пьяных криков из бара, под покровом темноты переулка и в свете мерцающего неона вывесок. Безрассудно, глупо, но так правильно. Лу нравится путать его, заставать врасплох, парить его интеллигентные, привыкшие к строгим правилам и протоколам мозги. Это похоже на то, как вытрясать улитку из панциря — ей может быть неприятно, волнительно, но в конечном итоге ново и необычно. Целуются они долго, до тех пор, пока Кей не отпускает ее, зарываясь ладонями в складки майки на животе, а ее руки не оказываются у него на заднице, а нога закинута на его бедро. Кей с трудом отклеивается от ее рта и произносит сипло: — Лу, надо уходить с улицы. Я не стану заниматься с тобой сексом у бетонной стены. Лу недовольно мычит, прижимается ближе, начиная целовать шею чуть выше водолазки. Она не кусается, но засасывает кожу, желая оставить побольше следов, раз ей не дают продолжать целовать рот. — Лу, ты... — Кей фыркает, поднимая голову к небу. И тут Лу прикусывает его кадык, — пьяна. — Вдребезги, ага — Лу длинно облизывает место укуса и утыкается Кею в плечо. Миссию по оставлению отметок на видных местах может считаться успешной. — Уж точно вдребезги! — Кей подхватывает ее под руку и тянет в сторону клуба. Там он заказывает Лу стакан воды со льдом, она жадно его вылакивает, а после почти мгновенно отрубается, обняв его и положив голову на плечо. «Вдребезги разбила меня прежнего, и мое сердце». Кей смотрит на спящую полупьяную Лу и думает, что не влюбится в нее, работая бок о бок, было практически невозможно. Не с его пси. Остается надеяться, что его сердце она не разобьется с такой же легкостью, с какой разрушила внутренние барьеры, когда в это самое сердце пробралась, выбив дверь с ноги.(август '23.)