Осень — это такая весна, где каждый лист — цветок.
Альбер Камю.
Кэйхаку была дерзкой, прямолинейной, правдивой. Она пришла в штаб истребителей демонов вместе с Тенгеном — вместе они учились в деревне синоби. Они были друзьями, соратниками и чуть ли не родственниками. Всегда были вместе, но характеры их были довольно различными — Кэйхаку была хоть и дерзкой, но спокойной и не такой взрывной и жестокой, как Тенген. — Здравствуйте, Ояката-сама. Они всегда вместе… Словно брат и сестра. А у Кагаи никогда не было ни сестры, ни брата… У него была жена — холодная, как настоящий лед, словно не человек. Тенген уходит, получив задание. Они остаются наедине; главе хочется просто поговорить с этой девочкой, просто удержать ее, но… — А вы дадите мне задание? — с надеждой спрашивает Кэйхаку. Кагая смотрит на нее взором тусклых фиолетовых глаз. — Ты точно поправилась после того задания? — спрашивает он чуть обеспокоенно. — Да! — отчаянно кивает она, — Шинобу-сама сказала, что я в полном порядке… Как же не хочется ему отправлять девочку на задание!.. Кажется, будто там должно с ней случиться что-то серьёзное, что-то серьёзно плохое и неприятное… Он чувствует это чем-то внутренним, душой, нервами. — Можешь пойти на задание вместе с Муичиро, — говорит он тихо. Если она будет на задании со Столпом, то, может быть, чего-то плохого и не случится… Она поднялась, взглядом спрашивая у Главы разрешения уйти. — Пожалуйста, останься, — тихо и почти безнадёжно просит он. Она удивленно смотрит на него, но ослушаться не смеет. — Что-то… Нужно? — спрашивает она через силу. — Просто… — признается глава, — Иногда бывает одиноко. Не хочется оставаться одному, и… Понимаешь? — Да, конечно, — понимающе кивает она. — Почему ты так рвёшься всегда на задания? — с искренним интересом спрашивает Глава. Девочка опускает голову, хмурится, знает, что нельзя соврать, но и правду сказать трепетно. — Потому что меня так учили. Потому что зачем нужна жизнь, если нельзя жить в полную силу? Потому что жизнь — это именно движение, а не стояние на месте. Я не хочу прожить все свое положенное время, стоя на месте. Я хочу двигаться. Она вдыхает поглубже, словно бы желая сказать самое главное, самое заветное и гордое. — Я хочу, чтобы после моей смерти обо мне плакали сотни людей. Эти слова никак не вязались с образом Кэйхаку — таким теплым, честным и совсем не честолюбивым. — Странное желание для такой, как ты. Таким же путем шел Шинджуро Ренгоку, обладатель того же дыхания, что и Кэйхаку. Тоже был он сначала открытым и честным, но утонул в честолюбии и прочих пороках… — Честолюбие — вовсе не зло, — с прохладцей сказала Кэйхаку. — Это все равно как корить змею за то, что она жалит. Человеку свойственны пороки, ведь если он будет состоять из одних только положительных качеств, то он будет только пустышкой, белой и красивой оболочкой. Кагая замолчал, пораженный вопиющей правотой девочки. Да. Только об этом ли должна думать такая, как она? Оказавшись в мире людей, а не охотников на демонов, Кэйхаку прославилась бы, как королева красоты. — Я знаю, о чем вы думаете, — с легким смешком говорит девочка. Кагая смотрит заинтересованно на нее. — И о чем же? — О том, что я бы была самой красивой — в том мире, где остальные живут. Но я не хочу быть там. И я не хочу славиться своей красотой. Кагая хмыкнул — по-доброму, не презрительно. Он уже где-то слышал подобное. Мицури. И даже здесь Канроджи считается красавицей. Кагая никому не признавался — но для него Мицури была... Слишком яркой. Да, он помог ей стать частью общества, завести друзей, но... — А чем ты хочешь прославиться? Хотя бы среди столпов. Девочка глянула на небо. Тихонько летели листочки осенней сакуры, уже не розовые, а какие-то серые и мертвые. — Я хотела создать свое собственное дыхание. Я бы назвала его: Дыхание осени. Или дыхание кленовых листьев. Мне нравится оранжевый цвет. Она остановилась, как будто бы не решаясь сказать. Потом глубоко вздохнула и закончила: — А еще я люблю вас. У него внезапно закружилась голова от ее слов. Страшно стало — за себя и за нее: а что с ней будет, когда он погибнет от болезни? — Я ведь все равно скоро умру, — стараясь казаться равнодушным, сказал он. Но ничего не вышло — фраза звучала, как последнее оправдание. — А я люблю, — безмятежно призналась Кэйхаку, — Что же мне остаётся делать? Тогда он действительно задумался — а что? Прошла минута. Небо закрылось тучами, большие круглые капли навали падать на деревянное крыльцо. Кэйхаку протянула руку, трогая дождь, будто бы пробуя на вкус. — Я не знаю, — сказал беспомощно Кагая. — Я умру в этом году. Может, через несколько месяцев. Может, через неделю. — Сейчас, — сказал жесткий и грубый голос. Кэйхаку дернулась и замерла. Взгляд ее чистых зеленых глаз встретился с красным — словно бы потемневшим от всех пороков и страстей, которых коснулся обладатель красных — Кибуцуджи Мудзан. Молниеносно ее рука дернулась к катане, схватила за рукоятку и сжала. Девочка вскочила, Мудзан сделал пальцем легкое движение...***
Кагая никогда не любил вида крови. Кровь пугала его. Но сейчас кровь была везде. Пусто было внутри, и не хотелось ничего делать и говорить. Кровь была на полу, на стенах, на том, что когда-то (верно, очень давно) было его детьми и женой. Кровь была на его раненой руке. Кровь была на крыльце, и капли дождя извращенно-весело шлёпали по этой крови. Кровь стекала по оранжевому кленовому листочку, и вместе с этим стекали последние мертвые слезы на глазах Кагаи. Мудзан стоял рядом, и с его запястья тоже стекала кровь. Убуяшики не знал, чья. Ему было все равно. Кэйхаку все же использовала его. Создала его. Дыхание кленовых листьев. И первый стиль его: «Осенний дождь». И о тебе все же будет плакать добрая сотня людей. Через несколько минут сюда прибудут столпы. Через несколько секунд я... Оборвалось дыхание. Только дождь стучал по кленовым листьям, неизвестно откуда взявшимся в Японии.