Москва восемнадцатого

В Топях — утро. Бывший муж — на соседнем матрасе. Пистолет — в сумке у Эли. Двадцать сигарет на старой тумбе прямо над головой. Или их было восемнадцать? А откуда тогда цифра двадцать?.. Денис смотрит на часы — они равнодушно тикают, в предрассветном зареве блестят двадцатью минутами пятого. Или так только кажется? Экран телефона блестит сильнее — восемнадцатью минутами шестого. Какой сейчас день? Сколько прошло с тех пор, как они сошли с промозглого дождливого перрона? Денис опускает взгляд на Макса, кудряшки которого рисуют смешной узор на белой подушке, и вспоминает Москву. Но не ту серую и холодную, в которой оставлена была большая квартира и работа, а летнюю жаркую — Москву восемнадцатого года. Или семнадцатого? Денис глубоко и шумно вздыхает и думает: нет, всё-таки восемнадцатого. В июне восемнадцатого они лежали в большой мягкой кровати и обнимались. От Макса пахло солнечной и тихой свободой, свежем воздухом, едва слышным ароматом одеколона; веснушки на его лице проступали светлыми частыми точками, улыбался он чаще, чем сейчас, и Денис тоже. Сколько всё-таки сигарет на старой тумбе прямо над головой? Двадцать или восемнадцать? Денис тянется рукой вверх, но вместо мягкой поверхности сигаретной пачки чувствует твердый пластик. Телефон? Нажав на заедающую кнопку включения, он щурится от бледного света и тут же резко садится; на обоях стоит фотография его и Макса, та самая, которую они когда-то — в восемнадцатом — сделали в пьяном угаре. Денис вертит телефон и осознает — да, это телефон Макса. Или всё-таки не его? На встроенных часах, прямо над их смеющимися лицами, время — 5:20. В восемнадцатом году Макс фотографировал курящего в одних трусах Дениса, стоящего на балконе, и ржал, как конь, обещая, что весь компромат выложит в сеть, если Денис не переведет на его банковский счёт три миллиона поцелуев. Денис затягивался сигаретой и лениво щурился, подставляясь под теплые лучи закатного солнца, а после шел и наконец затыкал неугомонного идиота. Или не шел? Не затыкал? Кто был первым? Или последним? При попытке вспомнить голова точечно гудит болью, опухоль недовольна потугами — она живой человек, живое воплощение его удушающих кошмаров, причины, по которой он здесь. На кухне со скрипом отодвигается стул, и Денис вздрагивает. Звук громкий, но никто, кроме него, не реагирует. Макс продолжает умилительно похрапывать, Эля и Соня все также жмурятся во сне, Катя сопит. Катя? Денис резко оборачивается, но натыкается лишь на пустую кровать. Никакой Кати нет. Она пропала, утонула где-то в Топях. — Утонула, значит, надо выловить. Вениамин Алексеевич по-отцовски улыбается. Денис не удивляется, в голове тупо и пусто. Его блуждающий взгляд останавливается на старческой скрюченной фигуре за столом, по телу проходится глубокая дрожь — в узенькой деревенской кухне на удивление прохладно. — Я сплю? — тихо спрашивает Денис. Вениамин Алексеевич снова улыбается и берет дрожащими худыми пальцами рыболовный крючок. — Тебе так кажется? Или так кажется им? — он слабо кивает в сторону приоткрытой спальни, где спят остальные. — Кто-то из вас не спит… а кто-то спит. Денис садится напротив, напряжённо наблюдая за происходящим; сухие пальцы — кости, оставшиеся от них, — берут червяка, ползущего по столу, и пронзают его насквозь крючком. — Вы… когда мы… в прошлый раз говорили… — Денис чувствует, как его голову заполняет туман; он едва может уследить за тем, как из маленького белого и склизкого тельца постепенно исчезает жизнь. — Вы сказали, что я умер. — А тебе разве не приснилось? — Вениамин Алексеевич добродушно посмеивается. — Не знаю… — честно отвечает Денис. — А вы… живы? — Я же сижу рядом с тобой… Значит, мы с тобой оба живы… или оба мертвы. Вениамин Алексеевич берет удочку и начинает по-старчески медленно обуваться. В голове что-то болезненно щёлкает, и Денис чувствует теплую дорожку у себя под носом. — Снова кровь пошла? От тебя даже кровь уйти хочет, Титов! На плечи вдруг ложатся теплые, почти горячие ладони; Макс появляется из-за его спины обеспокоенный и немного заспанный, но все ещё до невозможности солнечный — словно прямиком из жаркого лета восемнадцатого, даже небольшие красные пятна от ожогов на щеках сохранились. Он осматривает Дениса, как куклу, берет ватку и вытирает кровь. — Доиграешься ты, Дениска-редиска, будешь у меня по врачам ходить — а я в статье напишу, что ты импотенцию лечишь. Во скандал будет, а? Макс кладет испачканную красную ватку на стол и достает новую, чтобы стереть остатки крови. — Макс? — Денис бездумно ловит его пальцы и замирает; в голове тихо, на кухне тихо, а вокруг этой тишины растираются бесконечные лесные просторы Топи. Тоска заполняет его с головой — бесконечно маленький человечек с бесконечно маленькой ценностью и бесконечно большим самомнением. Денис берет его руку в свои ладони и наклоняется к Максу, чтобы поцеловать. Его губы соленые и теплые — он весь теплый. А Денис холодный, одна голова его — горячая, воспаленная болезнью и страхом скорой смерти. — Эх, молодежь, — Вениамин Алексеевич качает головой. — Он живее тебя будет. А ты не тоскуй, сыночек, будешь с нами тут. Или уйдешь повыше чуток, если осмелишься. Но там тебя уж никто не ждёт… Ха-ха… Голова начинает гудеть сильнее, звон в ушах и добродушные старческие усмешки сливаются в один шум. Денис отшатывается от Макса и вдруг понимает, что на кухне никого нет. Рука сжимает что-то холодное и страшное, он опускает голову и понимает, что держит пистолет. Пистолет. Пистолет, который до этого лежал в сумке Эли. Теперь его там нет? Ветер дует под футболку, и Денис понимает, что стоит босыми ногами на мокрой от росы траве. В предрассветной дымке Топи выглядят до омерзения спокойно; тихие покосившиеся домики с чернеющими крышами, прудик с мягкими камышами, зелёный шумный лес с густыми листьями, далёкий розовый дым от завода, похожий на закатные облака. Тишина, разъедающая больную голову. Денис снова смотрит на бледные руки, и ворона, сидящая на краю крыши, недовольно каркает. Ветер гладит его по разгоряченным щекам, по пальцам, держащим пистолет, по тонкой шее. Треплет лохматые волосы. Из-за косого забора начинает выглядывать прохладное утреннее солнце, а Денис прижимает дуло к виску. А в Москве восемнадцатого к его виску прижимались теплые шершавые губы — Макс обожал целовать его, прижимая к себе и вдыхая запах дорогого одеколона. Макс — это гонор, помноженный на сарказм и грубость, это курение в три часа ночи на балконе, чтобы не разбудить, это громкий заразительный ржач. Они провели все лето восемнадцатого года вместе, и в те жаркие счастливые дни Денис открыл в себе тактильный голод. Обнимать Макса хотелось всегда, а Макс оказался слишком соблазнительно безотказным, чтобы сдерживаться. Денису кажется, что он не в Топях. Ему мерещится запах свежей еды, аромат горячего кофе, едкий дым сигарет. Отдаленно он даже слышит звуки большого города и готов, что вот-вот его обнимут со спины знакомые горячие руки. И руки действительно появляются. Только с объятиями то, что они делают, никак не вяжется. Денис чувствует короткую жгучую боль и открывает глаза — вокруг все те же Топи, только теперь их красивое и мертвое умиротворение перекрывает разозлённый Макс. Его глаза расширены от испуга, он сам, кажется, говорит что-то, но шум в ушах мешает понять, что именно. — …Ты, блять, слышишь меня, дерьма кусок? Ты чё это, решил в Есенина поиграть или что? А как потом я и девчонки будем твой труп простреленный со двора уносить, ты подумал? У Макса в руках пистолет. У него тоже?.. У них два пистолета? У Дениса пистолета уже нет. — Есенин повесился… — Денис заторможено осматривает себя. — А я… хотел застрелиться… Я — Маяковский… — Ты — дерьмо, Титов, — Макс толкает его. — Совсем охуел? Застрелиться он хотел, на свежем, блять, воздухе, а отойти подальше да в озерце-то местном утопиться — что, ума не хватило? Или яиц? Денис снова задумывается, погружаясь в себя. В голове возникает странная мысль — пистолет у Макса, а Макс настоящий? Или настоящий спит? Или погиб? Вокруг собирается ветер, но теперь он змеится по земле, словно притаившийся хищник. — Какая разница… Мы все мертвы… Денис проводит рукой по плечу Макса и пьяно посмеивается. Максу не смешно. — Совсем с катушки сбрендил. Он делает шаг назад и уже собирается уйти, когда Денис дёргается к нему, как дикий кот, и кусает за губы, едва не задевая колкую щетину. — Мы все, Максимка… Я Катю видел… А Кати нет… Есть сигареты? Макс бездумно, не отрывая от Дениса взгляда, лезет в карман, достает пачку и протягивает ему. Денис улыбается — сигарет всё-таки двадцать. — Возвращайся в постель, неадекватный ты редис, — Макс вздыхает, будто сдается, и уходит курить куда-то за дом. Денис курит там, где стоял. Спустя двадцать минут он заходит в дом и зачем-то берет телефон Макса. И тут же будит всех своим громким, но сорванным смехом. На обоях стоит красивая голубая планета — совсем одна в огромном космосе, время — 5:20.