Нужно быть смелее

      Михаэль заявился к нему на работу  с самого утра, так же привычно неожиданно, как и всегда. Он был встревожен и мрачен,  попросил выпить и поговорить. Как Ласточкин мог отказать в таком случае? Нервный и расстроенный  герр Штокхаузен - явление столь же  редкое, как и выходной у светила Предприятия –академика Сеченова. Собственно этот субъект и был причиной странного настроения товарища предприятского начальства.       Ласточкин не был бы профессионалом своего грязного искусства, если бы почти мгновенно не прочитал чужое состояние.  Пришлось перестать дуться на него, закусить губу на очередном напоминании хотя бы раз в месяц  звонить, выкинуть из головы все свои жеманные обиды и добровольно, по-товарищески предложить свой кабинет и крепенький ликер.       На самом деле, немец выбрал не лучшего человека для рассказа – все-таки театрал был сплетником, - но, кажется, Михаэль  на эмоциях думал слишком недолго. Много ли у него товарищей, способных выслушать его тихие переживания по поводу жгучей симпатии к вечно недоступному и такому близкому начальству?  К тому же, у Стефана всегда есть что выпить и разговоры о мужеложстве не являются для него поводом к моментальному вызову НКВД.       Немец рассказывал тихо и тускло, теряя в глухой речи такой притягательный для Стефана  мурлыкающий немецкий акцент. Он бы мог всерьез озаботиться проблемами товарища, если б не пожирал того взглядом под градусом. Все-таки дорогой товарищ вызывал много эмоций, в общем-то не скучающим по общению, театрале. Михаэль сбивчиво и стыдливо рассказал то, от чего гламурные губки Ласточкина вытянулись в тонкую полосочку снисходительной улыбки.         Его несмелый друг с видом мученика высказался о том, что их общий план «Михаэль-простипартия-Штокхаузен, ты либо признаешься ему за эту неделю,  либо я рассказываю об этом всему Предприятию  на сцене в гребаных стихах!» провалился трижды. Михаэлю  не дали и шанса поговорить свалившиеся  на голову Сеченова  дела, в которых помощь и даже присутствие зама не требуется. Академик ни разу за неделю не остался со Штоком наедине, а это означало полное бездействие.        На эти новости Ласточкин  сначала закатил глаза и сделал приличный глоток из гранёного стакана с гравировкой Предприятия. Слишком сложные эти академики – никак их в углу не зажмешь, чтобы прокартавить приглашение на ужин. Всё им некогда. Всё им их работа. Утомительно и забавно наблюдать за этим назревающим и пока однобоким романом. Именно эта забавность не давала Стефану относиться не всерьез.       Театрал, сидящий на диване в полурасстегнутой рубашке, прилично оголявшей грудь, мягко обвил плечо  всё ещё нервного, но уже минуту молчащего  немца. Стефан осторожно вплел фигурные пальцы в чужие, чуть взмокшие от волнения и жара гримерной, кудри и, поглаживая кожу на затылке, где чаще всего собирается мигрень, заглянул в чужое сосредоточенное и умильно уставшее лицо. Он закрыл глаза, недолго подумал и с улыбкой уткнулся носом в чужую правую щеку, переходя на вкрадчивый шёпот.        — Ты забавный, Миша,  проводишь время со мной, согласный и даже для борделя скромный… И не можешь признаться в чувствах шефу?       Михаэль, отставивший свой стакан, лишь краем глаза заметил, куда Стеша спешно убрал с  его головы "мысль", просто чтобы не забыть забрать. На минуту он задумался, не сопротивляясь мягким, частым и слышным поцелуям на своей щеке ровно в одном месте.  Его обнимали за шею и гладили плечи. Видимо, его решили успокоить привычным для этого борделя  способом.  Это и впрямь расслабляло комок зажёванных мрачных мыслей, помноженных на скатывающуюся самооценку.       — У меня идея. — Чуть громче сказал Стефан, приоткрыв глаза и погладив Штока по выемке между лопаток указательным пальцем. — Отрепетируем твоё признание. Твоя проблема кроется в подборе слов. Вечно уходишь не туда, а когда волнуешься,  все выходит ещё хуже.  – Он остановил поток возмущенного ворчания игривым выражением лица.  — Моим девочкам — живым актрисам — намного проще выступать, если они отрепетировали текст прямо перед выходом на сцену. Ну дак и ты попробуй. — Ласточкин провёл ладонью по чужой шее, после осторожно обнимая щеку.        — Представь, что перед тобой Дмитрий Сергеевич, и ты изливаешь ему всю свою немецкую влюблённую душонку. — Театрал осторожно надавил на грудь замдиректора, заставив того откинуться спиной на диван, а сам прилёг рядом щекой на чужое плечо,  чуть ослабляя тому узел галстука. Миша предложение оценил. Нет, бесспорно, при таком планировании он уже репетировал, записывал и даже надиктовывал себе примерный тест на «Мысль», но педантично немецкого идеала он так и не добился. Лишняя практика не помешает…       Та самая «Мысль» сейчас тихонько лежала на туалетном столике. Стефан неудачно отвернул ее световым сигналом в сторону стены, ведь иначе мог заметить, что случайно принял входящий вызов. Это был простой звонок от Сеченова, вновь по работе, по очередной просьбе. Дмитрий начал разговор с обычных для него слов "Михаэль, здравствуй, ты срочно.. " и после моментально затих, понимая, что на другом конце его не слышат. Плечо дрогнуло синхронно с нервом у глаза. Взгляд остановился на случайной точке в воздухе, будто вообразив перед собой своего же смущенного сотрудника, только без лишней третьей персоны, что сейчас однозначно портила момент произошедшего недоразумения своими комментариями. Сеченов выдохнул из легких всё то немногое, что там осталось и сам с собой согласился выслушать разговор до конца. От каждой новой фразы всё больше хотелось нервно усмехнуться или абсолютно сконфуженно отвернуться.       Михаэль наконец собрался с мыслями и глянул на пустую комнату так, будто сам Дмитрий Сергеевич со своей усталой, но доброй улыбкой, внимательно смотрел на него.  Вдох и выдох, пришлось закрыть глаза, чтобы расслабиться. Он неловко начал:       — Товарищ Сеченов, я давно хотел обсудить с вами...       — Ну-ну, Миш... — перебил его Стефан, подняв голову, по-женски хмурясь и дуя губки. — Слишком рабочий тон. Проще. Ты сейчас будто этот свой еженедельный доклад читаешь. Нежнее. Михаэль не мог не согласиться. Он начал заново:       — Дмитрий Сергеевич... гм,  Дима. Есть кое-что, о чем я хотел поговорить уже давно. — Стефан на плече улыбнулся и не перебил. Значит, подходит. — Я люблю вас... Нет, я люблю тебя.  И не только, как начальника, товарища и друга. — Он недолго помолчал. —  Я волнуюсь за тебя. Я думаю о тебе даже чаще, чем это можно было назвать приличным. — Миша нервно и тихо вздохнул, чуть склонив голову к макушке Стефана, который поддерживающее нежно и кратко поцеловал его шею сбоку. — С тех пор, как ты принял меня и доверил то, что мог доверять только себе, я понял, что искренне  желаю помочь…       — Опять ты про работу, милый, — раздался комментарий Ласточкина. Пришлось менять уже придуманное.  Сейчас это давалось легче, но присутствующее до этого отчаяние все же никуда не делось. Михаэль хотел быть искренним, а потому поддался отчаянию, засевшему в сердцах с конца этой недели.  Дальнейшие его слова звучали тише, ещё более неуверенно. Он то и дело сбивался с мысли, неуютно менял обращение с «вы» на «ты» и начинал заново.       — Гм…Я знаю, что слова любви тебе может сказать половина женского населения СССР, но, возможно, я хотел бы знать, являюсь ли для тебя исключением. - Михаэль благодаря объятиям Стефана расслабился успешнее.  Театрал слушал, молча водя пальчиком по чужому плечу. Ликер, вливаемый с раннего утра,  разморил его, он находил все это невыносимой романтикой, и его ничуть не смущало, что слова любви посвящены не ему.       — Я люблю тебя  Дима...А если ты посчитаешь это извращением, можешь молча уволить.  Ты имеешь полное право вызвать НКВД прямо сейчас. Мужеложство неприемлемо, я знаю советские законы. Но если сделаешь это… Сделай это быстрее. Они невыносимо долго едут. Я свихнусь.       — Как это грустно. — Тихо отозвался Ласточкин, спустя полминуты обречённого молчания. - По вам можно написать пьесу. Обязательно драму. Уже вижу заголовки, слышишь?  "Любовь на предприятии!". «Полимер ни за что не встанет между ними и их чувствами!»  Ах, Мишель, какой дурацкий закон о мужеложстве!  Из-за него такой сюжет пропадает... — Он печально вздохнул и осторожно провел ладонями по чужому плечу. Михаэль на эту поддержку  хмыкнул и закусил губу, открывая глаза.         — Ты думаешь, после этих слов он захочет видеть меня где-то, помимо мест не столь отдалённых?       — Захочет, голубчик мой. Непосредственно в своей постели. Сам посуди, у Сеченова нет ничего, кроме работы и любовных писем с угрозами от политбюро, а потому ты можешь напомнить ему, что стоит хотя бы раз в пятилетку  думать о себе и смотреть по сторонам. Может, в окружении найдется какой-нибудь обаятельный немец, который метит к нему в любовники?  —Стефан  мягко повернул его лицо к себе пальчиками под подбородок, уже как-то интимно поглаживая бороду и усы над верхней губой большим пальцем.        — Я не хочу пользоваться своим положением или должностью, чтобы получить его расположение. — Штокхаузен нахмурился и хмыкнул, терпя пришедшее раздражение. –  Я, пожалуй, слишком сильно уважаю его, как шефа, как учёного. Объективно, мне не плевать, чем занимается Сеченов на работе. Он ведь гений… Но  я бы хотел знать,  что он счастлив, и когда возвращается домой.  — Михаэль вздохнул тяжелее, чем нужно. – Стефан, я рискую с этим признанием, хотя бы потому что не хочу видеть его разочарования во мне.        — Ну, всё-всё, успокойся. — Ласточкин вкрадчиво зашептал, все-таки опуская большой палец на чужие губы, находя этот вид действительно эротичным. Артист улыбнулся, целуя Михаэля прямо под челюстью так же легко, мягко и по-своему заведённо. — Ты неплохо справился. Я думаю, всё пройдёт легче, когда ты увидишь его, а не будешь болтать с воздухом без конца или мне  по пьяни на ухо.       — О чем ты говоришь, Стеф... — Михаэль мягко отодвинул его пальцы. — Это я здесь и сейчас способен. Там, перед ним я буду, как пубертатная девица стоять молча, или подбирать слова без конца, путаясь в собственном языке, не смотря на мою способность к публичным выступлениям.  Я взволнован даже сейчас, когда его здесь нет, а я всего лишь думаю о нём.       — Ты романтик, Мишенька,— Стефан ласково погладил того по щетинистым щекам и после плавно залез ладонью тому под рубашку снизу, поглаживая торс в успокаивающем жесте. Михаэль на многое реагировал каким-то своим определённым образом: например, на поцелуи за ухом или на поглаживания лопаток он слишком мило жмурился и был способен отпустить тяжесть любого дня. Стефан с удовольствием выучил эти реакции. Он снова нежно лез целоваться. Михаэль сопротивлялся губам без энтузиазма, отмечая про себя, какой же Ласточкин пошляк, раз после одного лишь прикосновения губ дышит и ерзает так, будто завёлся с полоборота. Пахнет он прекрасно, чём-то сладким с коньяком. Кажется, вишня. Дмитрий пахнет не так, он носит строгий горький и свежий парфюм, наносит его часто небрежно поверх рубашки. Сам Михаэль как-то подсказал ему, что так аромат звучнее. Немец, задумавшийся о чужом запахе, вынырнул из ощущений, когда Стефан спустил ладони к его ремню.       — ...Как жаль. Если ты наберёшься смелости ему признаться, я больше не смогу тебя целовать. — Ласточкин шептал уже на ухо, целуя висок и борясь с пряжкой пальцами. От его шепота непроизвольно пробежали мурашки. Но это все-таки не то. Дмитрий Сергеевич в разы менее вульгарный и намного более желанный. А потому чужие руки Шток перехватил, мягко отстраняя.       — Значит самое время. — Он мягко отодвинул артиста и встал на ноги, поправляя свой вид. Он неглядя захватил немигающую "Мысль" и собирался уходить.       Слушать анархию из нежности к себе параллельно с пошлыми комментариями от Стефана Сеченов долго не смог. Было противоречиво неуютно, от чего он отключился раньше конца диалога, оставив себе времени обдумать сказанное сотрудником. Чужие слова легли в голове так правильно, как будто эта система хранения была организована самим Штокхаузеном. Её функция состояла в том, чтобы буквально высечь в голове академика то, что было сказано ему и о нём так, чтобы точно структурно запомнилось каждое придыхание. И ведь дело не в трогательности, а в чёртовом человеческом. Простом и банальном. Сеченов снова назвал себя идиотом. Теперь тянуть со словами не стоило уже ему.       Михаэль собирался уйти, когда его всё так же с грацией балерины обняли со спины, якобы на прощание.  Стеша воспользовался положением, целуя немца за ухом и последний раз шепча с хихиканьем:        — Если у вас всё сложится, могу предложить тройничок, когда вы наиграетесь, что скажешь? ~        Миша неуютно повёл плечом и отрицательно кивнул, наконец, покидая кабинет и со странным ощущением лёгкости, направился обратно на работу. Ему как раз звонил Сеченов...