Ветер, песок и звёзды

      В доме было тихо, и дело совсем не в том, что время близилось к полуночи. Недавно — ещё только вчера — даже в столь поздний час раздавалась откровенная ругань, громкая, невыносимая, вынуждающая то и дело прислушиваться, чтобы разобрать хотя бы что-то в этих схлестнувшихся потоках голосов.       Вчера это было бурное течение тревожных звуков, с которым отчаянно боролась надежда, что когда-нибудь всё наладится, а сегодня стояла полная тишина и надежду, кажется, утянуло на дно.       Мамин и папин голос больше не звучали. Но если мамин Зимас ещё непременно услышит с наступлением утра, то когда он теперь услышит папин, он совершенно не знал.       Прощаясь, папа сказал, что уходит не от него, Зимаса, а от неё. Зимас понимал. Зимас всё прекрасно понимал: мама не слушала ничьих доводов, а слушала лишь этого жуткого Маргоса и всё чаще бросалась с обвинениями в бездействии на папу, когда тот пытался её вразумить, — в такой ситуации тяжело оставаться рядом.       Папе пришлось уйти. Не от него, от мамы — и всё же сейчас, вслушиваясь в абсолютную тишину, Зимас почему-то чувствовал себя покинутым. Ему даже подумалось, вот было бы хорошо, уйди он вместе с отцом, но он тут же прогнал эту мысль — этому мама всё равно не позволила бы случиться, да и как можно было бросить её, отчаявшуюся и уставшую, совсем одну; Зимас маму очень жалел.       В конце концов, всё из-за того, что он поражён проклятием, и пусть в сущности это не должно было ничего менять, совершенно ясно, что меняло, ещё как меняло — и произошедшее между родителями было результатом этих неминуемых перемен.       Зимас почувствовал, как защипало глаза. Он шмыгнул носом и думал уже расплакаться — ему очень этого хотелось, — как вдруг темноту комнаты озарила синеватая вспышка, и слёзы брызнули из глаз от того, насколько яркой она была. Гнетущую тишину прогнали тихое гудение от сконцентрированной в воронке портала энергии и раздавшийся знакомый голос:       — Привет! Как… — заметив выражение лица друга, Менас осёкся и, бегло оценив ситуацию, принял единственное верное для себя решение: — Я сейчас, секунду!       Он решительно шагнул в круг света, и через мгновение тощая нескладная фигура наследника уже была в чужой комнате. Менас пользовался своими порталами по назначению редко, ещё не до конца уверенный в их надёжности, но сейчас, он чувствовал, иного выбора просто-напросто не было. Портал, пропустив своего хозяина, сомкнулся с тихим хлопком, но тот не обратил на это никакого внимания: шепнув наспех простенькое заклинание, не позволявшее никаким звукам покидать пределы этой комнаты, он опустился на колени перед Зимасом. Следующий взмах руки — и комната наполнилась тёплым светом, в котором Менас мог, наконец, разглядеть причину своего переполоха. Тревожно вглядываясь снизу вверх в блестящие глаза друга, он начал тихим, успокаивающим голосом:       — Что… что случилось? — Менас осторожно взял того за руку, боясь сделать неверное движение. — Что такое? Расскажи мне, пожалуйста.       Зимас неопределённо мотнул головой, пытаясь набросить чёлку на глаза, но руки не отнял — слишком желанно было это осторожное прикосновение прохладной ладони и длинных пальцев, с кончиков которых всегда так красиво слетали искры магии.       Некстати подумалось, что теперь, без папы рядом, не будет и дружеских хлопков по спине, мягкой, но с тем же твёрдой руки на плече, пальцев, ласково треплющих за волосы, и тёплых крепких объятий — мама ведь иной раз боялась даже просто коснуться Зимаса; он видел, как она вся при этом напрягалась.       Теперь, кроме Менаса, больше некому было держать его за руку. Зимас покрепче взялся за него и, наконец, нашёл в себе силы вглядеться во взволнованное лицо друга. В синих глазах, смотревших снизу, было столько заботы, столько желания понять, что происходит, и помочь — от этого защемило в груди.       По щекам предательски потекли слёзы. Зимас принялся быстро утирать их кулаком свободной руки, хоть это и было бесполезно — в уголках глаз скапливались новые, а Менас и так всё с самого начала заметил.       — Папа, — надломленным голосом произнёс Зимас, — папа, он… ушёл. От мамы. Они в последнее время только и делали, что ругались, так больше продолжаться не могло. Но так вышло, что он ушёл не только от мамы, но и от меня… Он бы меня не оставил, если бы можно было поступить иначе. Но иначе нельзя. И теперь я не знаю, когда ещё его увижу… и увижу ли?..       Зимас замолк на мгновение, а потом ослабленным голосом добавил:       — Я уже так скучаю по нему… Понимаю, как будет его нехватать, здесь, рядом, и уже так сильно скучаю… Папа ведь всегда поддерживал. Мама, она… чересчур беспокоится обо мне. А папа не раз говорил, болезнь не повод упускать эту жизнь.       Сердце Менаса вздрогнуло, закололо и ушло в пятки. Грудь словно сжали какими-то незримыми, но чрезвычайно крепкими тисками, не давая сделать вдох. Он отчего-то вдруг почувствовал себя ужасно виноватым, сам не понимая причины тому. Смотреть на рыдающего друга — невыносимо больно, но ещё больнее — от того, что он никак не мог это исправить. Должен был — Менас это прекрасно знал, — но не мог.       На бесконечно долгих и бесконечно же унылых уроках дипломатии их с братом учили справляться с проблемами мирового масштаба; Менас прекрасно знал, как вести себя, если соседи вдруг объявят войну — но понятия не имел, что делать, когда единственный близкий человек плачет перед тобой; от этого предательски жгло в горле, пока сердце набирало бешеные обороты. Хотя Гелос, наверное, и тут бы справился гораздо лучше.       — Боги, Зимас, я… можно я тебя обниму? — это показалось ему отчего-то нужным и важным. По крайней мере, Зимас сам рассказывал, что с ним иногда так делают.       Получив согласие, Менас приподнялся и расставил тощие руки в стороны, заключая в них друга и позволяя тому уткнуться головой в грудь. От этого вдруг стало лучше; не хорошо, не спокойно полностью — но точно лучше.       Менас старался понять чувства Зимаса, пытался поставить себя на его место — так, надо думать, дальнейшие действия прояснились бы. Старался, но это отчаянно не получалось. Собственного отца он уважал и был бесконечно предан ему; так, как хороший слуга предан своему господину. Но он его никогда не любил. Заставлял себя полюбить, считал себя ужасно неправильным — но в каждую такую попытку чёрными склизкими щупальцами вползали воспоминания детства, последующее пренебрежение, нынешняя холодность… любить своего мучителя не получалось. С ужасом Менас осознавал, что если бы в один день Игнис заявил, что уходит, то он был бы… рад. И точно бы не стал плакать. А тут…       — Он… он ни за что не бросит тебя, — начал Менас едва не шёпотом, осторожно проходясь ладонью по спине друга. — Он ведь тебя действительно любит. Я помню, ты рассказывал тогда… много рассказывал. Вы обязательно встретитесь ещё, иначе не может быть, просто… — он замялся и вспомнил единственную отговорку, которую слышал от всех вокруг: — Просто так сложились обстоятельства. И время сейчас такое. Но вы…       Он вдруг разнял объятия и, слегка отодвинувшись, взял Зимаса за плечи.       — Посмотри на меня, — попросил Менас с какой-то внезапной серьёзностью в голосе. — Вы ещё встретитесь. И не раз. Я тебе это… я тебе это обещаю.       Зимас весь встрепенулся, чувствуя, как пальцы на его плечах сжались чуть сильнее. Послушно поднял заплаканные глаза — и замер. Так поражённо и смотрел в глаза напротив.       Глаза необыкновенные, удивительно прекрасные — эту синеву всегда было так сложно описать; то ли это были морские воды, в которых плескалась уверенность, то ли сверкающий на солнце лёд, и оттого взгляд Менаса был так твёрд, а иногда — колок. Сколько бы слов Зимас ни подбирал, этого казалось недостаточно, чтобы в точности передать все ощущения от встречи с этими глазами.       Когда они смотрели так пронзительно, так торжественно, надежда поднималась со дна на этих синих волнах и всплывала на поверхность, тут же покрывавшуюся рябью сложных чувств, нет-нет да отражавшихся во взгляде напротив.       Менас дал непростое обещание. Ему не стоило, но он всё-таки сделал это. И Зимас сейчас особенно хотел верить в Менаса, в его способности и знания, в его слова и в его чувства.       Нужно было как-то облегчить эту неожиданную ношу Менаса. Дать понять, что не стоит так отчаянно поддерживать его, пусть это и трогает до глубины души. Но Зимас вместо всего этого голосом наивного ребёнка переспросил:       — П-правда?..       — Конечно. Верь мне, — отозвался Менас тем редким строгим тоном, который явно передаётся по наследству и существует только в семьях у власти. Тоном, в один момент вселяющим и страх, и абсолютную уверенность. — Я сделаю для этого всё, что будет в моих силах. А если… если этого будет недостаточно, я обращусь к отцу, и он уж точно найдёт выход. Договорились?       Он не стал дожидаться ответа — на самом деле, он и не был нужен: Менас никогда не бросал обещания на ветер, а если загорался какой-то идеей, то свернуть его с пути было просто-напросто невозможно. Вместо этого он обнял друга ещё раз, как можно крепче, передавая этим жестом всё: и убедительность своих намерений, и попытки поддержать, и чувства, жившие где-то глубоко в сердце, для которых он пока не мог подобрать нужных слов. Слова, сказать по правде, вообще представляли для него проблему — он был совершенно чётким и точным человеком дела. И Менасу отчаянно хотелось сделать что-нибудь сейчас, как-нибудь беду разрешить, пусть даже не полностью. Хотелось заставить друга чувствовать себя хоть немного лучше.       Менас прижимал к себе Зимаса и рассеянно водил ладонью его по спине, пока в голове с безумной скоростью скакали мысли и идеи. Всё было не тем, ничего не подходило, ничего… и тут он вздрогнул и разнял объятия. Внезапная перемена могла означать только одно: его, наконец, осенило.       — Знаешь, что? Помнишь, ты рассказывал… — начал он, робея. И осторожно заключил чужую ладонь в своих. — Впрочем, нет. Неважно, не вспоминай. Просто, когда я завтра приду сюда в это же время, будь готов, — видя замешательство в глазах друга, Менас добавил: — И не спрашивай меня, к чему, всё завтра. Только будь готов.       Сердце Зимаса затрепетало в нетерпении, но он только медленно кивнул и продолжил заворожённо вглядываться в лицо Менаса, пытаясь уловить малейшее в нём изменение — и с затаённым восторгом отмечая, что тонкие черты ни разу не дрогнули. И тени подсказки не промелькнуло, и ряби сомнений не пробежало, а была лишь непоколебимая уверенность — конечно, Менас знал, что делать, он всегда знал, и Зимасу просто нужно было довериться и немного подождать.       Первое для Зимаса не составляло никакого труда, а вот ожидание превратило весь следующий день в серое нечто, тянущееся мучительно долго, — и с тем же лишь это ожидание новой встречи с Менасом скрашивало холодное утро, ознаменовавшееся мыслью, что это не было просто сном и папа действительно ушёл; скрашивало мрачный, несмотря на солнце за окнами, день, наполненный тяжёлыми взглядами мамы и её редкими вздохами; скрашивало издевательски медленно сменяющийся ночью вечер. Целый день Зимас только и делал, что вёл внутренний спор с собой, уговаривал себя не раскисать, не падать духом — как всегда просил папа, как того непременно хотел для него Менас — и подождать ещё немного, ещё совсем чуть-чуть.       День Менаса же, тем временем, пролетал с невозможно стремительной скоростью. Вернувшись в свои покои в ту ночь, он так и не сомкнул глаз: нужно было работать; и работать как можно быстрее, как можно продуктивнее. И как можно тише, разумеется — вспомнив об этом, он отвлёкся от пыльных манускриптов и наложил на помещение заглушающие чары.       Когда на стол легла первая полоска света из окна, он раздражённо фыркнул: подумать только, уже рассвет, а он так, казалось, не продвинулся ни на толику. Обругал себя последними словами: надо было назначать встречу хотя бы через два дня, через три, через неделю — надо было дать себе время во всём разобраться и убедиться, но… но помощь нужна была срочно. И он вновь попытался наколдовать прочный портал, на этот раз ведущий на Ярмарочную площадь: её он помнил достаточно хорошо, чтобы исключить из уравнения хотя бы эту переменную. Кольцо света держалось стабильно, но явно требовало доработки: одно дело, если через него должен пройти только один его создатель, и совсем другое, если брать кого-то за компанию. Но Менас должен был это сделать. А долг всегда превыше всего.       В коридоре раздались шаги. В походке Менас сразу опознал слугу, который наверняка шёл справиться о том, почему он не спустился к завтраку. Сообразив, что через него же он мог выиграть себе ещё немного времени, Менас постарался придать себе предельно болезненный вид — на самом деле, в его состоянии это не потребовало большого труда. Сославшись на плохое самочувствие, он попросил передать учителю Рунасу, что сегодня пропустит занятия — впервые в жизни по собственной инициативе. Забавное чувство, оказывается. Может, стоит когда-нибудь повторить.       Слуга удалился, и Менас вновь кинулся к работе, краем глаза подметив, что портал до сих пор держался — отличный знак. Значит, осталась вторая половина вопроса: место. Менас помнил, как Зимас когда-то рассказывал ему о замечательном дне, проведённом с отцом. Они тогда вдвоём, вопреки желаниям Ноксы, отправились на прогулку… куда же? И где только знания географии собственной страны, когда они так нужны?! На побережье, кажется. Хорошо, там он был сам — когда-то так же давно и так же с отцом. Правда, та поездка совсем не отметилась радостью — на самом деле, как и все поездки, в которых детям нужно было сопровождать Игниса. Менас постарался вспомнить детали.       Он разложил перед собой давным-давно стащенную из архивов карту Гипербореи — и поблагодарил себя прошлого за прозорливость. Нашёл на ней нужную точку. Принялся воображать ландшафт, близкие города, морской бриз, утопающие в песке ноги… и попытался установить портал.       Увлечённый работой, Менас не сразу заметил, что находится в комнате не один; из процесса его вырвал ударивший по ушам гулкий кашель. Он резко обернулся и похолодел:       — Отец?.. — фигура государя возвышалась над его скрюченным телом, как всегда, грозно. Под этим взглядом Менас молил об одном: исчезнуть как можно скорее.       — Рунас сказал, что сегодня ты не явился на занятия, — глухо сказал Игнис. — И ты явно не болен. Тебе необходимо объясниться, ты не находишь?       — Я… понимаешь… — залепетал Менас нервно и заломил сжатые в замок кисти за спиной. — Я сегодня работаю. Прошу, не задавай вопросов, отец, сегодня. Дай мне ровно один день — а завтра накажи меня по всей строгости. Только одни сутки, молю…       Игнис вопросительно свёл брови, испепеляя сына взглядом, явно вынашивая решение. Портить с ним отношения ещё сильнее не хотелось — хотя, казалось, сильнее было уже и некуда. Он поднял глаза, взглянул за спину и вдруг усмехнулся:       — Аристея? — открытый портал по-прежнему резал комнату синей каймой. — Хорошее место.       — Ну… да. Умоляю, отец…       Настроение Игниса имело обыкновение меняться по щелчку пальцев: он уже не был грозным палачом, а радостно улыбался. От этой улыбки, правда, Менасу было ещё страшнее:       — А-а, я всё понял, — протянул отец и коротко хохотнул. — Кто она?       — Что?       — Просто так в твоём возрасте порталы не ставят, — отец растрепал ему волосы. — Всегда есть какая-нибудь девушка. Наконец-то, сынок, наконец-то!       — Вот оно что… ну, в общем-то, да, — согласился Менас, стараясь звучать по возможности убедительно. — Думаешь, он выдержит двоих?       Отец склонился над порталом, попробовал на прочность, просунул руку туда-обратно и остался доволен экспертизой.       — Выдержит, — кивнул он. — Отличная работа. Только... не делай глупостей. И чтобы завтра же был на занятиях.       Менас выдохнул удовлетворённо. Значит, на этот раз опасность миновала; пусть это и будет стоить ему дворцовых перешёптываний и насмешек — уже неважно. Главное — портал рабочий. Когда отец ушёл, Менас взглянул на часы: пора была выдвигаться. И воплощать план в жизнь.       Зимас обнаружил себя сидящим на кровати, жадно вглядывающимся в небосвод с сияющими звёздами, по которым силился определить, сколько ещё продлится это “чуть-чуть”, которое он должен подождать, когда сзади, наконец, полыхнула синеватая вспышка, освещая комнату; озаряя душу.       — Привет! Ты готов?! — отсутствие сна довело Менаса до той критической точки, в которой внезапно появлялся обманчивый прилив сил, и голос его звучал ещё выше и звонче, чем обычно. Не теряя времени даром, Менас тут же ухватил Зимаса за руку и поднял того на ноги, внимательно осматривая. — Думаю, тебе стоит одеться потеплее. Там довольно ветрено, а мы же не хотим, чтобы ты простыл, да? Конечно, не хотим: твоя мать мне голову свернёт. Так что одевайся, да поскорее!       Зимас растерянно захлопал глазами и, кажется, даже приоткрыл от удивления рот:       — Ветрено? Менас, мы что?..       “Пойдём на улицу?” — он не решился произнести эти слова догадки вслух.       — Да, да! — взбудоражено воскликнул Менас, будто ему и не нужно было услышать вопрос, чтобы на него ответить.       Зимас даже не сразу осознал, что сейчас действительно окажется за пределами комнаты, за пределами дома, а Менас и правда начал открывать новый портал. Зимас заворожённо наблюдал, как друг сосредоточенно колдует, а сам в отсветах магических вспышек дрожащими пальцами вынул из шкафа почти новенькую накидку, несмело провёл кончиками по мягкой ткани и осторожно набросил её на плечи, стараясь в полной мере прочувствовать, как она небольшим весом давит на них, защищая, укрывая.       Внутри всё всколыхнулось, затрепетало от любопытства и предвосхищения настоящей прогулки, обещанного дуновения ветра и возможности говорить с другом обо всём, что только попадётся им на глаза на просторе без стен, окон и дверей — и вдруг в груди что-то болезненно сжалось при новом воспоминании о папе, кто обычно был рядом с Зимасом во время его ужасно редких выходов на улицу; о папе, благодаря кому они вообще случались.       Зимас мотнул головой, уговаривая себя сейчас не вешать нос и ни в коем случае снова не лить слёзы при Менасе — он ведь и так теперь ужасно старается, чтобы как-то ему помочь. Нельзя было грустить и заставлять Менаса переживать ещё больше. Зимас постарался сосредоточиться на чувстве безмерной благодарности другу и подошёл к нему ближе.       В дымке портала начал вырисовываться какой-то пейзаж, и Зимас от нетерпения перекатился с пяток на носки, наблюдая, как одна за одной черты места, куда Менас хотел с ним отправиться, становятся всё чётче.       — Закрой глаза! — вдруг бросил через плечо Менас.       — Что?..       — Закрой, пожалуйста, — повторил Менас, — и не бойся, я буду рядом!       — Я не боюсь.       Зимас послушно прикрыл веки и в следующие несколько секунд, показавшиеся маленькой вечностью, боролся с желанием их открыть и посмотреть, куда же всё-таки Менас хочет их переместить.       Сначала руку несмело освободили из-под накидки, а затем уже куда более уверенно обхватили ладонью ладонь.       — Готов? — прозвучал тихий голос совсем рядом. — Глаза пока не открывай.       Даже так, ничего не видя, Зимас живо представил устремлённый на него внимательный взгляд. В нём было столько удивительных чувств, которые хотелось все разобрать и назвать каждое, что Зимас сначала даже забыл ответить на вопрос, и только когда пальцы, держащие его за руку, вздрогнули, он быстро закивал головой и сильнее зажмурил глаза.       Зимас почувствовал, как его потянули вперёд, и осторожно проследовал за Менасом через портал. Зимас толком не успел ничего понять, как твёрдый пол под ногами сменился чем-то мягким, неустойчивым, легко продавливаемым, а лицо действительно обдало ветром, прохладным, но главное, солёным…       Зимас не выдержал и тут же распахнул глаза. Взору предстало побережье с белым песком и мелкими камнями, разбросанными то тут, то там, и бескрайним призывно шумящим волнами самым настоящим морем, чьи воды в ночи казались особенно завораживающими своей чернотой. Такой пугающе-манящей, будто таящей в себе множество загадок. Таким же было и раскинувшееся над головой высокое небо с мерцающей россыпью звёзд — столько за раз из окна не увидишь!       У Зимаса перехватило дыхание, и он всё боялся вдохнуть поглубже морской воздух. Боялся развеять эту потрясающую картину, которую, как он думал, никогда больше вживую не увидит, а увидит лишь во сне.       — Менас!.. — как-то задушенно, но с широкой улыбкой на лице и глазами, полными восторга, произнёс Зимас, повернувшись к другу. — Менас, это же то самое место!.. И я снова здесь, Менас! С тобой, благодаря тебе…       — Ну-у, — с явными нотами смущения в голосе отозвался Менас, будто всё это — пустяки, и восторг друга был совсем уж безосновательным. То, что он сделал, было действительно потрясающим, особенно для его лет, и он это прекрасно понимал, но признаться в этом в полной мере не мог даже себе. — Ну да. Я помню, ты когда-то рассказывал, что вы с отцом ездили сюда, и я подумал… ну, я тоже тут был давным-давно. А создавать порталы можно только в места, которые ты видел своими глазами, так что… нам, считай, повезло. В общем, я подумал, что тебя это немного, хм… — Менас замялся, подбирая нужное слово. Оно вертелось на языке, но никак не хотело перескочить с него на голову; такое взрослое, казавшееся из их уст ужасно бездушным, но бывшее явно обязательным в моменты всякой утраты. Не даром же они так часто его говорили. В конце концов, Менас выдохнул: — Приободрит.       Сам не до конца веря, что всё удалось, что они действительно сейчас стоят за сотню километров от столицы, от дома — и, главное, вдвоём, — Менас вперил взгляд в тёмную пучину. Холодный солёный ветер растрепал его перехваченные на лбу золотым ободом кудри, и он рефлекторно одёрнул их, заправляя за уши; без толку — те тут же растрепались вновь.       Блеск звёзд и луны, шум волн, едва слышные крики ещё не отошедших ко сну альбатросов — это место и вправду оказалось потрясающим. По праву рождения Менас много путешествовал и бывал с отцом практически во всех уголках Гипербореи, но ни одна поездка не оставила такого впечатления; видимо, нужно было побывать везде самому, без этой нависающей грозовой тучи из власти правителя, без его взгляда, выражавшего, мол, это всё — моё. А подрастёшь — будет твоим. Побывать как обычный человек. Этого дворцовому пленнику, оказывается, страшно не хватало.       — Тут, конечно, сейчас довольно темно, но сам понимаешь… — Менас неуверенно развёл руками. — Так что будь внимательнее! А хотя… — он на миг задумался. Затем свёл руки в причудливом жесте и зашептал что-то неразборчивое на древнем языке, который теперь помнили разве что маги, жрецы и поэты. В воздухе появилась невесомая молочно-белая сфера, тут же осветившая песок и лица друзей. — Вот. Так будет легче идти, если мы куда-нибудь пойдём. И разглядеть можно больше! Она будет следовать за нами, а ещё её можно передвигать рукой, если захочешь, — Менас продемонстрировал это, сдвинув правую ладонь вперёд. Сфера сдвинулась. — Попробуй.       Оставалось только надеяться, что его голос не слишком дрожал от смеси недосыпа, нервного возбуждения и смущения. И на то, что даже в этом свете его друг не обратит внимания на то, насколько ярко-розовыми стали его горевшие щёки.       Зимас, отличавшийся крайней наблюдательностью, жадный до самых незаметных черт, самых незначительных деталей, сейчас видел и чувствовал так много, что это особенное волнение Менаса всё как-то ускользало от его внимания и больше красных щёк друга Зимаса куда сильнее беспокоил жар его собственных. Восторг, что сейчас затоплял его целиком, видимо, был настолько сильным, что внутри аж кровь закипала — обычно, правда, так писали про гнев, но теперь-то Зимас точно знал, что радость вкупе с восхищением и благодарностью оказывала ровно такой же эффект.       Кинув прищуренный взгляд на светящуюся сферу, Зимас робко выставил руку и повторил жест Менаса, и та вновь чуть сместилась в сторону. Осмелев, Зимас ещё немного осторожно поводил рукой, с улыбкой наблюдая, как сфера послушно повторяет за ним траекторию движения, отбрасывая на них с Менасом тени то под одним, то под другим углом.       Создавалось стойкое ощущение, будто Зимас сейчас колдует, повелевая сгустком света, хотя вся магия происходящего, конечно же, была заслугой одного Менаса, его исключительных знаний и умений.       Опустив руку, Зимас зашагал вперёд к бескрайнему морю. Менас поспешил следом. На песке по-прежнему виднелись их чёрные силуэты — идущие рядом друг с другом, отчётливые, но немного неровные из-за многочисленных горок, ямок и камней, — и, обернувшись на ходу, Зимас убедился в том, что сфера действительно медленно плыла за ними.       — Как здорово… Теперь у нас своя луна! — ляпнул вдруг Зимас и тихонько рассмеялся над собственными словами, но не замолк, напротив, продолжил говорить всё пришедшее на ум. — Настоящая, конечно, сейчас тоже нам светит, нам одним на целом побережье, но её видно отовсюду, даже из окна её можно увидеть, а наша вот… только нам освещает путь…       Зимас всё-таки замолчал и остановился, смазывая следы от обуви на песке.       — Прости, я, может быть, странно говорю… это я так… Но это же потрясающе, Менас! Сфера и портал, особенно, портал сюда!.. Подумать только, как многому ты уже научился!       Когда-то давно, в детстве, это Зимас веселил и удивлял друга выученными заклинаниями и довольствовался его плохо скрываемым восторгом, огоньком неподдельного интереса в глазах и даже в каком-то роде завистью, совсем безобидной, которая таит в себе лишь простое и понятное желание поскорее научиться таким же невероятным вещам — и ведь Менас научился гораздо большему, и теперь уже Зимас искренне поражался успехам друга на столь нелёгком поприще, в котором тот проявлял столько терпения, трудолюбия и безусловного таланта; и теперь уже Менас не жалел сил для того, чтобы порадовать и удивить — приободрить, как он сам сказал, — Зимаса. От этой мысли странно защемило в груди.       — А-а, это… — протянул Менас задумчиво. На самом деле, его никто толком и не хвалил за успехи в магии: это всегда шло как должное, он ведь от рождения такой талантливый — ничего удивительного. — Да подумаешь! Ничего такого. Это, может, смог бы сделать даже мой брат, если бы хоть иногда появлялся…       Впрочем, он действительно преуспел; чем чаще от занятий отлынивал Гелос, тем больше они возвращались к формату индивидуальных, а значит, шли в разы ускоренном темпе. Много Менас занимался и самостоятельно — в общем-то, больше ничего в его жизни и не было, кроме обязательных дворцовых мероприятий и магии. Надо было себя проявлять.       — Но спасибо, — пробормотал он смущённо. — Это очень приятно… ой, а тебе не холодно? — опомнился Менас вдруг. — Если прохладно, ты только скажи, я сделаю что-нибудь… — он вдруг замер на месте, внимательно разглядывая свои сандалии. — Ух ты, смотри!       Он наклонился и поднял с песка удивительную раковину; та была довольно большой и едва умещалась на ладони. Витая спираль с колючими отростками, переливающийся синим перламутр, блестящий в свете сферы… идеальная красота природы. Гелос, знаток всяческих древностей и любитель копаться в песках, обязательно сказал бы, что в ней нет ничего особенного, обычная… улитка с каким-нибудь непроизносимым греческим названием, но для Менаса она представлялась настоящим чудом. Он приложил раковину к уху, прислушался к её шуму и кивнул в подтверждение своей догадки.       — Вот, возьми её, — он протянул находку Зимасу. — Ты знаешь, что в таких раковинах живут морские духи? В этой — точно живёт, — Менас улыбнулся, гордясь своей удачливостью. — И его там слышно! Возьми её себе, ладно? Чтобы вспоминать…       Зимас выставил обе ладони вперёд, осторожно забрав раковину у Менаса, и медленно поднёс её к уху. Внутри и правда слышался голос духа, такой размеренный, даже убаюкивающий, будто неспешно рассказывающий обо всём, что успел повидать за свою долгую жизнь. Зимас решил, что обязательно ещё послушает каждую из историй, и не по одному разу — их он любил, но особенно, конечно же, он любил их сочинять; и дух в этом непременно поможет, но главное, действительно напомнит в минуты невыносимой грусти об этой волшебной ночной прогулке с Менасом.       И напомнит невероятно красивым цветом своей раковины об одном желанном взгляде.       — Спасибо, я обязательно её сохраню, — тихонько сказал Зимас, тронутый таким вниманием друга. — Мы с папой тоже тогда нашли одну красивую… Я тебе, кажется, показывал?.. Теперь вот две будет. Памятных.       Зимас для верности кивнул этой своей мысли, решив, что дома непременно достанет ту, когда-то найденную раковину, и окунётся в воспоминания о давней прогулке с папой — а сейчас заключит во второй раковине, той, что в руках, все-все-все впечатления о сегодняшней ночи.       — Пошли, подойдём ближе к морю! — позвал Менаса Зимас и быстро зашагал по песку, чуть ли не прыгая по неустойчивым горкам под ногами.       — Вода, наверное, холодная… — обеспокоенно проговорил Менас, наблюдая за тем, как Зимас всё ближе подходит к то прибывающей, то убывающей воде.       — Не волнуйся так! — бросил Зимас, наклоняясь и протягивая руку к приближающимся волнам.       Они стремительно накатывали на берег, лишь совсем немного пенясь — море в эту ночь было спокойным, как и в прошлый раз, когда Зимас его видел, хотя он знал по книгам и рассказам отца, что оно бывает и куда более неприветливым, — касались самых кончиков пальцев и тут же отступали назад. Песок у самой воды был гладкий и ровный, и на нём легко можно было оставить след или что-нибудь написать, а потом наблюдать, как постепенно море сглаживает вмятины от пальцев, забирая секрет куда-то с собой в глубины, — но вместо этого Зимас, вновь соприкоснувшись пальцами с волной, вдруг вскинул руку и брызнул водой на подошедшего ближе Менаса и громко рассмеялся от этой совершенной глупости, которую отчего-то так захотелось сделать.       — Что ты… — Менас хотел было возразить, но видя на лице друга радость — настоящую, искреннюю, неподдельную радость, решил воздержаться и стерпеть все брызги, летящие на дорогой хитон. Подумаешь — хитон! Когда тут вопрос такого редкого наслаждения! — Ну, берегись!..       Хохоча, Менас вступил в эту глуповатую детскую игру, хотя всё-таки старался её контролировать и не давать ей ходу чересчур: мало ли что могло произойти! А вдруг… в конце концов, он выставил ладонь вперёд в примирительном жесте, обрывая схватку. Они оба были порядком мокрыми, одежда висела тяжёлыми влажными комьями — и наверняка простыли бы. Родители бы пришли в ужас, узнай о такой выходке — причём родители их обоих. Впрочем, у Менаса всё было под контролем:       — Сейчас я просушу, ладно? Не отнекивайся, — осадил он Зимаса, явно желавшего продолжать забаву, до которой удалось дорваться. — Заболеем ещё, — Менас в очередной раз сложил и развёл ладони, набирая в них тёплый фамильный огонь.       Когда одежды и их хозяева были высушены и согреты, повисла неловкая пауза. Менас понимал, что надо её чем-то заполнить — а то снова начнёт краснеть, снова начнёт думать о чём-то не том, если замолчит, — и поднял глаза к небу.       — Красиво… — заворожённо произнёс он. — Знаешь, нам преподают астрономию и всё такое… ну, по учебникам и картам. Но мне ещё не доводилось смотреть на это… вот так. А оно и правда красиво.       Зимас невольно задержал взгляд на Менасе, а затем запрокинул голову и тоже устремил глаза в небо над их головами.       — Да, я тоже читал, в основном про созвездия… Мне кажется, это самое интересное в астрономии. Можно смотреть на небо и соединять звёзды в какие угодно фигуры, наделять их смыслами, сочинять легенды. А некоторые карты делают с такими красивыми иллюстрациями поверх самих звёзд… Но наблюдать за ними вживую гораздо лучше, теперь я это точно понимаю.       Зимас сделал несколько шагов по кругу, не отрывая взгляда от неба. Шея быстро начала уставать, поэтому он не придумал ничего лучше, чем лечь прямо на песок и любоваться звёздами так.       — Ложись рядом, — тихо сказал Зимас, — так… так удобнее.       Менас расправил задравшийся подол и сперва сел, а затем и послушно лёг на песок, неотрывно глядя на звёзды и стараясь не думать о том, как это всё-таки желанно — просто лежать рядом, просто слышать чужое дыхание и просто наслаждаться моментом. И как это всё, по правде, неловко. Вглядываясь в белёсую россыпь — повезло, что ночи в этом сезоне стояли безоблачные, — Менас попытался сориентироваться.       — Видишь, вон там, — он указал рукой на скопление нескольких звёзд, складывавшихся, если присмотреться, в почти ровную трапецию с изогнутой шейкой. — Созвездие Льва. Ну… моё созвездие. По крайней мере, так говорят. Поэтому я его могу найти, видишь?       Зимас начал пристальнее вглядываться в небо, стараясь различить среди мерцающих точек нужную фигуру, которую, разумеется, не раз видел в книге и на карте. Он невольно придвинулся ближе к Менасу, чтобы точно увидеть, куда тот указывал. Искать настоящее созвездие на настоящем чистом небе, ничем не сокрытом, оказалось непростой задачей, но глаза, наконец, выхватили те самые очертания, и словно из неоткуда перед Зимасом возник Лев. Такой же, как на иллюстрациях, только настоящий.       — Да, вижу! — радостно воскликнул Зимас, а затем произнёс уже тише. — Красивый… А что ещё ты видишь? Здесь же можно, наверное, отыскать и созвездие Рака?.. Оно должно быть совсем рядом…       — Рака?.. — Менас призадумался, силясь вспомнить бесконечные — и бесконечно нудные — часы за учебным столом. И, когда нужная мысль наконец пришла, он, спохватившись, хлопнул себя по лбу. — Ну конечно! Вон же оно, немного правее… вон те пять звёздочек! Очень яркие…       Зимас проследил за рукой Менаса и для верности поднял свою, чтобы точно отыскать нужное созвездие.       — Один, два, — тихо начал считать Зимас, плавно ведя пальцем перед собой, будто легонько гладил звёздочки, — три, четыре… пять! Да, и правда яркие…       Образованная ими фигура напоминала, скорее, клешню рака, нежели его самого, но Зимас не раз видел, как первые три звезды, идущие друг за другом, ассоциировали с туловищем рака, а две другие, отстоящие по бокам, — уже с его лапками.       — Но Лев всё равно красивее, — уверенно подытожил Зимас и продолжил рассматривать скопления звёзд, силясь отыскать какие-нибудь ещё созвездия. — Ого, а это, должно быть, Гидра, там, чуть ниже!       — Да, похоже на то…       Они находили всё новые созвездия: Менас вспоминал их взаиморасположение и из скольких звёзд они состоят, а Зимас быстрее припоминал легенды о том, как те или иные образы были отправлены на небо и увековечены в его бесконечной завораживающей черноте, и с удовольствием пересказывал их другу.       В какой-то момент Зимас увлёкся и, кажется, начал рассказывать уже что-то своё, что придумал когда-то, разглядывая карты, наблюдая за крохотным кусочком ночного неба из окна, и что на ум приходило прямо в эту самую минуту. Менас слушал это с особенным интересом, но в ответ не решался ничего говорить, чтобы ненароком не выдернуть Зимаса из этого состояния удивительного вдохновения.       Некоторое время они и вовсе лежали молча, каждый думая о своём, хотя это своё, сокровенное, непременно сливалось в одно общее чувство.       Когда звёзды заметно побледнели, Зимас повернулся к Менасу и заметил, что тот явно вот уже как некоторое время лежит с закрытыми глазами, словно уснул — а может, действительно уже начал видеть сон. Лицо его было красиво и безмятежно, но в то же время на нём вдруг проступила явная тень усталости. И только сейчас Зимас подумал, как Менасу было тяжело в эту ночь, абсолютно лишённую отдыха. В конце концов, это Зимас большую часть времени — большую часть жизни — был предоставлен сам себе, а у Менаса было столько обязанностей, что наверняка сразу все и не перечесть, и жертвовать сном в его случае явно было непросто.       — Менас? — позвал Зимас, приподнимаясь на локте и осторожно касаясь плеча друга, чтобы ненароком не напугать провалившегося в сон. — Думаю, нам уже пора возвращаться…       — А?.. — Менас встрепенулся и распахнул глаза, явно не понимая, где находится, и часто заморгал, приходя в себя. — Я… прости. Кажется, я немного задремал, — он потряс головой, смахивая остатки сна. — Ты что-то говорил?       — Я… — Зимас вдруг растерялся, поняв, что Менас действительно сейчас уснул вот так, рядом. — Да, говорил… Давай возвращаться. Ты устал, и нам пора. Кажется, скоро начнёт светать.       — Нет, я не… я не устал! — храбрясь, бросил Менас. На самом деле, глаза после двух бессонных ночей смыкались с ужасной силой, но признаться в этом — да ни за что! И действительно: светало, значит, наступало утро, значит, пора было отправляться на занятия — никакого отдыха в ближайшее время не предвиделось. — Я… всё испортил, да? Прости! Я не хотел… — он осторожно, с особенной нежностью протянул руки и заключил ладонь Зимаса в своих и взглянул на него полными надежды глазами. — Но нам ведь было хорошо, да? И главное… тебе было хорошо?       — Ну что ты, Менас, конечно, было…       Зимас вдруг наклонился, ткнувшись лбом в руки Менаса, бережно держащие его собственную.       — Хорошо было, так хорошо… — опаляя их пальцы дыханием, проговорил Зимас, а затем в каком-то особом порыве прижался к рукам уже щекой. — Давно так хорошо не было! А может, и никогда прежде… Спасибо тебе, Менас. За всё.       Зимас действительно испытывал такую огромную благодарность, что не знал, как иначе её выразить. Ещё вчера Зимасу всё вокруг казалось не таким прекрасным. Всё было омрачено ужасным вынужденным расставанием с папой — но Менас, такой хороший, добрый, замечательный Менас за одну только ночь чуть ли не заново вдохнул в него жизнь, и теперь Зимас вновь смотрел на мир восторженными любознательными и полными любви глазами. Зимас не знал, сможет ли когда-нибудь отплатить тем же, но он очень хотел бы.       Менас смотрел на него сонными, усталыми, покрасневшими, но тоже абсолютно восторженными глазами; смотрел, изучая. Запоминая эту невозможную радость в самых мелких деталях. Стараясь растянуть эту радость на долгое время; в идеале — навсегда. Хотелось сказать что-то, что-то чрезвычайно важное, но слова не находились. Вернее, находились, конечно — те самые три слова, которые сидели на кончике языка. Те, что никто не говорил, но оба их и так понимали и знали настолько, что в общем-то их и не нужно было произносить вслух. Чтобы ничего не испортить.       — Не стоит благодарности, — тихонько, робко отозвался Менас, скромно улыбаясь. — Знаешь, раз сейчас всё получилось… то мы ещё так выберемся. И не раз. Я покажу тебе все красоты нашей страны, веришь? А там есть на что посмотреть… — мечтательно произнёс он, зная, что не пожалеет на это ни времени, ни сил, ни сна. Уже представляя, как они будут ходить по ночным улицам тихих городков и прятаться от лишних глаз за подолом одного на двоих плаща. Как знать, может, даже держась за руки, как сейчас. Было бы славно. — Тебе понравится. Веришь?       — Верю, — ни секунды не раздумывая, произнёс Зимас с самой тёплой из всех возможных улыбок. — Конечно, верю. И буду очень ждать нашей следующей прогулки. Столько, сколько понадобится. Я дождусь. Ты, главное, береги себя…       Зимас прекрасно знал, что если Менас загорался какой-то целью, то непременно её осуществлял, вопреки и наперекор всему, и минувшая ночь позволила снова в этом убедиться. Поэтому Зимас нисколько не сомневался в том, что однажды удивительная прогулка повторится и он сможет лучше узнать мир вокруг; и что гораздо важнее — сможет вновь побыть с Менасом, вот так, вдали от дома, вдали от всех.       Встречи с ним Зимас и правда был готов ждать бессчётное количество времени, а сейчас, когда эта, совершенно невероятная, подходила к концу и Менас открывал портал домой, Зимас наслаждался последними мгновениями безоговорочного счастья и точно знал, что в будущем оно ещё не раз согреет своим теплом.