Приходи, если захочешь супа

Страха нет, даже когда из чемоданчика достают шприц и бережно, но без лишних сантиментов, обкалывают в четырех местах все еще кровоточащую руку. Лицо Хэ Тяня дергается, и хотя Гуаньшань всегда боялся уколов, ему не страшно. Первый оборот бинта липнет к руке и тут же пропитывается кровью, черной в этом скудном ночном освещении. А страха все еще нет. Нет ничего — ни боли, ни замешательства, даже звуки все, кажется, девались куда-то, остался только ветер, гудящий металлом спящей промзоны — или это кровь шумит в ушах? Тело онемело, в голове также пусто и пронзительно, как на этом богом забытом пустыре. Там, где последние недели — месяцы, годы — безостановочно жужжали, сводили с ума, гнали вперед, создавали беспокойство в ногах и пальцах и на полях в тетрадках, навязчивые мысли, кошмарные картинки прошлого и страхи будущего, сейчас как будто выключили свет. Выдернули провод. Ему тяжело думать, тяжело даже моргать, и глаза режет от сухости, но когда Хэ Тяня наконец перевязывают, и тот обращает к нему свое непроницаемое лицо, Гуаньшань тут же делает шаг навстречу. Не потому, что он знает, что делает. Не из благодарности, не из взвешенного решения — на автопилоте. Он слишком устал, чтобы что-то анализировать. И ему не страшно. Неловкости тоже нет, хотя они долго идут в несвойственном для них молчании. А когда мама отпирает дверь, и в уголках ее вечно молодых глаз от эмоций блестят морщинки, нету и стыда. Гуаньшань что-то объясняет ей, не в силах подобрать достаточно убедительное вранье, чтобы ее успокоить. Впрочем, на этот раз этого и не требуется. Он говорит правду, в которую еще пока сам не верит, старается не прислушиваться к своим словам, потому что у него сейчас все равно нет сил обдумывать произошедшее. Принимать, что этот кошмар наконец закончился. Мама наливает им супа, но Мо не может и не хочет есть. Он просто смотрит на Хэ Тяня, на его отрепетированную вежливую улыбку и как неловко ему есть одной рукой, пока вторая, застывшая в неживой позе, покоится на столе. И плана у Гуаньшаня нету. Хотите верьте, хотите нет. Даже когда он хватает Хэ за запястье и тащит в комнату, в которую так долго старался его не пускать. Даже когда запирает за собой дверь. Ему не страшно, ничто его не останавливает, в голове не кричат «караул», и никто не дергает за стоп-кран. Он просто знает, что должен остаться с Хэ Тянем наедине. Должен как-то передать ему то, что завтра наверняка превратится в благодарность, в ужас или в стыд, а пока что просто распирает его изнутри, не принимая никакую конкретную форму. Ему просто хочется оказаться рядом. По-настоящему рядом, и Гуаньшань поддается этому также, как делает все в этот вечер, также, как он бежал к Шэ Ли с бутылкой в руке, чтобы наконец поставить точку в их унизительной борьбе — выбирает единственный возможный путь. Гуаньшань смотрит в глаза Тяню, не убегая, не прячась. Негнущимися пальцами трогает его забинтованную руку. Кладет ладонь на стылую после улицы шею под колкими волосами и надеется, что Хэ Тянь понимает без слов то, что сам он еще не понял. Хэ наклоняет голову, их лбы соприкасаются, Мо ловит его тихое дыхание на своем лице, и в этот момент это так легко и естественно — преодолеть оставшееся расстояние, избавиться от всякой дистанции и прижаться губами. Быть по-настоящему рядом. Блаженная отрешенность длится еще несколько прекрасных, долгих секунд, похожих на мгновение перед падением. Когда воздух подхватывает тебя, и в определенной точке появляется тонкая надежда, что в этой невесомости можно остаться, и не будет удара о землю, не будет последствий и сожалений. Гуаньшаню хочется переиграть время, поставить все на паузу и просто постоять немного в моменте, в котором этот невнятный порыв еще не превратился в настоящий поцелуй. Возвращение в реальность, такое же неприятное и неизбежное, как жгучая боль от столкновения с асфальтом, начинается с рук Хэ Тяня на его спине. Гуаньшань слышит шорох ткани, пустивший россыпь мурашек вверх, к затылку, и разом осознает еще очень много звуков, которых, кажется, не было секунду назад. Где-то за дверью мама звенит посудой, прямо над головой тикают настенные часы, Хэ Тянь выдыхает через нос и размыкает губы. Мо не чувствует — слышит, что между ними влажно, и его отшатывает назад, насколько позволяет упершийся в задницу письменный стол. — Ты… ты… Если захочешь поесть супа, можешь приходить ко мне, — бормочет он первое, что приходит в голову, лишь бы чем-нибудь разбавить ставшую оглушительной тишину. — Вроде мама нормально к тебе относится. Хэ Тянь все еще очень близко и уже улыбается привычно, хитро. Мо всегда хочется съездить ему по физиономии, когда он такой довольный, а сейчас особенно. Ему так глупо от ситуации, в которую он сам себя загнал, что замри, бей и беги включаются одновременно, галдят, борются за управление и возвращают привычный для его сознания хаос. — Ага… Что еще? — спрашивает Хэ и смотрит не в глаза, а ниже, на поджатый рот, и Гуаньшань думает, что бей — действительно неплохой вариант. Но он не бьет. Он вспоминает про эту глупую задумку с сережкой, которая сейчас очень даже в тему, потому что лучше говорить про сережки, чем вот так вот стоять и терпеть на себе чужой взгляд, и перекидываться сопливыми репликами, как в мыльной опере, в которой прекрасный принц спасает из беды невинную деву, и в конце серии ему полагаются слезы благодарности на фоне закатного пейзажа. — Еще… — Мо выворачивается из близости и лезет в ящик стола, состроив непринужденную мину. Которая конечно могла бы быть и поубедительней, но лучше, чем ничего. — Я купил пистолет для прокола. Когда твоя рука заживет, сделаешь… — Посмотри на меня, — Хэ Тянь перехватывает его лицо, перед глазами на секунду мелькают грязные пальцы в потеках крови. Руки у Хэ Тяня всегда нежные, как у девчонки, а ногти вытянутые и аккуратные, как будто он никогда не стрижет их сам, а ходит на маникюр — и ведь ходит, наверняка, засранец. Но сейчас подушечки его пальцев шершавые, от них тянет металлическим запахом, и когда Хэ гладит его по нижней губе, от живота к горлу удушливым кольцом поднимается отвращение. Вот только от отвращения не должно быть так душно, так вяло во всем теле, не должны кружиться голова и слабеть коленки. — Малыш Мо, ты меня спас… Хэ Тянь трогает пальцами его подбородок, и на контрасте с тем, какие они холодные, Гуаньшань понимает, как же горит его лицо. Кто кого спас, придурок? — Впредь я буду слушаться тебя. Хэ Тянь смотрит на него из-под ресниц, не моргая, как в той глупой игре, и Гуаньшань никак не может понять, почему стало так жарко, просто дышать нечем. — Чего ты хочешь? Скажи мне. Хэ Тянь соприкасается с ним кончиком носа и какое-то время просто стоит, выжидая. «Давай уже. Тебе мало?» — зло думает Гуаньшань, слушая гулкие удары своего сердца. Он не будет его целовать. Он и так превысил свой лимит инициативы на ближайшую сотню лет. Но Хэ продолжает просто стоять, и ничего не происходит, и это ужасно неловко, поэтому Гуаньшань поднимает руку и утыкается указательным пальцем ему в щеку. Надеясь, что это достаточно красноречиво. Рот Хэ Тяня действительно влажный, и от того, насколько это хорошо после собственных стянутых сухостью губ, Гуаньшань дуреет и обмякает. Они целуются — медленно и вкусно, но это первый поцелуй в жизни Гуаньшаня, если не считать того раза, когда Тянь издевки ради сунул язык ему в рот посреди школьного двора, и он не знает, куда себя деть. Ему кажется глупым то, как они цепляются носами, как неуместно и загнанно звучит его дыхание, ему неловко, когда они сталкиваются зубами, а когда он зачем-то решается открыть глаза и видит, что Хэ Тянь все еще смотрит — внимательно, изучающе, становится совсем невыносимо. Гуаньшань пытается отклониться, но Хэ наклоняется следом, и держит за затылок его голову, и прижимается сильнее, лезет языком, и на это однозначное «мы еще не закончили» Мо реагирует глухим стыдным звуком откуда-то из глубины горла, как будто ему дали кулаком в грудь и перекрыли кислород. Это продолжается и продолжается, и в какой-то момент Гуаньшань не осознавая себя ловит ритм и смысл, и тоже обхватывает Тяня за шею, потому что ему не нравится ощущение, что это его держат. Они так близко к столу, что сопротивляться бессмысленно, Мо опускается на него всем весом, смутно слышит какой-то валящийся в щель у стены мусор, и теперь Хэ Тянь по-настоящему выше, и приходится запрокидывать голову, и это выжигает в голове остатки мыслей. Он целуется сам, разрешает себе вжаться покрепче, теперь его даже не смущают зубы, ведь на самом деле зубы это даже приятно. Ему хочется потянуть Хэ на себя, и он тянет, хочется ухватиться за его одежду, и он делает это, и так приятно просто отпустить контроль и делать то, что хочется, что Гуаншань пропускает момент, когда все начинает катиться к чертовой матери. Он включается слишком поздно и с ужасом осознает, что у него стоит, когда бедро Хэ Тяня уже между его ног. — Стоп, — говорит Гуаншань, выдергивая себя из поцелуя, после которого воздух в комнате внезапно кажется холодным отрезвляющим ушатом воды. Звучит это не так убедительно, как он рассчитывал, потому что голос у него охрипший и жалкий. Поэтому он продолжает, — Повеселились, и хватит. Расходимся, девочки. Было весело, но пора по домам. Взгляд Гуаншаня бегает из стороны в сторону, пока он пытается отдышаться, но потом он все-таки смотрит на Хэ Тяня, и тут же об этом жалеет, потому что его блядское лицо еще более блядское, чем обычно, потому что он улыбается, как ребенок в рождество. Только судя по раскиданным до предела зрачкам в и без того темных, гипнотических глазах, под елочкой у этого ребенка был не набор лего, а пакетик наркоты. — К чему такая спешка, малыш Мо? — спрашивает Тянь и вжимается снова. Тянет Гуаншаня на себя за поясницу, а потом трется об него и бесстыже стонет над ухом. Его стояк Гуаншань чувствует даже лучше, чем свой. От этого так плохо и хорошо одновременно, что изо рта вырывается всхлип. — Твою мать, — выдыхает он в потолок и прячет лицо в сгибе своего локтя. — Ты что творишь, псина сутулая? — Как всегда, — Хэ Тянь ныряет ниже, под подбородок, и ведет раскрытым ртом вдоль линии бинта, перекрывающего уродливый полузаживший шрам от цепи, которым наградил его Шэ Ли со своими дружками. Который Тянь потом мазал каждые несколько часов вкуснопахнущей заживляющей мазью. И перебинтовывал, пока Гуаншань также, как сейчас, пялился вверх, чтобы избежать лишнего зрительного контакта. Под бинтами последние дни все чешется и зудит, и Гуаншаню малодушно хочется, чтобы сейчас их там не было, чтобы они не мешали чувствовать дыхание Хэ Тяня на своей коже, пока тот обводит губами линию челюсти и опускается к уху. Влажный шепот и касание языка к мочке отзываются во всем теле чувством, которое так похоже на щекотку и обычно вызывает желание выкрутиться и начать размахивать кулаками — в первый раз, что ли, Тянь что-то на ухо ему бормочет? Но сейчас оно оседает дрожью внизу живота, Гуаншань рефлекторно скрючивает пальцы на ногах, и, кажется, комкает какую-то бумагу, в которую он уперся ладонями. — Забочусь о малыше Мо, — мокро выдыхает Хэ Тянь. Ему бы в порнухе сниматься, думает Гуаншань, и продолжает свое слишком вялое, чтобы оно сработало, сопротивление. Отпихивается ладонями и крутит головой, чтобы как-то уйти от их соприкосновения. — Не нужно обо мне заботиться, — огрызается он, а потом загнанно смотрит на дверь и добавляет как-то совсем жалко: — у меня мать дома, придурок. — А мы тихонечко, — Хэ Тянь возвращает его пылающее лицо на место и снова лезет целоваться. Даже через поцелуй чувствуется, как он улыбается, как он доволен собой, и видит Бог, Гуаньшань бы все отдал, чтобы сбежать. Если бы знал, куда. То, как Хэ Тянь невесомо трогает его своей сравнительно здоровой рукой, как бережно расстегивает ветровку и подцепляет пальцами край майки, все это совсем непохоже на его обычные домогательства, непохоже ни на какой физический контакт, который когда-либо был у Гуаншаня. Эта рука Хэ Тяня тоже в бинтах — под ними стесанные в мясо об лицо Шэ Ли костяшки, и возможно только из-за этого прикосновения получаются такими нежными. Пальцы под майкой щекотят, слегка царапуют кожу ногтями, концентрируя в этом месте мышечную дрожь. Гуаншань уже почти снова закрывает глаза и разрешает себе раствориться в этих ощущениях, но Хэ вдруг отстраняется и смотрит на него с хитрым прищуром. И подмигивает, мать твою. И опускается на колени. — Бля, — Гуаншань вспыхивает, как спичку поднесли. Его колотит от того, насколько он не готов к этому дерьму, он прикрывает пах ладонями, и это, наверное, комично, как будто его снова собрались мучать. — Ты че, бля. Заканчивай этот цирк, кретин. Это несмешно. Хэ Тянь перестает улыбаться и склоняет голову к плечу в наигранном, удивленном жесте, пока ведет плечами, и за его спиной на пол мягкими складками ложится его дорогая рубашка. — Рыжик, что еще ты предлагаешь мне делать? — он поднимает перебинтованные руки в защитном жесте и страдальчески сводит брови. Номинат на оскар, блять. — Я несчастный больной человек. У меня травмы, забыл? — Ничего не делай, бля, закрыли тему! — Не матерись, когда я перед тобой в таком положении, — обиженным тоном говорит Хэ, а локтями раздвигает Гауншаню колени, отмахивается от его рук и цепляется за резинку треников. — Прояви уважение. Для меня это первый раз. Гуаншаню хочется кричать. Гуаншань цепляется пальцами за край столешницы так, что ему больно, и смотрит в противоположную стену, не видя перед собой комнаты. В голове как свистящие мимо пули проносятся панические мысли, одна хуже другой. Это считается изнасилованием, если тебе отсосал самый популярный парень школы? Это считается изнасилованием, если ты сам его сюда притащил, сам запер пути к отступлению, а теперь хватаешь ртом воздух, как обтекающая на песочке рыбина, вместо того, чтобы отпихнуть несчастного больного человека и пойти заниматься своими делами? — Мо Гуаншань, — строгим учительским голосом зовет Хэ, и Гуаншань зажмуривается, чтобы уберечь свою психику от разворачивающейся картины, когда его одежду тянут вниз. Работает этот метод из рук вон плохо, потому что он не представляет, не представляет, не представляет! Свой член на фоне чужого лица. Губы Хэ Тяня. Язык Хэ Тяня. На мгновение Гуаншаню кажется, что до отсоса не дойдет, потому что он спустит прямо так, от разыгравшейся фантазии. Не дождавшись самого интересного. — Братец Мо, — пробует Хэ еще раз, и почему он, сука, даже сейчас не затыкается? Гуаншань чувствует кожей его дыхание, и больше ничего. И это как холод от ножа, который остановился в сантиметре от горла. — Не пропадай, братец Мо. Я не хочу, чтобы ты думал о ком-то другом, пока я делаю это. — О чем еще я могу думать в таком положении, псина? — взрывается Гуаншань, и все-таки смотрит. И там все так, как он представлял. Даже хуже. Хэ Тянь выглядит, как на открытке — если бы на открытках печатали такую блядскую порнографию. В своей обтягивающей черной футболке и с разведенными в сторону напряженными бедрами, с улыбочкой на миллион и бровями домиком. С его, Гуаншаня, членом у лица. — Лучше скажи, что я хороший мальчик, — говорит Хэ Тянь и показывает язык. Вытягивает его на всю длину, почти касается кончиком собственного подбородка, и Гуаншань поверить не может своим глазам. — Ты… блядь, ты просто худший, — бормочет Мо, слова булькуют где-то в горле — ярость и стыд мешают ровно стоять и нормально говорить. А потом он затыкается. Он просто дышит, воздух выходит с громким шипящим звуком между его сжатых зубов, и на секунду картинка перед глазами темнеет, хотя он уверен, что продолжает пялиться во все глаза. Стол под ним, по ощущением, раскачивается, как будто они на корабле, а за окном шторм. Ноги дергаются в беспомощной судороге, руки шарят в поисках чего-нибудь, за что можно ухватиться, и когда его взгляд наконец проясняется, он с ужасом обнаруживает свою ладонь на темноволосой голове. И конечно же, Хэ Тянь смотрит. Он держит руки на коленях как примерный ученик, покачивает головой, и от его движений в уголках его рта хлюпает и пузырится слюна. А потом он проезжается клыком по головке, и это больно, и Гуаншань охает, согнувшись, и неосознанно дергает зажатые в кулаке волосы. Хэ Тянь отстраняется с мокрым звуком и дышит часто и радостно, как будто только что выиграл в забеге на сто метров. — Мне нравится, — говорит он и облизывает блестящие губы. — Ты чокнутый, — говорит Гуаншань и отпускает голову Хэ Тяня. От напряжения в глазах скапливается влага. — Мне нравится, — повторяет Хэ Тянь, возвращая его руку себе в волосы, зачесывает ей свою челку и смотрит, задрав голову. — А тебе? — Я долго не продержусь, — жалуется Гуаншань. Его голос дрожит, потому что член мажет Хэ Тяню по щеке, оставляя влажный след. Все это для него уже слишком. — В этом смысл, малыш, — смеется Хэ и прижимается очень близко, к самому паху. Легко касается ртом яиц и поднимается языком выше, пока Гуаншань, судя по звукам, умирает. Приходится вскинуть руку к лицу и укусить себя за палец, потому что он вспоминает — нельзя шуметь. И когда член снова скользит внутрь, по-настоящему глубоко, так, что Мо чувствует, как головка упирается в чужое горло, Хэ Тянь стонет сам. И удовлетворенно закрывает глаза. Именно это, его извращенское довольное лицо, становится последней каплей. Оргазм острый и быстрый как удар исподтишка проносится по телу Гуаньшаня так неожиданно, что он даже пикнуть не успевает. Просто валится на пол, когда Хэ Тянь закашливается и отпускает его. Гуаншань прячет свое лицо в ковре, скрючивается над своими коленями и поспешно заправляется в штаны. Оставляет свою руку там, чтобы немного успокоиться. Ему кажется, что там от него ничего не осталось. Вот бы от него нигде ничего не осталось — думает он, надеясь, что если достаточно сильно вспахать лбом ковролин, то у него получится в него провалиться и исчезнуть. Где-то над ним Хэ Тянь прокашливается, а потом наступает несколько секунд тишины, которая в его исполнении звучит особенно устрашающе. — Если ты думаешь, малыш Мо, что сможешь кинуть меня, несчастного инвалида, в таком состоянии, то ты глубоко ошибаешься. Голос у него такой сладкий, как будто Тянь собирается его прирезать. И ладонь на спине ощущается также — как заряженный револьвер. — Чего тебе надо, извращенец? — почти хнычет Гуаньшань и чувствует, как по спине, следом за рукой, ползет озноб. — Иди сюда, — зовет Хэ, и, ну, какой у Гауньшаня выбор? Хэ Тянь отползает назад, приваливается спиной к кровати, и Гуаньшаня как на тонких ниточках тянет за ним странная сила неизбежности. — Ноги затекли, — жалуется Хэ, вытягивая их вперед, по одной с каждой стороны от Гуаньшаня. А потом поправляет через штаны свой член, и это настолько ужасно, что Мо всхлипывает и лезет целоваться, лишь бы туда не смотреть. Во рту у Хэ Тяня незнакомый, горький привкус, от которого внутри все скручивается в тугой узел. — Какой же ты… — шипит Гуаньшань, а потом снова целует его, слепо тычется губами куда-то в его лицо. — Какой? — спрашивает Хэ и с искренним интересом смотрит глаза в глаза. — Ненавижу тебя, — выплевывает Гуаньшань. Ему почти хочется заплакать. — Это неправда. Хэ Тянь неожиданно спокоен и серьезен. И также спокойно он тянет себя за футболку, открывая напряженный живот и говорит: — сними ее, Мо. Сил спорить не осталось, поэтому Гуаньшань слушается и молча помогает ему раздеться. — Потрогай, Мо, — снова просит Хэ Тянь, и просьба эта так сильно похожа на приказ, что Гуаньшань послушно ведет дрожащими руками по его плечам, по тугим мышцам живота — ниже, туда, где под резинку штанов уходит тонкая полоска волос. Хэ приподнимается, и пока Гуаньшань стягивает одежду к его коленям, отвернувшись в сторону как смущенная девица, дотягивается до его лица своей забинтованной рукой и мягко трогает за щеку. — Ты очень красивый. — Я не буду тебе сосать, — отрезает Гуаньшань, собрав в голосе всю гордость, которая у него еще осталась. — Хорошо, — мягко отвечает Хэ, и тянет его на себя, улыбается краем губ, — не сегодня. Просто сделай мне также, как делаешь себе. — Хочу знать, как ты любишь, — добавляет он уже в поцелуй, и от этого тона в штанах у Мо снова дергается, и блядь, блядь! Сколько можно? Хуй есть хуй. Он подумает об этом завтра. Если доживет. Хэ Тянь отзывчивый и честный. Он не дрожит и не дергается, как Гуаньшань там, на столе, а расслабленно кладет голову на край кровати и закидывает туда руку, мнет покрывало пальцами, а тонкий запах пота почему-то не портит его, делает притягательным. Лишает той идеальности и глянцевости, которую он все время на себя навешивает. Он сегодня дрался за него, на шее у него после этой драки уродливый, еще не налившийся во всю мощь, синяк, на руках бинты, а под ногтями кровь. Он пахнет потом и железом, а не дорогим адеколоном и хвойным шампунем, и от этого у Гуаньшаня во рту скапливается слюна, а уши глохнут, как будто его с головой накрыли плотным одеялом. Мир вокруг как будто снова затихает, растворяется, остается только человек перед ним и его тихие стоны, обращенные к потолку. Гуаншань смотрит на свою руку и на член в ней, и как-то отрешенно думает: что же я творю? А потом подносит ее ко рту, собирает слюну пальцами и возвращает обратно, выслушивая длинный звучный выдох Хэ Тяня. Он пододвигается ближе, чтобы руке было удобнее, и смотрит, как под кожей у Хэ дергается кадык. «Лизни его» — проносится в голове, и это толкает вперед раньше, чем он успевает осмыслить, что делает. Кожа под языком соленая и колкая от маленьких пеньков после бритья. Которых не видно, даже если подойти совсем близко, но которые, оказывается, есть, и ртом их заметить проще, чем глазами. Гуаньшань дуреет от запаха, от звуков, которые теперь совсем рядом, он напробу сжимает руку сильнее — так, как любит сам, и Хэ Тянь довольно мычит и перехватывает его лицо, и делится с ним вибрацией своего голоса, коротко прижавшись губами. — Малыш Мо, я тоже хочу посмотреть на тебя, — говорит он, и по его голосу снова непонятно, просит он или приказывает. — Задери майку. — Не буду я этого делать, — упрямствует Гуаньшань и на секунду зажмуривается, чтобы переждать теплый спазм, бумерангом пролетевший от головы к паху и обратно. — Задирай, — повторяет Хэ и отстраняет его от себя, чтобы он сел на пятки. Рука у Гуаньшаня дрожит, когда он цепляет ткань своей безрукавки и подтягивает вверх, к подбородку. Он не может поверить, что делает это, что второй рукой он все еще дрочит другому мужику. Чертовому Хэ, мать его, Тяню, от которого не было спасения весь этот год. Он не может поверить, что этому богатенькому избалованному мудаку действительно нравится смотреть на его, Гуаньшаня, тощее тело. Но особенно он не готов верить и признавать, насколько нравится ему самому. Этот взгляд, ощупывающий его со всех сторон. Это выражение лица. Хэ Тянь тянется рукой, но не дотрагивается до него, а просто водит вдоль его тела, как завороженный. А потом вдруг прикасается большим пальцем к соску, и Гуаньшань чувствует странный импульс там, где совсем его не ожидал. — Блядь… — ругательство само слетает с губ. Он роняет руку и коротко сжимает себя через штаны, хотя это чуть ли не стыднее, чем все, что он делал до этого. — Какой же ты молодец, — говорит Хэ Тянь и манит его к себе. — Не стесняйся этого, малыш Мо. Иди сюда. Хэ Тянь подтягивает к себе ноги, чтобы он мог подвинуться ближе, и снова тянет с него его треники. И какая уже разница, в самом деле? Гуаньшань поддается, слушается, и куда подевалась вся его бровада? Его защиты? Почему он такой слабый и вялый, почему так приятно придвинуться вплотную, нависнуть над Хэ Тянем, чтобы оказаться с ним лицом к лицу, и обхватить оба члена одной рукой. — Я знал, что тебе понравится. — Да когда же ты заткнешься? Гуаньшань закрывает глаза целует его, чтобы не слушать его лелейный голос и не видеть эту блядскую рожу. В руке скользко, но обхвата пальцев не хватает, и ему приходится подключить вторую руку. Хэ Тянь под ним вздрагивает и сбивается с дыхания, и под самый конец, когда Гуаньшань чувствует, что уже все, он отстраняется, чтобы посмотреть на его лицо, когда он кончит. А потом додрачивает себе, всхлипывая в подставленное плечо. Гуаньшань пытается не следить, но из кулака все равно прыскает, и теперь у Хэ Тяня уделан весь живот. — Тебе нужно в душ, — говорит Гуаньшань, не поднимая головы. Он чувствует себя таким измученным и слабым, что ему претит сама мысль о том, чтобы куда-нибудь идти и что-то делать. Смотреть Хэ Тяню в глаза. — Напоминаю, — усмехается Хэ и поднимает в воздух обе руки. А потом кладет одну из них на голову Гуаньшаня и шепчет, трогая макушку губами, будто делится сокровенным секретом. — Кажется, тебе придется меня обтирать. Гуаньшань косится на скомканную черную футболку, в которую он принял упор грязной ладонью. На ней пятна пыли и крови. Почему бы и нет. Он отлипает, не поднимая головы, и хотя кусок ткани в руках будто бы тяжелее, чем когда-либо, протирает сначала свои ладони, потом Хэ Тяня. Он старается не смотреть на его лицо, но Хэ и не пытается втянуть его в гляделки. Его голова откинута на кровать, и ему явно комфортно в позиции истощенного героя, за которым требуется уход. — Я очень устал, малыш Мо, — говорит он, и голос его действительно звучит не очень. Гуаньшаню было бы его жалко, но нет. Гуаншань просто рад возможности ничего не говорить. Он уходит в ванную, стараясь не попадаться на глаза маме, а когда возвращается и приносит таз с водой, Хэ Тянь уже спит, перебравшись на кровать.