Проснись

— Всё, я уезжаю! — в самый последний раз кричит девушка, бойко запихивая скромные вещицы в старый зеленоватый чемодан. — Хватит с меня твоего ужасного характера! Каспарян уже и не пытается вставить что-то в ответ, сорвав голос двадцать минут тому назад, покорно молчит. — Спрятаться бы куда-нибудь. — думает он, провожая гордо вышагивающую девушку взглядом. Казалась, бесконечные осуждающие взгляды соседей смотрели отовсюду, даже из обшарпанных стен. И буквально через пару мгновений весь этаж, в основном состоящий из людей за пятьдесят, бурно обсуждал и девушку и самого Юрия. Закрывшись от насмешек на две замка, солист обессиленно сполз на пол, прямо на коврик в прихожей. Последние несколько недель отношения с Дарьей и впрямь натянулись тонкой струной и как и следовало ожидать, струна не выдержала слишком долгой игры. Дарья влилась в коллектив в феврале, буквально вскружив голову Каспаряну. Она сразу отделила ото всех, уделяя особенное внимание именно ему. Дважды стояла в гримёрке группы, ласково улыбаясь одному только Юрию, на что тот мог притворно чихать от какой-нибудь косметики, по словам Густава и самой девушки, мягко подчёркивающий нужные черты лица. Как вдруг что-то хрустнуло, надломилось и судьба круто повернулась совсем не светлой стороной. Дарья всё чаще делала едкие замечания, чем жестоко задевала чувства партнёра. В самый последний раз выместив жгучую ненависть, без сожеления уехала. Прежде уютная коммуналка теперь казалась мрачной, пустой и особенно не родной. Каспарян просидел в прихожей около часа, монотонно стукаясь затылком о мягкий дермантин двери. — Но как же так? — бесконечно вертелось в голове, неприятно зудящие от таких размышлений. — Я же всё… — в голове всплыли воспоминания последних месяцев с Дашей: цветы, конфеты, даже изящная подвеска на всю мизерную зарплату. — Витька поймёт. Витька поймёт. — утешает себя он, оглядывая опустевшую коммуналку в последний раз. По проспектам медленно ползут трамваи, повсюду звонко смеются молодые и прекрасные девушки, а высоко в зелёных деревьях любовно заливается соловей. С наступлением вечера небольшие компании подростков и молодых людей разбредаются кто куда, а Каспарян по-прежнему плетётся по самым пустым и безлюдным улочкам и внутренним дворам, будто боясь лишний раз попасться кому-то на глаза. Оказавшись у знакомой двери, Юрий заносит руку, чтобы постучать, но одергивает себя и прижавшись к стенке, беспричинно мелко дрожит. Силы улетучиваются в одну секунду и всё, что остаётся, это остаться здесь, на бетонном полу среди мелкого мусора, липнущего к рукам. Витька, конечно сейчас сидит там, за дверью и что-нибудь наигрывает, параллельно доводя до совершенства каждую отдельную нотку и буковку. — Юрец, ну ты конечно случишься тихо. — привычно хриплым тоном изрекает Цой, но приоткрыв дверь до конца, резко переменяется в лице: улыбка моментально сползает вниз. Теплые карие глаза будто сканируют заметно побледневшего Юрку, но светиться словно маленькое солнышко продолжают. — Чего с тобой случилось? — и не задумываясь, шепчет ещё несколько ласковых фраз. Буквально затягивает в квартиру и захлопнув дверь, задумчиво чешет затылок. — Ты что, пил? — прикусив язык, сам отвечает на свой вопрос. — Хотя нет, погоди. Где-то в глубине души Каспарян улыбается, потому что знает, что к Цою можно вломиться посередь ночи, разбудить его после смены в кочегарке и несмотря ни на что получить поддержку. Витька, конечно, немного для порядка поругается, но потом обязательно извинится и напоет чаем, а может, чем и покрепче. — Ну-ка рассказывай. — прерывает помутненные раздумья вокалист, бережно сжимая его плечи, глубоко наплевав на то, что сидят они на голом полу в коридоре. — Чего рассказывать. — глухо откашлявшись, Юрий глотает подступающий ком в горле и прищурив глаза, смотрит на нависшего над ним Цоя, тоже обеспокоенно ищущего зрительный контакт, но продолжает сдерживать эмоции внутри, что у него получается очень плохо. — Почему ты такой бледный, грустный и перепуганный? — залпом выдаёт Виктор, всё-таки надеясь переместиться в место поудобнее, например, на кухню. Волшебное, однако, место — кухня. Хранит множество человеческих тайн, больших секретов для маленьких компаний и много чего ещё, не рассчитанного на лишние уши. — Я с Дашей сильно поругался. — шепотом хрипит Каспарян, усиленно растирая покрасневшие глаза. — Она уехала жаловаться матери, а я ничего не смог сказать. Виктор только тихонько вздыхает и кладёт одну руку ему на плечо, а другой крепко сжимает запястье. — Юр, она показала себя истинную. Ты же понимаешь, что тебе не нужно бежать за ней и унижаться в извинениях? — Не хочу с ней разговаривать. — едва слышно фыркает Юрий и как следует распластавшись на полу, затылком прислоняется к витькиной тёплой руке. — Слушай, может наконец с пола-то встанем? Отопление давно отключили. — самыми кончиками пальцев вокалист дотрагивается до разгоряченной щеки товарища, буквально пышущей жаром. — Тебе нужно успокоится и постараться ну… — на секунду замолкает, и вслушиваясь в неровное дыхание Юрки, продолжает едва различимым шепотом: — Понимаешь, отпустить. Не говорить ни с кем об этом, если тяжело. Каспарян судорожно выдыхает и слабенько улыбнувшись, рывком поднимается с пола. Цой тускло улыбается краешком губ и гасит в квартире весь свет, за исключением старого торшера, помино электрического слева излучающего уютное тепло, не так давно казавшееся утерянным навсегда. Не спрашивает, хочет ли тот остаться на ночь и молча раскладывает диван. — Хочешь, тебе чай сделаю? — тихонько шепчет вокалист, сложив ноги лотосом на скромной односпальной кровати. Юрий сидит в противоположном конце комнаты, на повидавшего виды диване и молча смотрит в стену, даже толком не расслышав вопроса, медленно мотает головой. Виктор задумчиво закусывает нижнюю губу и с сочувствием смотрит на опечаленного друга, но по собственным соображениям решает, что сейчас лучше помолчать. Как никто иной знает, когда сидеть рядом и молча слушать, а когда оставить в покое. Когда часы отбивают одиннадцать ночи, Цой не торопясь поднимается с постели и погасив торшер, мягко треплет осунувшегося солиста по волосам. — Спокойной ночи, Юрка. Уже завтра будет лучше. — ласково улыбаясь, старается поймать его взгляд, упорно сверлящий в стене напротив невидимую дыру. Но Каспарян только согласно кивает, и опрокинувшись на спину, натягивает лёгкую простыню до самой шеи. Из приоткрытого оконца струится мягкий свет белой Ленинградской ночи. Со стены тихонько тикают большие древние часы с кукушкой, казалось, ещё со сталинских времён работающие на всё тех же ржавых гайках и пружинках. Ещё не до конца соображая, спит он или нет, вокалист откровенно зевает и подтянув одеяло до пояса, приподнимает голову с подушки. Казалось, откуда-то из-под медного таза раздаются редкие приглушённые всхлипы, больше отдалённо напоминающие чьë-то сбивчивое дыхание. «Тик-так, тик-так» — напоминают о себе старые часы, показывающие точно без четверти два. Где-то за стенкой копошится толстая, сытая мышь, наверняка доедающая кусок какого-нибудь сухаря. Из открытой форточки же не доносится ни одного, даже самого малейшего звука. – Юр? – шёпотом зовёт Цой, всё ещё ссылаясь на ночные ведения, медленно опускается обратно в постель и всхлипы моментально стихают. – Юра? – на всякий случай повторяет имя он, и затаив собственное дыхание, чутко прислушивается: кажется, что затихло абсолютно всё. Всё, кроме всхлипов. Пожалуй, одна из удивительных способностей Витьки - передвигаться бесшумно и неожиданно возникать рядом с тем, кому нужен. Опустившись рядом с диваном на корточки, аккуратно высвобождает руку Каспаряна из-под простыни, и крепко сжав запястье, про себя считает удары. – Юр, что с тобой? – бережно тормоша того за плечо, потихоньку стягивает простыню вниз. Солист на мгновение затихает, но устыдившись собственных слез, поджимает под себя колени и окончательно прячет лицо в подушке. – Слышишь меня? – усиливает попытки Цой, стягивая простыню до пояса, чтобы, не оставить возможности накрыться обратно. – Безумный пульс. – добавляет про себя он и заставив Юрия оторваться от подушки, обеспокоенно заглядывает ему в глаза, ясно поблëскивающие даже в темноте. Но Каспарян продолжает угрюмо молчать, бессмысленно глядя в одну точку, время от времени судорожно глотая воздух полной грудью. Через три минуты солист уже сидит на кухне, зажавшись в самый уголок грубо обитого дивана, молча кутается в шершаво-колючий плед и неотрывно смотрит за Витькой, в третий раз обшаривающего кухонные шкафчики сверху донизу. – Вить.. – хрипло откашлявшись, Юрий с надеждой ловит на себе беглый взгляд, сканирующий словно рентген. – Да? – отзывается тот, с облегчением сжимая в ладони какой-то пузырёк. – Как ты думаешь.. – поморщившись от собственных слов, на секунду задумывается, уже примерно прокручивая, что ему за подобные слова будет. – Как люди доходят до того, чтобы причинять себе боль? Слегка опешив, Цой едва не роняет стакан воды на пол, но закусив губы до покраснения, пронизывающе глядит на Каспаряна сверху вниз. – Дурак ты Юрка. Такой дурак...– в ласковом тоне повторяет Виктор, сразу переходя в наступление с ложкой в руках. – Нельзя тебе о таком думать. – Почему? – по-детски наивно переспрашивает солист, за что и получает этой самой ложкой по лбу. – Тебе почему-то было можно.. Вокалист молча кладёт ему руку на затылок и впутав пальцы в шелковистые локоны, заставляет сделать ещё пару глотков воды. – Тебе как, полегчало? Спустя десять минут обрывистое дыхание солиста окончательно приходит в норму и тот уже не пытается спрятать блестящие от слез глаза где-то в стороне. – Вить, слушай, может выпьем? – неожиданно громко изрекает Каспарян, с надеждой уставившись на Цоя, всем видом показывая, что ответ очевиден.– Портвейн? Виктор отрицательно мотает головой, и улыбаясь самым краешком губ, подтягивает всю ту же ложку ближе. – Спать пошли, сердечник несчастный.. – и заехав Юрке по лбу ещё и за портвейн, гасит на кухне свет. Укутавшись в тёплый плед поверх простыни, солист мрачно вздыхает и неотрывно смотрит за силуэтом Витьки, расположившимся на постели в другом конце комнаты. Но так быстро гитарист сдаваться не собирается и потихоньку приняв сидячее положение, смахивает с ресниц оставшиеся капельки солёных слез. – Вить, вот ты зачем пьешь? – А? – переспрашивает тот, и совсем забыв о сигарете в зубах, оборачивается на голос. – Ну, чтобы расслабиться, наверное, хотя в основном только за компанию... – И я. – тяжело вздыхает Каспарян, болезненно растирая ноющие виски. – Спи. – спокойно отрезает вокалист и обессиленно падает на подушку. – Спокойной ночи. Вздохнув, Юрий медленно сползает по плед и укрывшись с головой, тихонько шепчет: – Спокойного сна. Моросящий дождик за окном постепенно переходит в настоящий июльский ливень с раскатами грома, и, конечно мерцающей всюду молнией, что бывает только летом. Деревья в внутреннем дворике мягко шелестят сырой листвой и самыми верхушками гибко кланяются по направлению ветра. Ещё некоторое время Виктор лежит без сна, задумчиво уставившись приоткрытую форточку и потихоньку намокающие занавески. «Искренне жаль Юрку.. » – мрачно вздыхает он, и, оглянувшись на диван, тихонько подползает к тумбочке. Чуть не уронив на пол какие-то неразличимые в темноте склянки, наконец находит за валявшуюся зажигалку - ещё совсем новую, подарок Густава. Новенькая Zippo тускло озаряет кончик сигареты, и оглушающе щёлкнув, снова тухнет. Тихонько, чтобы не разбудить Каспаряна, Цой на цыпочках крадётся к окну и расплывшись в блаженной улыбке, курит в форточку. – Помог, блин.. – поминутно оглядываясь назад, тяжело вздыхает и кое-как сдержав кашель,(сигареты-то Гурьяновские, потяжелее будут) молча следит за мелкими капельками воды, мерно ударяющейся в стекла. Когда часы отбивают три ночи, вокалист уже лежит в постели, и подложив руки под голову, пытается устроится поудобнее и наконец заснуть. Поворочавшись ещё минут двадцать, отчётливо выделяет из шума дождя приглушённые Юркины всхлипы. Бесшумно, как кошка, Виктор соскальзывает с кровати и на мысочках подкрадывается к дивану и кладёт руку на предположительно голову Каспаряна, скрытую под слоем простыми и следа, так неприятно покалывающего открытые участки кожи. Без капли сожаления напрочь забывает о неприязни к тактильным контактам и ещё стоя рядом, бережно стягивает колючий плед на пол, вместо него укрыв дрожащий комочек своим одеялом. – Юрк, – шёпотом начинает Цой, ласково поглаживая его по спине. – я тебе обещаю, ты найдешь ту самую. С жильём решим завтра, хорошо? Не бывает, чтобы жизнь тянулась только чёрной полосой, вот увидишь. Потихоньку засыпая, солист старается крепко прижать колени к груди и ни в коем случае не показать слëз – Юрочка, – хрипло произносит Виктор, и постепенно убаюкивая того одним только голосом, ласково гладит по волосам. – завтра всё уже будет хорошо, слышишь меня? Не придавая действию какого-то особенного смысла, пару раз бережно целует в макушку...