Мир плохих желаний

Это место всегда вызывает мысли не лучшие, да и в общем-то оно не лучшее, но сидеть здесь приятнее, чем одной в Люпине и мучать себя ещё сильнее. Этот день совсем отвратительный, если говорить обо всём честно и не выруливать на шутках, успокаивая больше себя. У всех есть плохие дни и никого это смущать не должно, даже если абсолютно каждый день плох и отвратителен, не без исключений, конечно, есть дни и получше и похуже и как раз один из таких сегодня, но всегда просто можно без повода придти на могилу единственного друга, который ценил тебя не из-за выгоды какой, а просто так, потому что ты есть. И не то, чтобы это было неприятно — это было очень приятно, особенно если человек этот такой единственный, ведь она просто уверенна: нет никого, кто бы просто ценил её не в выгоду себе или вынуждено. Ну разве что малыш Ацуши, но и его в расчёт сложно брать — она его от смерти и кривой дорожки спасла своим спасением. Парень-то хороший, не нужно ему воровать и её ошибки повторять связываясь не весь с кем. Она выжила благодаря своему уму, хотя жить и не особо хотелось, скорее наоборот — желания смерти её преследуют по сей день и не то, чтобы ей это нравилось. Это не то, что присуще людям простым, но она и не человек, раз может столько сверхъестественного, а люди ей это уже доказали во время не лучшее для неё. Умереть хотелось с кем-то, хотя больше это было желание побесить коллегу, который слишком на это ярко реагировал, особенно на её взывания к смерти. Она стольким мужчинам предлагала двойное самоубийство, но когда некоторые из них соглашались просто осторожненько с этого соскакивала, а на следующий день говорила свидетелям соглашения, что мужчина передумал. Потому что кто-то незнакомый эту потребность не удовлетворял, хотелось умереть с кем-то близким, чтобы взаимопонимание было и забота. Но умереть так, чтобы ненавязчиво и не по своей воле, чтобы не самоубийство. Несчастный случай или банальная болезнь, старость, в конце концов, но до неё всё же тянуть не хотелось. Да и вряд ли будет такой когда-нибудь, поэтому она просто умереть пытается от возможности в возможность, если не лень и спина не болит, хотя с порывами суицидальными своими справляться в невмоготу, там уж как получится. Мысли медленно убивают её изнутри, только это ужасное место придаёт уму ясность, хоть и малейшую по сравнению с нормальным состоянием. Откинутся на надгробную плиту приятно только если чувствовать ненавязчивый холод и не думать о том, кто лежит здесь под землёй. Можно и глаза прикрыть, да вот только макушка впереди мелькает знакомая. И Дазай молится, чтобы это не была та, о ком она думает, но она знает, что это именно она и от этого осознания легче не становится совсем, особенно когда макушка эта узнаёт её и шагает сюда с полным пониманием своих действий. Она выходит к ней, смотрит на неё и морщится оттого, что на Дазай много грязи, а это по её мнению недопустимо и противно, но она молчит на этот счёт. Дазай за её движениями наблюдает краем глаза, не желая вообще говорить и объясняться, пока гостья молчит, поправляя рыжие волосы. Нервничает. Наконец ком из горла выходит, Чуя говорит, как-то даже не понятно с какой эмоцией, но со свойственным себе нажимом, как будто все ей должны и обязаны, все провинившиеся. — Ну, привет, Дазай. Из воспоминаний Накахары Чуи. 19 июня. <...>Я смотрю на тебя: на твои ранее пышные прилипшие волосы ко лбу и бинты на лице, которые с волосами путаются и выглядят точно не так, как ты должна выглядеть, как ты выглядишь. Смотрю на вскрытые запястья, на бинты уже на них — все в крови — на расстроенного очередной попыткой Мори-сана, как он собирает свой чемоданчик, которым оказывал тебе первую помощь, а это означает снова зашивал запястья. Да и ты уже явно не думаешь, что получиться — режешь только запястья, а не как раньше от предплечья к ним. Я как будто даже понимаю зачем ты носишь бинты, но к истине приближаясь в своих догадках, я всегда с крючка срываюсь и забываю обо всём. Думая о твоём жалком виде, я лишь могу сравнивать тебя с уличным щенком. Ты также сидишь в ванной, отмокая прямо в одежде, ты также не рада этому, как и щенок, вода вам обоим не нравится, но как зоологи говорят: собаки плавать умеют с рождения и поверьте, не от хорошей жизни. Босс и дорогая анэ-сан уже это не контролируют — все дико от тебя устали, но в слух об этом никто не скажет. Членов семьи, даже таких не путёвых, как ты, Дазай, никто обижать не станет. Да и я уже не так переживаю, опираюсь на раковину и в зеркало смотря, понимаю, что сама лучше не выгляжу. Снова не вышло, да? Находиться в воде неприятно. Оттого ты часто не моешься, я тебя понимаю — порезы болят. Ты моешься только в кипятке, поэтому момент этот оттягиваешь на как можно дольше. И ты всегда считаешь, что никто тебя не понимает, даже этот твой дружок, ты называешь его «Одасаку», не совсем тебя понимает, но компанию составляет и слушает. Но вот она я, меня также трясёт от невыпущенных эмоций, я также путаюсь в реальности и галлюцинации ловлю, меня триггерит от разных звуков и ситуаций. Я тоже есть не люблю, но осознаю важность этого, мыться ненавижу, мои порезы тоже болят, ты несомненно это замечаешь, ты понимаешь это и осознаёшь. Ты видишь, но не замечаешь. Говоришь всегда, что жалеть себя не надо, а сама только это и делаешь! Это так глупо, наверное. Говорить одно и понимать, а делать другое и страдать от этого. Трястись от эмоций переизбытка, но не одну не выражать и только фальшивить. Меня это удивляет и злит. И ты такая, какая есть, не спорю, но почему ты ничего с этим не делаешь? Ты просто утонула в своей трагедии. Дазай, собаки умеют плавать, давай же! Конец воспоминаний Дазай ей молча кивает, как будто сил лишённая, откидывая голову на плиту. Чуя долго на месте мнётся, как будто перед ней стоит сложный выбор, влияющий на всю её жизнь. Как будто она не сама сюда притащилась. Как будто не она своей напарницей недовольна. В итоге она вздыхает, подходит ближе и совсем не брезгая, садится рядом, портя свои дорогие кожаные штаны о рыхлую могильную землю. Она берёт в свою руку руку Дазай, укладывая свою голову на плечо напарницы, вздыхая через нос. Она смотрит на дерево перед собой и собственный поток нашёптываний в голове стихает, оставляя ясную голову, ничем не осквернённую. Арахабаки каждый год к этому дню совсем переживает; видимо и ему Дазай привязалась, по-другому это сложно объяснить. Всё таки, способность её напарницы единственная, которая может заглушить его. Она, на самом деле, через касания уже это чувствует, физический контакт с напарницей всегда хорошо отзывался на последующей работе способности. Будто бы она то, что даёт её способности отдых и позволяет остаться в небытие на небольшое количество времени. Без Дазай было совсем трудно в этом плане все эти четыре года. Возможно то, как она убивается каждый год к собственному дню рождения Чую само убивает. Умер друг, ладно, её друзья тоже умерли, другие предали, подумаешь. Живёт же как-то. Босс и Кое не хуже; у Осаму ведь тоже коллеги есть. Но видимо ей этого не понять, ей и не пытаюсь объяснить и не пытались. Додумывать приходится самой. — Зачем пришла? — от тона этого почти плохо, но он не злой, скорее просто не очень довольный, будто Дазай этого варианта не продумывала никогда. Чуя ни за что не поверит. — С днём рождения? Вот то, из-за чего напарница от плиты отрывается и приходится с плеча её голову убрать, мало ли, что она там вытворит, непредсказуемая же вообще. Она смотрит сжав руку в своей посильнее, отчего Чуя немного даже пугается, чтобы тут же успокоиться и разжать до состояния прежнего. — И зна-, — тут Чуя на самом деле знает точно, что делать нужно, а не на уровне подсознательном, как это обычно у них происходит. Прижимает к себе, к плечу своему и гладит по голове, что Дазай даже забывает о том, что сказать хотела. И сидят они так молча, Дазай на плече Чуи, наслаждается поглаживаниями по голове, пока аккуратные пальчики, неизвестно когда успевшие перчатки стянуть, Дазай за этим не следила, гладят и массируют голову, а обладательница их улыбается, Дазай не видит, но точно знает, что так оно и есть. — Так что ты там сказать хотела? — Забудь. Дазай почти уверенна, что пришла эта гадюка не чтобы с праздником поздравить, а чтобы устроить ей буллинг, а потом оставить её в неприятном одиночестве и с новой дырой в сердце — когда сначала дают то, чего так не хватает, а потом отнимают и уходят, гаденько улыбаясь. Чуя надавливает на плечи чужие, когда те встать хотят побыстрее, — чтобы не было так больно, когда напарнице станет пора уходить — но её сажают обратно и обнимают, это кажется лицемерной игрой, где только одна сторона выигрывает, а второй жестоко манипулируют. Манипулятором здесь она точно не была. Рыжеволосая улыбается совсем как-то неприкрыто с заботой, а Дазай всё не может чувство оставить, что всё это как-то не по-настоящему и не реально, что всё это игры разума, когда он на почве недостатка внимания и тактильности начинает выдавать желаемое за действительное. Это всё начинает больше подтверждаться, когда приятный низковатый женский голос зовёт к себе домой, предварительно спрашивая не надо ли ей на работу сегодня и не сидит ли она здесь вместо неё. И она верит в то, что это галлюцинации, но её вера разбивается в прах. Вот она чувствует тепло кондиционера в машине и исподлобья наблюдая за напарницей, которой вождение всегда к лицу было, да и не только к лицу, у неё и навыки были на высоте, не то, что у Дазай. Сомнения все оставшиеся разлетаются в прах, когда её кормят у Накахары дома тёплым карри. Это бьёт под дых, выбивая всё что есть в этих лёгких, потому что боль обязательно будет долго сковывать. Если собираешься убить, так зачем же так мучаешь перед началом? Подставная забота и напускная нежность предательнице от близкого ранее человека, к которому не привязаться было бы трудно, подослать её к ней в этот день, зная, что убиваться будет и так ущербно выглядеть и вести себя, браво, Мори-доно, план огонь! Раз в мафию не возвращается, чего ж живой ходить, верно? Но Чуя выглядит дружелюбно, не нервничает, значит приказа не было такого, а зачем явилась тогда к ней и с кладбища забрала? Это выглядит для неё так подозрительно, что она косится на то, как для неё меняют простынь на кровати и ищут старую одежду в шкафу, чтобы спать было удобнее. — Зачем это всё? — Дазай не выдерживает, Чуя хлопает глазами и разворачивается, выглядя раздражённой, как будто для неё это не сложнее, чем два пальца об асфальт. — Ты недовольна все тем, что я сделала сегодня? —Нет. —Ну вот, тогда рот свой закрой и переодевайся. Ну, да. Это Чуя. Сначала оближет руку, потом как хватанёт. Ну натуральная овчарка*. Всё таки переодевшись Дазай ложится в кровать, она давно не спала на чём-то мягком, не говоря уже о кровати. Всё таки это всё как-то не так. Она была уверенна и до сих пор так считает, что всем вокруг не сдалась, как бы ей обратное доказать не пытались. А это случаи единичные. Дазай всегда говорила Чуе, что она слишком быстро прощает, Чуя всегда говорила Дазай, что она идиотка. Странно то, что засыпать ей быстро удаётся, за то в полудрёме она чувствует, как напарница ложится рядом на кровать и обнимает за спину. В желании того, чтобы это никогда не прекращалось она засыпает. Но с утра Дазай, конечно же, найдёт на кухонном столе ключи и записку, в которой будет говориться где эти самые ключи оставить.