Так тихо в груди

      Однажды ему сказали, что у него нет чувства сострадания и он не умеет любить. В тот момент ему показалось, что это никак не должно его задеть, но внезапно он остановился, встал как вкопанный, пока люди продолжали нестись мимо, случайно задевая его своими плечами. А он стоял, думая о каждом слове и пытаясь вспомнить каждый раз, когда он допускал ошибку.       В голове судорожно перебирались день за днем, он копался в памяти, как крыса в помоях. В горле ком и перед глазами непроглядная пелена забвения, ведь не помнить последние месяцы жизни ужасно. Ужасно узнавать себя сейчас и забывать, кем ты был.       Сириус терял и обретал — друзей, семью, свободу. Жизнь летела мимо, неслась также стремительно, как и его мысли, не задерживающиеся на одной вещи. Хаос, наполнявший его мир, полный ярких красок и блестящих тканей, громкого рок-н-ролла и грез о счастливом будущем теперь обрушился ему на голову, оставив после себя непрекращающийся звон чужих голосов.       «Это то, чего ты хотел?» — спрашивал один из них, и он принадлежал ему.       Так, по крайней мере, ему казалось.       Но зияющая дыра в груди кровоточила, не хватало важного жизни предмета, который наполнял его душу и позволял оставаться целым.       «Не бросай», — звучал в голове отголосок его просьбы. Старой, забытой просьбы, которая потеряла свою значимость несколько лет назад и превратилась в пустой детский зов вникуда. Что-то не сходилось, и слова звучали для него неестественно, когда он намеками, обходя одно единственное слово, объяснялся перед ним, как сильно его любит, но никогда не говорящий этого прямо Блэк так и не узнал, поняли ли его.       Год за годом текли размышления. Ошибки караулили его за каждым углом, тревога жила под кроватью, а из темного шкафа выглядывал животный страх и будил по ночам, обливая ледяной водой. Желудок скручивало от постоянных позывов тошноты, голова тяжело пухла по утрам от неразрешенных вопросов, но в груди что-то еле-еле, совсем тихо тлело, напоминало о прошлом.       Но приблизиться было опасно. Больно обжигало, и никакая рана не могла сравниться с тем, что доставлял почти потухший фитиль.       Ему все еще восемнадцать, даже несмотря на то, что со времен лучшего мира прошла тысяча лет. И он чувствует, насколько стар, насколько дряхло его уже не такое ловкое и крепкое тело, и в глубине он чувствует, что он ровесник планеты, на которой живет. Но из зеркала на него смотрит нескладный мальчишка, который думает, однако, точно так же. Ему тоже все понятно, ему тоже восемнадцать, и он тоже познал весь мир.       И сказка про взросление теперь для Сириуса правда сказка. Но ему все равно хочется в прошлое.       Где сидя на широком парапете, он смотрит на стремительное и уверенное течение реки под ногами. Шум и запах воды — весь мир, прозрачный и холодный. И рядом он — Римус. Не требующий объяснений и чувств, не требующий оправданий и извинений. Просто любящий за каждый изъян Люпин. Такой неидеальный сам, но с такой идеальной душой.       Прокуренной, как скажет в ответ с усмешкой Люпин, душой, измученной постоянными изменениями и волнениями, Римус любит. Как магнит тянет к себе своей теплотой, и не нужно ничего более. Музыка обесценивается, блестки не притягивают взгляд, плакаты с любимыми исполнителями и группами срастаются в пеструю тучу.       Его всегда ждало исцеление рядом с ним. С тем, у кого любовь не измеряется по стандартам и критериям, где любовь перерастает плотское влечение и становится тем, о чем не принято говорить не в силу неизвестности и непопулярности, но из-за своей сокровенности. Это тайна в своей совершеннейшей форме, попавшая по странному стечению обстоятельств в жестокую вселенную, где родился человек.       У нее едва заметное мерцание в темной мутной дымке, где нет холодного ветра и резких звуков. Время пропадает, пространство перестает существовать, и, соответственно, перестает существовать пустота.       И она латает сквозную в груди дыру лучше любого хирурга, и каждая пролитая капля крови окупается.       И он любит.