Подарок на день рождения

Август в тот год выдался особенно жарким, и даже ночи стояли по-июльски теплые, и потому всё в городе спешило жить и радоваться, ловя мгновения догорающего лета, готового передать первенство сентябрю. Москва привычно стояла в вечерних пробках, усугубленных скорым началом учебного года, карты горели огнем красных и — местами — бордовых дорог, и уставший от ожидания юный Федя Басманов нетерпеливо мерил шагами просторную квартиру на Патриарших — его новый — признаться, Федька и сам пока с трудом в это верил — дом. Прошел едва ли месяц, как они с Иваном решили съехаться: жить порознь после двух коротких, проведенных на Ривьере сказочных недель обоим было невыносимо — оба чувствовали расставание так, будто от них заживо, без всякой анестезии, отрезали значимую часть тела, и потому Грозный, сперва привычно взвесив все риски и «прибыли», предложил Федору переехать к нему, а тот — к удивлению обоих — не раздумывая согласился. Конечно, оставшись в тот вечер один, Федька до смерти перепугался своей решительности, не зная, как объяснять все это родителям, но судьба явно была на его стороне. Не привыкшие уважать личное пространство сына, они скоро узнали все самым банальным из возможных способов — отец увидел пришедшее невовремя смс-сообщение и незамедлительно устроил скандал. На крики мгновенно явилась всполошенная мать, пустившаяся защищать единственного ребенка, не зная даже, в чем тот виноват. Застигнутый врасплох, Федька во всем признался, огорошив обоих, а столкнувшись с ожидаемым неприятием, закатил такую истерику, что домработнице пришлось вызывать скорую, и прибывшая бригада не знала, кому нужнее их услуги. Впрочем, Алексей Данилович куда-то умчался, схватив ключи от машины и доведя тем Катю до полуобморочного состояния, и врачебный выбор стал очевиден — спасать женщин, оставив детей на потом. — Да, у богатых свои причуды, — спускаясь в лифте, немолодой уже фельдшер покрутил ладонью у виска, напутствуя молодую коллегу. — С бомжами и наркоманами, ей Богу, и то бывает легче! — Богатые тоже плачут, — круглолицая девчонка с рязанской физиономией неловко пошутила в ответ. — Представляю, если б у нас в деревне такой здоровый лоб закатил скандал! Ему бы быстро мамка прыгалками по жопе всю охоту орать отшибла! Федор так и не узнал, где был его отец в тот день, но, вернувшись, Алексей напрямик отправился к жене, и после их тихого и долгого разговора родители отпустили Федьку на все четыре стороны. Быстро собрав чемоданы и опасаясь, что мама с папой могут и передумать, взбалмошный сынок на следующий же день покинул родительский дом. С одной стороны, Федькиному счастью не было ни конца, ни края — быть с Ваней каждую свободную минуту, засыпать и просыпаться рядом, занимать половину его гардеробной и целое сердце — о большем Федька не смел и мечтать, с другой же — Федя все еще волновался по поводу каждой мелочи, стараясь изо всех сил произвести впечатление на Ивана Васильевича. Он сто раз видел в кино и сериалах, как надо себя вести и что должно делать, но если вдохновения и мотивации у Федора было хоть отбавляй, то простейших бытовых навыков ему решительно не хватало, и потому каждый Федин порыв заканчивался провалом — он то чуть не спалил Ванину кухню, вознамерившись приготовить завтрак любимому мужчине собственными руками, то испортил Иванов костюм, решив постирать тот после того, как сам же и запачкал, то перепутал все документы, наводя порядок на столе Грозного. Словом, как в кино никак не получалось, и это приводило Федора не столько в отчаяние, сколько в бешенство. Теперь же дело было куда серьезнее — у Ивана был день рождения, первый из тех, что Федька застал в качестве его партнера — да, признаться, вообще в любом качестве — и Басманову отчаянно хотелось не ударить в грязь лицом, и потому он за две недели до дня икс принялся мучить и мать, и отца бесконечными и бестактными вопросами о том, что подарить Грозному, но так ничего и не придумал — отец любых разговоров об Иване избегал, а мать предлагала сплошную — по Фединому мнению — ерунду. В целом, ее можно было понять: в самом деле, что дарить человеку, который и так может позволить себе все, что можно купить за деньги? Федька думал и думал, но в итоге не выдумал ничего лучше пары новых запонок, которые — он заметил — Иван Васильевич предпочитал банальным пуговицам. Впрочем, этого Басманову показалось мало, и он вознамерился устроить романтический ужин только вдвоем — день рождения выпадал на четверг, и потому большой праздник с гостями в модном лофте должен был состояться в субботу, и это давало Феде определенную свободу. Оставив свои бесплодные попытки сделаться хозяюшкой, Федька — не без помощи матери, о чем отцу не сказано было ни слова — нанял целую бригаду из поваров, декораторов и официантов. Подумав, от услуг последних Федя все же отказался — ему хотелось побыть с Иваном наедине, и он самонадеянно решил, что с тем, чтобы положить еду на тарелки, он уж как-нибудь справится. Сперва покрывшись малиновым румянцем небес, Москва завернулась в прозрачно-синие сумерки, и Федька в десятый раз взялся за длинный спичечный коробок, посмотрел на экран айфона и снова отложил недетскую забаву на край украшенного живыми цветами стола. Ваня обещал приехать ровно в восемь — Федька еще вчера предупредил его про сюрприз — и ждать оставалось еще пятнадцать минут. «А вдруг ему не понравится? — Федька окинул стол придирчивым взглядом, но даже ему все показалось идеальным. — Глупости какие! Конечно, понравится!» Человек в белой униформе и черном фартуке тактично кашлянул, и Федя вздрогнул и обернулся — шеф-повар известного своими звездами московского ресторана, любезно согласившийся заработать кругленькую сумму, стоял в арке, ведущей на кухню. — Закончили? — высокомерно поинтересовался Федька, скрывая тем свое волнение. — Идемте, провожу! — все же манерам Басманов был обучен и понимал, что обслуга обслуге рознь. Выпроводив шефа и его команду за дверь, Федька вернулся в столовую и все же зажег свечи — в их теплых огнях посуда засверкала еще пуще, и Феде вдруг стало так легко и уютно, как мало когда бывало, а когда спустя минут пять в двери раздался скрежет ключа, Федькино сердечко взметнулось в небеса чернокрылой ласточкой, да так и осталось биться в вышине. — Ванечка, — он привычно повис у Ивана на шее и прижался губами к губам. — Ты вовремя! — радостно объявил Федька, отступая на крошечный шаг, давшийся ему с огромным усилием — ему вообще не хотелось выпускать Грозного из рук. — Я умею быть пунктуальным, — усмехнулся Иван, скидывая ботинки, и Федька невольно покраснел от его — разумеется, преднамеренной — колкости. — Я тоже! — обиженно отозвался Басманов. — Просто не в девять утра! — хихикнул он. — Идем! Идем скорее праздновать! — Федя нетерпеливо потянул Ивана за руки, обворожительно улыбаясь. — Тебя ждет подарочек! — В самом деле? Тогда почему ты одет? — Иван многозначительно приподнял бровь, и Федя снова смутился. — Ну, Вань! Настоящий! — Федька улыбнулся так искренне, что Грозному даже расхотелось его дразнить. — Вот! — он обвел ладошкой столовую. — Садись! А я за тобой поухаживаю! — Руки помою, подожди минуту, — Федькин сюрприз вдруг напомнил о других вечерах, когда жива была Настя и вот также ждала его с работы — не в день рождения, а просто, всегда, и Ивану вдруг жизненно необходимо стало оказаться в одиночестве хоть на мгновение. — Ладно, — Федька, казалось, ничего не заметил, и Иван с облегчением подумал, что у Фединой легкомысленности есть свои преимущества. Ужин пролетел незаметно — Федя вспоминал смешные истории про свои и чужие дни рождения, Иван Васильевич рассказывал, как прошел его день, негодуя, что, принимая поздравления, он совершенно не успел поработать, отчего Федька смешно корчил рожицы — сам он не понимал, чего плохого в том, что работать Ване сегодня не пришлось. Федька сидел, подобрав под себя босые ноги и обняв колено, Иван — в распахнутом пиджаке и без галстука, и оба чувствовали, что находятся сейчас именно там, где хотят быть. — Тебе понравился ужин? — отсмеявшись очередной шутке, спросил Федька, пододвигая Ивану бокал — тот как раз открыл вторую бутылку розового Moët’а. Сам Грозный предпочел бы Dom Perignon, но над Федиными алкогольными вкусами еще предстояло работать и работать. — Да, малыш, ты умница, — мужчина чмокнул Федора в нос, чуть склонившись в его сторону. Оба они прекрасно понимали, что умницами были все те люди, что с самого утра хлопотали на кухне, но говорить об этом вслух ни один из них не собирался. — А подарок? — Федя уставился Ивану в глаза с неподдельным волнением. — И подарок понравился, Федюша, — улыбнулся Иван, бросив быстрый взгляд на узнаваемую красную коробочку, стоявшую около его приборов. — Завтра надену на работу. — Хорошо! — Федька счастливо улыбнулся. — Я очень-очень хотел тебя порадовать! Но все не мог придумать, как… — Неужели, — сердце Ивана сжалось от нежности — мальчик смотрел на него своими огромными голубыми глазами так, словно Иван Васильевич был божеством, и это и льстило, и очаровывало одновременно. — Хочешь меня порадовать, значит? — Федька без раздумий кивнул. — Хорошо, помогу тебе, котенок. Сделай для меня кое-что, Феденька, — голос у Ивана изменился, сделавшись ниже, обволакивая, как бархатная рукавица. — Все, что попросишь, — не отводя взгляда, шепнул Федька и непроизвольно облизнул полные губы. Не прерывая контакт глаз, Иван достал из внутреннего кармана распахнутого пиджака небольшую — примерно с две ладони — и плоскую, матово-черную коробочку, перевязанную атласной красной лентой, и положил ее на стол перед Федором. — Что это? — Федька смотрел с любопытством. — Подарок? — Можно и так сказать, — хитро улыбнулся Иван. — Но это же у тебя сегодня день рождения! — Федька улыбнулся до ямочек на круглых щеках. — Так я и не сказал, что это подарок тебе, — усмехнулся Иван, наблюдая за сменой эмоций на Федином лице, — это подарок мне, Федюша, но подарить его можешь только ты. — О-о-о… — Федька задумался и чего-то смутился — щеки — и так давно малиновые от шампанского — покраснели еще сильнее, и он несмело потянулся к ленте. — Не открывай пока, в спальне посмотришь, — Иван, казалось, наслаждался моментом. — Ты меня интригуешь, — Федька нервно улыбнулся и убрал руку. — Принесу торт, — поспешил он сменить тему — от взгляда Ивана — пламенного, раздевающего — ему стало тяжело дышать. — Я предпочту другой десерт, — многозначительно произнес Иван Васильевич, и от его слов у Федьки мгновенно пересохло во рту. — Но… свечки же… — еле выдавил он, стараясь совладать с бешеным биение сердца и внезапным возбуждением, свернувшимся внизу живота тугим клубком. — Я и так знаю, сколько мне стукнуло, и легко исполняю все свои желания без задувания свечей, — Иван внимательно посмотрел на молодого любовника. — И сейчас я хочу, чтобы ты пошел в спальню, разделся, открыл эту коробку и надел на себя то, что в ней лежит, — продолжил он вкрадчиво, интонацией выделяя каждое слово. — Я приду через пять минут. Ну же, медвежонок, порадуй меня, ты ведь к этому стремился? Федька громко вздохнул и неуверенно кивнул, но не сдвинулся с места, продолжая смотреть на Ивана и глупо хлопать длинными ресницами. — Иди, — Иван откинулся на спинку стула и ласково улыбнулся, — там нет ничего такого, чтоб так переживать. Всего лишь маленькая шалость. Федька кивнул, прижал коробочку к груди и вышел, в дверях обернувшись и окинув Ваню полным вопросов взглядом. Закрыв за собой дверь спальни, Федька опустился на край высокой постели, развязал бант, открыл крышку и тут же побледнел — в коробке лежало такое, что было впору не то, что переживать, а проваливаться от стыда под землю. «Да нет же, мне кажется!» — подумал Федя, вытряхивая содержимое на колени, и все лицо его опалило стыдливым пожаром. Все было именно так, как он предположил — на светлых джинсах лежали два черных чулка и черный же пояс с каплями подвязок. Чулки были тонкими и полупрозрачными, без пошлых кружев и резинок, оставляющих на бедрах безобразные следы, такими, за которые легкомысленные француженки готовы были без всякого стеснения отдаться офицерам Третьего Рейха — шелковый отрез с единственным приметным швом позади. Пояс тоже был лаконичен — блестящий черный атлас с двумя маленькими бантами спереди над ниспадающими вниз линиями подвязок. — Кошмар! — Федька был так ошарашен, что сказал это вслух — он, конечно, всякое видел на сайтах для взрослых, но никогда не примерял такое на себя даже в фантазиях. — Это ж просто кринж! — мысли его прервались звуками шагов Ивана, и Федька, поспешно схватив свои обновки, скрылся за дверью ванной. Окинув спальню быстрым взглядом и прислушавшись к доносящимся из-за двери шорохам, Иван сразу же догадался обо всем, что тут произошло и усмехнулся в бороду — смущать и так вечно смущенного в его присутствии Федора было особенным для него удовольствием. — Феденька, — Иван легонько постучал в дверь ванной комнаты, и голос у него был таким предвкушающим, что Басманову стало еще более неловко, хотя казалось, он давно перешел этот предел. — Тебе помочь, медвежонок? — Грозный улыбался, и это было слышно даже через дверь. — Нет, — сдавленно и слишком поспешно отозвался Федька, — нет, не надо! — Как скажешь, — великодушно согласился Иван, воображая Федино смущенное лицо и пылающие щеки. — Выходи, как будешь готов, малыш, я тебя жду… Федор подумал, что он никогда не будет готов — раздался его жалобный вздох и снова послышались звуки возни, а после все стихло. Федьке казалось, что рваные удары его сердца слышны даже через стену. Он сам не знал, почему он так реагирует — в конце концов, мало ли что люди делают за закрытыми дверьми своих спален, а Федя совершенно точно знал, что они одни в целой квартире — Даше, домработнице Ивана, дали выходной, а больше тут быть никого не могло. И все же стыдно было до головокружения и вспотевших ладоней. «Это все от шампанского! — уверял себя Федька, трясущимися руками застегивая подвязку. — Не надо было столько пить!» — Ваня, — Федька стоял прямо за дверью и никак не решался коснуться ручки, — я не выйду! Я… не могу! Это так… — он замолчал, ища подходящее слово и рассеянно глядя на себя в зеркало, — пошло! — он сам испугался подобранного определения и, не желая рассердить Ивана, быстро добавил, — и стыдно! За дверью было тихо — Иван молчал, и Федьке мигом стало не по себе. — Ваня? — позвал он, и прозвучало это отчего-то так жалобно, будто он просил не ругать его за не подготовленный вовремя отчет. В ответ, однако, не прозвучало ни слова, ни вздоха, и Федькино сердечко пустилось галопом — что, если Иван обиделся? В конце концов, у него сегодня праздник, и он попросил… Он и так редко — почти никогда — просил о чем-то, хотя сам выполнял малейшею Федькину прихоть. «Ладно. Ладно. Я смогу! Если он этого хочет, я смогу… Ничего такого в этом нету…» — подумал Федька, стараясь не смотреть в зеркало, растянувшееся вдоль стены над двумя гранитными раковинами, и, распахнув дверь, почти столкнулся с любовником. Иван стоял у двери, опершись плечом на стену и, казалось, ни минуты не сомневался, что Федя выйдет на его зов. Пиджака на Грозном уже не было, верхние пуговицы сорочки были небрежно расстегнуты, являя ямочку между ключиц, а рукава были закатаны до локтя — домашний и очень соблазнительный вид, дополненный его хитрой улыбкой. — Мой маленький медвежонок все же вышел из своей берлоги, — привычно насмешливо проговорил он, прижимая к себе Федьку, чтоб тот не вздумал сбежать, и поцеловал мальчика длинным, затягивающим в пучину поцелуем. — Ну, и чего же ты так застеснялся? — он с деланым удивлением приподнял брови, словно Федин вид был обыденностью, и окинул Федора пылающим страстью взглядом. — Иди сюда, — он подвел покорного его рукам Федьку к высокому и узкому зеркалу в тяжелой раме, поставленному в спальне специально для Басманова — сам Грозный привычки любоваться собой не имел и потому довольствовался огромным зеркалом в гардеробной. — Ну, посмотри сам, какой ты красивый мальчик! — Иван обхватил Федин подбородок, вынуждая поднять опущенное от стыда лицо — легкое, ласковое касание, противиться которому почему-то было невозможно. — Ваня, — протянул Федя жалобно, отводя взгляд, — не надо… — Смотри! — строго потребовал Иван, и Федька не осмелился противиться и покорно посмотрел на свое отражение — зрелище и правда было волнующим. В приглушенном свете легкий загар казался ярче, выгодно оттеняя ровную, гладкую кожу, отмеченную у шеи полузажившими следами Ваниных поцелуев. И без того стройные и длинные Федины ноги в чулках казались еще стройнее и длиннее, а подвязки смотрелись подтеками тронутой летним дождем туши. От волнения, грудь и живот у Федора вздрагивали в такт частому биению сердца, и дрожь эта отдавалась в укрывшейся за спасительной складочкой кожи розовой головке. Смущенный еще и этим, Федька быстро перевел взгляд на свое лицо — мокрые, слипшиеся стрелками ресницы, широко распахнутые, блестящие от влаги глаза, яркие даже в тусклом свете щеки, упавшие на лоб завитки темных кудрей — ангел с картины академистов — такой же совершенный и прекрасный в каждой черте. — Дай-ка поправлю, — Иван опустился на колени за Фединой спиной, прервав тем затянувшееся самолюбование, и Федька испуганно уставился в отражение, не понимая, о чем тот говорит. — Да, Федюша, видно, что чулки надевать ты не умеешь, — усмехнулся Грозный, ловко выравнивая стрелки и перестегивая подвязки так, чтоб получилась сплошная и ровная линия. — Конечно! — воскликнул Федька, нахмурившись. — Они же женские! Откуда мне уметь? — Может, сейчас и женские, но изначально были мужскими. Тебе надо почаще книги читать, — Иван поднялся с колен и, прижав Федьку спиной к своей груди, медленно заскользил горячей ладонью от шеи вниз, особенно долго задержавшись на отзывчивых сосках, отчего Федька задышал чаще и прижался к Ване плотнее, обнаженными ягодицами ощущая скрытое брюками нетерпение. Рука между тем спустилась ниже, огладила мягкий живот — спорт Федя не любил — очертила кончиками пальцев черный край атласного пояска, и, наконец скользнув между бедрами, принялась ласкать так и не окрепший окончательно член. — А это что у нас тут? Кажется, я совсем засмущал моего маленького Феденьку, — поймав Федькин взгляд в отражении, Иван качнул головой, словно сожалея. — Ничего, мы это быстро поправим, — рука исчезла, чтобы через мгновение коснуться Федькиных приоткрытых губ, нырнув двумя пальцами в горячий рот. Уже наученный недолгим опытом, Федя без раздумий обхватил интервентов губами и принялся посасывать и вылизывать, сосредоточенно лаская гибким языком. — Умница, — похвалил Иван Васильевич, неотрывно наблюдая за происходящим через зеркальную гладь. — Достаточно, — велел он, и Федя нехотя оторвался от своего занятия. — Расслабься, малыш, — шепнул Ваня, влажными пальцами медленно и бережно проскальзывая сперва между особенно белыми на фоне загара ягодицами, а после погружаясь в горячую тесноту под Федькин сладкий всхлип. От остроты ощущений, Федька весь затрепетал и подался навстречу, и спустя несколько движений умелых пальцев член мальчика принял свое привычное положение, коснувшись блестящей головкой загорелого живота. — Смотри-ка, Федюша, так еще красивее! — горячий шепот оборвался влажным поцелуем, оставившем на шее новый след. Обнимавшая до этого Федора рука опустилась ниже и, сперва уверенно огладив вверх-вниз, зачертила на тонкой коже едва ощутимые, но оттого еще более волнующие линии. — Век бы любовался! — с чувством произнес Иван, неожиданно для Федьки сгибая пальцы другой руки на манер крючка и вынуждая мальчика подняться на цыпочки, охнуть и ухватиться за железную раму. Продолжая ласкать в самом чувствительном месте, Иван нарочно не позволял Федьке встать удобнее — то ли от происходящего, то ли от выпитого за ужином колени у него мелко дрожали и подгибались, а сам он все ниже сползал ладонями по чеканной раме, прогибаясь в пояснице и подаваясь навстречу блаженству, отказывающемуся подхватить его и вознести в небеса. — Ваня, — всхлипнул Федя, не в силах больше терпеть эту сладкую пытку, — пожалуйста, любимый! — О чем ты просишь, медвежонок? — с невозмутимым видом поинтересовался Иван, нарочно мучая любовника — Федьке пока с трудом давалось говорить о сексе: мальчик смущался так, словно был сельским семинаристом. Федя простонал что-то невнятное, крепче вцепившись в раму и неловко переступив на носочках с ноги на ногу, как второсортная балерина. — Неудобно тебе? — Иван, конечно, прекрасно знал ответ, и потому, не дожидаясь Фединого отклика, притянул мальчика к себе, позволяя тому наконец коснуться пятками пола и опереться на его широкую грудь, все еще укрытую плотным рубашечным хлопком. Руки у Ивана при том были заняты — одна, наращивая темп, наглаживала блестящий от перламутровых капель член, вторая — хозяйничала внутри, уже не столько лаская, сколько готовя к скорому продолжению, и Федя, не зная, куда ему девать собственные ладони, обнял Ивана за шею, вытягиваясь вдоль высокой фигуры и не нарочно демонстрируя себя во всей красе: подвздошные косточки проступили под черным поясом, ребра стали заметнее, и Федя показался вдруг разом хрупче и тоньше, словно орхидея, оплетшая длинными корнями массивное дерево, позволившее ей расположиться на своем стволе. Сквозь зажмуренные до морщинок веки Федька не видел, как горят у него щеки, как распахнулись пересохшие губы в тщетной попытке глотнуть побольше кислорода, как вздрагивает все его тело от каждого сердечного удара. Федя не смотрел, зато Иван Васильевич не отказывал себе в удовольствии — обзор у него был шикарный, как в лучших окнах Амстердама, и он старался запечатлеть каждую самую маленькую деталь — он знал, что невинность быстротечна, и, хочет он того или нет, скоро Федя лишится ее окончательно. — Ванечка-а-а-а-а, — захныкал Федька, тонкими пальчиками вцепляясь в Иванову шею и поворачивая личико так, словно просил о поцелуе, которым тут же и был награжден — напористым, жадным, сбивающим дыхание. — Ваня-я-я-я-я, — снова всхлипнул Федя, а после задрожал, вжимаясь в Ивана всем телом, и горячие, мутно-белые капли легли на зеркальную гладь, а сам он едва не упал, теряя равновесие и всякую опору, и устоял лишь потому, что сильные руки вовремя пришли ему на помощь, подхватив и перенеся на постель. Иван планировал не так — ему хотелось взять Федьку прямо там, стоящим перед зеркалом и стонущим от его резких толчков, глядя на мокрое, покрасневшее личико и закушенную пухлую нижняя губу, но он прекрасно понимал, что никакая сила уже не удержит Федора на ногах — тот лежал поперек кровати, касаясь обнаженным животом гладких простыней, вытянув над головой длинные руки и свесив с постели обтянутые черным шелком ноги, и глотал воздух выброшенной на берег рыбкой. Раздеваясь, Иван окинул разморенную блаженством фигуру сладострастным взглядом: ровная линия позвонков казалась жемчужным ожерельем, проступившие сквозь кожу лопатки — обломанными крыльями, а белоснежные совершенно ягодицы — наследие французского загара — неприлично крошечными трусами на покатых округлостях. Ваня вдруг вспомнил, как Федька, лежа на широком матрасе, весь блестящий от масла для загара, до неприличия подворачивал пляжные шорты, желая подставить как можно больше бледной кожи горячим лучам, и как после ворчал в номере их роскошного люкса, что следы от плавок смотрятся безобразно, и как ему, Ивану, пришлось действиями убеждать юного глупца в том, что отметины эти более чем симпатичны. — Федюша, — Иван провел кончиками пальцев вдоль позвоночника, а после расцеловал каждый сантиметр шелковистой кожи, едва приметно прихватывая зубами и тут же зализывая почти отсутствующие отметины языком. Федька пах юностью, кремом после загара и духами с нотками жасмина. — Мой маленький медвежонок, — в голосе Ивана было столько нежности, что Федя невольно подался навстречу, сладко промурчав себе что-то под нос. — Встань на коленочки, малыш, — легонько шлепнув Федора по бедру, велел Грозный, и Федя с недовольным стоном повиновался: опершись на локти, Федька широко раздвинул бедра, едва не соскользнув колеями с края матраса — кровать у Ивана была высокая, как в фильмах про боярский быт. Федька услышал привычный шорох фольги, и успевшего уже сомкнуться входа коснулась прохладная от смазки головка. Разведя молочные ягодицы, Иван медленно, буквально по миллиметру, двинулся вглубь, с наслаждением наблюдая, как розовые, сосборенные секунду назад складочки разглаживаются, раздвигаемые его плотью, подобно лайковым перчаткам, облегающим руку светской дамы. Федька громко застонал, невольно сопротивляясь вторжению, и Ваня ласково провел по мигом покрывшейся испариной спине, без слов уговаривая любовника сдаться его воле. Черные линии на белой коже отзывались в душе Ивана каким-то неясным ему самому, забытым уже чувством, и он лишь усилием воли удерживал себя от того, чтоб не наброситься на Федора со всей пылающей в нем теперь страстью. Сперва щадя мальчика, он все ж зарылся требовательными пальцами во влажные, растрепанные кудри, заставляя Федьку выпрямить руки, закинуть голову назад и сильнее прогнуться в пояснице, позволяя Ивану проникать глубже и резче под громкие шлепки бедер о бедра и еще более громкие Федины вскрики. Горячий и тесный, молоденький сын старшего Басманова словно был создан для его, Ивана, наслаждения, и Грозный подумал, что верно тогда сказал Алексею, что если бы не он, то был бы другой: свято место пусто не бывает — в их случае, более, чем дословно. Все наращивая темп, Иван мало заботился уже о Федькином комфорте, позволяя себе с каждым толчком — и, в целом, разом — все больше, словно испытывая юношу на прочность и всякий раз с удивлением обнаруживая, что Федя не только выдержал очередное испытание, но и сам получил удовольствие. — Феденька, — выдохнул Ваня, чувствуя приближение оргазма, и обхватил требовательной ладонью Федькин член, подстраивая движения руки под общий ритм их движений. — Медвежонок мой, — Федька, давно смирившийся с этим сперва раздражавшим его обращением, сладко залепетал что-то в ответ, толкаясь Ивану навстречу. — Ты и есть мой лучший подарок, Федюша, каждый день с тобой приносит мне радость, — задыхаясь и сбиваясь, произнес Иван, уверенный, что Федя не услышал этого нежного признания, подхваченный волной плотского наслаждения и громко вскрикнувший от неожиданности вполне закономерных ощущений. Выскользнув из жаркого плена Федькиного тела, Иван поспешно сдернул презерватив, и, мгновение спустя, горячие капли упали на Федькину поясницу и ягодицы, а после и сам Иван опустился следом, прижав Федора к простыням. Громкие удары Фединого сердца смешивались с таким же рваным ритмом сердца Ивана, и оба не понимали уже, где заканчивается один и начинается другой. — Ваня, — голос у Федьки был тихий и чуточку охрипший, а взгляд все еще плохо фокусировался, и потому казался каким-то инопланетным — словно он пытался разглядеть легшего рядом любовника, но никак не мог, как страдающий близорукостью человек. — М? — тяжелая ладонь опустилась на Федькину голову, нежно перебирая спутанные пряди и заправляя локоны за ухо. — С днем рождения, — Федька снова покраснел и смущенно опустил ресницы. — Я правда твой лучший подарочек? «Услышал все-таки», — Иван мысленно усмехнулся. — Правда, — ответил он, погладив Федьку по лицу, отчего тот вспорхнул густыми ресницами и посмотрел любовнику в глаза. — В чулках? — еле слышно уточнил Федя, и в голубых глазах мелькнула тень мучавшей его тревоги. — И без них, — улыбнулся Грозный, — любой. — Я люблю тебя, — Федька снова опустил ресницы и прижался к Ване. — Очень! — добавил он шепотом в самые губы Ивана. Грозный ничего не ответил, только стиснул мальчика в неожиданно крепком объятии. — Наберу тебе ванну, малыш, — прошептал он, вопреки своим словам не спеша выпустить Федора. — Нам, — Федька прильнул еще теснее, оплетая Ивана руками и ногами. — Нам, — с усмешкой отозвался тот. — Через минуточку. — Пять, — снова шепнул Федька. — Пять, — с улыбкой отозвался Иван. — Или десять. До ванной они дошли спустя долгих полчаса, и после еще бесконечно ласкались в горячей воде и мягкой постели, и на следующий день всегда пунктуальный Иван Васильевич впервые в жизни опоздал на работу потому, что банально проспал. Взволнованный этим событием Федька, напротив, вскочил раньше обычного, и оттого они приехали на работу вместе, не сговариваясь решив, что хватит с них тайн и секретов — любовь, как и шило, в мешке не утаишь. Да им и не хотелось.