Благодатная почва

Кроули никогда не мог перестать смотреть на то, что видеть ему не следовало, и слишком любил задавать вопросы, пускай даже самому себе, ответы на которые получать не должен был. В конечном итоге это ни разу не приводило его ни к чему хорошему, а медленно и весьма деликатно вело за руку к боли, отчаянью и прочим вещам, вписывающимся в концепцию вечных мук. Ад представлял из себя место более чем скверное, но в целом был не страшнее рая, если привыкнуть. Кроули привыкать к этому не хотел. Провожая Азирафаэля взглядом из-под чёрных очков, он буквально чувствовал, как боль распускается в нём диковинными цветками, и поджимал с досады губы. Некоторые люди несправедливо полагали, что по сути своей демоны эту боль любили, но в упор игнорировали факт, что боль душевная (и даже бездушная) потому и считается одной из пыток, что не нравится никому, даже тем, кто якобы сам её и придумал. Может, только чуть-чуть и изредка, но не тогда, когда начинает душить изнутри. Надежда умирает последней, но как страшна её агония, о… Соловьи тогда не запели, и слушать песню о том, как они всё-таки это сделали, было тошно вдвойне. Кроули прекрасно осознавал, что внезапно появившаяся ненависть к хорошей музыке не большее, чем очередная вспышка ярости, но крушить ничего не хотелось. Было слишком… Печально, чтобы двигаться, и он просто поехал. Люди вокруг него, разбегающиеся в стороны, от такой тоски могли бы поехать и рассудком, но Кроули располагал исключительно возможностью управлять машиной, полагая, что на своём рассудке уже давно въехал в столб и немножечко развоплотился. Растения на заднем сидении, которых уже не первый круг катают по печально известной М25, дрожат ещё более испуганно, когда их владелец начинает кашлять и растерянно бросает руль. Сначала изо рта его появляются длинные чёрно-фиолетовые усы, похожие на клубок змей, потом гроздь тёмных соцветий, и наконец Кроули вытягивает из себя цветок, неприятно царапнувший прицветником чувствительное нёбо. Цветок дьявола, распускающийся к беде. Кроули невесело подумал, что в глупых человеческих суевериях определённо была доля смысла, ведь заболеть ханахаки — самая настоящая беда, да и вряд ли в дальнейшем этот мир ожидало что-то хорошее. Цветок дьявола никогда не был добрым предзнаменованием там, где расцветал. Однако, отступая от темы случайно совпадающих с действительностью суеверий, Кроули мог бы возмутиться тому, что люди также ошибочно называли этот цветок чёрной орхидеей, хотя он не был ни чёрным, ни относящимся к семейству орхидных. Такка, которая решила в нём разрастись и пощекотать не только нервы, но и нёбный язычок, была цветком настолько далёким от тех, кто в своё время придумывал растениям сакральные смыслы, что даже не обзавелась своим значением, хотя отлично подходила для карри и некоторых лекарств, преподносящихся как панацея от чего угодно, кроме того, что действительно ими лечится. Недолго думая, Кроули просто заглотил цветок обратно и через зеркало заднего вида строго глянул на свои растения, сразу зазеленевшие пуще прежнего. Угроза вышла достаточно понятной и эффектной, и шелест сошёл на нет, сменившись оцепенением от искреннего ужаса. В конце концов даже у таких адских изобретений, как трасса М25, есть свои преимущества, — на них можно смело бросать руль, потому что ты, чёрт возьми, уже пару часов как не двигаешься с места. Квартира снова была его, как и шикарная кровать, в которой неплохо бы проспать неизвестной продолжительности остаток своих дней, но было несколько причин этого не делать. Во-первых, поддаваясь чисто человеческим удовольствиям, ты получаешь от них ещё и все недостатки, а в случае снов это непредсказуемое и не всегда желательное их содержимое. Кроули вновь терзался вопросами, ответ на которые получать не стоило — сделают ли ему хуже кошмары, которые несомненно его теперь посетят, или ему наоборот приснится самое и доброе и светлое, что он сможет вспомнить, а по пробуждению под рукой не окажется стакана святой воды, чтобы запить оставленную этим горечь? Во-вторых, так можно проспать что-нибудь крайне важное, будь то второе пришествие, появление новой музыкальной группы с невероятно бьющими в искалеченное сердце текстами, или собственную смерть. Теперь, когда он здесь точно один, можно не надеяться, что кто-то его вовремя разбудит. Ну, не то чтобы в этом деле и раньше можно было полагаться на ангела, просто теперь — абсолютно точно нет. К тому же, когда на душе так скверно, а в лёгких растут цветы, тело может попытаться принять просто невообразимую позу в попытках уйти от боли, а так как уйти от неё нельзя, Кроули рискует переломаться даже в своём змеином обличье. До этого он как-то не задумывался, почему тела во сне так странно крутит-вертит, а сейчас вдруг дошло — они устраиваются с максимальным комфортом. Лучше поздно, чем никогда. Комфортом, впрочем, в его квартире и не пахнет. Растения, возвращённые на места, в страхе молчат, наблюдая за тем, как изо рта их владельца снова показываются чёрно-фиолетовые щупальца, пока он на них кричит. На этот раз Кроули убирает цветок при помощи небольшого чуда, но с тяжёлым вздохом признаёт, что на самом деле чудес, похоже, нет. То есть самые обычные, используемые в быту или для предотвращения апокалипсиса — есть, а истинных, как взаимная любовь безо всяких отягощающих — нет. Такка отправляется на кухню. Листьев, правда, у неё толком нет, но не то чтобы Кроули действительно помнил, как готовится карри. Надо же чем-то себя занять, наверно? Сама по себе ханахаки довольно забавная штука, то ли всё-таки вписанная в божественный план, то ли случайно выдуманная людьми (хотя в аду Кроули, конечно, запатентовал её как личное изобретение), но нет-нет да случающаяся совершенно непредсказуемым образом. К телесной оболочке, из которой теперь было бы крайне неуместно развоплощаться ввиду сложностей с получением нового тела, она прилагалась тоже. Шесть тысяч лет, проведённых с Азирафаэлем бок о бок, Кроули тайно надеялся, что чувства его взаимны, и даже готов был к отказу от совместного побега, отлично понимая его причины. Он и сейчас их понимал, просто мириться с ними стало намного сложнее. Это ангел его великодушно простил, а вот он, как демон, такого великодушия был лишён ещё при падении, и теперь эгоистично думал, что же, чёрт возьми, делал всё это время не так. Конечно, ангел попытался его убедить, что Кроули ему очень нужен, и было в его взгляде столько отчаянной мольбы, что в пору было купиться и броситься в объятья, но это означало бы билет в один конец — наверх. То есть, конечно, на этом билете была бы возможность использовать его как обратный, написанная самым мелким шрифтом на самом непопулярном языке согласно всем законам райской бюрократии. Спасибо, но наверху Кроули уже был, и второго падения не пережил бы, а он понимал как никто другой, что именно эта дорога ему и заказана. В отличие от той же трассы М25, движение на ней такое скоростное, что жжётся сильнее святой воды, даже обозлиться не успеешь как обуглишься. К тому же, про свой книжный магазин Азирафаэль тоже говорил, что тот ему дорог и важен, и Кроули всё это время верил, что ангел любит его почти всей своей необъятной якобы душою (той ею частью, что не занята любовью ко всему сущему в целом и нему самому в частности), но и тот оказался покинут. Сам Кроули, наполненный цветами, чувствовал себя брошенной на столике этого магазина вазой, будто он — то, что прилагается к интерьеру по умолчанию и может перейти к новому владельцу. Пускай Азирафаэль не бросал ничего наотмашь, как делал это сам Кроули, демон не чувствовал себя от этого более целым и менее разбитым. Он, возможно, был бы даже благодарен за физический вред, потому что молчаливый уход воспринимался хуже всего остального. Неужели за всё это время Кроули так и не заслужил хоть немного заботы о его благополучии? Не том, которое мог выдумать себе наивный ангел, всё ещё витающий в облаках, а том, о котором прямым текстом сообщал ему демон? Даже если он не нужен Азирафаэлю так же, как всё, чем тот якобы дорожил, то самому Кроули он нужен отчаянно сильно. Оставалось утешить себя тем, что Азирафаэль там, наверху, точно мог быть уверен, что всё ещё любим. Кроули вложил в тот поцелуй всего себя, передал своё послание, оставил, можно сказать, частичку своих воспоминаний и того, чего у нормальных демонов быть априори не может. Ангел мог бы распорядиться этим как угодно, но Кроули, никогда не перестающий ранить себя надеждами, мучительно умирающими в его руках, всё ещё верил в подобие благоразумия Азирафаэля. Может, тот действительно сможет придумать, как спасти положение. Спас бы теперь кто самого Кроули от этого его благородства. Магия, как проблесковый маячок, то и дело сияет в квартире, разрастаясь своим светом до маяка, посылающего нецензурные послания мирозданию. Цветы растут в лёгких Кроули, как на могиле, где похоронено всё лучшее, что в нём было. То есть, конечно, в нём не было ничего хорошего, кроме этого самого чувства. И даже цветы, что, наверно, должны были быть белыми и чистыми, лезли из него тёмными и грязными. Не мрачными по природе своей, но слегка увядающими. Кроули на них кричал, чтобы те боялись лишний раз показаться, а если уж и лезли наружу, то самыми красивыми в городе. А ещё он кричал своими глазами и брызгался солёной водой, отказываясь признавать, что это именно отчаянный плач, а не удивительная замену крику ротовому, при котором в ярости разлетаются слюни. И всё-таки Кроули не мог позволить себе ни сон, ни развоплощение, ни вазу святой воды для лезших из него цветов. Глупому, изощрённо жестокому ангелу определённо потребуется помощь, и кто Кроули такой, чтобы суметь ему в этом отказать, даже если тот за ней не обратится (и особенно, если тот не попросит). Это не первый раз, когда они так ругаются, и Азирафаэль его отвергает, больно раня и без огненного меча. Что там любит Бог: троицу, семёрку или шестьсот шестьдесят шесть попыток демона добиться взаимности? Кроули ненавидел предначертанное, но понуро опускал плечи, ожидая то ли сбитой с них головы, то ли триумфального возвращения одумавшегося бывшего врага и никогда любовника. Демон определённо был благодатной почвой для растущих в лёгких цветов, правда, это была единственная благодать, отсыпанная на его долю, и не то чтобы она не делала только хуже. Ну а пока он отправляет все извлечённые из лёгких цветы в книжный магазин, сопроводив их запиской по уходу для одного неопытного ангела, неспособного справиться без чуткого демонического участия в том, в чём не просят. «Поддерживать температуру не менее восемнадцати градусов, минимум два раза в день опрыскивать святой водой до полного побеления, если завянут — не звонить Энтони Дж. Кроули, потому что он не ответит». О, у Кроули были самые зелёные и запуганные растения в Лондоне и самые красивые цветы в лёгких, и он всё ещё надеялся их показать одному ангелу, раз за разом заставляющего надежду умирать в таких муках, которых не смог бы отсыпать сам ад.